КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Старческий дом
Для нью-йоркца Харлем особенно любопытен: есть что-то общее с Гарлемом, помимо названия? Нет. Убедившись в этом с первого посещения, я продолжал навещать самый уютный, элегантный, прелестный из маленьких голландских городов в каждый свой приезд. С таким выбором многие не согласятся, и конкуренция действительно велика: Лейден, Дельфт, Гауда, Алькмар, Утрехт вряд ли уступают красотой или богатством истории. Словно пригоршней они брошены на северо-западе Нидерландов, и надо внимательно следить за дорожными знаками, чтобы не проскочить или того пуще - не оказаться ненароком в Бельгии. Тут оцениваешь фонетически безупречное голландское название выезда с шоссе - Uit: такое даже не произносится, а высвистывается. В XVII веке внутренний транспорт в Голландии был организован как нигде: разветвленная сеть каналов, по которым двигались запряженные лошадьми лодки - путь от Амстердама до Гааги, даже с грузом, совершался всего за день. Сейчас на поезде - за пятьдесят минут. Единственное принципиальное достижение цивилизации - скорость. Сохранилась переписка Франса Хальса с амстердамскими заказчиками группового портрета: долгое пререкание, кто к кому поедет. Домосед Хальс объясняет, что вообще предпочитает не выезжать из города, чтобы "чувствовать себя дома и глядеть на своих". Стоило бы сейчас разговора: Харлем - тринадцать минут от Амстердама на поезде. Эти тринадцать минут стоит потратить, чтобы неизбежно подпасть под очарование городка, обладающего редкостным для провинции качеством - живостью. Везет ли мне, но в Харлеме всегда праздник или канун его. На главной рыночной площади - луна-парк по случаю предстоящего дня рождения
королевы. Королева на деле родилась в совсем другой день, по традиции справляется день рождения ее матери, но кто считает. Дурацкие плюшевые обезьяны, которые можно выиграть в аттракционах, гроздьями висят на фоне мощной церкви Св. Баво. В ней похоронен Хальс - могила проще простого, как у Суворова: плита в уровень пола с короткой надписью. Хоронили Хальса экономно, на муниципальный счет, а с тех пор хватило вкуса не воздвигать пышного надгробья. Храм светел так, что кажется - он под открытым небом: картины харлемца Санредама не обманывают, и за три с половиной столетия ничего не прибавилось и не убавилось. Все знакомо до подробностей и снаружи - по ведутам малоизвестных, но превосходных мастеров. Вокруг Св. Баво - прилепленные к зданию собора лавочки, и, когда ставни откидываются по горизонтальной оси, образуются прилавки, как при Хальсе. Бог знает, что продавали тогда, сейчас - кружева, сувениры, открытки. За углом вьют большую беседку из нарциссов и гиацинтов, таская по цветку из двух огромных гор, канареечной и лиловой. Здесь в XVII веке был цветочный центр страны, здесь работали главные тюльпанные биржи, а в наши дни, если нет луна-парка, на площади Гротемаркт - как ей и положено по имени - рынок, окаймленный тюльпанными рядами: все мыслимые виды этих цветов, включая великолепные деревянные. Естественная забава путешественника - время от времени приостанавливаться и составлять перечни привязанностей. Не стран и городов - это слишком претенциозно, но, например, соборов или площадей. Есть площади грандиозные, от которых захватывает дух, - Красная, Дворцовая, Трафальгарская. Есть изысканные - Вандомская в Париже или Пласа Майор в Мадриде. Но вот критерий - войти, ахнуть и надолго остаться. Тогда в мой площадной список Европы войдут Сиена, Венеция, Прага, Брюссель, Брюгге,
Краков, Париж с Пляс де Вож, Рим с Пьяцца Навона. И обязательно - Харлем. Не дни, увы, но счастливые часы провел я на Гротемаркт, обстоятельно (благо в Голландии все без исключения говорят по-английски) выбирая еду для пикника, который можно устроить на берегу Спарне. Или поехать чуть дальше - на автобусе в деревушку Спарндам, к морю: это здесь мальчик пальчиком заткнул течь в плотине и стал национальным героем. Сейчас он в той же позе и за тем же занятием - только бронзовый. Рядом с ним я знаю местечко. Здесь и раскладывается копченое мясо, сыры, угорь, нежный и мелкий, втрое мельче немецкого или рижского, все та же селедка. Та же, какой закусывал Хальс. В этом нет сомнения - столь убедительно она изображена в "Продавце селедки", затмевая продавца. Так же считали современники - иначе Ян Стен не повесил бы эту хальсовскую картину на стену в своем "Визите врача": какой красивый жест! Гротемаркт клубится, сообщая энергию улицам и переулкам. Оседлость Хальса можно понять: похоже, и в его время Харлем был живым и привлекательным городом - или тут появлялись особо жизнерадостные художники? Эсайас ван де Вельде и Дирк Хальс писали пикники - провозвестники завтраков на траве. Здесь возник так называемый тональный натюрморт - тот самый, со спиралью лимонной кожуры. Здесь расцвел жанр застольных портретов гражданской гвардии. И главное - здесь жил сам Франс Хальс, которому нет равных по веселости. Все правильно: Терборх, Стен, Метсю, братья Остаде часто очень смешны, Хальс же ничуть не смешон, но весело жизнерадостен. Как его образ, тиражированный в наше время таким подходящим способом - на десятигульденовой банкноте. Как тот "Веселый пьяница" в амстердамском Рийксмузеуме, который глядит тебе в глаза и протягивает стакан. К сожалению, у голландцев не было своего Вазари. Карел ван Мандер, учитель Хальса, выпустил жизнеописание художников, но его "Schilder-Boeck" вышла в 1602 году, когда главные герои голландского золотого века еще не проявились, а то и не родились. Более или менее ясны биографии Рембрандта, Доу, Санредама. В случае Хальса неизвестны даже точная дата и место рождения - вроде 1581 год, вроде Антверпен. Он выплывает уже в Харлеме, уже
тридцатилетним. Зато точно документированы его безобразия. Полицейская запись - избил жену, получил строгое внушение избегать пьяных компаний. Не заплатил няне своих детей. Булочник забрал в залог несколько картин, до получения долга. Сорок два гульдена мяснику - уже обсуждали. Первая и последняя долговые записи касаются неуплаты за купленные картины - с разницей в сорок пять лет! - видно, крупный был бизнесмен. "Набирался по уши каждый вечер", - свидетельствует современник. Народ если не пьющий, то выпивающий: и сейчас, и тогда. В Амстердаме середины XVII века насчитывалось 518 разного вида питейных заведений. Чтобы сопоставить: для такой пропорции в сегодняшней Москве должно быть 30 тысяч. На душу населения выпивалось двести пятьдесят литров пива в год. По самым грубым подсчетам, на взрослого мужчину приходилось литра три в день - шесть кружек, немало. Но прежде чем говорить о пьянстве, вспомним, что это были бескокакольные и безлимонадные времена, бескофейные и бесчайные места. И еще одно: свидетельства - чаще всего итальянцев и французов. "Почти все голландцы склонны к пьянству и со страстью отдаются этому пороку; они напиваются по вечерам, а иногда даже с самого утра". Не похоже на людей, последовательно и кропотливо проведших победоносную освободительную войну, а не просто поднявшихся на разовый спонтанный мятеж. Создавших за беспрецедентно короткий срок разветвленную мировую империю. Ведущих ежедневную борьбу с водой за сантиметры суши. Конечно, это взгляд латинца, для которого вино - часть еды, явление культуры. А шире - ракурс чужака, всегда скорого на обобщения. Таков стандартный отзыв нашего эмигранта об американцах - непременно темных и некультурных, при неохотном признании производственных заслуг. Быстрый говор тех же итальянцев и французов низводит их в расхожем мнении до пустых болтунов, никчемных и ничтожных. Вспомним лесковские слова об атамане Платове: "По-французски объясняться не умел, потому что был человек женатый". Мало
что в человеческом поведении отвратительнее жалкой потребности самоутверждения за чужой счет. Похоже, с этим связано неприятие Хальса в живописно худосочном XVIII веке: его грубые размашистые мазки считались несомненным подтверждением того, что он работал пьяным. Для подлинной посмертной славы должен был прийти конец века девятнадцатого. Импрессионистам и постимпрессионистам следовало бы выдумать Хальса, не окажись он наяву, - филигранная лессировка старых мастеров тут давала благословенную трещину. Именно от Хальса тянулась спасительная ниточка из великого прошлого. Это на фоне виртуозной техники его современников, которую обозначали словом net - одновременно "отточенная" и "чистая", - картины Хальса могли казаться неряшливыми. То-то при проведении в Харлеме лотереи две картины Франса Хальса были оценены в шестнадцать и тридцать четыре гульдена, а полотно его брата Дирка - в сто четыре. По упомянутой уже переписке с амстердамскими заказчиками видно, что, с одной стороны, Хальс достаточно знаменит, если к нему обращаются из столицы, а он капризничает и предлагает приехать позировать к нему в Харлем, а с другой - значит, не так он уважаем, если заказчики приезжать все-таки отказываются. В цене был net, а у него волоски и складки не выписаны, и общий точный образ рождается из сложения приблизительностей. Такой философский принцип и восторжествовал в конце XIX века. Оказалось, что у пьянчуги была безошибочная рука, восхищавшая Ван Гога: "...Поражаешься, как человек, который, по-видимому, работает с таким напряжением и настолько полно захвачен натурой, может в то же время обладать таким присутствием духа, может работать столь твердой рукой". И - восторг плебея, завидевшего себе подобного издалека: "Никогда не писал он Христов, Благовещений, ангелов или Распятий и Воскресений, никогда не писал обнаженных, сладострастных и животных женщин. Он писал портреты, одни только портреты". И, подробно перечисляя, кого именно писал Хальс, делая упор на простоте его моделей и сюжетов, Ван Гог заключает: "Все это вполне стоит "Рая" Данте и всех Микеланджело и Рафаэлей и даже самих греков". За четыре года до смерти вконец разорившийся Хальс попросил о помощи и получил муниципальную пенсию в двести гульденов ежегодно. Задолго до того в работный дом попала одна из дочерей, в казенное заведение - слабоумный сын. Зато пятеро из двенадцати детей стали живописцами. Понятно, насколько иной, чем теперь, была идея этой профессии. Художник - занятие не божественное, а ремесленное. Нормальная семейная преемственность - по стопам отца. Самому Хальсу до глубокой старости еще давали заказы - правда, это была, видимо, форма благодеяния. Не важно - важно, что получилось. За этим чудом надо ехать в Харлем: своими глазами увидеть, куда, к каким высотам и глубинам прорвался 82-летний старик. Есть ли в мировом искусстве подобные примеры? Тициановская "Пьета", "Электра" Софокла, "Фальстаф" Верди... Два последних групповых портрета Хальса - регенты и регентши старческого дома. Каждое лицо читается как многотомник. Шесть мужчин и пять женщин - сборная человечества. Причем в ее составе и ты, только пока еще запасной. Хальс достиг здесь той неслыханной простоты, о которой все мы слыхали, но на деле не видели. Обманчивый минимализм едва ли не черно-белой палитры - но "до двадцати семи различных черных" насчитал у него Ван Гог. Может ли быть всплеск гениальности у гениального художника? Да еще - в старости? Конечно - чудо. Это не скачок даже, а бросок - в конец XX века, к нам, то есть через три столетия, то есть в вечность. К музею Хальса идешь от рыночной площади к реке, по затихающим улицам. Благолепие и чистота. Чистота поражала и тогдашних приезжих: за ней следили, за нарушение наказывали. Жену художника Франсуа Мериса оштрафовали за то, что вылила ночной горшок на улицу. Муж запечатлел эту акцию - к сожалению, я не нашел в комментариях уточнения, что было раньше, но мне нравится думать, что сначала Мерис нарисовал жену с горшком, а власти, увидев картину, отнеслись к ней как к документу и приняли меры. Власти вообще следили за порядком - в широком смысле слова. В церкви Св. Баво служительница подвела меня к темному деревянному прилавку: это "хлебная скамья", существующая с 1470 года, на которую прихожане складывали еду для бедных. Музей Хальса со значением, что ли, устроен в бывшем старческом доме. Я изучил правила, составленные за сто лет до посещения Голландии Петром: надо быть старше шестидесяти лет и добропорядочного поведения, иметь с собой кровать, три одеяла, по шесть простынь, ночных колпаков, белых и черных рубах, ночной горшок. Тогда - пожизненный ночлег и стол, взамен - обязательство ухаживать за больными товарищами, не шуметь за едой при чтении Библии, приносить в дом не больше кувшина пива зараз. Старческие дома разбросаны по Харлему, и эта мирная прогулка по тихим местам волнует до сердцебиения. Красная кирпичная кладка, красная черепичная крыша, у каждого палисадник с тюльпанами, комната с кухней, отдельный вход со скамейкой у порога. Четыреста лет назад. Тот старческий дом, в котором теперь Музей Хальса, - большой, респектабельный - вместил множество картин: после амстердамского Рийксмузеума, гаагского Маурицхейса и роттердамского Бойманс-ван Бенингена - самое представительное собрание в стране. Но среди прочих славных имен главное тут - Хальс. Самое значительное - написанные словно вчера регенты и регентши. Самое знаменитое - зал групповых портретов гражданской гвардии. Там висят восемь больших холстов, все восемь хороши, но пять хальсовских видны и опознаваемы сразу. И не только по основному его trade-mark'y - резкому мазку, лихому удару кисти, - но и по совершенной композиции. Особенно в самой известной его картине 1616 года, где гвардейцы роты Св. Георгия расположились за столом по законам икебаны - развернувшись как букет. Все эти стрелковые роты - нерегулярные воинские образования для патрулирования города и готовности на всякий случай. Гражданская милиция. Нечто среднее между дружинниками и призванными на сборы запасниками, которых у нас в армии называли "партизанами". Помню общее брезгливое отношение к неизящным фигурам в х/б б/у пожилых, по тогдашним нашим понятиям, увальней. Презренные партизаны не умели ходить строем - что можно сказать об интеллектуальном и нравственном уровне таких людей? Голландские "партизаны" были образованием скорее декоративным: их функции сводились к парадам, торжественным встречам, почетным караулам, банкетам. В 1617 году харлемские магистраты постановили, чтобы ежегодный банкет длился не более четырех дней. Название рембрандтовского "Ночного дозора" возникло на сто лет позже создания картины и совершенно сбивает с толку. Можно подумать - враг близко, хотя на самом деле отряд милиции готовится к парадному маршу. В этом смысле милицейские портреты Хальса гораздо жизненнее: у него кирпичнолицые офицеры выпивают и закусывают, или только что выпивали и закусывали, или вот прямо сейчас, как только этот зануда положит кисть, выпьют и закусят. На полотнах Хальса - праздное братство, что гораздо более убедительно, чем братство боевое или трудовое, поскольку скреплено не обстоятельствами, а состоянием: взаимными симпатиями и принадлежностью к одному социальному кругу. И еще - общим гражданством. Двойным - городским и государственным. Голландская живопись - первая патриотическая живопись в истории. Взглянем на столы хальсовских харлемцев: окорок, курица, маслины, хлеб. Сытно - видно по лоснящимся лицам, но не изысканно, не роскошно. Это не пир, а ритуал. Демонстрация единства. Преломление хлеба и общий тост с единомышленниками. Рудимент войны с испанцами и предупреждение на будущее. Так на свадьбе в фильме "Трактористы" новобрачная, поднимая бокал за накрытым столом, запевает: "Пусть знает враг, таящийся в засаде: мы начеку, мы за врагом следим..." Это только нам, расслабленным, кажется, что ни к селу ни к городу, - молодожен и гости тут же подхватывают с сильной сексуальной коннотацией: "И если к нам полезет враг матерый, он будет бит повсюду и везде, тогда нажмут водители стартеры..." Вообще, оборонное сознание - явление без времени и границ, и бог знает, что пели в застолье не выпускавшие из рук оружия офицеры стрелковой роты Св. Георгия в Харлеме 1616 года. Пожалуй, самый любопытный парадокс тогдашней Голландии - сочетание всемирной открытости и провинциальной замкнутости. Повторюсь - внешний мир был частью мира внутреннего, а не наоборот. В этом - кардинальное отличие предвосхитившего Нью-Йорк Амстердама от Нью-Йорка нынешнего. Да что Амстердам - каждый Харлем ощущал себя самоценным и полноценным явлением. Оттого в групповых портретах первое слово важнее второго. Каждое лицо - несомненный портрет, но первично то, что это группа, представляющая город - жителей, их дома, стены домов, кирпичи, из которых сложены стены. Синтактика значительнее семантики. Неслучайно уже к 90-м годам того века харлемские власти стали вести изыскания - кто есть кто среди гражданских гвардейцев, чтобы не утратить окончательно их имена. Подлинной индивидуальностью во всем множестве вполне индивидуализированных образов обладал только один человек - Франс Хальс.
Голландская живопись отвечает изначальному значению русского слова - она живая. Проходишь двориком де Хооха меж кирпичных стен в пивную, полную хальсовских персонажей, - такие же крепкие, красномордые, оживленные, только бородки затупились.
- 170 -
Дата добавления: 2015-06-26; Просмотров: 294; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |