Пир на пепле 5 страница

Смит. Но как это происходит, что мы видим целое полушарие, если мы живем во внутренностях земли?

Теофил. Из-за грандиозной шарообразности Земли не только во внешних плоскостях, но даже и во внутренних происходит то, что при виде горизонта одна выпуклость сменяет другую, так что не может быть такого препятствия, которое мы видели бы, когда между нашими глазами и частью неба находится гора, которая, даже будучи нам близкой, могла бы помешать совершенному виду горизонта. Итак, расстояние таких гор, которые следуют за выпуклостью земли, не плоской, но шаровидной, приводит к тому, что в ней не чувствуется препятствия между впадинами земли. Это можно до некоторой степени видеть на данном рисунке (рис. 5), где истинная поверхность Земли — ABC, на каковой поверхности имеется много отдельных морей и разных континентов, например, М, а из этой точки М мы видим целый горизонт не хуже, чем из точки А и из любых пунктов поверхности. Поэтому объяснение состоит в двух моментах: в огромности Земли и в шарообразной выпуклости ее; благодаря этому точка М не является загороженной в такой степени препятствиями, чтоб нельзя было видеть полушарие; поэтому высочайшие горы не представляются препятствием для наблюдения из точки М, как если бы она лежала на линии MB (что, считаю, произошло бы, если б поверхность земли была плоской), но также если бы она лежала на линии МС и MD, то она не могла бы иметь такое препятствие, как видим, в силу округлой выпуклости дуги. Особенно заметьте, что как М относится к С и М к D, так же К относится к М; поэтому не следует считать басней то, что рассказывает Платон об огромнейших впадинах в лоне земли.

Смит. Хотел бы я знать, мешает ли это находящимся близ высочайших гор.

Теофил. Нет, они мешают лишь тем, кто находится поблизости от меньших гор, так как нет высочайших гор, которые не были бы в то же время настолько огромнейшими, чтобы их величина не воспринималась нашим взглядом; последним, таким образом, охватываются большие и многие искусственные горизонты, в которых подробности одних не могут помешать другим. Поэтому высочайшими мы не считаем, например, Альпы, Пиренеи и им подобные горы, но всю Францию, как находящуюся между двумя морями: Северным океаном и Южным, то есть Средиземным морем, из которых она по направлению к Оверни все поднимается, как и между Альпами и Пиренеями, которые были когда-то гребнем высочайшей горы. Последняя же, разрушаясь в ходе времени в силу изменений обновляемой части земли, производит в ней другие части и образует ряд отдельных цепей, которые мы называем горами. Что касается имеющихся у Нундиния мнений о размерах гор Шотландии, где он, может быть, и бывал, то он показывает, что не в состоянии уразуметь, что следует понимать под высочайшими горами; ведь поистине весь этот остров Британия есть высящаяся над волнами океана гора, вершина которой должна находиться в наиболее высоком месте острова; и вершина эта соединяется с неподвижной частью воздуха и показывает, что это одна из тех высочайших гор, где находится область, может быть, более счастливых животных. Александр Афродизийский[74], рассуждая о горе Олимп, на основании исследования пепла от жертвоприношений показывает, что у нее положение высочайшей горы, а ее воздух находится над границами и членами земли.

Смит. Вы меня достаточно удовлетворили и глубоко вскрыли много тайн природы, которые таились под этим замком. Из того, как вы ответили на соображение о ветрах и тучах, получается ответ также на другой вопрос, который выдвигается Аристотелем во второй книге «О небе и мире»[75]. Он считает невозможным, чтобы брошенный вверх камень мог вернуться вниз по той же перпендикулярной прямой, и необходимым, чтобы очень быстрое движение Земли оставило его далеко позади — на западе. Ведь если это метание происходит на земле, то необходимо, чтобы с ее движением менялось всякое соотношение между прямизной и кривизной, так как есть разница между движением корабля и движением вещей на корабле. Если бы это не было правильным, то отсюда вытекало бы, что когда корабль плывет по морю, то никогда и никто не смог бы тянуть что-нибудь по прямой с одного его конца до другого и невозможно было бы сделать прыжок вверх и опять стать ногами на то место, откуда подпрыгнули. Значит, с землей движутся все вещи, находящиеся на земле. Значит, если с места вне земли что-нибудь было бы брошено на землю, то из-за ее движения оно потеряло бы прямизну. Это видно на примере корабля, переплывающего поперек реки: если бы кто-нибудь, находясь на ее берегу, бросил камень прямо, то он не попал бы в корабль, поскольку корабль сносится быстротой течения. Но если кто-либо находится на мачте названного корабля, плывущего с любой быстротой, то он нисколько не ошибется в движении камня, так как от прямой из точки на верхушке мачты или в мачтовой клетке до точки в основании мачты или другой части трюма или корпуса указанного корабля ни камень, ни другой брошенный тяжелый предмет не отойдет. Так же если от точки, находящейся в основании мачты, кто-нибудь на корабле бросит камень прямо вверх, то последний по той же линии вернется вниз, как бы ни двигался корабль, лишь бы он не качался.

Смит. Из соображения об этом различии открывается дверь ко многим важнейшим тайнам природы и глубокой философии; ведь представляет частое явление, о котором, однако, мало думают, а именно — разница между тем, когда лечишь себя сам и когда лечит тебя другой. Достаточно ясно, что мы получаем больше наслаждения и удовлетворения, если принимаем пищу из своих рук, а не из других. Дети, когда могут пользоваться своей посудой, чтобы брать пищу, неохотно пользуются чужой. Кажется, что сама природа как-то обучает их тому, что когда нет такого наслаждения, нет и такой пользы. Вы видите, как сосущие дети хватаются рукою за грудь? И я действительно не страшусь так никакого воровства, как со стороны домашнего слуги, ибо не знаю, чего больше — смуты или изумления вносит домашний вор, поступая как чужой человек и проявляя себя одновременно как злой гений и ужасное предзнаменование.

Теофил. Все же вернемся к поставленной теме; один из двух человек находится на плывущем корабле, а другой — вне его; у каждого из них рука находится почти в одной и той же точке в воздухе, и из этого места в то же самое время первый пускает камень, а второй — другой камень, без всякого толчка; камень первого, не теряя ни мгновения и не уклоняясь от своей линии, упадет в назначенное место на корабле, а камень второго останется позади. И это попадание произойдет по той причине, что камень, который падает из вытянутой руки на корабле и, следовательно, движется, следуя его движению, имеет сообщенную ему силу, которой не имеет другой камень, выпадающий из руки, находящейся вне корабля; и все это происходит, несмотря на то, что у камней та же тяжесть и такое же промежуточное пространство, что движутся они (предполагая это возможным) из той же точки и испытывают тот же толчок. В этом различии мы можем увидеть лишь тот смысл, что вещи, которые фиксированы или же имеют подобное отношение к кораблю, движутся с ним и что один камень несет в себе силу двигателя, движущегося с кораблем, а другой камень не участвует в ней указанным образом. Из этого ясно видно, что не от отправной точки движения, откуда исходят, не от конечной точки, к которой идут, не от среды, через которую проходят, берется сила прямого движения, но от действенности силы, первоначально перенятой, от которой зависит все различие. И это мне кажется достаточным для рассмотрения рассуждения Нундиния.

Смит. Ну завтра снова увидимся и выслушаем рассуждения, которые добавит Торквато.

Фрулла. Да будет так.

Конец третьего диалога

Диалог четвертый

Смит. Хотите, чтобы я указал вам причину этого?

Теофил. Укажите.

Смит. Потому что священное писание (смысл его нельзя переоценить, так как оно исходит от высших, не ошибающихся интеллектов) во многих местах намекает и предлагает противоположное.

Теофил. Ну что касается этого, поверьте мне, что если бы боги снизошли до обучения нас теории естествознания, подобно тому как они милостиво руководят нами в вопросах нравственности, то я скорее присоединился бы к вере в их откровения, чем позволил бы себе на миг довериться своим рассуждениям и собственным чувствам. Но, как всякий самым ясным образом может видеть, божественные книги не обсуждают в целях обслуживания нашего интеллекта опыты и умозрения относительно природных вещей, чем занимается философия, но, снисходя к нашему уму и чувству, посредством законов предписывают практику моральных действий. Так что божественный законодатель, имея перед собой эту цель, в остальном не заботится говорить согласно с той истиной, которой не могут воспользоваться простые люди, чтоб уклониться от зла и принять благо; размышление об этом он предоставил людям созерцательным, а толпе он говорит таким образом, чтобы, согласно ее способу понимания и речи, дошло до ее сознания главное.

Смит. Конечно, когда кто-нибудь хочет писать историю и издавать законы, то следует говорить соответственно общему разумению и не беспокоиться о делах безразличных для этого. Неразумным был бы историк, который, занимаясь своим материалом, хотел бы пользоваться словами, считающимися новыми, и... заменить ими старые, действуя таким образом, что читатель должен был бы скорее наблюдать и толковать его как грамматик, чем понимать его как историк. Тем более был бы глупцом тот, кто, желая дать всем простым людям законы и формы жизни, пользовался бы терминами, понятными лишь ему и очень немногим, и стал бы приводить соображения и случаи из материалов, безразличных для целей, с которыми предписываются законы; он показал бы, что направляет свое учение не для всех, не для массы, для которой они устанавливаются, а для мудрецов и широких умов и тех, которые поистине люди и делают без законов то. что следует. Потому что, как говорит Аль-Газали[76], философ, верховный жрец и магометанский теолог, цель законов не столько нахождение истины в вещах и умозрениях, сколько доброта нравов, польза цивилизации, сожительство народов и деятельность ради удобства человеческих сношений, поддержания мира и роста общественных дел. Так что во многих случаях глупо и нецелесообразно приводить много рассуждений скорее в соответствии с истиной, чем соответственно данному случаю и удобству. Например, если бы вместо слов: «Солнце рождается и поднимается, переваливает через полдень и склоняется к Аквилону» — мудрец сказал: «Земля идет по кругу к востоку и, покидая солнце, которое закатывается, склоняется к двум тропикам, от Рака к Югу, от Козерога к Аквилону»,— то слушатели стали бы раздумывать: «Как? Он говорит, что Земля движется? Что это за новости?» В конце концов они его сочли бы за глупца, и он действительно был бы глупцом. Все же, чтобы удовлетворить назойливость какого-либо нетерпеливого и строгого раввина, я хотел бы знать, можно ли самым легким образом при помощи этого самого священного писания подтвердить то, что вы говорите.

Теофил. Так как Моисей говорит, что среди других светил бог сотворил два больших: Солнце и Луну, то, может быть, эти достопочтенные раввины хотят понимать эти выражения в безусловном смысле, — что все звезды меньше Луны, — или же в согласии с простым, обычным способом восприятия и разговора? Но разве многие звезды не больше Луны? И разве они не могут быть больше Солнца? Чего не хватает Земле, чтобы она могла быть более красивым и более крупным светилом, чем Луна? Получая подобным же образом на океан и на другие средиземные моря яркий блеск от Солнца, она может быть сравниваема своим чрезвычайно светлым телом с другими мирами, называемыми звездами, которые показывают множество блестящих своих фаз. Конечно, Моисей не назвал Землю большим или малым светилом, как он назвал Солнце и Луну, и сказал в известном смысле хорошо и правильно: он хотел, чтобы его поняли соответственно обычному значению слов и чувств, и поступил мудро, а не как дурак, не как безумец, выражающийся умственно и учено.

Говорить терминами истины там, где этого не нужно, значит хотеть, чтобы простой народ и глупая масса, от которой требуется практическая деятельность, имели специальное понимание: это все равно что хотеть, чтобы рука имела глаз, хотя она природой создана не для того, чтоб видеть, но чтобы делать и содействовать зрению. Таким образом, хотя он понимал природу духовных сущностей, но он к ним обращался лишь в тех случаях, когда некоторые из них обладали пригодностью и способностью служить людям, когда становились посредницами. Конечно, ему известно было, что Луне и другим телам мира, видимым и невидимым для нас, свойственно то, что свойственно этому нашему миру, или, по крайней мере, подобное, но разве вам кажется, что долгом законодателя было ставить себе и создавать людям эти затруднения? Что общего имеет с этими рассуждениями практика наших законов и упражнение в добродетелях?

Итак, если божественные люди говорят, предполагая в делах природы общепринятый смысл, то не надо это признавать авторитетным; в тех же случаях, когда говорят скорее безразлично и о том, о чем народ не имеет определенного мнения, я хотел бы, чтобы обращали внимание на слова божественных людей, как и на вдохновения поэтов, которые высказывались об этом, озаренные высшим светом, причем не следует принимать за метафору то, что не сказано как метафора, и, наоборот, не следует принимать за истину то, что сказано для сравнения.

Но это различение образного и истинного не дается всем желающим понять его, как не дано всякому суметь понять это. Так, например, если обратимся от нашего рассуждения к книге созерцательной, натуралистической, нравственной и божественной, то найдем в ней много благоприятного этой философии. Я говорю о «Книге Иова», одной из самых замечательных, какие приходится читать, полной хорошей теологии, описаний природы, морали, переполненной мудрейшими речами. Моисей присоединил ее как священную к книгам своего закона. В этой книге одно из действующих лиц, желая описать провидение божье, говорит, что оно создало согласие среди своих выдающихся и возвышенных сынов, то есть звезд, богов, из которых одни были огнями, другие — водами (как мы говорили: одни — солнцами, другие — землями); и они находятся в согласованности, потому что хотя они и противоположны, все же каждый из них живет, питается и растет благодаря другому, они не мешают друг другу, но на определенном расстоянии движутся один вокруг другого.

Так, во вселенной различаются огонь и вода, сущности двух первых начал: формального и активного, холодного и горячего. Тела, испускающие теплоту, — это солнца, сами по себе светящиеся и горячие; тела, испускающие холод, — это земли, которые, будучи также разнородными, часто называются водами, принимая во внимание, что такие тела видимы благодаря водам, отчего обоснованно их называем водами, благодаря той области, посредством которой они воспринимаются; воспринимаются, говорю я, не сами по себе, но благодаря свету Солнца, рассеянному по их поверхности.

С этим учением находится в согласии Моисей, называющий воздух небесной твердью, в которой все эти тела имеют устойчивость и положение и через пространства которой идут низшие воды, находящиеся на нашем шаре, различаясь и отделяясь от высших вод других шаров, где все же, как сказано, отделяются одни воды от других вод. И если хорошенько рассмотрите многие отрывки священного писания, то увидите, что богами и служителями всевышнего называются воды, бездны, земли и пылающие огни; и оно запретило, чтоб ими называли нейтральные тела, непортящиеся, неизменные, квинтэссенции, более твердые части сфер, бериллы[77], карбункулы и прочие фантазии, которыми тем не менее толпа не упустила бы случая питаться.

Смит. Я, например, очень уважаю авторитет книг Иова и Моисея и легко могу признать эти реальные мысли, скорее, чем образные и абстрактные; однако некоторые попугаи Аристотеля, Платона и Аверроэса, от философии которых они затем отошли, чтобы стать теологами, говорят, что эти мысли метафоричны; и так в силу их метафоричности заставляют их обозначать все, что им нравится из усердия к философии, в которой они воспитаны.

Теофил. А насколько устойчивы эти метафоры, можете судить по тому, что то же писание находится в руках иудеев, христиан и магометан — столь различных и противоположных сект, что они порождают бесчисленные другие секты, самые противоположные и самые различные; все они умеют находить там такое мнение, которое им нравится и лучше им подходит: не только мнение различное и отличающееся, но еще и совершенно противоположное, делая из «да» — «нет» и из «нет» — «да»; так, например, находят, что в некоторых отрывках бог говорит иронически.

Смит. Пусть судят, как хотят. Я уверен, что им безразлично, метафоры это или нет; однако мы легко можем примирить это с нашей философией.

Теофил. Не приходится опасаться порицаний почтенных душ, истинно религиозных и, естественно, людей благонамеренных, друзей вежливого обращения и хороших учений. Ведь когда они хорошо обсудят, то найдут, что наша философия не только заключает истину, но и благоприятствует религии больше, чем всякий другой род философии, вроде той, что признает следующие положения: мир конечен; результат и действующая сила божественного могущества ограниченны; имеется только восемь или десять интеллигенций и умственных сущностей; субстанция вещей разложима: душа смертна, так как она состоит, скорее, из случайного расположения и следствия состава, одновременно и разложимого и гармоничного; не существует, следовательно, никакой божественной справедливости, которая управляла бы человеческими действиями; они признают, что познание частных предметов не связано с первоначальными и универсальными причинами, и принимают другие неправильные учения, которые не только, как фальшивые, ослепляют свет интеллекта, но еще, как смутные и нечестивые, глушат рвение к хорошим действиям.

Смит. Я очень доволен, получив это сообщение о философии Ноланца. Но вернемся ненадолго к речам доктора Торквато, который, я уверен, не может быть настолько невежественнее Нундиния, насколько он самонадеяннее, дерзновеннее и наглее.

Фрулла. Невежество и наглость — это две нераздельные сестры в едином теле и в единой душе.

Теофил. Он с важным видом, как отец богов, описанный в «Метаморфозах» сидящим на совете богов и готовым метнуть молнии — как строжайшее наказание — в нечестивца Ликаона[78], он, Торквато, посмотрев на свою золотую цепь...

Пруденций. Златая цепь, златое украшенье[79].

Теофил....затем взглянув на грудь Ноланца, где часто могло недоставать какой-нибудь пуговицы, поднявшись, убрав руки со стола, выпрямив немного фигуру, брызнув на кого-то слюной, поправив бархатный берет на голове, подкрутив усы, придал желательное выражение надушенному лицу, нахмурив брови, раздув ноздри, занял позу, оглянувшись назад, положил на свой левый бок левую руку, как для начала фехтования, сложил вместе три первых пальца правой руки и начал, жестикулируя, говорить: «Итак, вы тот самый учитель философов?»

Но тут Ноланец, подозревая, что может произойти переход к совсем другим выражениям, вместо диспута, прервал его, сказав: «Камо грядеши, учитель? Что же, если я — учитель философов? Что, если я не уступаю Аристотелю или кому-либо другому больше, чем они уступают мне? Следует ли отсюда, что Земля есть неподвижный центр мира?» Приводя эти и тому подобные доводы, Ноланец, с каким только мог терпеньем, увещевал Торквато выставить положения, при помощи которых можно было бы делать доказательные или предположительные выводы в пользу других учителей, против этого нового учителя. И, обращаясь к окружающим, Ноланец сказал, улыбаясь: «Торквато пришел вооруженный не столько рассуждениями, сколько словами и шутками, которые подыхают от холода и голода». И когда все стали просить Торквато перейти к аргументам, тот изрек: «Итак, почему звезда Марс кажется то больше, то меньше, ежели Земля движется?»

Смит. О счастливая Аркадия, возможно ли в природе вещей, чтобы некто с титулом философа и медика...

Фрулла....и доктора, и с цепью — Торквато...

Смит....мог вывести это следствие? А что ответил Ноланец?

Теофил. Он не растерялся в этом случае и ответил, что одна из главных причин, по которым планета Марс кажется время от времени больше или меньше, это движение Земли и Марса еще по собственным окружностям, отчего происходит, что они то приближаются, то отдаляются.

Смит. Что добавил Торквато?

Теофил. Он тотчас же спросил об отношении движений планет и Земли.

Смит. Неужели Ноланец имел столько терпения, что видя это претенциозное и надутое лицо, не повернулся спиной, чтобы уйти отсюда домой, и не сказал тем, кто его знал, что?..

Теофил. Наоборот, он ответил, что пришел не для чтения лекций, не для преподавания, но чтобы отвечать, и что симметрия, порядок и мера небесных движений предполагаются и такими, какие имеются и были известны древним и нашим современникам, и что он не диспутирует относительно этого и не собирается вступать в тяжбу с математиками, чтобы отнять у них их меры и теории, под которыми подписывается и которые он признает, но что его цель направлена на природу и на определение предмета этих движений.

Дальше Ноланец сказал: «Если я потрачу свое время на то, чтобы ответить на эту просьбу, то мы пробудем здесь всю ночь, не дискутируя, и никогда не выясним основ наших возражений против обычной философии, поэтому как одни, так и другие выскажем все предположения, чтобы сделать вывод об истинном смысле количества и качества движений, с чем мы согласны». Итак, зачем выклевывать мозги, выходя за пределы предложенного? Смотрите сперва, сможете ли вы из сделанных наблюдений и допущенных определений вывести какое-нибудь заключение, которое говорило бы против нас, а затем получайте свободу выражать ваши осуждения.

Смит. Достаточно было сказать ему, чтоб он говорил на поставленную тему.

Теофил. Да здесь никто из окружающих не был таким невеждой, чтобы видом и жестами не показать, что он понимает, каким большим бараном из золотого ордена он является.

Фрулла. Сиречь ордена Золотого Руна[80].

Теофил. Однако, чтобы запутать дело, попросили Ноланца объяснить то, что он хотел защищать, чтобы упомянутый доктор Торквато мог аргументировать.

Ноланец ответил, что он слишком много объяснял и что если доводы противников были скудны, то это произошло не по недостаточности представленного материала, что должно было стать ясным всем слепцам. Все же он снова утверждал, что вселенная бесконечна и что она состоит из неизмеримой эфирной области; что существует единое небо, называемое пространством и лоном, в котором имеется много звезд; равным образом Луна, Солнце и другие бесчисленные тела держатся в этой эфирной области так же, как и Земля; и что не нужно верить в другой небосвод, в другую базу, в другое основание, на которые опирались бы эти великие животные, участвующие в составе мира, который является истинным субъектом и бесконечной материей, бесконечной божественной, действующей силой; все это хорошо доказывают как правильное мышление и рассуждение, так и божественные откровения, которые говорят, что нет числа послам всевышнего, которому тысячи тысяч помогают и у которого десятки сот тысяч управляют. Это великие животные, из коих многие, с их ярким светом, испускаемым их телами, чувствуются всем окружением. Одни из них действительно теплые, как Солнце и прочие бесчисленные светила, другие холодные, как, например, Земля, Луна, Венера и другие неисчислимые земли. Чтобы влиять друг на друга и сообщать одно другому жизненное начало, одни из них совершают свое движение вокруг других, в определенных пространствах, на определенных расстояниях, как это делают и эти семь светил, вращающиеся вокруг Солнца. Одним из них является Земля, которая, вращаясь вокруг себя в 24 часа в пространстве со стороны, называемой западом, к востоку, дает видимость движения вселенной вокруг нее, называемого мировым и суточным движением. Это последнее представление в высшей степени ложно, противоестественно и невозможно; возможно же, приемлемо, истинно и необходимо утверждение, что Земля вращается вокруг своего центра, чтобы иметь свет и тьму, день и ночь, тепло и холод, движется вокруг Солнца для получения весны, лета, осени, зимы, вокруг так называемых полюсов и противоположных точек полушарий для обновления веков и изменения своего лица: чтобы там, где было море, стала твердь, где было знойно — сделалось холодно, где был тропик — получился экватор, и, наконец, чтобы совершались во всех вещах перемены как на нашей, так и на других звездах, называемых древними философами не без основания мирами.

А пока Ноланец говорил это, доктор Торквато выкрикивал: «К делу, к делу, к делу!» Наконец Ноланец стал смеяться и сказал, что он ему не доказывал, не отвечал ему, но высказывал положения, и оттого «это и есть дело, дело, дело». И что теперь надо, чтобы Торквато высказал что-нибудь относящееся «к делу».

Смит. Так как этот осел думал, что находится среди глупцов и лентяев, он считал, что они примут его «к делу» за доказательство и определение и что таким образом простой крик, да еще при его золотой цепи, удовлетворит собрание.

Теофил. Слушайте дальше. В то время как все сидели в ожидании столь желанного рассуждения, доктор Торквато поворачивается к застольникам и из глубины своего самодовольства грубит, бормоча сквозь зубы эразмовскую поговорку: «Он плывет в Антициру».

Смит. Осел не может говорить лучше, и нельзя услышать иных речей тому, кто общается с ослами.

Теофил. Думаю, что он предсказывал, хотя не понимал сам своего предсказания, что Ноланец запасется там чемерицей для успокоения мозга этих варварских безумцев.

Смит. Если бы присутствующие, люди культурные, стали бы в высшей степени культурными, то вместо золотой цепи они накинули бы ему на шею веревку и заставили бы отсчитать ему сорок палочных ударов на память о первом дне великого поста.

Теофил. Ноланец сказал, что доктор Торквато не дурак, так как носит на шее цепь; но если бы он не имел ее, то, конечно, доктор Торквато стоил бы не больше, чем его одежда, цена которой, однако, очень мала; разве только при помощи палок из него выбьют что-нибудь. И с этими словами он поднялся из-за стола, жалуясь, что мистер Фулк не запасся лучшими оппонентами.

Фрулла. Таковы плоды Англии; ищите сколько хотите, вы найдете здесь только докторов грамматики в наше время, когда в этом счастливом отечестве царствует созвездие упрямейшего педантического невежества и самомнения, смешанного с деревенской невоспитанностью, которые заставили бы отступить многотерпеливого Иова. А если не верите этому, поезжайте в Оксфорд и попросите рассказать, что случилось с Ноланцем, когда он публично спорил с докторами теологии на диспуте в присутствии польского князя Лаского[81] и английских дворян. Пусть вам расскажут, как умело отвечал он на их доводы, как пятнадцатью силлогизмами посадил он 15 раз, как цыпленка в паклю, одного бедного доктора, которого в качестве корифея выдвинула академия в этом затруднительном случае. Пусть вам расскажут, как некультурно и невежливо выступала эта свинья доктор и с каким терпением и воспитанностью держался его диспутант, который на деле показал, что он природный неаполитанец, воспитанный под самым благословенным небом. Справьтесь, как его заставили прекратить публичные лекции и лекции о бессмертии души и о пятерной сфере.

Смит. Кто мечет бисер перед свиньями, не должен жаловаться, если они потопчут его. Однако следите за рассуждениями Торквато.

Теофил. Когда все встали из-за стола, то среди них нашлись такие, которые, говоря по-английски, обвиняли Ноланца в нетерпимости, вместо того чтобы обратить внимание на то, какую варварскую и дикую невежливость проявили они и Торквато. Во всяком случае Ноланец, считавший своей обязанностью побеждать вежливостью тех, кто легко мог превзойти его в обратном, смягчился и, как если бы все было им забыто, дружелюбно сказал Торквато: «Не думайте, собрат, что я могу или хочу быть вашим врагом из-за ваших мнений; напротив, я расположен к вам так же дружественно, как и вы ко мне. Поэтому я хочу сообщить вам, что я, раньше чем стал считать нынешнюю свою позицию самою правильною, за несколько лет до того считал ее просто правильной; когда был моложе и менее разумным считал ее правдоподобной; когда же был новичком в вопросах умозрения, считал ее настолько фальшивой, что удивлялся Аристотелю, который не только снизошел, чтобы высказать по этому поводу соображения, но даже затратил больше половины второй книги «О небе и мире», стремясь доказать, что Земля не движется. Когда я был мальчиком и судил без философского умозрения, то считал, что так думать — безумие, и полагал, что это учение выдвинуто было кем-нибудь в качестве софистической и хитрой темы и использовалось праздными умами, которые хотят спорить для забавы и делают своим занятием доказательство и защиту того, что белое есть черное. Так что по этой причине я смогу ненавидеть вас так же мало, как и самого себя, когда я был моложе, более ребячливым, менее разумным и меньше разбиравшимся. Таким образом, вместо того чтобы гневаться на вас, я вас жалею и прошу бога, чтобы как он дал мне понимание этого, так (если ему не угодно будет сделать вас способным прозреть) по меньшей мере дал бы вам возможность поверить в свою слепоту. Уже и этого будет немало, если вы станете более цивилизованным и вежливым, менее невежественным и менее дерзким. И еще вы должны меня любить если не за то, что я в настоящее время благоразумнее и старше, то по крайней мере за то, что я был невежественнее и менее зрелым в своем нежном возрасте, чем вы теперь в вашей старости. Я хочу сказать, что, хотя, разговаривая и диспутируя с вами, никогда не был грубым, невоспитанным, невежливым, я, однако, был когда-то столь же невежественным, как и вы. Так что, взирая на ваше нынешнее состояние, соответствующее моему прошлому, я буду вас любить, а вы — на мое прошедшее, соответствующее вашему теперешнему,— не будете меня ненавидеть.

Дата добавления: 2015-06-26