Джон Стейнбек. На Восток От Эдема 34 страница

- американская киноактриса, завоевавшая популярность многосерийной картиной

"Опасные приключения Полины". Героини Уайт сочетают женскую

привлекательность и отвагу.> в главной роли. Со всеми своими мыслями и

поступками, желаниями и стремлениями, со всей своей жадностью и жестокостью,

состраданием и великодушием люди с самого начала попадают в сеть добра и

зла. Я считаю, что это единственная тайна, которая существует у

человечества, и она захватывает все наши чувства и наш рассудок. Добродетель

и порок стерегут первые проблески нашего сознания и пребудут с нами до его

последнего мерцания, как бы мы ни изменяли землю, море и горы, экономику и

нравы. Никакой другой тайны нет. Когда человек отрясает от ног своих прах и

тлен земной жизни, перед ним встает прямой и трудный вопрос: "Какая она была

- хорошая или плохая? Как я жил - правильно или неправильно?"

В своей истории греко-персидских войн Геродот рассказывает о том, как

Крез, самый богатый и почитаемый современниками царь, спросил у Солона

Афинского: "Кто самый счастливый человек на свете?" Он жаждал ответа, потому

и задал этот вопрос. Его грызли сомнения, и ему надо было во что бы то ни

стало рассеять их. Солон поведал ему о трех достойных мужах, живших в старые

времена. Крез, наверное, плохо слушал его - так ему хотелось услышать о

себе. И когда Солон не упомянул его. Крез не вытерпел и спросил: "Разве ты

не считаешь счастливым меня?"

Солон не колеблясь сказал: "Откуда мне знать? Ты же пока не умер".

Потом, когда удача покинула Креза и он начал терять царство и

сокровища, его, должно быть, неотвязно мучили эти слова. Взойдя на костер,

он тоже, вероятно, думал об этом и жалел, что спросил Солона.

В наше время тоже так. Когда умирает человек, который имел деньги, вес,

власть и другие веши, вызывающие зависть, а живые подсчитывают его

богатство, его труды, заслуги и памятники, то сам собой возникает вопрос:

"Какую он прожил жизнь - хорошую или плохую?", то есть люди спрашивают то же

самое, о чем другими словами спросил Крез. Зависть прошла, и теперь человека

меряют вечной меркой: "Любили его или ненавидели? Причинила его смерть горе

или, наоборот, вызвала радость?"

Я хорошо помню смерть трех людей. Один из них был самый богатый человек

нашего столетия, который продрался к богатству, уродуя судьбы и души, а

потом много лет старался вернуть уважение и тем самым сослужил большую

службу обществу, пожалуй, даже перевесившую зло, которое он причинил людям

при возвышении. Я плыл на пароходе, когда он умер. Вывесили объявление о его

смерти, и известие почти всем доставило удовольствие. Некоторые даже

говорили: "Слава богу, помер-таки, сукин сын".

Другой был дьявольски хитер, он не понимал, что у каждого есть чувство

собственного достоинства, зато хорошо изучил человеческие слабости и пороки

и пользовался этим, чтобы подкупать и покупать людей, развращать, совращать

и шантажировать их, и добился в конце концов большой власти. Он прикрывал

свои поступки словами о добродетели, а я удивлялся - неужели он не понимает,

что никакой дар не завоюет тебе уважение, если ты отнял у другого

самоуважение. Когда покупаешь человека, ничего, кроме ненависти, от него не

жди. Когда он умер, вся страна возносила ему хвалу, но в глубине души каждый

радовался его смерти.

Третий, наверное, совершил много ошибок, но вся его деятельная жизнь

была посвящена тому, чтобы помочь людям стать хорошими, честными и

мужественными в те времена, когда злые силы в мире захотели сыграть на их

страхе. Немногие наверху очень не любили этого человека, но народ плакал на

улицах, когда он умер, и вопрошал в отчаянии: "Что нам теперь делать? Как

нам жить без него?"

Я полон сомнений, но для меня несомненно, что под наружным покровом

слабости каждый хочет быть хорошим и чтобы его любили. Мало того,

большинство наших пороков - это неудавшиеся попытки найти легкий, кратчайший

путь к добродетели. Когда человеку приходит время умереть и он умирает, не

вызывая жалости у других, то каковы бы ни были его способности, положение и

заслуги, вся его жизнь - сплошная неудача, а смерть рождает в нем ужас. Если

вы или я оказываемся перед выбором подумать или поступить так или иначе, мы

всегда должны помнить о смерти и стараться жить так, чтобы наша смерть

никому не доставила радости.

Да, у человечества есть одна-единственная тайна. Все наши романы, вся

поэзия вертятся на непрекращающейся борьбе добра и зла в нас самих. Мне

иногда кажется, что зло вынуждено постоянно приспосабливаться и менять

обличье, но добро бессмертно. У порока каждый раз новое, молодое лицо, зато

больше всего на свете чтут добродетель, и так будет всегда.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Ли помог Адаму и мальчикам переехать в Салинас, проще сказать - перевез

их: уложил вещи, отправил их на вокзал, загрузил заднее сиденье форда, а по

прибытии в Салинас распаковал имущество, аккуратно разложил по местам и

вообще обустроил Трасков в небольшом дома Десси. Он сделал все мыслимое для

их удобства, массу сверх того и тем не менее продолжал хлопотать, дабы

оттянуть время. Но вот однажды вечером, когда близнецы уже улеглись, он

церемонно подал Адаму ужин. Вероятно, по этой церемонности Адам и догадался,

к чему тот клонит.

- Я же вижу, ты давно хочешь что-то сказать мне. Выкладывай.

Ли заранее придумал речь, которую хотел начать так: "В течение многих

лет я служил вам в полную меру моих сил и возможностей, однако теперь...",

но прямое обращение Адама сбило его с толку.

- Я много раз откладывал объяснение, - сказал Ли. Настоящую речь

заготовил. Хотите выслушать?..

- А тебе непременно хочется произнести речь?

- Нет, - признался Ли, - не хочется. Хотя речь хорошая.

- Когда желаешь взять расчет?

- Как можно скорее. Боюсь передумать, если буду откладывать. Вы хотите,

чтобы я подождал, пока найдете кого-нибудь на мое место?

- Не стоит. Ты же знаешь, какой я медлительный. Мне понадобится время.

Может быть, я вообще никого не возьму.

- В таком случае я еду завтра.

- Мальчишки ужасно расстроятся, - сказал Адам. Прямо не знаю, как они

будут без тебя. Может, тебе лучше потихоньку уехать, а я им после все

объясню.

- Мои наблюдения говорят о другом. Дети любят преподносить нам

сюрпризы.

Так оно и случилось. На другой день за завтраком Адам объявил:

- Арон, Кейл, слушайте: Ли уезжает от нас.

- Правда?.. - переспросил Кейл. - Знаешь, сегодня вечером баскетбольная

встреча. Вход десять центов. Ты не против, если мы пойдем?

- Идите. Но вы слышали, что я сказал?

- Факт, слышали, - отозвался Арон.- Ты сказал, что Ли уезжает.

- Совсем уезжает!

- И куда он едет? - поинтересовался Кейл.

- В Сан-Франциско. Он будет там жить.

- А-а...- протянул Арон.- На Главной улице появился один, видел?

Поставил свою печку прямо на тротуаре, жарит сосиски и кладет в булки. Всего

десять центов за штуку, а горчицы сколько хочешь бери.

Ли стоял в дверях кухни и, глядя на Адама, улыбался. Когда близнецы

собрались в школу. Ли сказал:

- До свидания, мальчики.

- До свидания! - выкрикнули оба и выскочили из дома.

Адам уставился в чашку с кофе и пробормотал виновато:

- Бесенята бесчувственные! Вот тебе награда за десятилетнюю службу.

- По мне лучше так, - отозвался Ли. - Притворись они, что опечалены,

они покривили бы душой. Для них мой отъезд пустяк. Может, они иногда

вспомнят обо мне втихомолку. Я не хочу, чтобы они огорчались. Надеюсь, у

меня не настолько мелкая натура, чтобы радоваться, когда по мне скучают.- Он

положил на стол перед Адамом пятьдесят центов.- Пойдут вечером на баскетбол

передайте им это от меня, и пусть купят булочки с сосисками. Только бы там

не оказалось птомаина, в моем скромном прощальном подарке. Были такие

случаи.

Адам удивленно смотрел на раздвижную корзину, которую Ли принес в

столовую.

- Это все твои вещи?

- Кроме книг. Книги я сложил в коробки и оставил в подвале. Если вы не

возражаете, я пришлю за ними или приеду сам, когда устроюсь.

- Конечно. Знаешь, Ли, мне будет здорово не хватать тебя. Не знаю,

приятно тебе это слышать или нет. Ты в самом деле собираешься купить книжную

лавку?

- Таковы мои намерения.

- Писать-то хоть нам будешь?

- Пока не знаю. Нужно подумать. Говорят, чистая рана быстрее заживает.

Для меня самое печальное - общаться по почте. Когда близость держится одним

клеем на марке. Если не видишь человека, не можешь его услышать или

потрогать - его все равно что и нет.

Адам встал из-за стола.

- Я провожу тебя на вокзал.

- Ни в коем случае! - резко возразил Ли. - Ни к чему это. До свидания,

мистер Траск. До свидания, Адам, - добавил он и быстро вышел. Пока Адам

успел выговорить "До свидания", тот уже спустился по ступенькам крыльца, а

его выкрик вдогонку "Пиши!" совпал со стуком калитки.

В тот вечер после баскетбольной встречи Кейл и Арон умяли по пять

булочек с сосисками, и это было кстати, потому что Адам забыл приготовить

ужин. По дороге домой братья первый раз заговорили об отъезде Ли.

- Интересно, почему он уехал? - спросил Кейл.

- Он давно об этом поговаривал.

- Как же он будет без нас?

- Не знаю. Спорим, что он вернется, - сказал Арон.

- Как так вернется? Отец ведь сказал, что он хочет книжную лавку

открыть. Смех да и только китайская книжная лавка.

- Приедет он, соскучится по нам и приедет. Вот увидишь.

- Спорим на десять центов, что не приедет.

- До какого времени?

- До никакого! Вообще не приедет.

- Идет, - согласился Арон.

Целый месяц Арон ждал своего выигрыша, а еще через неделю дождался.

Ли приехал десятичасовым и вошел в дом, отперев дверь своим ключом. В

столовой горел свет, но Адам был на кухне - он яростно скреб консервным

ножом чугунную сковородку, стараясь счистить с нее черную корку. Ли поставил

свою корзину на пол.

- Надо залить водой и оставить на ночь. Тогда она легко отстанет.

- Правда? Я жарю, а у меня все подгорает. Свеклу варил, тоже подгорела.

Вонь - хоть святых выноси! Кастрюлю вот на двор выставил... У тебя

что-нибудь случилось, Ли? - спросил Адам.

Ли взял у него сковороду, поставил в раковину и залил водой.

- Будь у нас газовая плита, вмиг бы кофе сварили, сказал Ли. - Впрочем,

я и печь могу растопить.

- Печь не горит.

Ли открыл дверцу.

- Вы золу-то хоть раз выгребали?

- Какую золу?

- Вот что, отдохните-ка пока в комнатах, - сказал Ли. - А я кофе

заварю.

Адаму не сиделось в столовой, но перечить Ли ему не хотелось. Наконец

тот принес две чашки кофе и поставил их на стол.

- В кастрюльке сварил, - сказал Ли, - чтобы побыстрее. - Он нагнулся к

корзине, развязал веревку и вытащил глиняную бутылку. - Это китайская

настойка на полыни - уцзяпи. Иначе еще лет десять пролежит. Да, я забыл

спросить: вы нашли кого-нибудь на мое место?

- Вокруг да около ходишь, съязвил Адам.

- Я знаю. Но я знаю и другое: лучше всего прямо сказать, и кончено

дело.

- Ты проигрался в маджонг?

- Если бы. Нет, мои деньги целы... Черт, пробка раскрошилась, придется

внутрь пропихнуть.- Ли влил черной жидкости себе в кофе. - Никогда так не

пробовал. Вкусно, однако.

- Отдает подгнившими яблоками, - заметил Адам.

- Верно, только помните, как Сэм Гамильтон сказал? Хоть и подгнили, но

хороши.

- Может, ты все-таки наберешься духу и расскажешь, что же с тобой

произошло?

- Ничего со мной не произошло, - ответил Ли. Мне одиноко стало, вот и

все. Или этого мало?

- А как же книжная лавка?

- Не нужно мне никакой книжной лавки. Наверное, я понимал это еще до

того, как сел в поезд. Просто время потребовалось, чтобы окончательно в этом

убедиться.

- Выходит, пропала твоя последняя мечта?

- Скатертью дорога! - Ли был возбужден до крайности. - Мистел Тласк,

китаєза сисас наклюкается.

- Что это вдруг на тебя нашло? - встревожился Адам.

Ли поднес бутылку ко рту, сделал долгий жадный глоток и выдохнул

спиртные пары из обожженного рта.

- Адам, - сказал он.- Я бесконечно, безмерно, безгранично счастлив, что

снова дома. Никогда в жизни я не был так чертовски одинок.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В Салинасе были две начальные школы - огромные, крашенные желтой

краской, с высокими мрачными окнами, да и двери тоже не веселили. Одна

находилась на Восточной стороне, другая на Западной, и назывались они

соответственно. Школа на Восточной стороне была у черта на куличках, на

другом краю города, и в ней учились ребята, жившие восточнее Главной улицы,

поэтому ее я описывать не буду.

Школа на Западной стороне представляла собой большое двухэтажное

здание, обсаженное по фасаду сучковатыми тополями. Оно делило школьный двор

на две части - для мальчиков и для девочек. За зданием мальчишечья площадка

была отгорожена от девчоночьей высоким дощатым забором, а позади школьный

двор упирался в болото со стоячей водой, где росли тимофеевка и даже камыш.

В школе занимались ученики с третьего класса по восьмой. Первые два класса

ходили в Детскую школу, она была в другом месте.

В школе на Западной стороне каждый класс имел свою комнату; третий,

четвертый и пятый размещались на первом этаже, шестой, седьмой, восьмой на

втором. В каждой классной комнате стояли обшарпанные дубовые парты, кафедра,

квадратный учительский стол, висели часы "Сет Томас" и непременно картина.

Картины в каждом классе были разные, но написаны все под сильным влиянием

прерафаэлитов. Галахад в сияющих доспехах указывал путь третьеклассникам;

состязание Аталанты будило воображение четвертого класса; горшок с базиликом

<Галахад - один из центральных персонажей основанной на древнейших преданиях

эпопеи "Смерть Артура" (1469) англичанина Томаса Мэлори. Благодаря своему

целомудрию Галахад находит Святой Грааль, чашу, наполненную кровью Христа.

Аталанта - в греческой мифологии охотница, славившаяся быстротой ног;

всем сватавшимся к ней она устраивала испытание, предлагая состязаться в

беге.

Имеется в виду поэма Китса "Изабелла, или Горшок с базиликом" (1820),

сюжет которой заимствован из одной новеллы "Декамерона" Боккаччо:

флорентийка Изабелла выкапывает голову возлюбленного, убитого ее злыми

братьями, кладет в горшок с базиликом и хранит как святыню.> ставил в тупик

пятый и так далее до восьмого, где осуждение Катилины Цицероном внушало

выпускникам чувства высшей гражданской добродетели, необходимые для перехода

к среднему образованию.

Кейла и Арона по возрасту зачислили в седьмой класс, и они быстро

изучили каждую черточку в своей картине, изображавшей Лаокоона и его

сыновей, опутанных змеями.

После тесной школьной комнаты в деревне братьев поразили размеры и

великолепие школы на Западной стороне. На них произвело глубокое впечатление

и то, что здесь могли позволить себе роскошь держать учителя для каждого

класса. Это казалось им расточительством. Но люди быстро привыкают к

хорошему. Первый день близнецы изумлялись, второй восторгались, а на третий

почти позабыли, что раньше ходили в какую-то другую школу.

Учительницей у них была хорошенькая темноволосая женщина, и у братьев с

ней не было никаких неприятностей, так как они быстро сообразили, когда надо

поднимать руку, чтобы тебя спросили, а когда нет. Кейл первый придумал, как

надо действовать, и объяснил Арону.

- Обычно ребята как делают? Если выучат урок, то тянут руки, а не

выучат - прячутся под парту. А мы по-другому поступим. Знаешь как?

- Нет, не знаю. Как?

- Ты заметил, что она не всегда вызывает тех, кто высовывается? Других

спрашивает, а они, само собой, ни бум-бум.

- Верно, - заметил Арон.

- Ну так вот, первую неделю мы зубрим, как каторжники, но руки

поднимать не будем. Она, конечно, вызывает нас, а мы чин-чином отвечаем. Это

собьет ее с толку. Другую неделю ничего не учим, зато изо всех сил тянем

руки. Но она нас не спрашивает. Потом третью неделю мы просто сидим

тихо-мирно, то ли готовы отвечать, то ли нет - она не знает. И очень скоро

она вообще от нас отвяжется. Зачем ей тратить время на тех, кто успевает?

Кейлова метода вполне оправдала себя. Прошло совсем немного времени, и

учительница действительно оставила братьев в покое, а сами они завоевали

репутацию ребят сообразительных и ловких. Собственно говоря, Кейл даром

тратил время, придумывая свой план. Оба были способные ученики и схватывали

все на лету.

Кроме того, Кейл ловко играл в шарики, втянул в игру полшколы и накопил

целое богатство из цветных мелков и камешков, и всяких стекляшек. Когда

увлечение игрой в шарики прошло, он стал менять свое богатство на волчки.

Один раз он собрал и стал использовать в качестве платежного средства сорок

пять волчков всевозможных размеров, форм и расцветок - от топорных,

низеньких кубарей для малышни до изящных высоких башенок на тонюсенькой

ножке с острым концом.

Все, кто знал Арона и Кейла, видели разницу между ними и удивлялись

несходству близнецов. Кейл вырос смуглым, темноволосым, был быстр в

движениях, уверен в себе и скрытен. Даже если бы он очень постарался, ему не

удалось бы спрятать свою сообразительность. Взрослых поражала в нем ранняя,

на их взгляд, не по годам зрелость, и это настораживало их. Кейл не

пользовался особой симпатией, его даже побаивались, но именно поэтому

уважали. Близких друзей у него не было, но одноклассники покорно приняли его

в свою компанию, и скоро он естественно и с сознанием своего превосходства

заделался школьным верховодом.

Кейл умел скрывать свои намерения, но умел скрывать и обиды. Поэтому

его считали бесчувственным, толстокожим, даже жестоким.

Арона же любили все. На вид он был робкий и хрупкий. Сама его внешность

- нежная кожа, золотистые волосы, широко расставленные голубые глаза

привлекала всеобщее внимание. Эта его привлекательность вызвала в школе

кое-какие осложнения, пока его обидчики не убедились, что Арон упорный,

умелый и совершенно бесстрашный боец, особенно если его довести до слез. О

драках стало известно, и охотники учить новичков уму-разуму поняли, что с

ним лучше не связываться. Арон не пытался скрывать ни свой характер, ни свое

настроение, но окружающих, которые хотели разгадать его, обманывала его

внешность. Решившись на что-то, он не отклонялся с пути. В его натуре было

мало граней, еще меньше гибкости. Тело его было нечувствительно к боли, а ум

не способен на изворотливость.

Кейл хорошо изучил Арона и, выводя его из равновесия, мог вертеть им

как хотел, однако пользовался своим умением до определенного предела. Он

знал, когда надо уступить и отступить, а когда вообще держаться от брата

подальше.

Единственное, что сбивало Арона с толку, это перемена пути. Он сам

выбирал себе дорогу и шел по ней. не видя, что творится вокруг, и нисколько

не интересуясь этим. Желания его были немногочисленны и глубоки. И глубина

его натуры таилась за ангельской внешностью, которой он не замечал, как

олененок не замечает пятен на своей молоденькой шерстке.

В первый же день занятий Арон едва дождался перемены и пошел на

запретную половину, чтобы встретиться с Аброй. Стайка визжащих девчонок не

отпугнула его. Потребовалось вмешательство учительницы, чтобы изгнать его на

мальчишечью площадку.

В полдень, на большой перемене, ему опять не удалось повидать Абру: за

ней приехал отец в своей коляске на высоких колесах и увез домой на второй

завтрак. После уроков он решил подождать ее за воротами школы.

Абра вышла, окруженная подругами. Она и виду не подала, что заметила

его. Из всех учениц она была самая хорошенькая, но Арон вряд ли обратил на

это внимание. Девочки плыли по улице веселым облачком, и оно никак не

рассеивалось. Арон шел следом, отстав от них шагов на пять, шел упрямо и

невозмутимо, даже когда те оборачивались и отпускали колючие шуточки по его

адресу. Постепенно то одна девочка, то другая отделялась от группы,

сворачивала к себе, и их осталось всего трое, когда Абра подошла к своей

калитке и скрылась за ней. Подружки посмотрели на Арона, захихикали и пошли

дальше.

Арон сел на бровку тротуара. Через минуту щелкнула задвижка, белая

калитка распахнулась и появилась Абра. Она подошла к нему и остановилась.

- Что тебе нужно?

Арон поднял на нее глаза.

- Ты ни с кем не помолвлена?

- Вот глупый, - сказала она.

Он поднялся с земли.

- Мы, наверное, не скоро сможем пожениться.

- А кто сказал, что я хочу замуж?

Арон молчал. Может быть, он даже не слышал Абру. Он пошел рядом с ней.

Абра ступала твердыми неторопливыми шажками и глядела прямо перед

собой. Лицо ее выражало здравый смысл и расположение. Она, казалось, глубоко

о чем-то задумалась. Арон шагал рядом, не отнимая от нее глаз. Его взгляд

словно был прикован к ее лицу.

Они молча прошли мимо Детской школы. Здесь тротуар кончался, и Абра

взяла влево, на сенную стерню. Черные суглинистые комки рассыпались у них

под ногами.

На другом краю поля стояла небольшая водокачка, а возле нее росла

раскидистая, густая из-за обилия проливаемой воды ива. Ее длинные ветви

свисали почти до самой земли. Абра раздвинула ветви, как занавес, и взошла в

лиственный шатер, образуемый ими вокруг ствола. Сквозь листья хорошо

виделось все окрест, но внутри было уютно, уединенно и тепло. Лучи

послеполуденного солнца пробивались сквозь увядающую листву и становились

желтыми.

Абра села, нет - плавно соскользнула на землю, и ее пышные юбки легли

вокруг нее. Она сложила руки на коленях, словно собралась молиться. Арон сел

подле нее.

- Мы, наверное, не скоро сможем пожениться, - повторил он.

- Не так уж не скоро, - возразила она.

- Хорошо бы сейчас.

- Не так уж долго ждать, - сказала она.

- А твой отец позволит тебе, как ты думаешь?

Эта мысль не приходила ей в голову. Она повернулась и посмотрела на

него.

- Я, может, и спрашивать не буду.

- А как мама?

- Мы им пока ничего не скажем, чтобы не волновались. А то еще засмеют

или подумают плохое. Ты умеешь хранить секрет?

- Еще бы, могила. У меня самого их целая куча.

- Тогда прибавь к своим секретам еще один, - сказала Абра.

Арон взял прут и провел по черной земле линию.

- Абра, ты знаешь, как рождаются дети?

- Конечно, знаю, - ответила она. - А ты-то сам откуда узнал?

- Мне Ли рассказал. Все как есть объяснил. Наверное, у нас не скоро

будут дети.

Абра снисходительно улыбнулась кончиками рта.

- Не так уж не скоро.

- Когда-нибудь у нас будет свой дом, - мечтательно произнес Арон.- Мы

войдем в него, запрем дверь, и нам будет хорошо. Но это не скоро будет.

Абра протянула руку и коснулась его руки.

- Чего ты все твердишь "не скоро, не скоро", - сказала она. - Посмотри,

чем не дом? Мы можем вообразить, будто живем здесь - пока нам придется

ждать. И ты понарошку будешь моим мужем и можешь называть меня женой.

- Жена...

Он сначала произнес это слово шепотом, потом повторил громче.

- Ну вот! Это вроде упражнения, - сказала Абра.

Аронова рука задрожала под ее рукой, и она положила ее к себе на колени

ладонью вверх.

- Слушай, - внезапно сказал Арон, - пока мы упражняемся, может, еще

что-нибудь придумаем?

- Что именно?

- А вдруг тебе не понравится?

- Да говори же!

- Может, ты понарошку будешь моей мамой?

- Ну, это совсем просто.

- Правда?

- Конечно, это даже интересно. Хочешь прямо сейчас?

- Конечно! А как это делается?

- Сейчас научу, - сказала Абра и начала нежным убаюкивающим голосом:Иди

ко мне, моя крошка, положи головку маме на колени. Сыночек мой любимый,

мамочка обнимет тебя. - Она притянула его голову к себе, и тут Арон вдруг

заплакал. Он плакал долго и беззвучно, а Абра гладила его по голове и

утирала подолом слезы, бегущие у него по лицу.

Солнце клонилось к закату за реку Салинас, и откуда-то с золотого

скошенного поля донеслось сладкое птичье пение. Сейчас в целом мире не было

такого замечательного места, как здесь, под раскидистой ивой.

Постепенно Арон перестал плакать, на душе у него было покойно и хорошо.

- Сыночек мой маленький, - говорила Абра, - сейчас мама причешет тебе

волосики.

Арон поднялся с ее колен и, сердясь на себя, сказал:

- Я почти никогда не плачу, только если разозлюсь. Не знаю, чего это на

меня нашло.

- Ты свою маму помнишь? - спросила Абра.

- Нет, не помню. Она умерла, когда я был еще совсем маленьким.

- А какая она была?

- Не знаю.

- Даже ее карточки не видел?

- Да нет же, говорю тебе! Нет у нас ее карточки. Я раз спросил Ли, он

сказал, что ее карточки не сохранились... Нет, кажется, это Кейл спросил, а

не я.

- Когда она умерла?

- Как только мы с Кейлом родились.

- Как ее звали?

- Ли говорит: Кэти. Слушай, зачем тебе это нужно?

Абра спокойно продолжала:

- Она блондинка была или брюнетка?

- Что-что?

- Ну, волосы у нее светлые были или темные?

- Откуда я знаю.

- Отец не рассказывал?

- А мы и не спрашивали.

Абра замолкла, и немного погодя Арон спросил:

- Ты что, язык проглотила?

Абра сделала вид, будто любуется закатом.

- Ты не рассердилась...- спросил обеспокоенный Арон и добавил

неуверенно: - жена?

- Нет, не рассердилась. Я думаю.

- О чем?

- Об одной вещи. - Застывшее личико Абры ничем не выдавало, что ее

обуревают глубокие сомнения. - А как это, когда у тебя нет мамы?

- Не знаю. Никак. Ничего особенного.

- Тебе что, все равно?

- Нет, не все равно. Слушай, говори прямо. Мне головоломок в

"Бюллетене" хватает.

Но Абра сосредоточенно и невозмутимо гнула свое:

- А тебе хочется, чтобы у тебя была мама?

- Спрашиваешь! Конечно, хочется. А кому не хочется? Погоди, ты меня не

разыгрываешь? Кейл часто меня разыгрывает, назло, а потом смеется.

В глазах у Абры плыли багровые круги оттого, что она смотрела на

солнце, и сейчас она не могла сразу разглядеть выражение лица Арона.

- Ты сказал, что умеешь хранить секреты.

- Конечно, умею.

- А у тебя есть самый важный секрет, ну, такой, когда говорят: "Пусть

глаза мои лопнут"?

- Еще бы!

- Скажи мне свой секрет, Арон, - тихо попросила Абра, с особой

нежностью произнеся его имя. - Скажи мне самый-самый большущий секрет.

Арон озадаченно отодвинулся от нее.

- Зачем? И вообще по какому праву ты меня расспрашиваешь? Я его никому

не скажу.

- Ну, крошка, скажи своей маме, - промурлыкала Абра.

В глазах у Арона опять появились слезы, на этот раз слезы обиды.

- Наверное, я расхотел на тебе жениться. Мне пора домой.

Абра взяла его за запястье и не отпускала. Игривые нотки в ее голосе

пропали.

- Я хотела проверить тебя. Теперь я вижу, ты умеешь хранить секреты.

- Зачем ты это сделала? Зачем ты меня злишь? Мне неприятно.

- Знаешь, я сама открою тебе один секрет.

- Да? Так кто же не умеет хранить секреты? - съязвил он.

- Я долго не решалась, - сказала она. - А теперь подумала, что этот

секрет пойдет тебе на пользу. Может, он обрадует тебя.

Дата добавления: 2015-06-26