Парадоксы доктора Мандевиля

В тех же лондонских кофейнях и книжных лавках, где появлялся Дефо, можно было встретить другую колоритную фигуру — доктора Бернарда Мандевиля. Если Дефо был всю жизнь не только писателем, но также предпринимателем и политиканом, Мандевиль принадлежал к нищей литературной богеме. Врач без практики, обита­тель бедного квартала, любитель пображничать в веселой компании, Мандевиль пользовался незавидной репута­цией. Говорили, что живет он в основном подачками вино­куров и пивоваров, которые платят ему за выступления в печати в защиту спиртных напитков.

Бернард Мандевиль родился в Голландии в 1670 г. Окончив в 1691 г. Лейденский университет, он вскоре пе­реселился в Англию, очевидно попав в волну голландских переселенцев, последовавших за штатгальтером Вильгельмом Оранским, который стал после революции 1688—1689 гг. английским королем. Мандевиль женился и поселился в Лондоне, стал англичанином и, прожив жизнь, подробности которой мало известны, умер там же в 1733 г.

Своей славой философа и писателя Мапдевиль обязан одному произведению. В 1705 г. он анонимно издал не­большое сочинение в плохих стихах под заглавием “Роп­щущий улей, или Мошенники, ставшие честными”. Осо­бого внимания эта поэма не привлекла. В 1714 г. Мандевиль опубликовал эти же стихи, добавив к ним объемистое рассуждение в прозе. Теперь это называлось “Басня о пчелах, или Частные пороки — общественные выгоды”. Под таким названием книга Мандевиля и вошла в мировую литературу.

Но и это издание прошло, видимо, незамеченным. Лишь вышедшее в 1723 г. новое издание “Басни о пчелах”, кото­рое носило громкий подзаголовок “Исследование о природе общества”, вызвало ту реакцию, на которую, возможно, и рассчитывал Мандевиль. Суд графства Миддлсекс признал эту книгу “нарушающей общественный порядок”, в пе­чати вокруг нее завязалась полемика, в которой Манде­виль с явным удовольствием принял участие. До смерти автора вышло еще пять изданий, а в 1729 г. он выпустил, кроме того, второй том “Басни о пчелах”.

В монументальном оксфордском издании 1924 г. имеется большой список ссылок на Мандевиля в литературе двух столетий. О нем писали Маркс и Адам Смит, Вольтер и Маколей, Мальтус и Кейнс (последний уже в 1936 г.).

Мандевиль оказал большое влияние на развитие анг­лийской политической экономии, прежде всего на Смита и Мальтуса (хотя на словах оба забавным образом откре­щивались от него, как от грубого циника!). Это влияние идет не по линии разработки основных категорий (стои­мость, капитал, прибыль и т. д.), а больше по коренной философской позиции, которая легла в основу классиче­ской школы.

Главный парадокс Мандевиля содержится во фразе “частные пороки — общественные выгоды”. Поставьте вместо пороков (vices) знаменитый Смитов self-interest (своекорыстный интерес), и вы получите коренное пред­ставление Смита о буржуазном обществе: если предоста­вить каждому индивиду разумно преследовать свой инте­рес, свою выгоду, то это будет способствовать богатству и процветанию всего общества. Смит так критиковал Мандевиля в своей книге “Теория нравственных чувств”: ав­тор “Басни о пчелах”, мол, неправ лишь в том, что он всякое эгоистическое устремление и действие называет “пороком”. Корыстолюбие, скажем, вовсе не порок.

Но этим значение Мандевиля для истории экономиче­ской науки не исчерпывается. В своей сатире он дал ядо­витую критику буржуазного общества и одним из первых нащупал некоторые его коренные пороки. В этом и заклю­чалась его “аморальность”. “Честный человек и ясная голова”[74],— заметил о Мандевиле К. Маркс.

Содержание основной части “Басни о пчелах”, коротко говоря, таково. Пчелиный улей — это, конечно, человече­ское общество, вернее, буржуазная Англия времен Манде­виля. Первая часть басни — достойная пера Свифта сатира на нее. Красной нитью проходит мысль: такое обще­ство может существовать и даже процветать лишь благода­ря бесчисленным порокам, нелепостям и преступлениям, которые царят в нем. “Процветание” возможно в этом обще­стве лишь потому, что миллионы людей “обречены тру­диться с помощью серпа и лопаты и заниматься всякой иной тяжелой работой, где эти несчастные ежедневно исто­щают свои силы и тела, чтобы только прокормиться”[75]. Но и эту работу они имеют лишь потому, что богатые любят комфорт и роскошь и тратят массу денег на вещи, потреб­ность в которых часто вызывается лишь модой, фантази­ей, тщеславием и т. д. Алчные сутяги-юристы, шарлатаны-врачи, ленивые и невежественные попы, драчливые гене­ралы, даже преступники — все они, вопреки здравому смыслу, оказываются необходимы в этом обществе. По­чему? Потому, что их деятельность порождает спрос на всевозможные товары и услуги, подталкивает трудолюбие, изобретательность, предприимчивость.

Итак, в этом обществе “роскошь давала занятие мил­лиону бедняков, а мерзкая гордыня — еще миллиону. Сама зависть и тщеславие служили трудолюбию, а их порожде­ние — непостоянство в пище, убранстве и одежде, этот странный и смешной порок,— стал самым главным двига­телем торговли” [76].

(Нукак тут не вспомнить, к примеру, американские автомобильные компании, которые без всякой технической необходимости меняют ежегодно модели машин, только чтобы сыграть на тщеславии покупателей и любой ценой увеличить сбыт. Руководители этих компаний могли бы вполне согласиться с Мандевилем, что процветание про­мышленности опирается на “непостоянство” и другие слабости людей, причем эти слабости старательно песту­ются).

Но пчелы ропщут на господство порока в их улье, и вот Юпитер, которому надоели их жалобы, внезапно изго­няет всякий порок и делает всех пчел добродетельными. Бережливость сменяет расточительство. Исчезает роскошь, прекращается потребление всего, что выходит за пределы простых естественных потребностей. Ликвидируются па­разитические профессии. Избавившись от шовинизма и склонности к агрессии, они “не держат больше войск за границей, смеются над своим престижем у чужеземцев и над пустой славой, которую приносят войны”[77].

Одним словом, торжествуют нормальные, здоровые принципы человеческого общежития. Но, о ужас! Именно это несет разруху и гибель обществу, которое Мандевиль изобразил в стихотворной форме:

Сравните улей с тем, что было:

Торговлю честность погубила.

Исчезла роскошь, спесь ушла,

Совсем не так идут дела.

Не стало ведь не только мота,

Что тратил денежки без счета:

Куда все бедняки пойдут,

Кто продавал ему свой труд?

Везде теперь один ответ:

Нет сбыта и работы нет!..

Все стройки прекратились разом,

У кустарей — конец заказам.

Художник, плотник, камнерез —

Все без работы и без средств[78].

Короче говоря, начинается экономический кризис: растет безработица, товары скопляются на складах, падают цены и доходы, прекращается строительство. Хорошо же общество, в котором для процветания нужны тунеядцы, милитаристы, расточители и мошенники, а такие безуслов­ные добродетели, как миролюбие, честность, бережли­вость, умеренность, ведут к экономической катастрофе!

Идеи Мандевиля, развитые им в гротескной, парадок­сальной форме (более строго они изложены в позднейшей прозаической части “Басни”), выглядят особенно инте­ресно в свете развития политической экономии в последу­ющие столетия. Укажем на два важнейших факта.

Мысль о производительности и экономической необ­ходимости всех классов и слоев (землевладельцев, попов, чиновников и т. д.) была подхвачена Мальтусом и его по­следователями. В небольшом памфлете, содержащемся в “Теориях прибавочной стоимости”, Маркс использовал для разоблачения этого взгляда мысли и даже стиль Ман­девиля. Он пишет: “Уже Мандевиль... доказывал произво­дительность всех возможных профессий... Только Манде­виль был, разумеется, бесконечно смелее и честнее про­никнутых филистерским духом апологетов буржуазного общества” [79].

Идея овреде чрезмерной бережливости, о полезности и даже необходимости непроизводительных расходов, любого расточительства, лишь бы это создавало спрос и занятость, была воскрешена и возведена в канон в наше время Кейнсом. Он считал Мандевиля (как и Мальтуса) своим предшественником.

Еще в конце XIX в. буржуазная политическая эконо­мия, не желавшая видеть в капиталистической системе никаких пороков, считала Мандевиля шарлатаном и лов­ким казуистом. Никому и в голову не приходило осуждать бережливость, возведенную Адамом Смитом в ранг первой частной и гражданской добродетели. Лишь мировой эко­номический кризис 1929—1933 гг. направил мысль круп­нейших буржуазных экономистов по пути Мандевиля: если люди будут стремиться сберегать, значит, они не бу­дут покупать товары, значит, упадет “эффективный спрос”; надо заставить людей расходовать деньги — любым спосо­бом и на любые цели.

Парадоксам доктора Мандевиля уже более 250 лет. Но они живут, так как существует общество, которое он рассматривал своим острым взглядом.

Становление классической школы

Полагают, что впервые курс политической экономии как особой науки
начал читать в 1801 г. в Эдинбургском университете Дагалд Стюарт, ученик и друг Смита. Лишь в XIX в. появляется и постепенно становится привычной фигура про­фессора-экономиста, хотя и после этого важнейший вклад
в науку часто делали отнюдь не профессора. Талантливых людей, которые в XVII и XVIII столетиях создавали новую науку, можно разделить на три группы.

Во-первых, это философы, занимавшиеся экономическими вопросами в рамках своих характерных для той эпохи общих систем природы и общества. Наиболее выда­ющиеся из них в Англии — Томас Гоббс, Джон Локк, Да­вид Юм и в известном смысле сам Адам Смит; во Франции — Гельвеций, Кондильяк; в Италии — Беккариа.

Во-вторых, это купцы и деловые люди, которые переходили от узкого практицизма торговли к государственным делам и стремились мыслить по-государственному. Здесь можно назвать имена Томаса Мана, Джона Ло, Дадли Норса, Ричарда Кантильона. Во Франции Буагильбер, Тюрго, Гурнэ представляют характерную для этой страны судейско-чиновную ветвь.

Наконец, в-третьих, это разночинцы-интеллигенты, люди разных профессий, иногда переходившие в высший класс, а иногда — нет. Еще Маркс отметил, что теоретиче­ской экономией с особым успехом занимались медики: Уильям Петти, Николас Барбон, Бернард Мандевиль, Франсуа Кенэ. Это можно попять: медицина была един­ственной естественнонаучной специальностью и привле­кала людей мыслящих и энергичных. В XVIII в. среди эко­номистов появляются духовные лица: аббаты во Франции и Италии (в том числе глубокий и оригинальный италь­янский экономист Галиани), англиканские пасторы в Анг­лии (Такер, Мальтус).

Нельзя не оговориться, что эти грани весьма условны и тем более не определяют развитие идей. Но они по­могают разобраться в сложном процессе становления науки.

Главный мотив экономических сочинений остается практический: обоснование или критика определенной экономической политики. Но скажем, появившиеся в 60-х годах XVIII в. сочинения Тюрго и Джемса Стюарта резко отличаются от меркантилистских памфлетов XVII и начала XVIII в., это первые попытки систематического и те­оретического изложения основ политической экономии.

Кроме того, “практический мотив” надо понимать по-разному. У одних он отражает прямую защиту в печати интересов своего класса и своих личных корыстных инте­ресов. У других — более глубокий процесс научного по­знания общественных явлений, лишь в сложной и опо­средствованной форме учитывающий классовый интерес. Нечего и говорить, что классическая буржуазная полити­ческая экономия создавалась людьми второго типа. Адам Смит, скажем, не был ни купцом, ни промышленником и не мог для себя лично ожидать выгод от той политики свободы торговли, которую он обосновывал в “Богатстве народов”. Более того, один из парадоксов его жизни за­ключается в том, что после выхода этой книги он получил доходное место в таможне — учреждении, как раз олицет­ворявшем собой систему, против которой он боролся.

Вернемся, однако, к нашей теме. При всей яркости своих парадоксов, Мандевиль стоит несколько особняком в истории становления классической школы в Англии. Оно связано в первую очередь с именами Локка (1632—1704) и Норса (1641—1691), выступивших пря­мыми продолжателями Петти.

Крупнейший философ XVII в., один из создателей ма­териалистической теории познания, отец буржуазного ли­берализма — Локк занимает важное место в экономиче­ской науке благодаря опубликованному в 1691 г. сочинению, “Некоторые соображения о последствиях понижения процента и повышения ценности денег”. Вместе с тем философия Локка в целом служила основой для построений всей английской политической экономии XVIII и даже начала XIX в. Локк развивал в общественных науках идеи естественного права, которые служили своего рода эквива­лентом механистическому материализму Ньютона в естест­венных науках[80]. Для своего времени эти идеи, как гово­рилось выше, были прогрессивны, так как вносили в сферу общественных, в частности экономических, явлений прин­цип объективной закономерности. Даже важный шаг к пониманию прибавочной стоимости Локк сделал с позиций естественного права. Он пишет, что человек естественно должен иметь столько земли, сколько он может об­работать своим трудом, и столько других благ (в том числе, очевидно, денег), сколько ему необходимо для личного потребления. Но искусственное неравенство в распределе­нии собственности приводит к тому, что некоторые люди имеют избыток земли и денег; землю они сдают в аренду, а деньги — в ссуду. Земельную ренту и ссудный процент Локк понимал, в сущности, как две схожие формы эксплу­ататорского дохода.

Своеобразной личностью был Дадли Норе. Младший отпрыск аристократического рода, он в детстве проявил столь скудные способности к наукам, что был отдан (по­добно Томасу Ману) в ученики к купцу Левантской ком­пании. Много лет Норе провел в Турции и вернулся от­туда к 40 годам богатым человеком, но, как пишет один автор, “выглядел он варваром и был лишь немного куль­турнее варвара”. Норе проявил свои янычарские замашки, став в 1683 г., в период торийской реакции при Карле II, шерифом (высшим полицейским чином) в Лондонском Сити. Он верно служил королю и причинил немало зла вигам, за что был удостоен рыцарского звания и стал сэром Дадли. После этого он занимал несколько важных по­став, но революция 1688—1689 гг. лишила его шансов на дальнейшую карьеру.

Не обладая, может быть, и десятой долей учености Локка, сэр Дадли отличался исключительной способно­стью к четкому и смелому экономическому мышлению, не признававшему никаких авторитетов. Его небольшое сочи­нение “Рассуждения о торговле”, написанное одновре­менно с работой Локка и посвященное тем же вопросам,— одно из значительных достижений экономической мысли XVII в.

Норс много сделал для развития основного научного метода политической экономии — логической абстракции: чтобы анализировать экономическое явление, которое всегда бесконечно сложно и имеет бесчисленные связи, надо представить его “в чистом виде”, отвлечься (абстрагироваться) от всех несущественных черт и связей.

У Норса имеются первые шаги к пониманию капитала, который он, правда, рассматривал только в виде денеж­ного капитала, приносящего проценты. Он указал, что ссудный процент определяется не количеством денег в стране (как считали меркантилисты и даже Локк), а соотношением между накоплением денежного капитала и спросом на него. Это легло в основу классической теории процента, а из нее далее возникло и понимание категории прибыли. Норе немало способствовал и развитию теории денег.

Но может быть, самое главное у Норса состоит в рез­кой и принципиальной критике меркантилизма, в его ре­шительном выступлении за “естественную свободу”. Пово­дом для этого послужили его возражения (вслед за Петти и Локком) против принудительного регулирования про­цента. Однако Норе шел дальше, чем они, в борьбе против меркантилизма. В этом отношении он один из самых пря­мых предшественников Адама Смита.

Ни Локк, ни Норс не пошли дальше Петти в трудовой теории стоимости. Но в многочисленных сочинениях XVII и XVIII вв. она постепенно развивается и утвер­ждается, подготовляя почву для Смита. Рост разделения труда в обществе, появление новых отраслей производства, расширение товарного обмена — все это укрепляло пред­ставление, что люди, в сущности, обмениваются сгустками человеческого труда. Следовательно, соотношения обмена, меновые стоимости товаров должны определяться количе­ством труда, которое затрачивается на производство каж­дого товара. Растет сознание того, что земля и орудия про­изводства безусловно участвуют в создании богатства как массы потребительных стоимостей, но не имеют отношения к созданию стоимости.

Эти в принципе правильные представления кристалли­зуются из хаоса и путаницы понятий медленно, с большим трудом. Такую тяжелую борьбу формирующихся идей воспроизвел в своем мозгу Адам Смит, и мы попытаемся разобраться в ней ниже. Среди важнейших его предшест­венников в теории стоимости надо назвать Ричарда Кантильона, Джозефа Харриса, Уильяма Темпла, Джозайю Такера, писавших в 30—50-х годах.

Но с великолепной четкостью, в известном смысле превосходя самого Смита, формулирует трудовую теорию стоимости автор, о личности которого мы решительно ничего не можем сказать, ибо его зовут Аноним 1738 года[81]. Большое число экономических сочинений выходило в XVII и XVIII вв. анонимно. Но авторы одних давно установлены, другие не сыграли в науке заметной роли. Исключение составляет Аноним 1738 года — личность вроде неведо­мого “мастера жизни Марии” или “мастера легенды свя­той Урсулы” в истории искусства.

Приведем ключевую цитату из этого сочинения, кото­рое носит скромное название “Некоторые мысли о про­центе вообще и о проценте по государственным фондам в особенности”. Чтобы облегчить читателю труд анализа, справа даны комментарии.

“Подлинная и реальная ценность жизненных благ пропорциональна той роли, которую они играют в под­держании жизни человече­ского рода. Стоимость же их, когда они обмениваются од­но на другое, регулируется количеством труда, которое необходимо требуется и обычно затрачивается при их производстве. А стоимость или цена их, когда они поку­паются и продаются и при­водятся к общему знамена­телю, определяется количеством затраченного труда и большим или меньшим коли­чеством средств (обращения) или всеобщего мерила. Вода столь же нужна для жизни, как хлеб или

Автор определяет здесь, в сущности, потребитель­ную стоимость.

Дается понятие меновой стоимости, совершенно от­личной от потребитель­ной; имеется зачаток идеи об общественно необходи­мом рабочем времени.

Автор видит отличие це­ны от стоимости и отмеча­ет, что цена колеблется под влиянием избытка или недостатка денег.

Эта классическая иллюстрация так называемого вино; но десни­ца божия излила ее на чело­века в таком изобилии, что каждый может иметь ее в достаточном количестве без труда, так что обычно она не имеет цены. воды) необходим труд, прилагаемый лицами, то этот труд должен быть оплачен, хотя сама вода и не оплачивается. И по этой причине в некото­рые времена и в некоторых местах бочка воды может стоить столько же, сколько бочка вина”¹
«парадокса стоимости» показывает принципиальное различие потребительной и меновой стоимости.

Автор категорически заявляет, что только труд создает стоимость, а не природа.

Другая классическая формулировка трудовой теории Стоимости содержится в экономической работе молодого Бенджамена Франклина, в дальнейшем замечательного ученого-физика и политического деятеля, одного из осно­вателей Соединенных Штатов как независимого государ­ства. Франклин был последователем Петти и в целом ряде вопросов развивал его идеи. В своей статье о бумажных деньгах (1729 г.) он привел напоминающий Петти пример обмена зерна на серебро в соответствии с затрачиваемым в производстве того и другого количеством труда.

Франклин ближе, чем Петти, подошел к идее о равен­стве, общности всех различных конкретных видов труда. Он не приписывал труду по добыче драгоценных металлов каких-то особых свойств. Но. как это ни парадоксально, глубокое и искреннее уважение Франклина к труду ка­ким-то образом мешало ему развить трудовую теорию стоимости дальше: такое развитие требовало известного понимания природы денег как особого товара, являюще­гося всеобщим эквивалентом и потому наиболее непосредственно выражающего абстрактный труд, который создает стоимость. Он же скорее толкует деньги как нечто при­внесенное в процесс обмена просто ради технического удобства.

В связи с развитием теории стоимости идет прогресс и в других важнейших областях. Разрабатывая идею Петти о том, что заработная плата наемных рабочих в конечном счете определяется минимумом средств их существования, экономисты ближе подходят к пониманию природы этого минимума. Занимаясь вопросами народонаселения, они в какой-то мере уясняют себе механизм, который обеспечи­вает такое воспроизводство рабочей силы, при котором кон­куренция между рабочими сводит заработную плату к прожиточному минимуму.

В толковании капитала и дохода на капитал важным шагом было размежевание торгово-промышленной при­были и ссудного процента. Джозеф Мэсси и Давид Юм, писавшие в 50-х годах, уже ясно понимают, что процент в нормальных условиях — это часть прибыли: купец и про­мышленник вынуждены делиться с владельцем денег, ссудного капитала.

[82]

Таким образом, досмитова политическая экономия, по существу, рассматривает прибавочную стоимость, не понимая, однако, ее природу и трактуя ее лишь в особых формах прибыли и процента, а также земельной ренты

Дата добавления: 2015-06-26