Высказывания Джордано Бруно об обществе и человеке 1 страница

Если бы от природы было известно различие между светом и мраком, то прекратилась бы древняя борьба мнений, в которой целый ряд поколений стремился истребить друг друга, причем люди, воздевая руки к небу, заявляли, что только они одни обладают истиной и веруют в бога, который, будучи отцом и подателем вечной жизни для одних людей, выступает против их противников как неумолимый, мстительный, карающий вечной смертью судия. Поэтому-то и происходит, что различные расы и секты человечества имеют свои, особые культы и учения и предъявляют претензии на первенство, проклиная культы и учения остальных. В этом причина войн и разрушения естественных связей. Люди, возвысившиеся посредством обмана, объявляют себя провозвестниками воли и посланниками бога. Поэтому мир страдает от бесчисленных бедствий, и, можно сказать, человек является большим врагом человека, чем всех остальных животных.

* * *

Мудрость и справедливость впервые начали покидать Землю, когда секты стали превращать мнения в источник доходов. Тогда за мнения партий начали бороться, словно за собственную жизнь или за жизнь своих детей, вплоть до окончательного истребления противников. При этих мрачных знамениях религия и философия попраны, а республики, государства и империи вместе с государями, знатными лицами и народом приходят в смятение и уничтожаются.

От полного невежества мы переходим к слепому усвоению привычных и вкоренившихся взглядов окружающей нас среды и научаемся так же презирать законы, обычаи, веру и нравы наших противников и иноземцев, как они презирают нас. Нас убеждают, что самая богоугодная жертва — подавлять, убивать, завоевывать, истреблять противников нашей веры, как и всех других людей, пока они не станут по вере похожими на нас.

Наши противники страстно благодарят своего творца за то, что он только им одним дал истинное откровение. На основании этого они надеются на вечную загробную жизнь, а мы в свою очередь благодарим того же творца за то, что не погружены в такой мрак и не слепы, как они. К этим предрассудкам религии и веры присоединяются предрассудки знания. От выбора моих родителей и учителей, от произвола и фантазии, от широко распространившейся славы какого-либо ученого зависит, во что превратится мое надменное и блаженное невежество; так судьба и годность или негодность необученного коня всецело зависят от того, попадет он в руки хорошего или плохого наездника.

Неужели вы не понимаете, какое могущественное влияние оказывает на нас воспитание в среде, пропитанной определенными предрассудками, как оно может помешать пониманию самых простых вещей и надевает духовные шоры на глаза. Здесь дело обстоит совершенно так же, как с людьми, постепенно привыкшими глотать некоторые яды. В конце концов они доходят до того, что их организм уже не ощущает вызываемого этим ядом вредного действия. Они уже не в силах обходиться без него. Яд становится для них непреодолимой потребностью. Противоядие даже может оказаться смертельным.

Господство над народом утверждают самые мрачные и кровожадные вожди. Человек в смертельном ужасе влачится по путям жизни и заслоняет от себя солнечный свет тенями ада.

Фантазия вооружает беспощадных богов громами, которыми непогрешимый судия мира якобы поражает ненавистный ему человеческий разум. Неукротимая ярость судии — такова сладостная мечта религиозной фантазии.

Что говорят догматы сикофантов? Гнев божий есть возмездие за высокомерие. И как только такое мнение овладевает душою, один народ начинает враждовать с другим, дети отвергают родителей, инаковерующего никто не приветствует.

* * *

...Большинство из них избегали свойственного людям труда и забот и соблазнились бездельем и пристрастием к жертве, и лишь очень немногие преследовали цель подлинной добродетели души. Поэтому, как видишь, они устранились от общения с людьми, занимающимися полезными делами. А если такие люди и появлялись в их среде, то на них набрасывалось преступное, грязное и завистливое большинство. Даже знаменитейшие среди них, их доктора, превратились в гнуснейших подонков, злоупотребляя бездельем, для человекоубийства и разрушения мирной жизни человечества. Стремясь к разрушению человеческой и гражданской солидарности, они учат людей бесстрашно совершать злодеяния и веровать в — невесть какие — самые грязные бредни... Я полагаю, что их, по справедливости, следовало бы истреблять, как бедствие нашего века, как гусениц и саранчу, или даже уничтожать дотла, подобно скорпионам и ядовитым змеям. И будущий век, когда мир слишком поздно поймет свое бедствие, позаботится о том, чтобы уничтожить, пользуясь этим средством как противоядием против отравы, людей, избалованных бездельем, жадностью и надменностью...

* * *

Признаки, которые подчиняют себе и связывают ум идиотов, глупцов, легковерных и суеверных людей, заслуживают насмешки и презрения со стороны здравого благородного и воспитанного ума, как пустые тени. Поэтому все операторы, маги, врачеватели или прорицатели ничего не в силах сделать, если им не обеспечено доверие... Богословы верят, признают и возвещают, что тот, кто будто бы мог совершать какие угодно чудеса, — Христос — бессилен был исцелить неверующих в него, и всецело относят его бессилие к воображению, которого он не в силах был преодолеть. Дело в том, что земляки, хорошо знавшие его жалкое происхождение и недостаток образования, презирали его и издевались над этим божественным врачевателем. Отсюда пошла поговорка: «Нет пророка в своем отечестве».

* * *

Демоны будто бы разнообразны и различны в соответствии с разнообразными и различными видами тела. Доказательством этому служит, что они обладают страстями, влечениями, гневом, заботами, подобными человеческим аффектам, и даже чувствами животных, обладающих более грубой чувствительной материей. Ими изобретены всякого рода жертвоприношения, заклание животных. Утверждают, будто они испытывают величайшее наслаждение от этих обрядов и воскурений. Предполагают, что они обладают устройством, очень сходным с нашим. Причем одни из них в особенности заботятся об определенных народах и нациях, а другие народы и нации ненавидят и проклинают. Некоторые из них имеют особые имена, прославлены, наделены могуществом, другие считаются плебейскими. Римляне называли их «пателлярными богами» и не воздавали определенных жертвоприношений и возлияний. Нельзя поверить, однако, что они нуждаются в таких кушаньях или считают их угодными, так как они сами могут промыслить себе все необходимое... Существуют и такие, которые получают большее удовольствие от курений и для которых издавна было достаточно служение ладаном, амброй и пахучими цветами.

Самыми благородными и выдающимися считаются те, которым угодны гимны, песнопения и игра на музыкальных инструментах.

Еще выше по своему положению те боги, которые, по своей природе, не нуждаются в нас, не трогаются нашими добродетелями и недоступны чувству гнева.

* * *

Хотя не существует никакого ада, тем не менее представление и воображение делают ад истинным и достоверным без всяких оснований истинности и достоверности. Ибо фантастический образ имеет реальность, а отсюда вытекает, что он реально действует и оказывает реальное и могущественнейшее принуждение на то, что способно ему подчиниться. Вместе с вечностью представления и уверенности [в существовании ада] оказывается вечным и мучение ада, — до такой степени, что даже душа, лишенная тела, сохраняет те же образы и пребывает с ними во веки несчастной, терзаемая слабее или сильнее за беспутство, удовольствия или усвоенные ею помыслы.

* * *

Доктора в своих наставлениях, обращенных к частным лицам и государству, учат людей пагубе, учат не страшиться злодеяний и верить в невесть какие грязные вымыслы. К их числу относится согласно их различным и противоречивым догматам вера в Цереру и Вакха, которых они считают милостью богов, воздающих за добро и зло. Они делают это, чтобы повергнуть несчастные народы в первобытное варварство.

* * *

...Следует наблюдать, каким образом повсюду в телесном мире и в том, что находится в телах, добро смешано со злом и зло с добром, подобно тому, как нигде в физических вещах нет материи без формы и формы без материи, действия без могущества и могущества без действия, света без мрака и мрака без света. Добро есть единое, абсолютное над всем, обособленное от всего; поэтому нет зла без добра и добра без зла, и в планетах и в знамениях и во всех вообще видах. В самых сильных ядах заключается самое могущественное лекарство, в самых смертельных явлениях заложены немаловажные семена жизни, а следовательно, отсюда очевидно, что существует единство противоположных начал, единый корень, как мы показали на многих примерах в книге диалогов «О причине, начале и едином»... Так как нет ничего устойчивого и все неопределенно в кругообороте изменчивости или хотя бы в подобии круга, как мы указали в другом месте, то не дано высшего зла, как и высшего добра, которое бы выражалось в сколько-нибудь заметной их длительности. Отсюда изречение: «Хуже смерти сам страх смерти...»

Надменность, суетное честолюбие, тирания приводят к нужде, нужда приводит к заботе, забота порождает мастерство, мастерство — богатство, богатство — честолюбие и жажду славы, честолюбие и жажда славы — надменность и тиранию, отсюда — войны, отсюда опустошения, нищета; нищета опять приводит к заботам. Так из всего совершается переход ко всему, добро и зло относительны, как и основание добра и зла и конец злого и доброго. Такова изменчивость в порядке планет, совпадающая с изменчивостью царствований и судеб.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Фрагмент памятника Джордано Бруно
на Площади Цветов в Риме

Краткое изложение следственного дела Джордано Бруно (Извлечения)

О ТОМ,

ЧТО БРАТ ДЖОРДАНО БРУНО

ДУМАЛ О СВЯТОЙ КАТОЛИЧЕСКОЙ ВЕРЕ,

ОСУЖДАЛ ЕЕ И ЕЕ СЛУЖИТЕЛЕЙ

1. Джованни Мочениго, доносчик, в Венеции: Я несколько раз слышал от Джордано в моем доме, что ему не нравится никакая религия. Он высказывал намерение стать основателем новой секты под названием «Новая философия»[250]. Говорил, что наша католическая вера пре исполнена кощунствами против величия божия, что нужно прекратить диспуты и отнять доходы у монахов, ибо они оскверняют мир; что все они ослы, и что наши воз зрения — учения ослов; что у нас нет доказательств, угодна ли наша вера богу; и что он удивляется, как бог выносит столь многочисленные ереси католиков. Это могут под твердить святой службе книготорговцы Чотто и Джакомо Бертано; каковой Бертано беседовал со мной о нем и сказал, что он враг Христа и святой нашей веры, и высказывал при нем великие ереси.

2. Я слышал от него, что теперешний образ действий церкви — не тот, какой был в обычае у апостолов, ибо они обращали людей проповедями и примерами доброй жизни, а ныне кто не хочет быть католиком — подвергается карам и наказаниям, ибо действуют насилием, а не любовью; и что такое состояние мира не может далее продолжаться, ибо в нем царит одно лишь невежество и нет настоящей веры; что католическая нравится ему больше других, но и она нуждается в величайших исправлениях; что в мире неблагополучно и очень скоро он подвергнется всеобщим переменам, ибо невозможно, чтобы продолжалась такая испорченность и что он ожидал больших деяний от короля Наваррского; и поэтому он хотел поспешить выпустить в свет свои сочинения и таким путем приобрести влияние, ибо он собирался, когда придет время, стать капитаном, и что он не всегда будет бедняком, так как будет пользоваться чужими сокровищами.— Показал, что на его упреки [Джордано] отвечал, смеясь: «Дождитесь страшного суда, когда все воскреснут, получите тогда награды за свои добродетели!» И упрекал [Венецианскую] республику в том, что она оставляет монахам богатства, говоря, что нужно поступить с ними, как во Франции, где доходами монастырей пользуются дворяне; и что все монахи — ослы.

3. Он же, допрошенный[251], показал: Я слышал, что он слывет человеком, ни во что не верующим, и сразу, как он приехал в Венецию, стал замечать, что он еретик. Когда Патрици[252] поехал в Рим, Джордано говорил о его преосвященстве: «Этот папа — порядочный человек, так как он покровительствует философам[253], и я тоже могу надеяться на покровительство; я знаю, что Патрици — философ и ни во что не верует». А я ответил, что Патрици — добрый католик. Высказываясь о религии, Джордано говорил решительно и твердо. Он много говорил против веры, но походя. Он говорил, что вера католиков полна учения ослов и не может быть доказана. Эти слова, включенные в статью допроса (то есть о воскрешении мертвых, как указал выше в первом доносе), он говорил мне лично, смеясь и издеваясь над воскресением, о котором мы беседовали, когда я его осуждал.

4. Я не слышал от него, что он хотел учредить в Германии секту джорданистов, но он утверждал, что когда он закончит некоторые свои исследования[254], он станет известен, как великий человек. И что он надеется, что дела Наварры успешно пойдут во Франции, и что он вернется в Италию, и тогда сможет жить и говорить свободно. Когда Патрици поехал в Рим, он говорил, что надеется на милостивый прием папы, ибо он никого не оскорблял своим об разом мыслей. Рассуждая о воскресении, он утверждал, что все будут спасены и добавил: «Увидите, чего добьетесь вашим воскресением!»

5. Спрошенный отвечал: Об этом стихе Ариосто, который выпал Бруно, я ничего не знаю и не припоминаю. — Далее, в другой части допроса, на пятый день, от себя показал: В тот раз я сказал, что не помню о стихе Ариосто, но потом вспомнил, что Джордано говорил мне об этом, когда мы с ним беседовали об английской королеве, которую он хвалил, а я сказал, что будучи еретичкой, она не достойна больших похвал. Мы заговорили о сектах, существующих в Германии и Англии. Он ругал Лютера и Кальвина и других основателей ересей, и я ему сказал: «Какой же вы веры?» — так как принимал его за кальвиниста: «Или вы вообще неверующий?» И он, улыбаясь, ответил: «Я расскажу вам об одном забавном случае и рас смешу вас. Когда я с некоторыми своими друзьями играл в предсказания, кому какой выпадет стих, мне выпал стих Ариосто, который гласит: «Враг всякого закона, всякой веры»[255]. И он расхохотался. Припомнив, я хотел добавить это к своим показаниям.

6. Ругал Венецианскую республику за то, что она позволяет монахам пользоваться имуществами.

7. Джованни Баттиста Чотто, допрошенный в Венеции: Слышал от других во Франкфурте, что Джордано слывет человеком неверующим[256].

10. Джакомо Бертано, допрошенный в Венеции[257]: Слышал от приора кармелитов во Франкфурте, что, по его мнению, это человек неверующий. Кроме того, он говорил, что знает больше, чем апостолы, и что если он только за хочет, то сможет добиться того, чтобы весь мир придерживался одной веры. — Сей свидетель повторно не допрошен.

11. Брат Челестино, капуцин, сосед Джордано по камере в Венеции[258], на допросе показал: В тюрьме он высказывал великое множество ересей и говорил серьезно, стараясь в разговоре убедить собеседника. Он рассказывал, что в гостях у одного вице-короля некий врач сказал ему: «Как видно, синьор Джордано, вы ни во что не веруете», а Джордано ответил: «А вы верите во все на свете?» И, бахвалясь этим, он рассказал, что однажды в игре ему выпал стих Ариосто: «Враг всякого закона, всякой веры», что ему нравилось, ибо находилось в согласии с его природой. Он уверял, что своим образом жизни он никого не оскорблял.

12. Франческо Грациано[259], сосед по камере в Венеции: Казалось, что он противился всему католическому, о чем шла речь, но он еще постоянно уверял в этом и сделал своим занятием высказывания против всякой веры и введение новой секты и говорил, что в Германии [его последователи] назывались джорданистами[260]. Он рассказы вал, что однажды, то ли в Германии, то ли в Англии, при гаданиях по книге предсказаний, каждому выпадал какой-нибудь стих Ариосто, и ему выпал такой стих: «Враг всякого закона, всякой веры», чем он весьма бахвалился, говоря, что ему выпал стих, согласный с его природой.

13. Он же, повторно допрошенный: Он [Бруно] говорил, что католическая вера полна кощунств. Однажды, когда Маттео Дзаго[261] пел псалом «Вступись, господи, в тяжбу с тяжущимися со мною»[262], он стал говорить, что это величайшее кощунство, и укорять его. В том же роде он высказывался также и в других случаях. Он утверждал, что наша вера не угодна богу, и хвалился, что с детства стал врагом католической веры, и что видеть не мог образов святых, а почитал лишь изображение Христа, но потом отказался также и от него. И что он сделался монахом потому, что услышал диспут в монастыре св. Доминика в Неаполе. И сказал так: «Вы боги, и сыны всевышнего все вы», но потом открыл, что все они — ослы и невежды. Он говорил, что церковь управляется невеждами и ослами. Много раз он говорил, что в Германии в прошлые годы высоко ценились сочинения Лютера, но что теперь их больше не признают, ибо после того, как отведали его [Бруно] сочинений, не желают ничего иного. И что он основал в Германии новую секту, и, если его выпустят из тюрьмы, он вернется туда, чтобы учредить и оформить ее наилучшим образом, и хочет, чтобы она называлась сектой джорданистов. Когда же он попытался и меня также вовлечь в свою секту, я ответил ему, что не хочу быть ни джорданистом, ни органистом. Он рассказывал, что однажды в игре ему выпал по жребию стих «Враг всякого закона, всякой веры» и что это очень подходило к его природе, чем он гордился и похвалялся. Насколько я знаю, он дурно отзывался о Лютере и Кальвине и о всякой иной секте, желая жить по-своему, ибо, говорил он, живя и думая, как ему угодно, он никого этим не оскорблял. Говоря о святой службе, он сказал: «Какое дело этой службе до моей души!»

14. Он [Бруно] говорил, что в Англии, Германии и во Франции, где он бывал, его считали врагом католической веры и других сект и покровительствовали ему как философу, обучающему истине, и что если бы он не был монахом, то перед ним бы преклонялись.

17. Брат Джордано, обвиняемый, на четвертом допросе[263] показал, что никогда не разговаривал с еретиками о вещах, относящихся к вере, — так что они скорее считали меня неверующим, чем верующим в то, чего придерживались они. Они приходили к такому выводу, ибо знали, что я бывал в разных странах, не приобщившись и не приняв религии ни одной из них.

18. Спрошенный, отрицал, что говорил, что католическая вера преисполнена кощунств и не угодна богу. Отрицал, что с осуждением высказывался о монахах и, в частности, об их богатствах. — Я говорил, что апостолы больше сделали своими проповедями, доброй жизнью, примерами и чудесами, чем можно достичь теперь насилием, не отрицая, однако, какого бы то ни было средства, которое употребляет святая церковь против еретиков и дурных христиан.

19. Отрицал, что говорил такие слова: «Дождитесь страшного суда, увидите тогда награды за ваши добродетели!», говоря, что из его книг явствует, что он этого не думал.

20. Отрицал, что осуждал христианскую веру.

21. Он же на девятом допросе: Однажды, в бытность мою послушником, я гадал в шутку, как это обычно делается, по книге Ариосто, и мне выпали по жребию такие стихи Ариосто: «Враг всякого закона, всякой веры». Я упоминал об этом иногда в разговоре в связи с довода ми, которые приводили некоторые монахи, ставя под сомнение мою веру, клеветали на меня, приводя в качестве аргумента этот поступок, совершенный в присутствии многих послушников. — Отрицал, что похвалялся этим.

22. Отрицал все, что касается секты джорданистов, и что когда-либо имел и тем более высказывал намерение основать новую религиозную секту.

23. На тринадцатом допросе отрицал, что осуждал католическую веру и дурно думал о ней.

ОТНОСИТЕЛЬНО ТРОИЦЫ, БОЖЕСТВЕННОЙ ПРИРОДЫ И ВОПЛОЩЕНИЯ[264]

24. Джованни Мочениго, доносчик, в Венеции: Я слышал несколько раз от Джордано в моем доме, что нет различия лиц в боге, что это свидетельствовало бы о несовершенстве бога.

25. Он говорил мне также (в связи с тем, что не знает другого такого времени, когда в мире процветало бы боль шее невежество, чем теперь), что некоторые похваляются, будто обладают величайшим знанием, какое только когда-либо существовало, ибо уверяют, что знают то, чего сами не понимают, а именно, что бог един и вместе с тем троичен; и что это — нелепость, невежество и величайшее по ношение величия божия. А когда я велел ему замолчать, он ответил: «О, увидите, чего вы достигнете с вашей верой!»

26. Он же, допрошенный: Дважды, беседуя со мной, он [Бруно] говорил, что в боге нет троицы, и великое невежество и богохульство утверждать, что бог троичен и един. Он сказал это в связи со своими уверениями, что теперешний мир погряз в величайшем невежестве, чем когда бы то ни было, ибо похваляется знанием того, чего не понимает, то есть троицы, так как в боге нет трех лиц, и безумие — утверждать это.

28. Обвиняемый, на третьем допросе: Вместе с богословами и величайшими философами я полагаю, что в божестве все атрибуты представляют собой одно и то же. Под тремя атрибутами я понимаю могущество, мудрость и благость, или же ум, интеллект и любовь. Благодаря им вещи получают, во-первых, существование (благодаря уму), затем упорядоченное и разграниченное существование (благодаря интеллекту) и, в-третьих, согласие и симметрию (благодаря любви), которая, я полагаю, присутствует во всем и над всем. Подобно тому как никакая вещь не существует без причастности бытия, и бытие невозможно без сущности, как ни один предмет не может быть прекрасен без присутствия в нем красоты, так и ни одна вещь не может быть обособлена от божественного присутствия. Таким образом я считаю, что различия в божестве возникают вследствие разума, а не вследствие субстанциальной истины. Далее, что касается принадлежащего вере, рассуждая не философски, чтобы прийти к отдельным лицам божества, то этой мудрости, этого сына ума, философами именуемого интеллектом, а богословами — словом, о котором надлежит веровать, что оно воплотилось в человеке, я, оставаясь в границах философии, не понимал и сомневался или же придерживался с неустойчивой верой. Однако я не припоминаю, чтобы я хоть как-то выразил это в своих сочинениях или разговорах. Разве только если кто-либо, как и в других вопросах, сможет прийти к такому выводу, основываясь на духе и убеждении, относящемся к тому, что можно доказать путем разума и заключить на основании естественного света. Что же касается духа божия как третьего лица, то я не мог его понять в согласии с тем, как надлежит веровать, но понимал согласно пифагорейскому взгляду, соответствующему тому, как понимал его Соломон, а именно, как душу вселенной или присутствующую во вселенной, как сказано в Премудрости Соломона: «Дух господень наполнил круг земной и то, что объемлет все»[265]. Это, как кажется, вполне согласуется с пифагорейским учением, изложенным Вергилием в шестой песни «Энеиды»: «Твердь изначала и землю, и вод текучих просторы...» и т.д.[266]. Далее, от этого духа, называемого жизнью вселенной, происходит, согласно моей философии, жизнь и душа, и всякая вещь, имеющая душу; и жизнь, и т.д.

29. Спрошенный относительно троицы отвечал: Говоря по-христиански и в соответствии с богословием и тем, во что должен веровать каждый истинный христианин и католик, я действительно сомневался относительно лица сына божия и святого духа, не понимая, как эти два лица могут быть отличным от отца, если не таким образом, о котором я говорил выше, рассуждая философски и называя интеллект отца сыном, а любовь святым духом, не признавая этого слова «лицо», о котором святой Августин говорил, что оно не древнее, а новое, возникшее в его время[267]. Такого взгляда я придерживался с восемнадцатилетнего возраста до сих пор. Но я действительно никогда это свое отрицание не высказывал и не писал о нем, а только сомневался наедине с собой, как говорил[268].

31. Спрошенный, отвечал: Что касается первого лица, то я говорил, что считал его по своей сущности одним и тем же с первым и третьим. Будучи неразделимы по своей сущности, они не могут терпеть неравенства, ибо все атрибуты, подобающие отцу, подобают также сыну и святому духу. Я только сомневался, каким образом это второе лицо могло воплотиться и пострадать, как я говорил об этом выше. Однако я никогда этого не отрицал и не учил противному. Если же я говорил что-либо о втором лице, то лишь излагая чужие взгляды, например, Ария, Савеллия и их последователей[269]. Я скажу то, что, должно быть, говорил, и что могло послужить соблазном и что было, как я подозреваю, отмечено на первом процессе, происходившем в Неаполе, о чем я уже говорил на первом допросе. Я утверждал, что взгляды Ария менее опасны, чем их понимали и оценивали обычно. Обычно полагают, что Арий считал слово первым творением отца. Я же заявлял, что Арий считал слово не творцом и не творением, а посредником между творцом и творением, подобно тому, как слово является посредником между говорящим и сказанным. Поэтому оно было названо первородным, существующим раньше всех творений. Не им, а посредством его были сотворены все вещи. Не к нему, а посредством его все вещи относятся и возвращаются к своему последнему пределу, то есть к отцу. Горячо настаивая на этом, я был взят под подозрение и предан суду, помимо всех прочих вещей, вероятно, и за это. Мой же взгляд таков, как я его изложил. Я припоминаю, что и здесь, в Венеции, я тоже говорил, что Арий не имел намерения сказать, что Христос, то есть слово, был сотворен, а считал его посредником в том смысле, как я сказал. Но я не помню, в каком точно месте я это говорил — то ли в аптеке, то ли в книжной лавке, знаю только, что говорил в одной из этих лавок, беседуя с некими священниками-богословами, которых я не знаю. Однако я лишь просто пересказывал то, что считал мнением Ария.

33. Спрошенный, отвечал: Для полного разъяснения я заявляю: я считал и веровал, что существует один бог, различный в отце, слове и любви, то есть святом духе. Все три являются, в сущности, одним богом, но я не мог понять и сомневался, можно ли к этим трем приложить название лица, ибо мне кажется, термин «лицо» не может быть прилагаем к божеству. В этом мнении меня укрепляли слова св. Августина: «С ужасом произносим это имя «лицо», когда говорим о божественном, и пользуемся им лишь вынуждаемые необходимостью»[270]. Кроме того, ни в Ветхом, ни в Новом завете я не нашел и не читал этого слова и выражения.

34. Спрошенный, отвечал: Я полагал, что божественная сущность слова присутствовала в человеческой сущности Христа личным образом, но не мог представить себе, что здесь имело место соединение, подобное соединению души и тела. Я полагал, что здесь было такое присутствие, благодаря которому воистину можно было бы сказать об этом человеке, что он — бог, и об этом божестве, что оно — человек. Причина этого заключается в том, что между бесконечной и божественной сущностью и конечной человеческой нет такого соотношения, как между душой и телом или какими бы то ни было двумя предметами, которые могут образовать единую сущность. Я полагаю, что именно по этой причине св. Августин боялся в данном случае произнести это слово «лицо». Не помню сейчас, в каком месте св. Августин говорит об этом. Таким образом — в заключение — что касается сомнения в воплощении, я считаю, что я колебался относительно его непостижимого характера, но не выступал против авторитета священного писания, которое говорит: «И слово стало плотью», и против символа веры: «И воплотился».

35. Спрошенный, отвечал: Сомнение, которое у меня было относительно воплощения, заключалось в том, что мне казалось теологически неверным утверждать, будто божество могло соединиться с человеческой природой в иной форме, чем в форме соприсутствия, как я уже говорил. Из этого я не делал выводов против божественной ипостаси, называющейся Христом.

37. Он же на пятом допросе от себя сказал: Чтобы облегчить свою совесть, я рассказал о своих сомнениях относительно воплощения. Так как в этом вопросе меня плохо поняли, или я не сумел хорошо объяснить, вернусь к нему снова. А именно: поскольку божественная природа бесконечна, а человеческая природа конечна, первая вечна, а вторая смертна, мне казалось, что между ними нет такого соотношения, которое образовывало бы единую ипостась, чтобы человеческая природа так соединялась с божественной для образования одного существа, как человеческая душа с телом. И вообще говоря о вечной троице, выражаясь проще и понятней, эту человеческую сущность я понимал как нечто дополнительное, как бы четвертую составную часть, как это понимал, мне кажется, аббат Иоахим[271]. Затем я полагаюсь на то, во что верует святая матерь церковь, и таким образом считаю, что божественная сущность соприсутствовала в человеческой сущности Христа, и не вывожу вслед за аббатом Иоахимом четверицу, ибо мне кажется недостойным счислять конечное с бесконечным.

30. Он же на восьмом допросе показал: Что касается способа соединения божественной природы с человеческой, то я не мог его понять и сомневался. Не то чтобы я сомневался в этом вопросе явно или скрытно, обладает ли лицо постоянной божественной и человеческой природой в силу своей сущности или акцидентально. Это сомнение происходило от того, что три лица святей шей троицы вечны, а человеческая природа смертна и является творением и постольку не может быть сопричислена к ним, по сущности, как вещь субстанциальная. Поэтому я не приходил вместе с аббатом Иоахимом к утверждению четверицы, ибо нет ни соответствия, ни ряда между творением и несотворимым. Так что акцидентально я считал человеческую природу соединенной с божественной, хотя это единение в величайшей степени необъяснимо.

Дата добавления: 2015-06-26