Пир на пепле 4 страница

Смит. Это хорошо. Но скажите, пожалуйста, какой же аргумент выдвигает этот человек, написавший сверхпредисловие к Копернику и считающий более чем вероятным и даже истинным, что звезда Венера должна в такой же степени изменяться в величине, в какой она меняет свое расстояние от Земли.

Теофил. Этот глупец опасается и старается, чтобы другие не поглупели от учения Коперника, а сам вносит в него, быть может, больше недостатков, чем в нем имеется, и, выступая с такой торжественностью, считает это достаточным для того, чтобы убедить, что так думать было бы делом человека, очень невежественного в оптике и в геометрии. Хотел бы я знать, какую оптику и геометрию имеет в виду это животное, которое слишком ясно показывает, насколько несведущи в настоящей оптике и геометрии он и те, у кого он учился. Хотел бы я знать, как по величине светящихся тел можно судить о степени близости и отдаленности их; и обратно: как по расстоянию и близости подобных тел можно умозаключить о некоем пропорциональном изменении их величины. Хотел бы я знать, по какому принципу перспективы или оптики мы от всякого изменения диаметра можем окончательно вывести правильное расстояние или большее или меньшее различие. Хотел бы я понять, совершаем ли мы ошибку, делая такое заключение: от видимой величины светящегося тела мы не можем делать вывода ни об его истинной величине, ни о его расстоянии; ибо, подобно тому, как темное тело находится не в одинаковом отношении к светящемуся телу, так существует разное отношение между менее светящимся телом и другим, более светящимся, и третьим, самым светящимся; поэтому по величине светящихся тел мы не можем судить о величине и об истинном расстоянии их. Размер человеческой головы за две мили не виден. Лампа много меньшего размера или другая подобная вещь с огнем видна почти совсем без изменений или же с очень малыми изменениями за шестьдесят миль; так, например, из Тарента (Апулия) часто видны огни в Валоне[65], а между этими местами находится значительная часть Ионийского моря. Всякий, обладающий чувством и рассудком, знает, что если бы фонари имели свет, более яркий в два раза, чем свет тех фонарей, которые ныне видны на расстоянии семи десяти миль, то они без изменения величины были бы видны на расстоянии ста сорока миль; при тройной яркости — на двести десять миль; при четверной — на двести во семьдесят; и так надо рассчитывать всегда при других увеличениях пропорций и расстояний, ибо скорее от качества и силы света, чем от размера горящего тела, обычно зависит значение того же диаметра и объема тела. А вы, значит, считаете, о мудрые оптики и искусные перспективисты, что если я вижу на расстоянии сотни стадий огонь, имеющий диаметр в 4 пяди, то было бы основание утверждать, что на расстоянии пятидесяти стадий его диаметр стал бы в 8 пядей, двадцати пяти стадий — в 16 пядей, двенадцати с половиной — в 32 пяди, а на самом близком расстоянии он стал бы сколь угодно большим?

Смит. Так что, по вашим словам, хотя и ложно, но не может быть порицаемо по геометрическим соображениям мнение Гераклита Эфесского, который говорит, что Солнце имеет те размеры, какие оно представляет нашим глазам, под чем подписывается и Эпикур, как это видно из его письма к Пифоклу[66]. В одиннадцатой книге «О природе» он, по словам Диогена Лаэрция, утверждает, что, поскольку он может судить, величина Солнца, Луны и других звезд такая, какой она представляется нашим чувствам, потому что, говорит он, если бы из-за расстояния предметы теряли в величине, то они тем более теряли бы в цвете; и, конечно, говорит он, не иначе мы должны судить об этих светилах, как и о тех, что возле нас.

Пруденций. Это подтверждается также эпикурейцем Лукрецием в пятой книге «О природе вещей»[67]:

Пламенный солнечный диск, пылающий жаром, не может

Больше значительно быть или меньше, чем кажется чувствам.

Ибо, с какого огни расстояния свет ни бросали б

И ни вдыхали бы жар раскаленный во все наши члены,

Пламя в составе своем ничего не теряет при этом,

И отдаленность огня не являет его уменьшенным.

…………………………………………………………..

Да и луна, — все равно, несется ль она, озаряя

Светом присвоенным все, или собственный свет излучает, —

Что бы там ни было, — все ж и она по размерам не больше,

Чем представляется нам и является нашему взору.

…………………………………………………………..

Также эфира огни, наконец, что ты видишь отсюда,

Могут на деле совсем незначительно быть или меньше,

Или же больше того, чем кажется нашему глазу,

Раз и земные огни, которые всюду мы видим,

Ежели явственно их трепетанье, коль пламя их видно,

Кажутся лишь иногда измененными самую малость

В сторону ту иль другую, поскольку они отдаленны.

Теофил. Конечно, вы правильно говорите, что напрасно перспективисты и геометры, пользуясь обычными и своими собственными аргументами, будут спорить с эпикурейцами; я говорю не о глупцах, как этот разъяснитель книги Коперника, но о других, более разумных; мы увидим, можно ли умозаключать, что на основании такого расстояния, как диаметр эпицикла Венеры, можно сделать вывод о таком-то диаметре тела планеты и тому подобные вещи.

Но сперва я хотел бы обратить ваше внимание на другое. Вы видите, насколько велико тело Земли? Вы знаете, что из него мы можем видеть лишь то, что позволит нам искусственный горизонт.

Смит. Это так.

Теофил. Так вот, считаете ли вы, что если б вам можно было выйти за пределы земного шара в какой-либо пункт эфирной области, куда угодно, то могло бы произойти когда-нибудь, чтобы Земля показалась вам больше?

Смит. Не думаю; нет никакого основания, по которому, с моей точки зрения, видимая линия стала бы большей и удлинила свой полудиаметр, который измеряет диаметр горизонта.

Теофил. Вы рассуждаете правильно. Скорее надо считать, что чем больше удаляется горизонт, тем более полудиаметр уменьшается. Но заметьте, что к этому уменьшению горизонта надо добавить смутный вид того, что находится по ту сторону уже включенного в горизонт; это можно показать на следующем изображении (рис. 1), где искусственный горизонт — 1 — 1, которому соответствует дуга глобуса АА; горизонт первого уменьшения — 2 — 2, которому соответствует дуга глобуса ВВ; горизонт второго уменьшения — 3 — 3, которому соответствует дуга СС, горизонт третьего уменьшения — 4 — 4, которому соответствует дуга DD, и так да- лее, причем по мере уменьшения горизонта все возрастает охват дуги вплоть до линии полушария и за нее. Поставленные на таком расстоянии или около того, мы увидим Землю с такими же подробностями, с какими видим Луну, имеющую светлые и темные части, соответственно тому, водная это или земная поверхность ее. Так что чем больше уменьшается угол зрения, тем большую основную линию дуги полушария включает он и тем еще меньшим будет горизонт, который мы продолжаем называть горизонтом, хотя, по принятому, слово это имеет свое собственное значение. Итак, по мере нашего удаления все возрастает охват полушария и света, который, чем больше диаметр уменьшается, тем более стремится к слиянию; так что, если бы мы были дальше от Луны, ее пятна становились бы все меньшими, а Луна показалась бы только маленьким и сплошь светящимся телом.

Смит. Мне кажется, что это рассуждение имеет не простое и немаловажное значение. Однако же, прошу вас, перейдем к мнению Гераклита и Эпикура, которое, по вашим словам, может оказаться непоколебимым, вопреки соображениям о перспективе, из-за недостатков уже установленных принципов этой науки. Но, чтобы открыть эти недостатки и увидеть какой-нибудь плод вашего открытия, я хотел бы услышать разрешение того соображения, которым весьма убедительно показывается, что Солнце не только велико, но даже больше, чем Земля.

Принцип этого рассуждения таков, что большее светящееся тело, испуская свой свет на меньшее темное тело, конусообразной тенью образует базу на поверхности этого темного тела и, кроме того, конусовидную тень в противоположной части, как изображено на следующем рисунке (рис. 2).

М — светлое тело базы С, которая, будучи образованной посредством HI, посылает конус тени в точку N. Меньшее светящееся тело, образуя конус в большем темном теле, не будет иметь определенного места, где могла бы обозначиться, воображаемая линия его базы; кажется, что она идет на образование конусовидной бесконечности, как та же самая фигура А, изображающая светлое тело, от конуса тени, которая имеется в С, темном теле, посылает две линии СD, СЕ, которые, все более и более расширяя темную конусовидность, скорее бегут в бесконечность, чем ищут базу, которая могла бы их приостановить.

Вывод из этого рассуждения таков: Солнце есть тело большее, чем Земля, потому что посылает конус ее тени до сферы Меркурия и не идет за нее. А если бы Солнце было светлым телом меньшим, то следовало бы рассуждать иначе, откуда вытекало бы, что, будь это светлое тело в нижнем полушарии, наше небо было бы в большей части затемнено, а не освещено, раз дано или условленно, что все небесные тела получают свет от Солнца.

Теофил. Вот, смотрите, как меньшее светящееся тело может освещать больше половины большего темного тела. Вы должны увидеть это на опыте. Имеются два тела: одно — темное, большое А, другое — малое, светящееся В. Если поместить светящееся тело на самом малом и первом расстоянии, как это видно из следующего чертежа (рис. 3), то темное тело осветится соответственно радиусу малой дуги СD, причем вытягивается линия В1. Если светящееся тело будет помещено на втором, большем расстоянии, то станет освещать соответственно радиусу большей дуги EF, причем вытягивается линия В2. Если оно будет на третьем и самом большом расстоянии, то в конечном итоге освещение будет соответствовать радиусу самой большой дуги GH, причем образуется наиболее удлиненная линия В3.

Следовательно, может случиться, что светлое тело В, используя силу такого света, который проникал бы настолько в пространство, насколько потребуется для этого эффекта, сможет, значительно отдалившись, включить, наконец, дугу большую, чем полукруг; имеется в виду, что нет основания, чтобы эта отдаленность, которая довела светящееся тело до положения, включающего полукруг, не смогла бы сверх того заставить его охватить больше. Скажу вам даже более того. Ведь светлое тело теряет свой диаметр в высшей степени медленно и с трудом, а темное тело, как бы оно ни было велико, теряет его чрезвычайно легко и непропорционально, и поэтому благодаря увеличению длины меньшей хорды CD мы придем к границе большей хорды EF и затем самой большой хорды IK, которая есть диаметр. Значит, при все большем увеличении расстояния окончатся другие, меньшие хорды по ту сторону диаметра, вплоть до того, пока промежуточное темное тело не перестанет мешать взаимной возможности видеть диаметрально противоположные тела. Причина этого та, что препятствие, происходящее от диаметра, вместе с диаметром все больше уменьшается, когда угол В становится все острее. И в конце концов необходимо, чтобы угол сделался столь острым (так как при физическом делении конечного тела безумцем будет тот, кто поверит в бесконечный прогресс и признает его в действительности или в возможности), что перестал бы быть углом и сделался бы линией, по которой два видимых противоположных тела могли бы быть видны одно другому, без того чтобы в какой-либо точке темное тело, помещенное между ними, могло бы помешать этому; ибо темное тело теряет всякую пропорциональность и разницу своего диаметра по отношению к диаметрам светлых тел, которые остаются постоянными. Поэтому требуется, чтобы темное тело, находящееся в промежутке, сохраняло такое расстояние от одного и другого, чтобы оно потеряло пропорцию и разницу своего диаметра, как это видно и наблюдается на Земле, диаметр которой не мешает тому, чтобы две диаметрально противоположные звезды видны были одна другой, так же как глаз безразлично может видеть одно и другое из центра полушария N и из точек окружности ANO. В этом случае ты воображаешь, что Земля через центр делится на две равные части, для того чтобы каждая перспективная линия сохранила свое место.

Это ясно показано на рисунке (рис. 4); на нем луч, линия AN, будучи полудиаметром, образует прямой угол по окружности; на втором месте — делает его острым; на третьем — более острым; необходимо, чтобы в пределе угол стал самым острым и в конце этого предела больше не был бы углом, но линией; следовательно, разрушены отношение и деферент полудиаметра; путем такого же рассуждения становится ясным, что разрушается деферент целого диаметра АО. Отсюда, наконец, неизбежно следует, что два более светлых тела, которые не так скоро теряют диаметр, не могут помешать одно другому взаимно видеть друг друга, раз их диаметр не исчез, в противоположность диаметру не светлого и менее светлого промежуточного тела.

Итак, заключаем, что большее тело, более способное терять свой диаметр, хотя бы оно стояло посередине самой прямой линии, не помешает перспективе двух сколько угодно меньших тел, лишь бы они сохранили диаметр своей видимости, который в более крупном теле теряется. Здесь с целью развития ума не слишком возвышенного, чтобы он мог легче подготовить себя к пониманию настоящего рассуждения и возможно облегчить трудность восприятия, заставьте человека проделать следующий опыт. Пусть он поставит палку близко к глазу, так, чтобы она помешала ему видеть свет свечи, поставленной на некотором расстоянии; чем больше палка будет приближаться к свету, отдаляясь от глаза, тем меньше она будет мешать видеть свет, вплоть до того момента, когда, став к свету так же близко, как близко она была раньше у глаза, она помешает видеть свет лишь в такой степени, которая соответствует толщине палки.

Теперь оставьте палку на месте и отдаляйте свет: тогда палка будет мешать гораздо меньше. Так, все более и более увеличивая расстояние между палкой и глазом и между нею и светом, вы, наконец, не обращая внимания на палку, увидите один свет. Обдумав это, всякий сколь угодно тупой ум может достигнуть понимания того, что было сказано немного раньше.

Смит. Что касается этого рассуждения, то я, кажется, должен быть им вполне удовлетворен, хотя у меня остается еще неясность относительно того, о чем вы говорили первоначально: как мы, поднимаясь от Земли и теряя вид горизонта, диаметр которого все более и более уменьшается, увидим, что это тело есть звезда. Я хотел бы, чтобы к тому, что вами сказано, вы добавили кое-что о том, считаете ли вы, что существуют многие земли, подобные этой, и к тому же неисчислимые. И я вспоминаю, что читал у Кузанца, мнения которого, как я знаю, вы не отвергаете, что даже Солнце имеет несхожие части, как Луна и Земля; поэтому, говорит он, если мы внимательно устремим глаз на тело Солнца, то увидим внутри его сияния значительнейшую матовость, более в периферии, чем в ином месте[68].

Теофил. Это божественно сказано и понято им, а вами весьма похвально применено. Как мне припоминается, недавно я сказал: поскольку темное тело легче теряет диаметр, а светлое с трудом, то вследствие отдаленности уничтожается и исчезает видимость темного, а видимость прозрачного, освещенного или иным образом светлого тела идет как бы к слиянию, и из его светлых разбросанных частей образуется видимый сплошной свет. Так что если бы Луна была дальше и Солнце не имело бы затемнений, то всякий человек, способный в этом деле разбираться, легко мог бы понять, что такая более удаленная Луна была бы также более светлой; но если бы мы были на ней, то она не была бы светлее для наших глаз; так, живя на нашей Земле, мы не видим того ее света, который передается тем, кто находится на Луне, и который, может быть, сильнее лунного света, причиняемого лучами Солнца, рассеянными в ее жидком хрустале. В частности, я не знаю в настоящий момент, должен ли я таким же образом или иначе судить о свете Солнца. Однако смотрите, до чего мы дошли по этому случаю; мне кажется, пора вернуться к другим частям нашего обсуждения.

Смит. Хорошо будет выслушать другие требования, которые могут быть предъявлены Ноланцу.

ТРЕТЬЕ РАССУЖДЕНИЕ ДОКТОРА НУНДИНИЯ

Теофил. Немного спустя Нундиний сказал, что неправдоподобно, чтобы Земля двигалась, раз она середина и центр вселенной, в которой занимает место фиксированной постоянной основы всякого движения.

Ноланец ответил, что то же самое может сказать тот, кто считает Солнце неподвижным и фиксированным центром вселенной; такого взгляда придерживаются Коперник и многие другие, которые признают ограниченность периферии вселенной; отсюда вытекает, что этот его довод (если даже это довод) есть ничто против других доводов и предполагает собственные принципы. И он ничто также против доводов Ноланца, который считает мир бесконечным и поэтому не признает в нем никакого тела, которому абсолютно необходимо было бы находиться в середине, или в конце, или между этими двумя пределами; всякому телу свойственно быть лишь в некоторых отношениях с другими телами и пределом, взятым произвольно.

Смит. Что вы об этом думаете?

Теофил. Глубокомысленные выражения! Ведь как ни об одном из природных тел не было доказано, что оно абсолютно кругло и, следовательно, безусловно имеет центр, так нет ни одного движения, видимого нами чувственно и физически в некоторых природных телах, которое в течение долгого времени не отклонилось бы от простого кругового и правильного движения вокруг какого-либо центра; и напрасны доказательства тех, кто выдумывает рытвины и преткновения в неровных кругах, различие диаметров и прочие пластыри и сборники рецептов для лечения природы до такой степени, чтоб она пошла в услужение к маэстро Аристотелю и другим; и все это с той целью, чтобы умозаключить, что всякое движение есть беспрерывное и правильное вокруг центра. Но мы, смотрящие не на фантастические тени, а на самые вещи, мы, видящие тело воздушное, эфирное, одухотворенное, жидкое, способное к местному движению и покою, вплоть до безмерности и бесконечности, что должны во всяком случае утверждать, так как не видим какого-нибудь конца ни чувственно, ни умозрительно,— мы знаем определенно, что, будучи следствием и бесконечной причины и бесконечного начала, оно должно, согласно своей телесной способности и своему модусу, быть бесконечно бесконечным. И я уверен, что не только Нундиний, но и все профессора при всей своей учености не смогут никогда отыскать сколько-нибудь вероятного довода, по которому существовал бы предел этому телесному миру и по которому, следовательно, также и звезды, находящиеся в пространстве, имелись бы в определенном числе и кроме того естественно определялся бы центр и середина его.

Смит. Не добавит ли Нундиний что-нибудь к этому? Пусть он приведет несколько доказательств или высказываний о вероятности и в пользу заключения, что, во-первых, вселенная конечна, во-вторых, что она имеет своей серединой Землю, в-третьих, что эта середина совершенно неподвижна в смысле местного движения.

Теофил. Нундиний подобен тому, кто говорит вследствие веры и привычки и отрицает какое-либо явление вследствие его необычности и новизны, что обычно для тех, кто мало соображает и не стоит выше своих поступков как рассудочного, так и природного порядка. Нундиний стоит глупый и пораженный, как тот, перед кем вдруг появился неожиданный кошмар. Наконец, будучи несколько более сдержанным, менее хвастливым и менее злобным, чем его коллега, Нундиний молчит и не добавляет слов там, где не может добавить доводов.

Фрулла. Не таков доктор Торквато, который, прав ли или виноват, ради бога или ради черта, всегда хочет драться, даже когда выронил щит в обороне и шпагу при нападении. Когда у него нет больше ни ответов, ни доводов, он от ярости топает ногами, заостряет ногти клеветы, злобно скалит зубы брани и разверзает глотку для криков, чтобы не Дать другим высказать свои возражения и чтобы они не дошли до ушей окружающих, что мне самому приходилось наблюдать.

Смит. Так что он ничего больше не сказал?

Теофил. Ничего больше не сказал по этому поводу, но перешел к другому рассуждению.

ЧЕТВЕРТОЕ РАССУЖДЕНИЕ НУНДИНИЯ

Так как Ноланец мимоходом сказал, что существуют неисчислимые земли, подобные нашей, то доктор Нундиний, как хороший диспутант, не имея чего-нибудь добавить к своему возражению, начал задавать не относящиеся к делу вопросы о том, что мы скажем о подвижности и неподвижности земного шара, спрашивал о свойствах других небесных шаров, хотел знать, из какого вещества должны быть шары, которые считаются состоящими из квинтэссенции, то есть из неизменяемой и не подверженной порче материи, более плотные части которой составляют звезды.

Фрулла. Эти вопросы, мне кажется, не относятся к обсуждаемому вопросу, хотя, впрочем, я не понимаю логики.

Теофил. Ноланец из вежливости не хотел упрекать в этом Нундиния, но, указав, что было бы лучше, если бы Нундиний держался главной темы или задавал вопросы поближе к ней, ответил ему, что другие небесные шары суть Земли и ничем не отличаются от нашей Земли по своему виду, лишь за исключением того, что они больше или меньше ее, как у иных видов животных замечаются индивидуальные отличия. Но те шары, которые состоят из огня, как Солнце, предварительно утверждает он, отличаются своим видом от других, как горячее от холодного, как самосветящееся от светящего отраженным светом.

Смит. Почему он говорит об этом предварительно, а не утверждает абсолютно?

Теофил. Из боязни, чтобы Нундиний не задал еще вопроса, на который снова получил бы отпор, чтобы вцепиться и привязаться к ответу. Оставляя в стороне то, что Земля есть животное и, следовательно, тело неоднородное, не надо считать ее холодным телом в разных частях, а самое большее лишь во внешних, проветриваемых воздухом; но в других членах, больших по числу и по величине, Земля должна считаться горячей и очень горячей. Оставляю также в стороне, что Ноланец отчасти признает принципы противника, который требует к себе уважения и считает себя перипатетиком; с другой стороны, Ноланец выставляет свои собственные принципы, которые не просто принимаются, но доказываются и согласно которым Земля могла бы быть в некотором отношении такой же горячей, как Солнце.

Смит. Как это?

Теофил. Ведь уже было сказано, что от исчезновения темных и мутных частей шара и от объединения частей кристаллических и светлых в пространствах, более и более отдаленных, происходит все большее и большее слияние светлого. Вместе с Аристотелем многие утверждают, что и Луна и другие звезды, благодаря большему или меньшему наличию света, более или менее теплы; поэтому когда некоторые планеты называются холодными, то это надо понимать сравнительно и относительно. А если свет есть причина тепла, то и должно произойти, что Земля с лучами, которые она шлет в отдаленные части эфирной области, соответственно силе света передает столько же теплоты. Но для нас не имеет значения, насколько вещь светлая должна быть и теплой, так как мы видим возле нас много вещей светлых, но не теплых.

Однако вернемся к Нундинию; он начинает скалить зубы, раскрывать челюсти, прищуривать глаза, морщить брови, раздувать ноздри и выражать беспокойство каплуна перед кукареканием, чтобы благодаря этим насмешкам окружающие почтительно подумали, что он хорошо понимает, что именно он прав, а его противник говорит смешные вещи.

Фрулла. А это была сама истина. Видите, как он над ней смеялся?

Теофил. Это бывает с теми, кто дает свиньям конфеты.

Спрошенный, почему он смеется, Нундиний отвечал, что эти образы и речи о существовании других земель, имеющих те же свойства и акциденции, заимствованы из «Истинных историй» Лукиана[69].

Ноланец ответил, что когда Лукиан называл Луну другой Землей, тоже населенной и возделываемой, как наша, то он делал это с той целью, чтобы посмеяться над философами, утверждавшими существование многих земель (в частности — сходство Луны с нашим земным шаром, которое тем чувствительнее, чем ближе она к нам); в таком случае он был не прав и показал, что разделяет общее невежество и слепоту.

Ведь если мы хорошенько подумаем, то найдем, что и Земля и столько других тел, называемых звездами, суть главные члены вселенной и что они, подобно тому как дают жизнь и питание вещам, которые от них получают материю и им же возвращают ее, так и еще много больше имеют жизни в себе и благодаря ей, вследствие упорядоченного и природного влечения по внутреннему своему началу, движутся через соответствующие пространства к вещам. И нет иных внешних двигателей, которые с помощью фантастических движений сфер переносили бы эти тела как пригвожденные к ним, а если бы это было истиной, то движение было бы насильственным, находящимся вне природы движущегося тела, двигатель же был бы весьма несовершенным, а движение и двигатель были бы связаны с трудом и заботами, к чему прибавились бы многие другие неудобства.

К тому же примите во внимание, что, подобно тому как мужчина стремится к женщине и женщина к мужчине, так и каждая травинка и животное — одно более, другое менее выразительно — движется к своему жизненному началу, каковым являются Солнце и другие звезды; магнит движется к железу, соломинка к янтарю, и, в конце концов, каждая вещь отыскивает подобное и избегает противного.

Все происходит от достаточного внутреннего начала, благодаря чему, естественно, находится в самодвижении, а не в движении от внешнего начала, что, как мы видим, всегда бывает с теми телами, причиной движения которых является противоположная или внешняя им природа.

Таким образом, Земля и другие звезды движутся согласно собственным местным отличительным свойствам внутреннего начала, которое есть своеобразная душа.

Вы считаете, сказал Нундиний, что она чувствительна, эта душа?

Не только чувствительна, ответил Ноланец, но еще и умственна, не только умственна, как наша, но, может быть, даже больше.

Тут Нундиний замолчал и не улыбнулся.

Пруденций. Мне кажется, что земля, будучи одушевленной, не должна испытывать удовольствия, когда в ее хребте делают пещеры и полости, как и нам причиняет неудовольствие и боль, когда в спину вонзается зуб или продырявливается мясо.

Теофил. Нундиний не настолько Пруденций[70], чтобы признать этот аргумент достойным появления на свет, хотя бы для этого ему представлялся случай. Ведь он не настолько невежественный философ, чтобы не знать, что если земля имеет чувствительность, то последняя не похожа на нашу; если земля имеет члены, они не подобны нашим; если имеет мясо, кровь, кости и вены, то они не схожи с нашими; если имеет сердце, то оно не подобно нашему; так же и все прочие части, имеющие отношение к разным существам, которых мы называем животными и которые обычно считаются только животными. И почтенный Пруденций не настолько плохой медик, чтобы не знать, что при большом размере земли это самые незаметные для нее случаи, которые только для нашего организма столь чувствительны. И, я думаю, он понимает, что как у животных, которых мы признаем за животных, их части находятся в беспрерывном изменении и движении и имеют некоторый прилив и отлив, все время принимая нечто извне и отправляя кое-что изнутри наружу, от чего удлиняются ногти, питаются волосы, пух и шерсть, укрепляется кожа, грубеет шкура, так и у земли имеется изменение и приток в частях, благодаря чему и многие животные, признаваемые нами за таковых, обнаруживают явственно свою жизнь. Более чем правдоподобно, раз все участвует в жизни, что многие и бесчисленные животные живут не только в нас, но и во всех сложных вещах[71], и когда мы видим нечто, как говорится, умирающим, то мы должны верить не столько в его смерть, сколько в изменение и в прекращение его случайного состава и построения, так как вещества, которые в него входят, всегда остаются бессмертными: и в большей мере те, которые называются духовными, чем называемые телесными и материальными, как мы покажем в другой раз.

Но вернемся к Ноланцу. Когда он увидал, что Нундиний молчит, то снова почувствовал на момент насмешку Нундиния, сравнивавшего позицию Ноланца с «Истинными историями» Лукиана. Ноланец пустил немного желчи, сказав, что в честном споре не надо смеяться и издеваться над тем, чего не понимаешь.

«Как я,— сказал Ноланец,— не смеюсь над вашими фантазиями, так и вы не должны смеяться над моими мнениями. Если я диспутирую с вами вежливо и с уважением, тем же во всяком случае и вы должны отвечать мне. Ведь я знаю, что вы настолько умны, что если б я захотел защищать как истинные упомянутые рассказы Лукиана, вы не сумели бы опровергнуть это». Так с некоторым раздражением ответил Ноланец на насмешку после своих более рассудительных ответов на вопросы.

ПЯТОЕ РАССУЖДЕНИЕ НУНДИНИЯ

Нундиний так был раздосадован на Ноланца и на других, что прекратил дальнейшие вопросы посредством «почему», да «отчего», да «как так»...

Пруденций. Посредством «как» и «почему» любой осел умеет участвовать в диспуте.

Теофил. С той целью делает, с какой заполняются бумагами все папки. Если бы, дескать, Земля действительно двигалась в сторону, называемую востоком, то тучи в воздухе всегда явственно бежали бы к западу вследствие чрезвычайно быстрого движения этого шара, который за двадцать четыре часа должен проделать в пространстве такой большой круг.

На это Ноланец ответил, что воздух, через который пробегают тучи и ветры, есть часть земли, так как под словом земля, по его мнению (да так и должно быть в самом деле), надо понимать всю эту машину и весь организм в целом, который состоит из частей; поэтому реки, камни, моря, весь влажный и бурлящий воздух, заключающийся между высочайшими горами, принадлежат земле, как ее члены или же как воздух в легких и в других пустотах животных, благодаря которому они дышат, расширяются артерии и выполняются прочие необходимые для жизни действия. Значит, облака движутся от обстоятельств, имеющихся в теле земли, и находятся как бы в ее внутренностях, так же как и воды. Это понимает Аристотель, который в первой книге «Метеоров» говорит, что «воздух, находящийся непосредственно вокруг земли, влажный и теплый благодаря испарениям, имеет над собой иной воздух, теплый и сухой, в котором нет облаков, и этот воздух находится вне сферы самой земли и этой поверхности, ограничивающей ее и делающей ее совершенно круглой, — и зарождение ветров происходит только в помещениях и недрах земли»; поэтому над высокими горами не появляются ни тучи, ни ветры, и там «воздух движется правильно, по кругу»[72], как вселенское тело. Это, может быть, понимает Платон[73], говорящий, что мы обитаем в углублении и в темной части земли и что мы находимся в таком отношении к животным, живущим над землей, в каком к нам находятся рыбы, живущие в более грубой влаге. Он хочет сказать, что этот влажный воздух есть как бы вода, а чистый воздух, вмещающий более счастливых животных, находится над землей, поэтому, подобно тому как эта Амфитрита есть вода для нас, так наш воздух есть вода для них. Вот, следовательно, как можно ответить на аргумент, изложенный Нундинием: ведь море находится не на поверхности, но во внутренностях земли, как печень, источник органических соков, — внутри нас; и этот бурлящий воздух находится не вне, но как бы в легких у животных.

Дата добавления: 2015-06-26