Политические аспекты двусторонних отношений 7 страница

Вера в социум, некая фундаментальная социализованность является подводной миной, которая на пути левых рано или поздно сработает и потопит их корабль. Потому что механизмы складывания и функционирования глобального общества онтологически связаны с несправедливостью: практикой несправедливости и практикой насилия, а также с ложной и всегда идущей против справедливости поляризацией социального начала.

И вера в то, что эти правила можно изменить, социум можно оздоровить и сделать его благополучным, поднять во много раз всякие количественные показатели, представляется совершенно ложной.

Столь же ложной является концепция прогрессизма - мысль о том, что вчера были темные века, а только что был свет современности. Недаром сегодня мы отступаем от яркого проектного видения будущего.

Мне кажется, что уважаемый товарищ из Молдавии Марк Евгеньевич Ткачук несколько раз впал в противоречие с собой, когда говорил сначала о ситуативности, а потом об архетипичности мышления. Фундаментальные, повторяющиеся из раза в раз оппозиции "север-юг", "ислам-христианство" - это не ситуативность, а архетипичность. Но архетипичность никуда не уходила из европейского мышления, оно до сих пор не изжило Платона.

Моя идея сводится к необходимости пересборки протестной идеологии, из которой надо исключить то, что Михаил Леонидович назвал "подставой" капитализма, который придумал нам "левую идею" вместо той, которая была в XIX веке - с Бакуниным, баррикадами, Первым Интернационалом. Нужно возвращаться на протестную площадку, но с протестной онтологией и с атакующим классом. Иначе это будут разговоры в пользу бедных.

Андрей Фурсов. В современном мире много противоречий, и одно из них заключается в том, что социальная несправедливость стремительно нарастает, а реакции на нее со стороны объекта этой несправедливости практически нет - она нулевая. Например, за последнее десятилетие в Великобритании богатые стали богаче на 67 процентов, а бедные - беднее на 54 процента. Более того, в Англии выходит множество книг, в которых расписывается социальная война, которую ведут верхи против низов.

Эта война носит прежде всего экономический характер, - достаточно посмотреть последнюю книгу "Breadline Britain" о том, как основная мае-

стр. 158

са британских трудящихся и значительная часть среднего класса откатываются на уровень, который называется "breadline" - уровень хлеба.

Однако эта война носит и идейный, психоисторический характер, что проявляется в последовательной демонизации низов.

И тем не менее никакой сколь-нибудь заметной реакции, никакого ответа на это нет. Это говорит о том, что социальная система функционирует как-то не так, как это привыкли видеть в свое время марксисты и вообще левые.

Я бы хотел кратко взглянуть на проблемы левых в контексте истории капиталистической системы, потому что левое движение - это элемент в истории капиталистического движения. Как известно, не элемент определяет целое, а целое определяет элемент.

Антисистемные движения существуют во всех обществах, но в капиталистическом обществе впервые появляется исключительно важная вещь - возможность проектно-конструкторского подхода к истории, которая оформляется в середине XVIII века по целому ряду причин. Эта проектная деятельность начинает развиваться и порождает первый левый проект - якобинский. Он вырастает совершенно из разных источников: иллюминатства, масонства, классовых противоречий. И весь период 1789 - 1848 годов, названный Хобсбаумом "эпохой революций", представляет собой в разной степени реализацию левого проекта в тех или иных его формах.

Но к середине XIX века "эпоха революций" заканчивается, а масонство огосударствляется, на чем заканчивается его история, и дальше его можно уже не демонизировать. Происходит и еще одна важная вещь: "опасные классы", которые так хорошо описал в своих романах Эжен Сю, превращаются в рабочие классы, формируя постоянную социальную базу левого движения. В "длинные 50-е годы" XIX века, между европейской революцией 1848 года и реставрацией в Японии (1847 - 1867), которые очень хорошо уложились между "Манифестом Коммунистической партии" и первым томом "Капитала", формируется международное рабочее движение и возникают основные межгосударственные противоречия, которые в будущем очень активно будут использоваться левыми движениями. Левые движения будут использовать эти противоречия, а государства - активно использовать в своих интересах левые движения. То есть возникает тот сгусток, тот кластер, который развяжется уже в последней трети XX века.

Интересно, что во второй половине XIX века стратегии левых в разных европейских странах были разными - в зависимости от специфики отношений государства и господствующего класса в этих обществах. Единой левой стратегии не было, потому что разными были общества. Например, во Франции было высокоинституционализированное государство, отделенное от господствующего класса, - и поэтому левая стратегия там приняла форму анархизма и синдикализма. В Германии же, наоборот, государство было высокоинституционализированно, но тесно связано с господствующим классом, - отсюда возникла страте-

стр. 159

гия, связанная с захватом государства, то есть социал-демократия. Наиболее странным случаем была Великобритания, где возникло слабоинституционализированное государство, отделенное от господствующего класса, - отсюда лейбористское движение. Причем во Франции левые партии создавали профсоюзы, а в Великобритании - наоборот, профсоюзы создавали левые партии.

В начале XX века началась новая эпоха революций, только уже не в Европе, а на периферии - там, где победили большевики. И опять же, победа эта была связана не столько с левым движением, хотя и с ним тоже, а прежде всего со спецификой долгой русской истории.

С одной стороны, на русской почве реализовался якобинский проект, а с другой - он реализовался такой властью, которая в течение нескольких столетий последовательно счищала с себя собственность. И когда она счистила ее с помощью контрэлит, возник системный антикапитализм. В немалой степени этому помогло, как это ни парадоксально, отсутствие в России мощного пласта материальной субстанции, характерной для Европы.

В свое время Тихомиров - бывший народоволец, а потом ренегат народовольчества, побывав во Франции, писал, что во французских деревнях он видит такое количество овеществленного труда, что не может представить, какая революция может его смести. И дальше он противопоставлял это России. Наличие "социальной стены" в виде овеществленного труда (а ведь капитал - это и есть овеществленный труд, который реализует себя в качестве самовозрастающей стоимости) - это серьезная преграда на пути революции.

В России ее не было.

После победы революции начинаются процессы превращения номенклатуры в "слой для себя", и после 1945 года начинается очень интересный процесс: на Западе возникает корпоратократия как особый слой. У нас, к сожалению, с середины 1950-х годов перестали изучать капитализм; мы начали переписывать сначала коммунистов, потом социалистов, потом левых либералов, потом докатились до неолиберальной шпаны вроде Хайека и Поппера, которыми и руководствовались люди, в 1990-е годы идейно оформлявшие разграбление России.

Между тем на рубеже 1960 - 1970-х годов на Западе произошло очень важное изменение: социальная база левого движения начала исчезать. Это было вызвано серьезными классовыми изменениями в западном обществе, порожденными, в свою очередь, новыми этапами технико-экономического развития. И наконец, та неолиберальная революция, а точнее - контрреволюция, которая пришла в лице Тэтчер и Рейгана и, по-видимому, закончилась в первые годы XXI века, всерьез подорвала базу левого движения.

Сегодня уже говорилось о беспроектности современного общества. Но что значит беспроектность?

Это означает исчерпание исторического потенциала, включая исчерпание дихотомии левых и правых.

стр. 160

Иногда, наблюдая споры левых и правых (да и наших государственников и либералов), я вспоминаю картину Крамского "Спор Никиты Пустосвята с иерархами церкви", которая висит в Третьяковской галерее. Исторический сюжет связан с тем, что после удаления от власти сторонников Никона у старообрядцев появилась надежда, что их вернут. Был устроен публичный диспут, по итогам которого старообрядцы предполагали занять место никонианцев, а царица Софья ожидала победу иерархов над старообрядцами. В ходе диспута Никита Пустосвят победил иерархов, и ему отрубили голову, - и картина Крамского очень хорошо передает историческое настроение. Вот стоит Никита Пустосвят, вот иерархи, вот Софья, они спорят - и не чувствуют, что споры их иррелевантны, что скоро придет мальчик с кошачьими усами, разгонит всех их, и начнется абсолютно новая эпоха с абсолютно новыми противоречиями.

Сегодня здесь уже говорилось о футуроархаике, дорогу к которой вымостил либерализм. Но сам либерализм, по-видимому, будет одной из первых жертв этой футуроархаики.

Когда о ней говорят "новое средневековье", "новые темные века" - это метафора, потому что на самом деле эта футуроархаика развивается на очень мощной высокотехнологичной основе, и в этом заключается ее еще не осознаваемая нами особенность.

Возникающее сейчас общество - не просто средневековое общество, а что-то невиданное в истории, причем для анализа его нужен классовый подход, хотя оно развивается сейчас по логике разложения классового социума.

Когда мы говорим о стратегии на будущее, эта стратегия вроде бы направлена против капитализма; но дело в том, что верхушка современного капиталистического мира сама, своими руками демонтирует капиталистическую систему. И в этом отношении демонтажники оказываются в одной компании с верхушкой разрушаемой ими капиталистической системы.

Выработка стратегии в ситуации, когда система рушится, очень сложна, и у меня нет ответа на вопрос о том, какой будет эта стратегия. Но то, что она не будет левой, мне представляется совершенно очевидным.

Дарья Митина. Хотела бы начать с того же, с чего начал Александр Владимирович Бузгалин. Взрывной интерес к марксизму в мире представляет собой, как бы парадоксально это ни звучало, непреложный факт. Александр Владимирович говорил о Германии, а я хочу сказать о Великобритании как стране, которая наиболее сильно отринула марксизм, наиболее последовательно отказалась от него. Это, наверное, наименее марксистская страна Европы в настоящее время. Тем не менее в Германии вот уже пять лет рекорды по тиражности книг удерживает полное собрание сочинений Маркса, а в Великобритании сборник статей под редакцией нашего ведущего марксоведа Георгия Александровича Багатурии (кстати, многие ли в России знают про

стр. 161

него?) выдержал уже несколько переизданий, и сейчас готовится очередное.

Таким образом, интерес к левым идеям очевиден в любой точке планеты, хотя именно нам об этом слышать, может быть, немного странно, потому что Россия из передовой части человечества буквально за 20 лет превратилась в наиболее реакционный уголок планеты. Хотя здесь тоже все относительно: даже наши самые ожесточенные, самые злобные враги - тот же Анатолий Борисович Чубайс, на семинарах которого мне доводится бывать, - часто оперируют чисто марксистскими категориями. Чубайс, кстати, самым динамичным развивающимся государством называет Вьетнам. Он оперирует действительно марксистской лексикой, потому что либеральной кашей в виде хайеков и мизесов они кормят нас, а сами мыслят в совершенно марксистской парадигме.

Почему же этот интерес остается сугубо теоретическим, почему он не конвертируется в какое-нибудь преобразовательное действие, заметное в мировом масштабе?

Чтобы ответить на этот вопрос, давайте посмотрим: когда в XX веке левое движение достигало пиковых успехов?

Прежде всего это 1945 год: великая советская победа над фашизмом, рост советского влияния и левого движения по всей планете, возникновение социалистического лагеря, под которым мы имеем ввиду отнюдь не только "третий мир". Во Франции коммунисты почти пришли к власти, им не хватило совсем немногого, и в середине 1940-х Коммунистическая партия Франции имела реальные шансы стать правящей. Капиталистический мир, естественно, ответил усилением реакции там, где он мог ответить, а тогда он мог ответить отнюдь не везде (самый яркий пример такой реакции - это маккартизм в самих США).

Следующий пик успеха левого движения - это 19б0-е годы, когда крушение колониальной системы, деколонизация привела к возникновению целого сонма независимых государств, к великому преобразованию всего мира.

Но что мы с вами видим по итогам этого преобразования? Окончательно ли мир избавился от колониальной зависимости?

Да, с формальной точки зрения, с точки зрения политических институтов эти страны получили независимость.

Однако с экономической точки зрения не вызывает никаких сомнений, что они как существовали, так и существуют в системе глобального разделения труда, и то, что мы сейчас наблюдаем по всему миру, - это второй виток колониализма. Происходящее сейчас в Африке и Азии - это просто новое наступление колониализма, причем уже не только де-факто, но и де-юре. Потому что, когда за два года перевороты происходят в трех африканских странах, это представляется уже некоей новой закономерностью.

И рост правых движений - не праволиберальных, которые безраздельно доминируют сейчас в Евросоюзе и в евроатлантическом пространстве, а именно правонационалистических движений (Марин Ле

стр. 162

Пен во Франции, Хриси Авги в Греции, "Йоббик" в Венгрии и т. д.) - это в какой-то степени реакция на новый виток колониализма. То же самое происходит и в остальных странах мира. Ведь левый поворот в Латинской Америке, которым мы так гордимся и который мы приписываем нашему сегменту общества, - это не в собственном виде левый поворот, а всего лишь очередной виток национально-освободительного движения.

Левые и социалистические преобразования в той же Латинской Америке выглядят непоследовательными и половинчатыми именно потому, что это не столько левые преобразования, сколько очередной виток национально-освободительного движения - может быть, на новом витке спирали исторического развития.

Давайте посмотрим, где в мире управляют коммунистические, социалистические, левые партии - вне зависимости от того, как они себя называют. Все страны, политическое руководство которых так или иначе связывает себя с левой идеей, являются странами, которые сумели отстоять свой суверенитет и не поддались глобальной либерализации.

Наши оппоненты нам часто говорят, что нельзя быть суверенной страной, имея слабую экономику, - мол, вы сначала экономику постройте, и лишь потом можно будет говорить о суверенитете.

Это совершенно не так!

Страны, которые сберегли свой суверенитет, приумножили его и смогли поэтому в той или иной степени ориентироваться на левые идеи, очень сильно отличаются друг от друга по уровню своего экономического развития.

Возьмите Китай - вторая как минимум по своим масштабам экономика мира. Но уже Вьетнам, который за свой суверенитет заплатил кровью и страшной войной, развит заметно меньше. А КНДР гораздо беднее, скажем, Бельгии по уровню личного потребления, - но у нее на порядок больше суверенитета, пусть даже и вынужденного, чем у этой страны, скованной капиталистическими кандалами Евросоюза.

В случае КНДР речь идет о суверенитете, которого далеко не всем удается добиться. В той же Латинской Америке, например, мы тоже видим отсутствие полного суверенитета, потому что все международные экономические организации, создаваемые ее странами, пока что не работают в полную силу.

А вот Куба сохранила свой суверенитет, несмотря на то, что ее экономическое развитие оставляет желать лучшего, и при том, что после распада СССР наша страна ее, по сути дела, бросила и предала. Вспомните, сколько было разговоров о том, что, когда развалится Советский Союз, Куба тут же расстанется со своей независимостью и опять превратится в большой публичный дом США - как Гаити и некоторые другие страны. Однако ничего подобного не происходит.

Рассматривая Латинскую Америку, надо отметить, что мы, левые, почему-то забываем о такой важной для нас стране, как Эквадор. Мы очень много говорим о Венесуэле и очень мало об Эквадоре.

стр. 163

Может быть, потому, что там меньше внешних признаков левизны?

Да, там нет портретов революционных деятелей на улицах, и там большую роль сохраняет католичество. Но там высочайший уровень партисипативной демократии, "демократии участия", и там функционирует реальное местное самоуправление - совершенно не такое бутафорское, смешное, игрушечное, как у нас. В Эквадоре нет кричащей имущественной поляризации населения - там нет ни сверхбогатых, ни супербедных. Децильный коэффициент там не превышает 10 раз, а не составляет многие десятки раз, как в современной России.

Каждая страна сама ищет свой путь развития и свой выход из тупика глобализации, и взрывной рост популярности правонационалистических партий в Европе - частный случай этого поиска.

Говоря о греческой СИРИЗА, мы не можем предъявлять претензии Ципрасу в связи с тем, что он взял предложенный транш и не пошел на кардинальные преобразования. Его нельзя обвинять в оппортунизме, потому что Греция не в состоянии пока сказать "нет" экономическому диктату. И выбор у греческих левых, несмотря на их политическую победу, небольшой: либо отказаться от сложившегося кабального европейского разделения труда и получить немедленный коллапс экономики и политический крах в качестве результата, либо принять транш и "стать в стойло" - что, собственно, мы и видим, несмотря на весь радикализм СИРИЗА. Более того: если бы на выборах в Греции победила не СИРИЗА, а даже коммунистическая партия или радикально левый блок "Антарсия", перед ними стоял бы точно такой же выбор. И я совершенно не уверена, что они сделали бы выбор, отличный от СИРИЗА.

На мой взгляд, это говорит лишь о том, что Маркс оказался прав в своей ключевой идее: социализм в отдельно взятой стране построить нельзя. И пока усилия по освобождению от капиталистического ига не будут интернационализированы, глобализированы, ничего получиться не может. Одна Греция сама по себе ничего не сделает, но вот в союзе с пятью европейскими странами она уже может сделать многое. Условно говоря, если "раскачается" небольшая Исландия, если ее поддержат хотя бы пять стран даже не самого высокого уровня развития, это будет уже качественный прорыв.

Мы испытали верность этого тезиса Маркса на себе. Сталин отказался от постулата о невозможности построения социализма в одной стране и стал строить социализм в одиночку. Да, сталинский социализм достиг грандиозных успехов, максимально возможных в исторических условиях того времени, но просуществовал не так долго и пал под влиянием внешней конъюнктуры. Можно спорить, каково соотношение внешнего и внутреннего факторов в этом падении, но я не склонна преуменьшать внешний. Да, в значительной степени созданная им система сгнила изнутри, но влияние внешнего фактора было огромным, и мы никуда от глобализации не денемся, тем более в настоящее время.

стр. 164

Причина положения, в котором оказалось левое движение в России сейчас, заключается в депролетаризации, маргинализации и люмпенизации экономики и общества. Вероятно, многие на меня будут обижаться, но я глубоко убеждена в отсутствии в современной России рабочего класса. Не потому, что нет рабочих: они всегда есть как люди, которые производят все блага, за счет которых живет мир. Однако одни из самых существенных атрибутов класса - классовое сознание и умение отстаивать классовые интересы - сегодня, к сожалению, у российских рабочих отсутствуют. И пока они не появятся, левые будут находиться в нынешнем положении.

В 2011 - 2012 годах, когда наблюдался некий общественный подъем, на который и мы возлагали большие надежды, левые из всех тогдашних сегментов протестной среды проиграли наиболее значительно.

Наши оппоненты говорят, что причина поражения - в сотрудничестве с либералами и во взаимодействии с националистами. Однако это совершенно не так. Как уже говорилось, классовое деление давно не абсолютно. И олигархам из КПРФ гораздо теплее и удобнее рядом с Касьяновым и Ходорковским, чем с Тюлькиным и Удальцовым.

Мы проиграли по совершенно иной причине - потому что движение опиралось на непроизводящие слои общества. Мы с вами все - как бы нам ни неприятно это было слышать - в определенном смысле являемся люмпенами, пусть даже и с высоким уровнем потребления. А ведь никогда еще ни один непроизводящий класс не делал ни одной революции.

Да, можно разрушить свою страну силами 30 тысяч люмпенов - как это было в Киеве; но это не революция, это коллапс и крах. А вот Египет за три года совершил две революции в полном смысле этого слова, потому что движущими силами там были именно производящие слои общества.

Анатолий Баранов. Я начал бы с того, что все мы живем в истории. У нас в тему дискуссии вынесен плохо завуалированный упрек: мол, история продолжается, а левое движение проседает. Но давайте вспомним, что история - наука длинных циклов. Никто же не упрекает христиан, что они в период до Марка Аврелия включительно почему-то не входили в состав сената. Обстоятельства не складывались, а потом они вдруг неожиданно стали государствообразующей конфессией. И кстати, с этого момента у них и начались самые большие проблемы. Потому что прорывная идея, призванная дальше продвинуть позднюю античность на пути прогресса, наложилась на мрачные "темные века", обросла суевериями и к эпохе Реформации превратилась в собственную противоположность. Я говорю сейчас о христианстве и марксизме, разумеется, не в конфессиональном, а в сугубо мировоззренческом плане.

Когда мы говорим о том, что нет нового левого проекта, хочется спросить: марксизм - это теория или проект? Мы же не говорим о застое в арифметике, потому что уже много веков никто не менял таблицу умножения?

стр. 165

Так и тут. Речь идет не о некоей единственной "прорывной" идее: существует теория, исчерпывающе объясняющая общественно-экономические процессы, и вопрос заключается в наложении этой теории на историческую действительность, в которой мы все живем.

Товарищ Бузгалин очень подробно описал процесс социокультурной деградации, в которой находится не только наш, но глобальный социум. А что такое процесс социокультурной деградации, как не в первую очередь деградация производительных сил - процесс, происходящий в базисе, а не в надстройке? Мы тут сидим и думаем, почему надстройка не может подстегнуть базис. А она в принципе не может подстегнуть базис просто потому, что она - надстройка. Она может только в том или ином смысле этому базису соответствовать.

А базисные процессы очевидны. Борис Юльевич посетовал, что наша социальная база размывается и оккупирована сейчас совершенно другими, не левыми политическими силами, начиная с "Единой России". Но это же не признак силы соответствующих идей - это признак проблем в базисе. Он деградирует, он опускается куда-то к феодализму. Мы же знаем прекрасно, что промышленность намного старше, чем капитализм: достаточно вспомнить, как на демидовских заводах пытались приспособить крепостных крестьян к работе в промышленности.

Наше государство давно отказалось от прямого директивного управления. Оно занимается только тарифным и нетарифным регулированием, а полномочия управления промышленностью делегирует тем или иным "князьям" - причем неважно, происходят эти "князья" из частных олигархических групп или из условно государственных предприятий. Возьмите устав любого ФГУП: там те же самые, по сути дела, феодальные отношения - государство назначает генерального директора и делегирует ему все полномочия карать и миловать. Да и внутри формально "современного" производства отношения формируются достаточно феодально. Какое там классовое сознание, какое там профсоюзное движение, - мы прекрасно знаем, что происходит с независимым профсоюзным движением в условиях нашего формирующегося неофеодализма.

Это серьезная проблема, которую надо понимать, а главное - думать, каким будет ответ на описанную тенденцию. Кто-то уже сказал, что основной ответ - это взятие власти и возвращение на путь прогресса. Но мы понимаем, что взятие власти на данный момент в России является вопросом дискуссионным. Мы говорим о реиндустриализации, но прекрасно понимаем, что реиндустриализация под управлением феодалов навряд ли возможна. Феодальный принцип управления производством, помимо всего прочего, заключается в том, что управляют производством и владеют им, по сути дела, люмпены, то есть люди, не связанные с этим производством, пришедшие со стороны и на этом заводе подчас никогда и не бывавшие.

стр. 166

Левое движение может реализовываться, как верно заметил Кагарлицкий, отнюдь не в условиях кризиса. Оно может реализовываться как раз преимущественно в условиях роста производительных сил, экономического развития.

У нас перед глазами Донецкая и Луганская республики, где нет природных ресурсов - нет ничего, кроме промышленности и полуисчерпанных месторождений очень дорогого угля. И там сейчас ситуация парадоксальная: все признают, что около 90 процентов социума придерживается левой идеологии.

Если бы там были разрешены политические партии, там были бы коммунистические партии - и никаких иных. Однако надстройка, а мы понимаем, каким образом она там сформировалась, является носительницей принципиально иной парадигмы. В результате власти в этих республиках осуществляют, по сути, либеральное и к тому же несамостоятельное управление.

При этом туда, в Новороссию, российские олигархические группы войти не могут - спасибо санкциям. И банковский капитал тоже туда войти не может - спасибо санкциям. Схожая ситуация сложилась и в Крыму и войны нет, и много привлекательных активов, а олигархам туда зайти нельзя.

И возникает вопрос: а за счет чего тогда будут реиндустриализовываться, восстанавливаться и развиваться эти территории? В связи с этим напомню нашу старую программу единых требований трудовых коллективов в условиях массовых актов протеста, разработанную после очередной кошмарной аварии на Кузбассе. Программа есть, и она живет, в том числе в ряде выступлений промышленных рабочих на постсоветском пространстве, не говоря уже о программах ряда левых движений и партий. Среди прочего она предусматривает очень простой механизм -ключевое участие трудовых коллективов в управлении производством.

И вот, например, в Новороссии это единственный способ восстановить там производство. Альтернативы передаче, делегированию полномочий трудовым коллективам там просто нет, так как, повторю, олигархические группы извне туда зайти не могут, а местные правительства не в состоянии управлять промышленными активами.

Более того, эхо этого процесса мы видим и в России. Только что встал вопрос о судьбе кондитерской фабрики в Липецке, принадлежащей Порошенко. Понятно, что закрыть ее нельзя - это 13 тысяч работающих. Национализировать в пользу российского государства очень сложно, здесь есть масса проблем. Продать кому-то тоже нельзя - никто не купит. И уже Общественная палата Липецкой области, совершенно независимо от левых, предлагает передать эту фабрику трудовому коллективу, создав тем самым народное предприятие. Просто потому, что по-другому никак не получается.

И в этот естественный, стихийный процесс в качестве направляющей, а то и руководящей силы может встроиться левое движение, которое понимает, как и почему этот процесс развивается.

стр. 167

Так что у левых далеко не все так плохо, даже в текущем историческом процессе.

Михаил Делягин. Вынужден огорчить: Липецкая область обладает очень серьезной спецификой. Ее губернатор - яростный сторонник и пропагандист народных предприятий. Так что, возникни проблема с фабрикой Порошенко в каком-нибудь другом регионе, о народном предприятии как оптимальной форме могли бы и не вспомнить.

К сказанному о судьбе левой идеи могу добавить единственное, на мой взгляд, еще не сказанное: левое движение - инструмент, созданный капитализмом для повышения его эффективности. Сейчас, когда капитализм начал рушиться, левое движение отбрасывается: оно не нужно капитализму, потому что тому не до эффективности, речь о самосохранении. Сейчас происходит качественный перелом ситуации, и левые на этом переломе могут остаться в прошлом.

Спасибо большое, уважаемые коллеги.

стр. 168