Время не ждут

Маленький тамбур возле палаты. Мимо то и дело снует сухонький бормочущий старичок. Сейчас он опять подойдет и опять с тем же выражением и интонацией задаст тот же вопрос. Минуты две-три нужно, чтобы си­туация в его мозгу повторилась.

Два соседа в палате. Один говорит преимущественно о политике, другой о врачах и о том, как он себя чувст­вует. Оба приятные люди, по видимости вовсе не сумас­шедшие

Обещал подойти врач.

Время замедлило ход.

У него было все — блистательный интеллект, эруди­ция, находчивость, остроумие, самоусиливающиеся дары судьбы, были две страсти: работа и женщина, гармонич­ная семья, где быта словно не существовало. И успех, и известность, и эта уверенность, рождавшая у некото­рых зависть и раздражение. Это было закономерное про­явление силы, естественное стремление атлета поиграть и покрасоваться мускулами ума, брызги фонтана психи­ческого здоровья. Он, одаренный физик, был твердо уве­рен в себе. Он работал и жил темпераментно, с наслаж­дением, не задумываясь о причинах, дававших ему этот высокий жизненный аппетит. «Пусть радуются хорошо рожденные!» Превосходное чувство реальности и тонкая ориентировка позволяли ему предвидеть и с легкостью предупреждать трудности, неизбежные в путанице взаи­моотношений. Тактичность и доброжелательность, уме­ние уступить и признать чужие заслуги и безжалостность только там. где начинается умственное соревнование. Он ощущал себя воином мыслящей армии, где все за всех и все против всех. В сущности, единственное, чего он требовал от себя и других, — это полной отдачи. Он не представлял себе, как можно жить без отдачи, у него самого это происходило непринужденно.

Что же произошло? Почему в это утро здоровый, сорокашестилетний мужчина в первый раз ощутил, что в нем что-то погасло?

Никогда до сих пор он не откладывал исполнения на­чатого и задуманного. Еще не было случая, когда он не чувствовал себя хозяином положения. Он мог сомневать­ся в своих выводах, в постановке проблем и их разреши­мости, но не смел сомневаться в себе, как не смеет сом­неваться боксер перед выходом на поединок. («Я могу не суметь? Это смешно. Непредставимо».) Он не умел не уметь.

Доклад, уже подготовленный, не был сделан.

Как естественное избавление, как нарастающее вле­чение, заставляющее забыть обо всем, как рефлекс — бегство в небытие...

Успели. «Не нужно об этом».

Пассивное подчинение.

Запись в сестринском дневнике: «Строгий надзор».

«Меланхолия, — писал один старый психиатр,— это такое состояние души, при котором человек твердо верит в наступление одних только неблагоприятных для него событий...»

...В поисках причины болезни врач придирчиво обо­зревает весь жизненный путь; не найдя опоры для диа­гностики, подходит к последним нескольким месяцам, предшествовавшим катастрофе.

Были некоторые волнения: переезд в другой город по рабочим делам, потом выезд обратно из-за ухудшения здоровья жены: ей не подошел климат. Ему там тоже было не очень по себе. Но ничего сверхобычного, все это жизненно, ординарно. Это могло быть только щелчком, камешком.

Изнутри? В каких-то инструкциях, генов, содержащих регламент мозговой химии, допущен просчет и мина, под­ложенная в мозг, взорвалась?

Строго говоря, антидепрессант лишь помог времени, обычно рано или поздно возвращающему таких боль­ных к жизни. Маятник не может быть бесконечно в од­ном положении, слышите, не может!.. Но сколько ждать? Кто установил срок наказания? А если он неисправи­мо испортился?.. Вдруг год, вдруг пять, вдруг всю жизнь? Рано или поздно... А если1 слишком поздно? Как раз им-то, депрессивным, труднее всего дождаться этого возвращения: бездна Ада застилает будущее чер­ной бесконечностью. Так погиб, покончив с собой, за­мечательный физик, ученый с блестящим критическим умом, Поль Эренфест. И мой больной, конечно, знал это и теперь понимал лучше меня.

Это было спасение и потому, что слишком длитель­ная задержка в клинике означала гласность. Как смеш­но это и страшно — бояться, что на тебя будут косить­ся. Поймите: здесь находятся совершенно разные люди, как в жизни все совершенно разные! Здесь и те, чей разум глубоко помрачен; и люди вполне разумные, но переутомленные или потрясенные; здесь н те, кто попал в лапы наркотиков, и ослабленные телесным недугом, и те, кого завели в тупик обстоятельства или заблуж­дения; здесь и заурядные, и талантливые. Здесь лечи­лись Есенин и Врубель, и в этом нет ни позора для них, ни особой чести для клиники.

«Фон настроения снижен..»

Как просто было бы, если бы существовал только один вид депрессии — скажем, этот классический, с за­торможенностью действий, решений и мыслей, с измене­нием всех телесных функций, заставляющих думать о каком-то глобальном гормональном сдвиге, может быть, каком-то атавистическом возвращении зимней спячки, только спит один Рай.

Но нет, реальность депрессии — это бесконечные ад­ские переливы в пространстве и времени, сумбурные, пе­ременчивые сочетания мук. Вот депрессия возбужден­ная, мятущаяся, тревожная — ни минуты покоя, сплош­ное движение. Вот раздражительно-ворчливая, гранича­щая с обыкновенным занудством. Вот депрессивный Ад, облекающийся в массу мучительных телесных ощущений. Потеря чувства «я», болезненное психическое бесчув­ствие. Только бессонница, упорнейшая бессонница с фиксацией на ней как на главной причине. Наоборот, бесконечная сонливость, слабость и вялость. Состояния, похожие на маниакальные, с бесконечной говорливостью и эксцентричными поступками, и, однако, это тоже де­прессии. Тусклые, матовые, беспросветно монотонные, на­крапывающие серым дождичком однообразных жалоб. Имеющие вид нерегулярных запоев. Депрессия обман­чиво общительная, обаятельная, прозрачно-светлая — самая страшная, самая чреватая самоубийством. А сколько путей загоняет сюда извне?

Здесь Ад питается творческим кризисом. Обстоятель­ства, обстоятельства... Как много их наслаивается, как тягостно и неразрешимо сгущаются они над воспален­ным Адом, и с какой легкостью расправляется с ни­ми Рай!

— Ну как?

— Абсолютно нормальное и хорошее состояние!

Вопрос был излишен: входя в отделение, я уже слы­шал его взлетевший голос, видел блеск глаз и изменив­шуюся осанку. К утреннему обходу он уже успевал поработать; для этого ему были нужны перо и бумага.

Если бы уметь рассчитать точно, если бы математи­чески вычислить оптимальное наложение кривой хими­ческой поддержки и собственного тонуса. Так много неучитываемых влияний. Одно из них — сами эти спа­сительные драже: ведь я не могу предвидеть, что они сделают, наложатся ли удачно и погасят качку или просто сдвинут и перепутают?

Он не верит в новое падение, не верит изнутри: праздничный напор Рая вытесняет эту возможность из его ума, как тусклую абстракцию, — это неодо­лимая эмоциональная иллюзия вечности наличного.

Я не хочу верить тоже, но обязан быть тусклым тео-г етиком.

Первый рецидив был страшнее первого приступа, ибо стало очевидно, что падение не было случайным не­доразумением. И опять разговоры были бесполезны, пока их не подкрепили маленькие нерассуждающие мо­лекулы. Наступило время, когда он сам смог прочесть мне лекцию о прогностической перспективе эмоций. Он прочел ее еще двум соседям по палате, за что я ему благодарен, из его уст это прозвучало весомее (больной для больного авторитетнее самого уважаемого врача, ибо свой брат). Теперь надо было опять искать дозу и график.

Дата добавления: 2015-06-26