Новые пути в психоанализе 12 страница

Наиболее известным определением различия между формальным и чистосердечным исполнением закона является Первое послание Павла к Коринфянам:

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор, 13:1-3).

В процессе анализа пациент начинает, хотя и неохотно, осознавать тщетность своих усилий. Он может вежливо и с пониманием следить за предположениями аналитика о том, что приступы раздражения являются лишь пузырями, выходящими на поверхность. Но как только аналитик затронет какую-нибудь из его более глубоких проблем, пациент отреагирует на это смесью скрытого раздражения и смутной тревоги и вскоре будет уже готов весьма умело доказывать, что аналитик вовсе не прав или, по крайней мере, сильно преувеличивает; и все это может вновь завершиться жалобами на неспособность контролировать возникающую раздражительность. Эта реакция может повторяться каждый раз, когда затрагивается более глубокая проблема, как бы осмотрительно ни вел себя аналитик.

Таким образом, у подобных личностей не только отсутствует намерение исследовать, докапываться до корней своей проблемы, реально меняться, но они даже явно этому противятся. Они не только не хотят подвергаться анализу, но и испытывают отвращение к нему. Если бы не определенные и явные симптомы, такие, как фобии, ипохондрические страхи и т. п., они никогда бы не обратились к врачу, как бы ни были велики в действительности проблемы их характера. Когда они все же обращаются за помощью, то хотят, чтобы их симптомы были устранены, не затрагивая их личности.

Заключение, которое я вывожу из этих наблюдении, состоит в том, что движущей силой рассматриваемого типа является не потребность во «всевозрастающем совершенстве», как полагает Фрейд, а потребность в сохранении видимости совершенства. Видимости в чьих глазах? Первое впечатление сводится к тому, что подобный индивид прежде всего должен казаться правым себе самому. Он действительно может бичевать себя за недостатки, независимо от того, замечают их другие или нет. Очевидно, он сравнительно независим от людей. Именно такое впечатление подтолкнуло Фрейда к убеждению, что Сверх-Я, хотя первоначально и возникает из инфантильной любви, ненависти и страха, в конечном счете становится автономным интрапсихическим репрезентантом моральных запретов.

Действительно, люди этого типа проявляют выраженную склонность к независимости, что ясно видно, если сравнить их с теми, у кого преобладают мазохистские наклонности. Но независимость проистекает скорее из духа неповиновения, нежели из внутренней уверенности, и по этой самой причине она во многом поддельна. На самом деле эти люди крайне зависимы от других, но специфическим для них образом. Их чувства, мысли и действия определяются тем, что, по их мнению, от них ожидают; на эти предполагаемые ожидания они и реагируют уступчивостью пли пренебрежением. Они также зависимы и от мнения других людей па их счет. Здесь опять же зависимость специфична: для них важно, чтобы признавали их непогрешимость. Несогласие вызывает у них беспокойство, потому что их правота подвергается сомнению. Видимость правоты, которую они с тревогой стремятся предъявить миру, рассчитана, таким образом, на то, чтобы выгодно выглядеть как в собственных глазах, так и в главах других. Когда в дальнейшем я буду говорить о потребности индивида казаться совершенным, я подразумеваю потребность казаться совершенным и себе, и другим.

Это характерное стремление к внешнему впечатлению обнаруживается также, зачастую еще более явно, в той навязчивой потребности в совершенстве, которая относится не к вопросам морали, а исключительно к эгоцентрическим целям, таким, как обладание всеобъемлющим знанием, - феномен, который часто можно наблюдать ременных интеллектуалов. Когда такой человек сталкивается с вопросом, на который не в состоянии ответить, он будет любой ценой притворяться, что знает ответ, даже если признание в неведении никак не отразится на его интеллектуальном престиже. Или же он примется просто-напросто жонглировать научными терминами, методами и теориями.

Вся концепция Сверх-Я претерпит фундаментальное изменение, если мы признаем, что усилия индивида направлены лишь на «претензию» на совершенство и непогрешимость, которую ему необходимо поддерживать в силу определенных причин. В таком случае Сверх-Я окажется не особой инстанцией в Я, но особой потребностью индивида, не защитником морального совершенства, а выражением потребности невротика держаться за видимость совершенства.

До некоторой степени всякий человек, живущий в организованном обществе, должен соблюдать приличия. До некоторой степени у каждого из нас имеются усвоенные стандарты нашего окружения. До некоторой степени все мы зависим от мнения других людей. Однако то, что происходит с человеком рассматриваемого типа, можно назвать - с небольшим преувеличением - превращением человеческого существа в одну лишь видимость. Уже не важно, чего хочет сам индивид, что он любит, не любит, ценит. Единственное, что имеет значение, - соответствовать ожиданиям и стандартам, исполнять свой долг.

Навязчивая потребность казаться совершенным может распространяться на все, что ценится в данной культуре - будь то аккуратность, чистота, пунктуальность, добросовестность, продуктивность, интеллектуальные или творческие достижения, благоразумие, щедрость, терпимость, альтруизм. Какого рода совершенство выделит для себя конкретный индивид, зависит от различных факторов, таких, как присущие ему способности, люди и их человеческие качества, которые произвели на него в детстве благоприятное впечатление, несправедливость окружающих, от которой он страдал ребенком и которая породила в нем решимость быть лучше, реальная возможность отличиться и наконец тревога, от которой ему приходится защищаться доказательствами собственного совершенства.

Как же нам понять столь острую потребность казаться совершенным?

Что касается ее генеза, Фрейд дал нам общий ключ к решению, указав на то, что эта тенденция берет начало в детстве и что она неким образом связана с запретами родителей и с подавленным негодованием против них. Однако представляется упрощением рассматривать запреты Сверх-Я чуть ли не как непосредственные остатки табу, налагаемых родителями. Как и в любой другой невротической наклонности, значение для ее развития имеет не та или иная особенность детства, а суммарное влияние всей ситуации. Позиция перфекционизма имеет, по сути, те же корни, что и нарциссические наклонности. Так как это уже обсуждалось в связи с нарциссизмом, здесь будет достаточно просто краткого повторения. В результате многих неблагоприятных воздействии ребенок оказывается в бедственном положении. Вынужденный приспосабливаться к ожиданиям своих родителей, он останавливается в развитии своей индивидуальности - из-за этого он теряет способность к личной инициативе, утрачивает свои желания, цели и взгляды. С другой стороны, он отчуждается от людей и боится их. Как отмечалось ранее, существуют различные выходы из этой фундаментальной бедственной ситуации, а именно: развитие нарциссических, мазохистских или перфекционистских наклонностей.

История детства пациента с явно выраженным перфекционистскими наклонностями часто показывает, что у него были уверенные в своей правоте родители, которые имели над своими детьми неоспоримую авторитарную власть, особенно в установлении стандартов или личного автократического режима. Зачастую ребенок также страдает от несправедливого обращения, например, от предпочтения, которое родители оказывают другим детям, или от упреков за поступки, в которых на самом деле следует винить не его, а самих родителей или кого-то из сестер или братьев. Хотя подобное несправедливое обращение может не выходить за определенные рамки, оно порождает обиду и возмущение из-за несоответствия между реальным обращением и претензиями родителей на непогрешимость. Обвинения, возникающие по этим причинам, не могут быть выражены, потому что ребенок слишком неуверен в собственной пригодности.

В результате ребенок лишается центра тяжести в себе и смещает его целиком на авторитеты. Этот процесс идет постепенно и бессознательно, проявляясь внешне так, словно ребенок решил, что отец или мать всегда правы. Мера хорошего и плохого, желательного и нежелательного, приятного и неприятного устанавливается вне самого индивида и остается для него чисто внешней. У него более нет собственного мнения.

Принимая этот курс, индивид спасает себя от осознания того, что он раболепствует, и усваивает навязанные ему стандарты, сохраняя таким образом видимость независимости. Смысл этого курса может быть сформулирован следующим образом: я делаю все, что от меня требуется, поэтому я свободен от любых обязательств и заслужил право, чтобы меня оставили в покое. Придерживаясь внешних стандартов, индивид также приобретает определенную устойчивость, скрывающую его слабость, устойчивость, аналогичную той, которую корсет придает человеку с травмированным позвоночником. Его стандарты говорят ему, чего он должен желать, что правильно или неправильно, и поэтому складывается ложное впечатление, будто он обладает сильным характером. Оба эти приобретения отличают его от личности мазохистского типа, которая явно зависит от других людей и чрезмерная мягкость которой не скрыта жесткой броней правил.

Кроме того, вследствие своего чрезмерного конформизма по отношению к стандартам или ожиданиям индивид оказывается недоступен для упреков и нападок и таким образом устраняет конфликты с окружением; его отношения с людьми регулируются навязчивыми внутренними стандартами.

Наконец благодаря приверженности стандартам он обретает чувство превосходства. Это удовлетворение похоже на удовлетворение от самовозвеличения, но имеет следующее отличие: если человек нарциссического типа может наслаждаться тем, какой он чудесный, и радоваться восхищению, которого ему удалось добиться, то у праведника преобладает мстительность по отношению к другим людям. Даже чувство вины, которое столь легко возникает, воспринимается им как добродетель, потому что оно подтверждает его высокую восприимчивость к требованиям морали. Так, если аналитик указывает пациенту, сколь преувеличенными являются его самообвинения, пациент - сознательно или бессознательно - приходит к выводу, что он настолько утонченнее аналитика, что последний с его «заниженной» системой оценок, пожалуй, вообще не способен его понять. Такая позиция влечет за собой чаще всего бессознательное садистское удовлетворение: терзать и сокрушать других своим абсолютным превосходством. Садистские импульсы могут выражаться просто в презрении к ошибкам и недостаткам других людей. Но подобные люди испытывают и потребность дать понять другим, сколь глупыми, никчемными и жалкими они выглядят, заставить их ощутить свое ничтожество, сразить праведным негодованием, обрушив его с высот собственной непогрешимости. В качестве завзятого «святоши» индивид приобретает право смотреть на других сверху вниз и тем самым причинять другим такую же боль, какую ему причиняли родители. Ницше в «Утренней заре» описал эту разновидность морального превосходства под заголовком «Утонченная жестокость в роли добродетели»:

«Вот нравственность, которая всецело покоится на желании отличиться, и потому не следует питать особых иллюзий на ее счет. Мы вполне вправе спросить, что, собственно, это за желание и каков его основной смысл? Хочется нам сделать так, чтобы вид наш доставлял другому страдание и возбуждал в нем зависть, заставляя его чувствовать свое бессилие и принижение; нам хочется заставить его почувствовать горечь его судьбы, капнув ему на язык каплю нашего меда; прямо и злорадно смотреть ему в глаза, совершая это мнимое благодеяние.

Вот этот человек делается скромным и совершенным в смирении своем и ищет тех, кому он уже издавна готовил пытку в самом своем смирении. Другой выказывает сострадание к животным и служит предметом восхищения, но есть люди, которым он старается причинить страдание именно этим своим свойством. Вот стоит великий художник: наслаждение, которое испытывает он, зная зависть побежденных соперников, дает энергию его силам и помогает ему сделаться великим - скольких горьких минут стоило другим его величие! Непорочность монахини: какими грозными глазами смотрит она в лицо другим женщинам, чья жизнь отличается от ее жизни! Какая мстительная радость сверкает в ее глазах! Рассказ короток, и его варианты, хоть и бесчисленны, никогда не приедаются - так парадоксальна, нова и страшна мысль, что моральное превосходство, в конечном счете, представляет собой лишь наслаждение от утонченной жестокости».

Такого рода импульс к мстительному торжеству над другими проистекает из многих источников. У подобного человека имеются лишь скудные возможности получить удовлетворение от человеческих взаимоотношений либо от работы. Как любовь, так и работа превращаются в налагаемые на него обязательства, против которых он внутренне восстает. Спонтанные позитивные чувства к другим людям удушены, причин для негодования с избытком. Но специфическим источником, из которого постоянно возникают садистские импульсы, является присущее человеку чувство, что его жизнь ему не принадлежит, что он всегда должен жить согласно ожиданиям окружающих. Не ведая того, что он сам препоручил свою волю и свои стандарты другим людям, индивид задыхается под гнетом обязательств. Отсюда его желание достичь триумфа над другими людьми тем единственным способом, которым он может это сделать и который заключается в демонстрации своей правоты и добродетели.

Таким образом, оборотной стороной столь красивого фасада является возмущение индивида против всего, чего от него ожидают. Достаточно того, что какой-то поступок или чувство относится к категории ожидаемого или требуемого, чтобы человек был готов к открытому неповиновению. В особо сложных случаях лишь немногие виды деятельности, такие, как чтение детективных романов или поедание сладостей, не попадают в эту категорию; тогда они остаются единственным делом, осуществляемым без внутреннего сопротивления. Во всем остальном такой человек может невольно противодействовать тому, что - реально или по его ощущениям - от него ожидают. Результатом зачастую являются инертность и апатия. Все, что бы ни делал индивид, равно как и его жизнь в целом, становится скучным и непривлекательным, поскольку он, хотя этого и не осознает, лишен свободы действий и руководствуется не собственными мотивами, а предписанными ему действиями и чувствами.

В силу его практического значения необходимо отдельно отметить особое последствие этого невольного противодействия: внутреннее сопротивление работе. Даже если какая-то работа совершается по личной инициативе человека, она вскоре попадает в разряд обязанностей, которые должны быть выполнены, и тем самым вызывает пассивное сопротивление ее осуществлению. Таким образом, индивид зачастую находится в конфликте между беспокойным стремлением к созданию чего-либо совершенного и нежеланием работать вообще. Последствия такого конфликта зависят от силы задействованных с обеих сторон факторов. Он может привести к полной или менее выраженной инертности. У одного и того же человека могут чередоваться периоды лихорадочной работы и пассивности. Подобный конфликт может потребовать огромных усилий для выполнения работы. Напряжение возрастает тем в большей степени, чем более работа выходит за рамки обычных рутинных задач, потому что каждый шаг в ней должен быть неопровержимо правильным, а возможность совершения ошибки вызывает тревогу. Поэтому подыскиваются оправдания, чтобы полностью отказаться от работы или переложить ответственность за нее на других людей.

Такая двойственная тенденция уступчивости и неповиновения объясняет также одну из проблем в терапии. То, что аналитик ожидает от индивида выражения чувств и мыслей, прозрения и в конечном счете внутреннего изменения, вызывает у пациента резкий протест против этой процедуры. В результате пациенты такого типа внешне соблюдают покорность, по внутренне сопротивляются каждому усилию аналитика.

Эта базальная структура может дать начало двум разным видам тревоги. Один из них был описан Фрейдом. Это тревога, которую он обозначает как страх перед карающей силой Сверх-Я. Проще говоря, это тревога, которая может возникать из-за совершения какой-либо ошибки, осознания какого-либо недостатка или предчувствия какой-либо неудачи.

В свете моей интерпретации подобная тревога возникает из-за существующего несоответствия между фасадом и задним планом. Она представляет собой прежде всего страх разоблачения. Этот страх, хотя и может быть привязан к чему-то конкретному, например, к мастурбации, становится всепроникающим, смутным страхом невротика, что однажды его разоблачат как мошенника, что однажды окружающие обнаружат, что на самом деле он вовсе не щедр и бескорыстен, что он - эгоцентричный человек, или что на самом деле его интересует не работа, а исключительно собственная слава. У интеллигентного человека такой страх может спровоцировать ожидание любой дискуссии, поскольку там могут высказать какое-то положение, которое он не в состоянии будет опровергнуть, или поднять вопрос, на который он не сможет тотчас ответить, и таким образом будет раскрыто его мнимое «всезнайство». У такого человека есть друзья, которые хорошо к нему относятся, но лучше с ними слишком не сближаться, потому что они могут в нем разочароваться. Работодатель доволен его работой и предлагает более ответственную должность, но лучше от нее отказаться, потому что, в конечном счете, может обнаружиться, что он вовсе не столь компетентен.

Страх разоблачения притворства, в которое, однако, сам он продолжает верить, делает человека такого типа недоверчивым и подозрительным по отношению к анализу, явно нацеленному на «разоблачение». Этот страх может перейти в острую тревогу, он может осознаваться, проявляться в общей застенчивости, соседствовать с внешней откровенностью. Страх разоблачения является источником едва ли постижимых страданий. Он содействует, например, болезненному чувству собственной ненужности, которое в данном контексте ощущается как «никто не станет любить меня таким, каков я на самом деле». Это один из основных источников отчужденности и одиночества.

Страх разоблачения усиливается еще больше из-за того, что к потребности казаться совершенным примешиваются садистские импульсы. Если человек вознес себя на высокий пьедестал, с которого может насмехаться над недостатками других, то, совершив ошибку, он сам подвергается опасности быть осмеянным, презираемым и униженным.

Другая разновидность тревоги, присущей этой структуре, возникает, когда человек начинает осознавать, что не может оправдать свои желания или поступки необходимостью для здоровья, образования, альтруизмом и т. п. Например, женщина, которая неизменно была крайне скромной в своих требованиях, испытала приступ тревоги, поселившись в первоклассном отеле, хотя связанные с этим расходы никоим образом не превышали ее средств, а друзья и родственники посчитали бы глупостью, если бы она от этого отказалась. Эта же пациентка ощущала явную тревогу, когда в анализе затрагивался вопрос о ее собственных жизненных притязаниях.

Существуют различные подходы к пониманию такого рода тревоги. Можно рассматривать скромность как реактивное образование против жадности, а тревогу, возникающую при появлении какого-либо законного желания, как страх утратить контроль над жадностью. Однако подобные толкования оказались неудовлетворительными. Несомненно, у таких пациентов действительно бывают приступы жадности, но, по моему мнению, они являются вторичными реакциями на общее подавление всех личных желаний, или можно полагать, что проявление «альтруизма» столь же императивно для пациентки, как и проявления терпимости, разумности и т. п. В таком случае тревогу, возникающая при обнаружении «эгоистических» желаний, можно было бы объяснить страхом разоблачения притворства. Это объяснение, хотя и является верным, все же, по моему опыту, недостаточно, то есть оно не позволяет пациенту почувствовать себя свободным в своих желаниях.

Лишь рассмотрев структуру человека этого типа изложенным выше образом, я получила возможность более глубокого понимания подобного рода тревоги. В процесс с анализа такой человек зачастую полагает, что аналитик ожидает от него определенного поведения и будет его осуждать, если он не поступит должным образом. Эта тенденция обычно описывалась как проекция Сверх-Я на аналитика. Поэтому пациенту говорят, что он проецирует на аналитика собственные требования к себе. Согласно моему опыту, такое толкование неполно. Пациент не только проецирует собственные требования; у него имеется также определенная заинтересованность считать аналитика капитаном, управляющим его кораблем. При отсутствии правил он чувствовал бы себя потерянным, словно корабль, дрейфующий без всякого направления. Таким образом, он боится не только разоблачения - его безопасность настолько укорена в приверженности правилам и тому, что от него ожидают, что он просто не способен без них обходиться.

Однажды, когда я убеждала пациентку в том, что не требую от нее жертвовать всем ради анализа, но что по некоторой причине она сама выстроила подобное предположение, она рассердилась на меня и сказала, что лучше бы я распространяла среди пациентов брошюры, объясняющие им, как вести себя во время сеанса. Мы обсуждали проблему утраты ею инициативы (на что указывало ее сновидение) и собственных желаний, из-за чего она не могла быть самой собой. Хотя быть самой собой казалось ей важнее всего на свете, на следующую ночь пациентке приснился тревожный сон, будто началось наводнение, которое угрожает уничтожить ее записи. Она испытывала страх не за себя, а лишь за свои записи, символизировавшие для нее совершенство. Держать их в безупречном порядке, постоянно пополняя, стало для пациентки вопросом жизни и смерти. Смысл сновидения был следующим: если я буду сама собой, если я дам волю своим чувствам (наводнение), тогда моя видимость совершенства подвергнется угрозе.

Мы склонны наивно полагать (как это делала пациентка), что хотим во что бы то ни стало быть самими собой. Конечно, это крайне ценно. Но если безопасность всей жизни человека была построена на том, чтобы не становиться самим собой, тогда обнаружение того, что за этим фасадом скрывается человеческое существо, будет приводить в ужас. Никто не может одновременно быть марионеткой и спонтанным человеческим существом. Лишь преодолев тревогу, проистекающую из этого несоответствия, человек может обрести безопасность, которая заключается в восстановлении центра тяжести в самом себе.

Представленные здесь точки зрения по-разному отражают движущие силы вытеснения; как силу, которая вытесняет, так и факторы, которые вытесняются. Фрейд полагает, что, помимо непосредственного страха перед людьми, вытеснение вызывается и страхом перед Сверх-Я. На мой взгляд, подобный перечень вытесняющих факторов слишком мал. Любые влечения, потребности, чувства могут быть вытеснены, если они несут угрозу другим влечениям, потребностям, чувствам, имеющим для индивида жизненно важное значение. Деструктивное честолюбие может быть вытеснено из-за необходимости поддерживать видимость альтруизма. Однако деструктивное честолюбие может быть также вытеснено потому, что ради безопасности индивид должен мазохистским образом цепляться за других людей. Сверх-Я, как бы оно ни понималось, является, таким образом, вызывающим вытеснение фактором, но, согласно моим взглядам, это лишь один из множества важных факторов.

Что касается силы Сверх-Я, позволяющей ему осуществлять вытеснение, Фрейд приписывает ее главным образом влечению к саморазрушению. По моему мнению, данный феномен обладает столь большой силой прежде всего потому, что он образует мощную защиту против скрытой тревоги. Поэтому, подобно другим невротическим наклонностям, он должен быть сохранен любой ценой.

Фрейд полагает, что вытеснению со стороны Сверх-Я подвергаются именно инстинктивные влечения вследствие их антисоциального характера. Если ради ясности позволительно будет прибегнуть к наивной моралистической терминологии, то, по мнению Фрейда, вытесняется плохое, злое в человеке. Эта доктрина, несомненно, содержит в себе одно из поразительных открытий Фрейда. Но мне хотелось бы предложить более гибкую формулировку: что именно вытесняется, зависит от того, каким индивид стремится выглядеть; все, что не соответствует этой видимости, вытесняется. Например, человек может свободно предаваться грязным мыслям и действиям или втайне желать смерти многим людям, но при этом вытеснять любое желание личной выгоды. Однако предлагаемое мною отличие в формулировке не имеет большого практического значения. Внешняя видимость будет приблизительно совпадать с тем, что считается «благом», а все, что ради этого вытесняется, будет по большей части совпадать с тем, что считается «плохим» или «низким».

Имеется, однако, другое, более важное отличие в вытесняемых факторах. Говоря кратко, необходимость сохранять определенную внешнюю видимость ведет к вытеснению не только «плохих», антисоциальных, эгоцентрических, «инстинктивных» влечений, но и наиболее ценных, наиболее наполненных жизнью факторов в человеческом бытии, таких, как спонтанные желания, индивидуальное суждение и т. п. Фрейду был известен этот факт, но не его значение. Он видел, например, что люди могут вытеснять не только жадность, но и свои законные желания. Но он объяснял это тем, что не в нашей власти устанавливать степень вытеснения: хотя в намерение входило вытеснение одной лишь жадности, вместе с ней оказались унесены и законные желания. Разумеется, такое случается; но существует также вытеснение ценных качеств как таковых. Они должны быть вытеснены, потому что подвергают угрозе внешнюю видимость.

Таким образом, потребность невротика казаться совершенным ведет к вытеснению, во-первых, всего, что не соответствует внешней видимости, а во-вторых, всего, что сделало бы для него невозможным ее сохранение.

В виду болезненных последствий, порождаемых потребностью казаться совершенным, становится понятным, почему Фрейд полагал, что Сверх-Я является, по сути, органом, направленным против Я. Однако согласно моей точке зрения, то, что представляется агрессией против Я, является неизбежным следствием, покуда индивид испытывает императивное желание быть непогрешимым.

Фрейд рассматривает Сверх-Я как внутреннего представителя моральных требований и моральных запретов. Поэтому он чувствует себя вправе делать обобщения о том, что Сверх-Я идентично по сути с обычным феноменом совести и идеалов, являясь лишь более требовательным, чем они. Согласно Фрейду, и то, и другое является в сущности отводом жестокости, направленной против себя/.

При всех отличиях разработанной мною интерпретации, все еще остается некоторое сходство между обычной моралью и невротической потребностью казаться совершенным. Действительно, моральные стандарты многих людей означают не что иное, как поддержание видимости морали. Но было бы догматическим утверждением, противоречащим фактам, считать, что моральные нормы в целом представляют собой лишь эту видимость и ничего более. Оставляя в стороне философские тонкости дефиниции идеалов, можно сказать, что мораль является той нормой чувств или поведения, которую сам индивид признает для себя в качестве ценной и обязательной. Идеалы не являются чуждыми Я, а составляют неотъемлемую часть личности, Сверх-Я имеет лишь поверхностное сходство с идеалами. Было бы не совсем справедливо утверждать, что содержание потребности казаться совершенным лишь случайно совпадает с культурно одобряемыми моральными ценностями: перфекционистские цели не осуществили бы своих разнообразных функций, если бы не совпадали с одобряемыми стандартами. Но они лишь подражают моральным нормам. Они являются, так сказать, подделкой под моральные ценности.

Псевдоморальные цели, далеко не совпадающие с моральными нормами и идеалами, препятствуют развитию последних. Человек рассматриваемого типа принял свои стандарты под давлением страха и спокойствия ради. Он подчиняется им формально, но с внутренним сопротивлением. Например, внешне он дружелюбен с людьми, но бессознательно воспринимает такую установку как тяжелую ношу. Лишь после того как его дружелюбие лишится своего навязчивого характера, он начнет обдумывать, нравится ли ему самому быть дружелюбным.

Действительно, имеются моральные проблемы, связанные с невротической потребностью совершенства, но это не те проблемы, с которыми пациент вроде бы борется, и не те, которые и он якобы имеет. Реальные моральные проблемы заключаются в неискренности, высокомерии и утонченной жестокости, которые неотъемлемы от описанной нами структуры. Пациент не несет ответственности за эти черты; он не мог воспрепятствовать их развитию. В процессе анализа ему приходится с ними столкнуться, но не потому, что в задачу аналитика входит исправление его морального облика, а потому, что именно от них он страдает: они мешают установлению нормальных взаимоотношений с другими людьми и с самим собой и препятствуют его развитию. Хотя эта часть анализа является особо болезненной и неприятной для пациента, она также может принести ему огромное облегчение. Уильям Джемс утверждал, что отказ от притязаний является столь же благословенным облегчением, как и их удовлетворение; как показывает анализ, облегчение, достигаемое благодаря отказу от притязаний, является даже большим, чем получаемое от них удовлетворение.

Глава 14. Невротические чувства вины

Первоначально чувствам вины в неврозах не приписывалось какой-либо особенной роли. В той мере, в которой они принимались во внимание, они связывались с либидинозными импульсами или фантазиями догенитального или инцестуозного характера. Но изредка выдвигалось предположение, например, Марциновски, что все неврозы являются неврозами вины. После того как была сформулирована концепция Сверх-Я, внимание было сосредоточенно на чувствах вины, и, в конечном счете, их стали рассматривать как решающий элемент в динамике неврозов. По сути дела, акцентирование внимания на чувствах вины, особенно в теории бессознательных чувств вины и концепции мазохизма, представляет собой лишь один из аспектов концепции Сверх-Я. Я рассматриваю их только потому, что иначе определенные проблемы, которым я придаю большое значение, не получили бы должного рассмотрения.

Дата добавления: 2015-06-04