Летний сад

IV.1904

IV.1904

ВРЕМЯ

IV.1904

III.1904

III.1904

III.1904. — 25.III.1910 и 12.VII.1910

III. 1904

* * *

Провидеть? — Лживое стремленье!
Не выглядев грядущей тьмы,
Воспоминаний отраженья
Вдаль, наконец, выносим мы.
Чиста последняя страница
У начатого дневника...
Какие памятки и лица
На ней отпечатлит рука?
Загадочно бела бумага,
Накрыты плотно письмена
Наперекор упрямству мага
Прозреть слова сквозь времена.

* * *

Как не чужда прогнившему болоту
растущая на кочке незабудка,
так я не чужд дремотному оплоту
земных страстен, безумства и рассудка.
И как в цветке чуть слышный тонкий запах
из грязи создан силой сочетанья,
так дух и зверь, его сдавивший в лапах,
различны только формою созданья.
Я впитываю сок гнилого ила,
и он, пройдя сквозь душу и сознанье,
струится в мир, как сладостная сила,
как облачных цветов благоуханье.

25.III.1904.
Петербург

* * *

Разрушив себя, я познал человека,
познал его цельность и дивную прелесть...
Так верьте ж мне, люди, — я право доверья
купил бесконечным ужасным страданьем...
Так верьте ж мне, люди, — и ты прежде всех!
Поверь, дорогая, что сладость познанья,
горька перед сладостью жизни наивной...
Поверь... Не губя своей жизни проверкой...

* * *

Сколько у меня воспоминаний,
сколько мыслей связано с тобой!
Я люблю леса, морской прибой,
горы, странность лунных очертаний.

Там, где было всё это со мною,
я, любя, везде видал тебя.
Потому теперь, и разлюбя,
создаю тебя с луной, с волною.

Потому твой взгляд и голос низкий
невозвратно как-то мне милы,
и из творческой, неверной мглы
всё глядит твой образ, бледный, близкий.

* * *

Постылый путь... ненужное движенье...
Хоть вижу, что по этому пути
меня вело пустое обольщенье,
я не могу, нет сил назад пойти.

Нет мужества. Иду вперед с тоскою,
с тупой надеждой медленно иду:
вернется обольщенье в нем покою
я с отвращеньем и досадой жду.

Часы стучат... Секунда выходит из мрака,
стукнет — и падает в мрак.
Я колеблюсь на острой верхушке волны;
сходящую воду я вижу, восходящую — нет.
Часы стучат... Секунда выходит из мрака,
стукнет — и падает в мрак.

* * *

Я стоял позади... Ты сидела и вдруг
ты глубоко, глубоко вздохнула
и когда поднялась твоя грудь,
то расширилось мягко открытое платье...
Грудь опала, а платье осталось... В пространство
между них заглянул я с надеждой...
и увидел и тень меж грудей
да и самые груди... начало их только...
Ты слегка шевельнулась и вздрогнули груди
о, что сделалось с кровью моей...
Голова потемнела... едва на ногах
устоял я, дрожа от желанья.

Мечтая, в полусне вдруг обернулся я
и увидал ее. Добра судьба моя!
Ее уже давно я в городе заметил,
на набережной раз в большой коляске встретил.
Она идет одна. Как хороша она,
как в ней спокойная развязанность видна.
Она, мне кажется, заметила и прежде
мое внимание... прошла... В ее одежде
широкой и простой, в походке молодой,
в манерах знатности воспитанной, простой,
так много милого. Она прошла и села.
Я тихо встал, прошел, смотря. Она хотела,
но не сумела скрыть волненья своего;
не недовольства, нет; хотя туман его
мелькнул у тонких губ и правильного носа.
И наклонилась вбок, но вслед взглянула косо.
Я до пруда дошел и повернул назад
и издали глядел, спокоен, прям и рад.
Она кругом смотреть старалась равнодушно;
взглянула на меня вдруг слишком простодушно...
я вспыхнул, а она, разгневавшись, носком
вскопнула мягкий грунт, посыпанный песком.
Я наискось присел, стянувши с рук перчатки.
Хватило такта в ней, чтоб не пуститься в прятки
она не двинулась. Не отрывая глаз,
я всю ее следил, но видел только раз
вполне ее лицо — ах этот зонтик белый! —
на этом фоне мне лишь профиль потемнелый
достался, чтоб смотреть... но был красив и он.
Но тут, как назло мне, меж нас одна из бонн
пустилась в мяч играть с ребенком... и мелькали
и любоваться мне, противные, мешали.
Ушли они... зачем пускают их сюда!
Ах милая, как ты свежа и молода!
Ведь ты волнуешься и как мне это сладко.
Что? Вдруг встает она. Причесанная гладко
качнулась голова... ко мне идет она...
еще видны следы девического сна...
прошла... Я вслед смотрю за синею накидкой
и белым зонтиком. Но вот прополз улиткой
и заслонил ее какой-то генерал;
потом толпа детей. Вон снова замелькал
там белый цвет... исчез... Какая-то старушка
подсела на скамью. С тройным раскатом пушка
дала о полдне весть, и, нежась теплотой,
перчатки натянув, и я иду домой.

14.IV. 1904-16.IV. 1905.
Петербург

Дата добавления: 2015-06-26