Преодоление одномерности

Да, наверное, самое сложное для человека — осо­знать процесс собственного мышления. И не только по­тому, что в нем присутствуют скрытые побуждения и не­осознанные элементы памяти, прогнозы и интуитивные расчеты, происходящие неведомо как и вдруг являющие­ся «наверх». Подсознательное... Есть и другая его сторо­на, другой уровень: «надсознательный».

Это не то, что имел в виду Фрейд, говоря о «Сверх-Я», хотя отчасти и то же. «Сверх-Я» Фрейда — это система социальных норм, главным образом всевозможных за­претов, «табу», ставших для личности чем-то внутрен­ним, частью ее самой. То, что мы называем «надсозна-нием», гораздо шире. Сюда входит все то готовое, что получает личность от семьи, от групп, в которых пребы­вает, от общества в целом, по разным каналам — а в конечном счете от всего человечества и истории. Это не только нормы поведения, это и системы ценностей, и идеалы, и язык, и весь строй мышления с его категория­ми и логикой, это стереотипы всех видов и уровней, в том числе и стереотипы чувств — короче, все, что назы­вают культурой в самом широком смысле.

Неосознаваемое социально. По большей части мы пользуемся всем этим, как своим достоянием, в меру личного владения, не вникая, как, откуда и почему это берется, не осознавая ни сам факт использования, ни его механизмы. Ибо с самого детства «надсознаиие» задалбливается в подсознание.

Но, конечно, в любой момент можно остановиться и спросить себя: а почему я делаю так, говорю так, ду­маю так, а не иначе? Что стоит за этим, в какой мере это мое, в какой заимствовано и откуда?

Почему, например, я подаю руку товарищу?

Как почему?.. Потому, что так принято здороваться. Потому, что я хорошо к нему отношусь. Если я не по­дам ему руки, он обидится. Это сближает. Вот как буд­то бы и причины, достаточно веские, хотя чаще всего мы пожимаем друг другу руки машинально.

Но есть и другие обоснования этого прозаического каждодневного жеста. Они уходят в темные глубины прошлого. Обычай подавать друг другу руки в привет­ствии, как резонно заключили историки-антропологи, идет от тех далеких времен, когда встреча любых двух людей могла закончиться убийством. Я протягиваю тебе руку, значит, как видишь, у меня нет в ней каменного рубила, которым я мог бы размозжить тебе голову, у меня нет злых намерений, покажи и ты свою руку, и давай соединим их, чтобы удостовериться окончательно. Сегодня такая мотивировка нелепа, но ритуал остался и оброс другими обоснованиями, сохранившими в себе, однако, намеки на прежнее знамение.

Именно «подсознательное» переполняет нас постула­тами «само собой разумеющегося», против отмены кото­рых с равной силой протестуют и рассудок и чувства. И понятно, что главная причина, почему мы каждый раз не вникаем в свои «подсознательные» мотивировки, — просто отсутствие времени и — в большинстве слу­чаев — необходимости. А также, конечно, и недостаток знаний и стремления вдуматься... С рукопожатием как будто бы просто, но ведь и это только гипотеза. Корни тысяч других каждодневных поступков и мыслей распу­тать сравнительно сложней.

И чувства и память осознаются мышлением, более высоким уровнем мозговой работы. А чем осознается мышление? Тоже мышлением. Это уже подозрительно. «Я мыслю, следовательно, я существую». Осознать сам факт наличия (или отсутствия) мысли как будто легко.

He столь уж сложно подобрать и доводы, обосновываю­щие ту или иную мысль, и докопаться до исходных аксиоматических предпосылок. А вот дальше...

Дальше и начинается «это так, потому что это имен­но так» и «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Тупик самоочевидного, преодолеть который не легче, чем увидеть свои уши без зеркала. Сейчас я думаю... А сейчас я думаю, что я думаю... А сейчас я думаю, что я думаю, что я думаю... Такая охота за мыслью обычна и безнадежна, ибо всякая мысль в самый миг своего присутствия в сознании мо­жет быть только собою, и на этот миг, пусть даже ускользающе-краткий, ничего другого не допускает и сама себя не видит.

Одного критика упрекнули, будто он занимается кри­тикой, поскольку не может творить, на что он ответил: «Да, я не умею готовить яичницу, но это не мешает мне разбираться в ее вкусе». Действительно, нельзя одно­временно жарить яичницу и есть ее: результатом может быть только пустая сковорода. Это можно было бы, вероятно, назвать законом одномерности мышления. Можно быть и творцом, и собственным критиком, быстро и сложно чередуя эти процессы, как и происходит на высших уровнях творчества (вспомним черновики Пушкина), но нельзя делать и то и другое одновре­менно.

Критичность и служит средством преодоления одно­мерности мышления.

Есть только один способ осознать свое мышление: мыслить по-другому. Исходить из других предпосылок, из другой системы мыслительных координат, перейти в какое-то другое измерение. Иными словами, стать внут­ренне посторонним по отношению к самому себе. А что­бы осознать объективно-критически это другое мышле­ние, надо, в свою очередь, стать посторонним по отно­шению к нему. И так далее, бесконечно...

Так, в сущности, и происходит. «Какой я был дурак», — говорим мы, разумея, что теперь-то уж поум­нели. Пройдет время, и мы снова, из другой системы координат объявим себя дураками. В данный же момент осознать степень своего невежества, предубежденности, непоследовательности, несправедливости, равно как и занудства, — дело обыкновенно непосильное. Ибо в иг­ре обычно участвует и Двуликий Янус эмоций.

Иногда система мыслительных координат может ме­няться мгновенно, в некоторых случаях, патологических, а иногда и нормальных, возникает ощущение, что в нас одновременно мыслит не один, а двое или больше людей, каждый из которых видит другого насквозь. (Достоев­ский сразу же приходит на ум.) Однако практически система мыслительных координат — вещь в высшей сте­пени стойкая. Это прочнейший сплав аксиом, питающих­ся и стойкими вероятностными прогнозами, и восприня­тыми стереотипами, за которыми всегда стоят явно или скрыто подразумеваемые ценности по шкале Рая — Ада. Это очень хорошо: именно это и делает личность лич­ностью, а не «бесформенным комком текущей информа­ции». И это очень плохо, потому что легче запустить десяток космических ракет, чем переубедить одного... Чуть было не сказал «дурака». Нет, дело не в уровне интеллекта.

«Больной возбужденно протестует против насиль­ственного стационирования в больницу, куда он приве­зен после того, как пытался перевести стрелку, чтобы пустить поезд под откос. Свой поступок он мотивирует желанием проверить законы движения. В отделении он то корректен, то агрессивен (всегда под влиянием ка­ких-либо поводов, им своеобразно мотивируемых), цини­чен, прилипчив: с узелком, наполненным обрывками ста­рых журналов и прочим хламом; почти всегда с заумно-саркастическими иносказательными словечками или высказываниями.

С детства с некоторыми причудами и необычайными иногда суждениями, упрямый, настойчивый. Много раз лежал в психиатрических больницах, всегда в связи с какими-либо эксцессами. В больницах находился от не­скольких месяцев до одного-двух лет... Прекрасный ма­тематик и шахматист, незаурядный педагог. Через год после поступления выписался и приступил к работе.

Когда этот больной умер в пожилом возрасте от ин­фаркта, врачи увидели на вскрытии нормальный, большой мозг. Никаких поражений, никаких дефектов моз­гового вещества не было заметно. У этого больного, несомненно, время от времени происходили какие-то сдвиги в механизмах мышления, оно становилось гро­тескно, ужасающе одномерным. В промежутках мышле­ние тоже отличалось своеобразием: больной был «ина­комыслящим» с детства.

Но как объяснить то, что он оставался прекрасным математиком и даже незаурядным педагогом?

Что же изменилось в мозгу?

Дата добавления: 2015-06-26