Зачем ты дал нам глубоко проникающие взоры (нем.). 6 страница

Изобразительные художники высшего разряда с самого же на­чала должны быть исключены из сравнения, так как у них по само­му своеобразию их искусства в одном движении их руки сосредото­чивается столько от их гениальности, что здесь абсолютно бесцен­ное и «богом оставленное» исключено, так сказать, a priori, во вся­ком случае, может встретиться лишь очень редко. Но хотя Данте и Шекспир, Бах и Бетховен отнюдь не достигают каждым своим со­зданием и каждой частью создания высоты тех достижений, кото­рые определяют их художественный разряд вообще, тем не менее число недостигающих этого совершенства произведений даже при­близительно не может равняться числу таковых у Гете. Та масса не-поэзии и банальных приблизительностей, которые заключены хотя бы в его театральных речах, стихотворениях, посвященных от­дельным лицам, революционных драмах, относится к наиболее по­разительным случаям всей истории духа. Конечно, высота, занима­емая им как единым и целостным образом, от этого не страдает, по­тому что она у художника определяется не средним пропорциона­льным его достижений, но, при некоторых само собою понятных ого­ворках, исключительно высотой его высших созданий; все, что ока­зывается значительно ниже таковых, в этом смысле совершенно безразлично, как если бы оно никогда и не было создано (разве то­лько поскольку оно действует как «дурной пример»). Все же эти яв­ления ценностных выпадений у Гете остаются загадкой, для кото­рой я не нахожу достаточно удовлетворительного решения. Та точ­ка зрения, с которой я рассматривал это явление в начале данной книги, отводит этим отрицательным ценностям возможное место как факта его жизни вообще, но ведь Гете не только проживал субъек­тивный жизненный процесс, который мог протекать через такого ро­да провалы, но и противостоял, одновременно или, по крайней мере, потом, созданиям этого процесса как судья; а отсутствие и этой за­держки, с помощью которой человек ставит себя словно над своей жизнью, недостаточно удовлетворительно объясняется колебаниями этой жизни. Можно было бы в крайнем случае думать о своего рода суверенной небрежности, которая на любой повод чем-нибудь да
откликается, только чтобы от него отделаться, пожалуй, с некото­рой иронией по отношению к публике и к самому себе.

Однако подобное объяснение в том или ином случае, может быть, и подходит, но то, что оно остается в силе для всего круга та­кого рода продуктов, исключается необыкновенным числом тако­вых. Зато мы, может быть, имеем некоторое указание в повышенной оценке формы как таковой, тем более что все эти своеобразно пус­тые, легковесные произведения относятся к периоду его старости, в то время как одновременные значительные проявления его творче­ства никак не допускают объяснения исключительно старческой слабостью. Он обладал, в конце концов, столь сильной потребностью вообще оформлять субъективную жизнь и объективные бытийные содержания, каждое из них включать в определенную связь эстети­чески-формального и теоретически-всеобщего свойства, давать об­раз даже минимальнейшему, что благодаря этому сверхформальное значение содержаний от него подчас и ускользало. Вспомним при этом всецело сюда же относящуюся, саму по себе не менее загадоч­ную, неслыханную его терпимость, которую он обнаруживал в ста­рости к совершенно посредственной литературе. Один великий со­временный французский поэт как-то выразился о посредственных стихотворениях: «Писать стихи - это всегда очень хорошо», и при­чем отнюдь не иронически. На самом деле это интерес, которым ча­сто обладает творческий человек к оформлению мировой материи согласно собственным творческим формам только как формам и ко­торый не легко понятен только воспринимающему.

С другой стороны, мне кажется чрезвычайно показательным то, что интерес Гете к художественному и духовному оформлению приводит, как раз наоборот, к нетерпимости, как только он чует другую, противоположную витальную идею, которую он оставил за собой в своем развитии по направлению к форме и порядку, а имен­но: принцип и интенцию бесконечного. Она наличествует в самых различных, открытых и более скрытых модификациях как в Жан Поле, так и в Клейсте, и в Гельдерлине. Пускай безмерное, гране- сокрушающее в одном заметно на поверхности, в другом - лишь ин­тимнейшая жизненная устремленность - безразлично: с точки зре­ния позиции гетевской старости по сущности своей все три оказы­вались на стороне бесконечного, и как раз значительность их дол­жна была еще обострить неприязнь Гете, в то время как содержате­льная незначительность всевозможных мелких писателей как раз особенно ярко подчеркивала, так сказать, формальную сторону ду­ховного оформления жизни. Именно та терпимость, которая была у

Гете по отношению к ним, была у него и по отношению к самому се­бе. Он довольствовался тем, что каждым из этих бесчисленных на­писанных на случай продуктов он всякий раз вырывал момент из жизни, текущей в бесконечность и растворяющей в этой бесконеч­ности все определенные грани оформленных содержаний. Конечно, можно в этом видеть гипертрофию оформляющего инстинкта, ибо все же остается сомнительным, имеет ли форма иной окончатель­ный смысл, чем совершенство той жизненной субстанции, которая в конечном счете ведь все же бесконечна. Предметное разрешение этого вопроса не входит в нашу задачу. Но подобно тому, как Гете охотнее сносил несправедливость, чем беспорядок - в то время как опять-таки вполне правомерен вопрос, не является ли справедли­вость конечной целью всякого порядка, - так он после известного возраста предпочитал, как это ни парадоксально, написать незначи­тельное стихотворение, чем не писать никакого, если только жиз­ненный момент поддавался подобному оформлению. И не исключе­на возможность, что и то упорство, с которым он непрерывно наста­ивает на необходимости делания и деятельности, не всегда указы­вая при этом конечную ценность и содержательный смысл такого делания, объясняется тем же стремлением к ограничивающей, так или иначе упорядочивающей, оформляющей обработке бесконечной мировой материи.

И вот я наконец дохожу до той точки, которая уже намечалась с разных сторон и к которой должно было привести рассмотрение периодов развития Гете под категорией формы. Наряду с господст­вом этой категории в глубокой старости его обозначаются следы да­льнейшей стадии его духовного развития, которая, хотя и осталась фрагментарной, все же может быть обозначена лишь как прорыв, как преодоление принципа формы. Решающим симптомом являют­ся прежде всего насилия над традиционным строем речи, особенно во второй части «Фауста». Сюда уже относятся такие стяжения слов, как: Glanzgewimmel, Lebestrahlen, Pappelzitterzweige, Geme- indrang. Еще решительнее в случаях асиндетического сопоставле­ния - как бы брошенных отдельных выражений вроде:

Worte die wahren.

Ather im klaren,

ewigen Scharen,

iiberall Tag*.

Дата добавления: 2015-06-26