Новые пути в психоанализе 16 страница

Аналитик должен оказывать более обдуманное влияние, не только направляя ассоциации пациента, но также используя те психические силы, которые в конечном счете помогут ему преодолеть его невроз. Пациенту приходится выполнять крайне трудную и болезненную работу. Она предполагает, по меньшей мере, отказ или значительное изменение всех тех стремлений к безопасности и удовлетворению, которые до сих пор у него преобладали. Она предполагает отказ от иллюзий в отношении себя делавших его в собственных глазах важной фигурой. Она предполагает перестройку всех его отношений к другим людям и к себе на новых основаниях. Что подвигает пациента на выполнение этой трудной задачи? Люди обращаются за помощью к аналитику по разным мотивам и с разными ожиданиями. Чаще всего они хотят избавиться от явных невротических расстройств. Иногда они хотят научиться лучше справляться с определенными ситуациями. Порой они ощущают застой в своем развитии и желают преодолеть мертвую точку. Бывает и так, что они приходят, открыто выражая надежду стать счастливее. Сила и конструктивная ценность этих мотивов у пациентов различаются, но все они могут активно использоваться в терапевтических целях.

Однако надо осознавать, что эти движущие силы не являются целиком тем, чем кажутся. Пациент хочет добиться своего на собственных условиях. Он хочет освободиться от страданий, но так, чтобы личность не была затронута. Стремление к большей продуктивности или развитию своих талантов почти всегда во многом определяется ожиданием, что анализ поможет увидеть себя еще более непогрешимым и величественным. Даже стремление к счастью, которое само по себе является наиболее действенным из всех мотивов, нельзя принимать за чистую монету, потому что счастье, которое имеет в виду пациент, втайне предполагает исполнение всех его противоречивых невротических желаний. В процессе же анализа все эти мотивы подкрепляются. При успешном анализе такое происходит даже в том случае, если аналитик особого внимания этому не уделяет. Но поскольку их подкрепление или, так сказать, мобилизация имеет первостепенную важность для терапии, аналитику желательно знать, какие факторы способствуют этому, и проводить анализ таким образом, чтобы привести эти факторы в действие.

В процессе анализа желание освободиться от невроза усиливается, потому что, даже если болезненные проявления у пациента идут на спад, он постепенно осознает, сколь много скрытого страдания и повседневных трудностей влечет за собой невроз. Тщательная проработка всех последствий невротических наклонностей помогает пациенту распознать их и прийти к конструктивному недовольству собой.

Стремление к совершенствованию своей личности также получает более прочную основу, как только устраняются привычные притязания. Перфекционистские стремления, например, заменяются подлинным желанием развивать потенциальные возможности, будь то особые дарования или общечеловеческие качества, такие, как способность к дружбе и любви, способность хорошо трудиться и получать от этого удовольствие.

Важнее всего то, что стремление к счастью становится сильнее. Большинство пациентов ранее знало лишь частичное удовлетворение, достижимое внутри границ, установленных их тревогами; они никогда не испытывали подлинного счастья и не осмеливались стремиться к нему. Одна из причин этого заключается в том, что невротик был целиком поглощен поиском безопасности и был доволен, если просто освобождался от постоянных тревог, депрессий, мигреней и т. п. Во многих случаях он ощущал себя также обязанным поддерживать в собственных глазах и в глазах других людей видимость непонятого «альтруиста»; поэтому, несмотря на присущий ему эгоцентризм, он не осмеливался открыто выражать свои желания. Или может быть так, что он ожидал, что счастье засияет над ним подобно солнцу на ясном небе без каких-либо его активных усилий. Более глубокой, чем все остальные, причиной было то, что индивид являл собой дутую величину, марионетку, ловца удачи, безбилетника, но никогда не был самим собой. Представляется, что непременное условие счастья состоит в том, чтобы центр тяжести находился в самом человеке.

Существует несколько способов, которыми анализ усиливает стремление к счастью. Устраняя тревожность пациента, анализ освобождает энергию и стремление к чему-то более позитивному, чем просто безопасность, связанная с отсутствием риска. Анализ также разоблачает «альтруизм» как притворство, поддерживаемое страхами и жаждой выделиться. Анализ этой внешней стороны пациента заслуживает особого внимания, потому что именно здесь может быть высвобождено желание счастья. Кроме того, анализ помогает пациенту постепенно осознать, что он идет неправильным путем, ожидая, когда счастье явится к нему извне, что способность наслаждаться счастьем надо обрести в самом себе. Простые уговоры бесполезны, потому что в любом случае это ему известно как старая и непререкаемая истина, но при этом она оставалась для него абстракцией, не имеющей отношения к реальности. Реальность и жизненность она получает в анализе благодаря психоаналитическим средствам. Например, пациент, который хочет обрести счастье в любви и дружбе, осознает в ходе анализа, что для него «любовь» бессознательно означает такие взаимоотношения, в которых он будет получать от партнера все, что захочет, и использовать его на побегушках, что он стремится завоевать «безграничную любовь», но при этом сам сохраняет свое внутреннее Я совершенно обособленным и по-прежнему занят только собой. Осознавая природу своих требований, а также невозможность их осуществления, в частности, увидев, каким образом эти требования и собственные реакции на их фрустрацию сказываются на его взаимоотношениях, пациент в конечном счете понимает, что ему не нужно отчаиваться в возможности обрести счастье через любовь, но что он сможет достичь его, лишь если достаточно поработает над восстановлением собственной внутренней активности. Наконец, чем более пациент может обходиться без своих невротических наклонностей, тем более он обретает собственное спонтанное Я и тем более он может доверять себе в поисках счастья.

Существует еще одна возможность мобилизации и усиления желания пациента измениться. Даже если пациент заранее знаком с процедурой психоанализа, он почти всегда питает иллюзию, что подвергнуться анализу означает лишь осознать определенные неприятные вещи в самом себе, особенно те, что находятся в прошлом, и что такое осознание словно по волшебству наладит его отношения с миром. Если пациент вообще принимает во внимание тот факт, что анализ стремится к изменению его личности, он ожидает, что изменение произойдет автоматически. Я не возьмусь здесь за рассмотрение философского вопроса о взаимоотношениях между осознанием нежелательной наклонности и побуждением ее изменить. Во всяком случае, по вполне понятным причинам пациент невольно проводит различие между осознанием и изменением. В принципе он признает необходимость осознания вытесненных наклонностей (хотя в реальности приходится бороться за каждый шаг в этом направлении) но он отказывается признавать необходимость изменения. Пациент не может отчетливо сформулировать это ощущение, но испытывает шок, когда аналитик ставит его перед лицом необходимости измениться.

Если одни аналитики указывают пациенту на эту необходимость, то другие отчасти разделяют установку пациента. Иллюстрацией может служить случай, происшедший с коллегой, который проводил анализ под моим наблюдением. Пациент укорял моего коллегу в том, что его хотят изменить, переделать, на что тот возражал, что это не входит в его намерения и он просто хочет вскрыть определенные психические факты. Я спросила коллегу, убежден ли он в правдивости своего ответа. Он согласился, что ответ не вполне верен, но полагал, что было бы неправильно желать изменения пациента.

Эта проблема заключает в себе кажущееся противоречие. Каждый аналитик испытывает гордость, слыша от других, что его пациент заметно изменился, но он не решается признаться в этом пациенту или выразить ему свое желание осуществить подобное изменение личности. Врач склонен настаивать, будто все, что он делает или хочет сделать, - это донести бессознательные процессы до сознания, а пациент, обладая лучшим знанием о себе, будет действовать дальше самостоятельно. Причины этого противоречия теоретические. Во-первых, существует представление, что аналитик в идеале является ученым, чья единственная задача - наблюдение, собирание и изложение фактов. Во-вторых, существует доктрина об ограниченных функциях Я: в лучшем случае Я наделяется синтетической функцией, осуществляемой автоматически, но по своей воле, поскольку предполагается, что вся энергия проистекает из инстинктивных источников. Теоретически аналитик не верит, что мы можем желать чего-либо лишь потому, что наше суждение говорит нам, что это будет правильно или разумно для достижения определенных целей. Поэтому аналитик не пытается сознательно мобилизовать силу воли в конструктивном направлении.

Было бы некорректно, однако, говорить, что Фрейд не осознает ту роль, которую сила воли пациента играет в терапии. Косвенным образом он признает это, когда утверждает, что вытеснение должно быть заменено суждением, или что мы работаем с разумом пациента, подразумевая, что разумное суждение пациента порождает волевой импульс к изменению. Каждый аналитик фактически полагается на действие таких импульсов в пациенте. Когда, например, он может продемонстрировать пациенту существование «инфантильной» наклонности, скажем, жадности или упрямства, и ее вредных последствий, он, несомненно, мобилизует волевой импульс к преодолению этой наклонности. Вопрос состоит лишь в том, не лучше ли сознавать, что мы это делаем, и делать это намеренно.

Психоаналитический способ мобилизации силы воли заключается в доведении определенных связей или мотивов до сознания пациента: тем самым он приобретает способность судить и решать. Достигнутый результат зависит от глубины прозрения. В психоаналитической литературе проводится различие между «чисто» интеллектуальным прозрением и эмоциональным. Фрейд недвусмысленно утверждает, что интеллектуальное прозрение слишком слабо, чтобы позволить пациенту принимать решения. Действительно, ценность простого заключения пациента о наличии некоего раннего опыта и эмоционального его переживания различается; одно дело, когда он просто говорит о желании смерти, другое - когда он реально его ощущает. И хотя для такого разграничения имеются свои основания, оно неправомерно занижает значимость интеллектуального прозрения. В этом контексте «интеллектуальный» приобретает дополнительный оттенок «поверхностного».

Интеллектуальное прозрение может быть мощным двигателем при условии, что оно достаточно убедительно. То, что я имею в виду, иллюстрируется переживанием, с которым, наверное, сталкивается каждый аналитик. Пациент в какой-то момент осознает, что обладает определенными наклонностями, например садистскими, и действительно их ощущает. Но несколько недель спустя они предстают перед ним уже как абсолютно новое открытие. Что же произошло? Дело здесь не в первоначальном отсутствии эмоциональности. Скорее мы можем сказать, что осознание садистских наклонностей не имело достаточного веса, поскольку оставалось изолированным. Для его интеграции необходимы следующие шаги: осознание скрытых проявлений садистских наклонностей и их интенсивности; осознание того, какие ситуации их провоцируют; осознание их последствий, таких, как тревожность, внутренние запреты, чувства вины, нарушение взаимоотношений с другими людьми. Лишь осознание масштаба и проявления этих наклонностей достаточно сильно для того, чтобы направить всю энергию пациента на решимость измениться.

То, что достигается через пробуждение у пациента желания измениться, до некоторой степени сходно с тем, чего достигает врач, говоря больному диабетом, что для преодоления заболевания ему следует придерживаться определенной диеты. Врач точно так же мобилизует энергию пациента, помогая ему осознать последствия, которые при существующей его конституции непременно наступят в случае беспорядочного питания. Отличие заключается в том, что задача аналитика несравненно более трудна. Терапевт в точности знает, что причиняет страдание пациенту и что тот должен делать или чего избегать, чтобы избавиться от своей болезни. Но ни аналитик, ни его пациент не знают, какие наклонности вызывают расстройства; помимо того, что они вовлечены в нескончаемую борьбу со страхами и чувствительностью пациента, им обоим приходится нащупывать свой путь через запутанную сеть рационализации и странных на вид эмоциональных реакций, чтобы наконец выявить некую связь, которая прояснит дальнейший путь.

Решимость измениться, хотя она и безмерно ценна, не означает, однако, способности сделать это. Чтобы пациент сумел отказаться от своих невротических наклонностей, должны быть тщательно проработаны все те факторы в его структуре, которые делают эти наклонности необходимыми. Поэтому психоаналитический способ использования этой вновь мобилизованной энергии - направить ее на дальнейший анализ.

Пациент может сделать этот шаг спонтанно. Он может, например, более точно выделить условия, провоцирующие садистские импульсы, и стремиться их проанализировать. Другие же пациенты, по-прежнему испытывающие принуждение тотчас устранять любую неприятную наклонность, могут попытаться контролировать садистские импульсы непосредственно, испытывая разочарование при неудаче. В этом случае я: объясняю пациенту, что его попытки контролировать садистские наклонности, возможно, не будут иметь успеха, пока внутренне он все еще ощущает себя слабым, униженным, угнетенным; что, пока он воспринимает себя подобным образом, он будет испытывать искушение мстительного триумфа над другими и что поэтому, если он желает преодолеть свои садистские наклонности, он должен проанализировать психотческие источники, которые их порождают. Чем более аналитик осознает необходимость этой дальнейшей работы, тем больше он способен избавить пациента от ненужных разочарований и направить его усилия в полезное русло.

Согласно доктрине Фрейда, моральные проблемы, вернее, ценностные суждения, сходятся вне сферы интереса и компетенции психоанализа. Применительно к терапии это означает, что аналитику следует проявлять терпимость. Такая установка соответствует и притязанию психоанализа называться точной наукой, а также отражает принцип невмешательства, характерный для определенной фазы нашей либеральной эпохи. В сущности, воздержание от ценностных суждений, нежелание брать на себя ответственность, высказывая их, - широко распространенная черта современного либерального человека. Невозмутимая терпимость аналитика рассматривается как одно из непременных условий, позволяющих пациенту осознать и в конечном счете выразить вытесненные импульсы и реакции.

Первый возникающий в этой связи вопрос заключается в том, возможно ли достижение подобной терпимости. Возможно ли для аналитика превратиться в зеркало пациента, полностью исключив собственные оценки? Мы видели при обсуждении культурных факторов неврозов, что это является идеалом, который не может быть осуществлен в реальности. Так как неврозы затрагивают человеческое поведение и мотивацию, социальные и традиционные оценки невольно определяют прорабатываемые проблемы и желанную цель. И сам Фрейд не придерживается строго своего идеала. Он не оставляет пациенту никаких сомнений относительно собственных взглядов, например на ценности общепризнанной в современном обществе сексуальной морали, или своего убеждения в том, что искренность перед самим собой является желанной целью. В действительности Фрейд противоречит собственному идеалу, когда называет психоанализ перевоспитанием, поддаваясь иллюзии, будто воспитание возможно без моральных мерок и целей, по крайней мере имплицитно присутствующих.

Поскольку аналитик имеет ценностные суждения, даже если он не осознает их наличия, провозглашаемая им терпимость не убеждает пациента; пациент чувствует реальное отношение аналитика даже без его открытого выражения. Он узнает о нем по тому, как аналитик говорит, по тем чертам, которые аналитик считает или не считает нежелательными. Когда, например, аналитик утверждает, что чувства вины по поводу мастурбации следует проанализировать, он подразумевает, что не считает мастурбацию «плохими занятием, полагая тем самым, что она не должна вызывать чувства вины. Аналитик, который называет наклонности пациента «паразитическими», вместо того чтобы относиться к ним просто как к тенденции быть «рецептивным», имплицитно сообщает пациенту свое суждение.

Терпимость, таким образом, является идеалом, к которому можно только приблизиться, но который нельзя осуществить на практике. Чем осторожнее аналитик в выборе слов, тем ближе он к идеалу. Но является ли терпимость - в смысле воздержания от ценностных суждений - идеалом, к которому следует стремиться? Ответ на этот вопрос является в конечном счете проблемой личной философии и личного решения. По моему мнению, отказ от ценностных суждений относится к тем идеалам, которые надо стараться преодолевать, а не культивировать. Безграничное желание понять внутреннюю необходимость, вынуждающую невротика развивать и сохранять моральную претенциозность, паразитические желания, стремление к власти и т. п., не мешает мне рассматривать эти установки как негативные качества, препятствующие реальному счастью. Скорее, для меня убежденность в том, что подобные установки необходимо преодолеть, является одним из стимулов к более полному их пониманию.

Что касается ценности этого идеала для терапии, я сомневаюсь, оправдывает ли он возлагаемые на него ожидания, а именно, что терпимость аналитика ослабит у пациента страх осуждения и тем самым даст большую свободу мысли и выражения.

Несмотря на внешнее правдоподобие, это ожидание оказывается несостоятельным, потому что не учитывается истинная природа страха осуждения у пациента. Пациент боится не того, что его предосудительная наклонность будет признана плохой, но что из-за нее подвергнется осуждению его личность в целом. Он также опасается, что осуждение будет безжалостным, без скидки на все то, что вынудило его развить эту нежелательную наклонность. Кроме того, хотя он может бояться осуждения тех или иных своих черт, его страх в целом является недифференцированным. Ожидание осуждения за все, что он делает, отчасти обусловлено страхом перед людьми, отчасти неустойчивостью собственной системы ценностей. Невротик не знает ни своих достоинств, ни реальных недостатков: первые представлены в его голове иллюзорными притязаниями на совершенство, вторые вытеснены. Поэтому он абсолютно не уверен в том, за что именно он может подвергнуться осуждению; он не знает, например, предосудительны ли его законные желания получить что-либо для себя, критическое отношение к другим людям или его сексуальные фантазии. В свете того, что страх невротика носит именно такой характер, вряд ли можно сомневаться, что притязания аналитика на объективность не только неспособны ослабить страх пациента, но и, напротив, должны его усилить. Если пациент никогда не уверен в позиции аналитика, если вдобавок время от времени у него возникают возражения, которые не принимаются, его страх возможного осуждения непременно возрастает.

Разумеется, чтобы эти страхи исчезли, они должны быть проанализированы. Прежде всего их может ослабить знание пациента о том, что аналитик, хотя и считает определенные черты нежелательными, в целом его не осуждает. Вместо терпимости или, скорее, псевдотерпимости, должно быть конструктивное дружелюбие, когда признание определенных недостатков не мешает восхищаться положительными качествами и потенциальными возможностями. В терапии это не означает постоянного «похлопывания по спине», по предполагает готовность признать те или иные действительно хорошие стороны данной наклонности, в то же время указывая на ее сомнительные аспекты. Важно, например, проводить четкое различие между хорошими критическими способностями пациента и тем, как он их деструктивно использует, между чувством собственного достоинства и его высокомерием, между искренним дружелюбием - если оно имеется - и претензией быть необычайно добрым и великодушным человеком.

Здесь могут возразить, что все это не имеет большого значения, потому что пациент видит аналитика лишь через призму своих испытываемых в данный момент эмоций. Однако не следует забывать, что лишь часть пациента воспринимает аналитика как опасное чудовище или высшее существо. Разумеется, такие чувства могут временами преобладать, но всегда имеется другая часть личности, хотя и не всегда заметная, которая сохраняет ясное чувство реальности. На более поздних стадиях анализа пациент может четко осознавать, что он испытывает двойственные чувства по отношению к аналитику. Он может сказать, например: «Я точно знаю, что вы ко мне хорошо относитесь, но испытываю такое чувство, как будто вы меня ненавидите. Следовательно, точное представление о позиции аналитика важно не только для ослабления страха пациента перед осуждением, но и для осознания им своих защит.

История психиатрии показывает, что начиная с времен Древнего Египта или Древней Греции существовали две концепции психических расстройств: научная медицинская и моральная. Если позволительно сделать широкое обобщение, моральная концепция обычно преобладала. Заслугой Фрейда и его современников является то, что они добились выдающейся и - как мне кажется - окончательной победы медицинской концепции.

Тем не менее, наше знание причин и последствий психических заболеваний не дает нам права игнорировать моральные проблемы. У невротика часто развиваются замечательные качества, такие, как сострадание, понимание чужих конфликтов, отход от традиционных стандартов, утонченная чувствительность к эстетическим и моральным ценностям, но развиваются и определенные черты сомнительной ценности. Из-за страхов, враждебности, чувства слабости, лежащих в основе невротических процессов и усиливающихся ими, он неизбежно становится до некоторой степени неискренним, надменным, трусливым, эгоцентричным. То, что он не знает о наличии этих наклонностей, не только не препятствует их существованию, но и - что особенно важно для терапевта - не избавляет его от причиняемого ими страдания.

Различие между нашей нынешней установкой и той, что преобладала до психоанализа, заключается в том, что теперь мы рассматриваем эти проблемы с другой точки зрения. Мы узнали, что невротик, как и любой другой человек, по характеру несколько ленив, лжив, нахрапист, самодоволен, что неблагоприятные условия детства вынудили его построить тщательно разработанную систему защит и вознаграждений, приводящую в результате к развитию определенных нежелательных наклонностей. То есть мы не считаем его ответственным за них. Другими словами, противоречие между медицинской и моральной концепциями психических расстройств не столь непримиримо, как представляется: моральные проблемы являются составной частью заболевания. Тем самым мы включаем в число наших медицинских задач помощь пациенту в прояснении этих проблем.

То, что роль, которую эти проблемы фактически играют в неврозах, не так очевидна в психоанализе, является следствием определенных теоретических предпосылок, главным образом тех, которые имплицитно присутствуют в теории либидо и в концепции Сверх-Я.

Действительно, обнаруживаемые моральные проблемы являются, как правило, псевдоморальными, ибо относятся к потребности пациента казаться в собственных глазах совершенным и выше других. Следовательно, первым шагом является раскрытие моральных претензий и осознание их реальных функций для пациента.

С другой стороны, пациент крайне озабочен сокрытием своих подлинных моральных проблем. Едва ли будет преувеличением сказать, что он прячет их старательнее, чем что-либо другое. Перфекционистский и нарциссический фасад необходим по той самой причине, что служит ширмой для их сокрытия. Но надо помочь пациенту отчетливо увидеть характер этих моральных проблем, ибо иначе он не сможет освободиться от мучительной двойственности своей жизни и возникающих в результате тревог и внутренних сопротивлений. По этой причине аналитику следует столь же откровенно обсуждать моральные проблемы, как он это делает в отношении сексуальных отклонений. Пациент может занять по отношению к ним свою позицию лишь после их открытого рассмотрения.

Фрейд осознает, что базальные невротические конфликты должны быть в конечном счете разрешены волевым усилием пациента. Здесь опять встает вопрос: может ли данный процесс обдуманно направляться? Многие пациенты после рассмотрения определенных проблем занимают по отношению к ним позицию спонтанно. Когда пациент осознает все те бедствия, которые, например, вытекают из его особого рода гордости, он может спонтанно назвать ее своей ложной гордостью. Однако другие пациенты слишком вовлечены в свои конфликты, чтобы делать подобные суждения. В таких случаях представляется полезным указать на конечную необходимость принятия решения. Например, если на одном сеансе пациент выражает свое восхищение людьми, беспринципно использующими любые доступные средства для успеха, а на другом сеансе утверждает, что успех ему безразличен, а его интересует лишь сама работа, аналитику следует не только указать ему на противоречие, но и напомнить, что в конечном счете пациенту придется решать для себя, чего он на самом деле хочет. Я бы, однако, предостерегла от поспешных и поверхностных решений; важным моментом является побудить пациента проанализировать, что влечет его в том или ином направлении, что он может приобрести и от чего ему придется отказаться в каждом случае.

Если аналитик намерен принять эти установки в терапии, то важной предпосылкой для этого будет подлинно дружеское отношение к пациенту и прояснение собственных проблем. До тех пор, пока он сам сохраняет определенные претензии, он склонен защищать их также и в пациенте. Речь идет не только об обширном и тщательном «учебном анализе» самого аналитика - он должен сделать себя также объектом постоянного самоанализа. Если задача заключается главным образом в том, чтобы разобраться в актуальных проблемах пациента, такое самопонимание является незаменимой предпосылкой для анализа других людей.

Я хочу завершить эти замечания по поводу психоаналитической терапии рассмотрением того, как соотносятся указанные мною новые направления с продолжительностью анализа.

Продолжительность анализа (равно как и его шансы на успех) зависит от сочетания факторов, таких, как выраженность лежащей в основе невроза тревоги и существующих деструктивных тенденций, от того, в какой мере пациент живет в мире фантазий, от масштабов и глубины его смирения и т. п. Для примерной оценки вероятной длительности анализа могут использоваться различные критерии. Из них я уделяю основное внимание количеству энергии, доступной для конструктивного использования в прошлом или настоящем, силе позитивных реалистических желаний в отношении жизни, силе надстройки. Если эти последние факторы благоприятны, большую помощь может оказать активная и непосредственная проработка актуальных проблем. Я должна сказать, что без систематического анализа можно помочь большему числу таких людей, чем это обычно предполагается.

Что касается хронических неврозов, я уже пыталась показать в целом объем и характер необходимой работы. Невозможно дать полную картину, не вдаваясь во множество деталей. Как объем, так и трудность работы делают невозможным ее быстрое исполнение. Таким образом, остается справедливым часто повторяемое утверждение Фрейда, что возможность быстрого излечения неврозов зависит от тяжести заболевания.

Высказывались разные предложения, как сократить длительность процесса, например, устанавливать более или менее произвольные сроки, когда следует завершить анализ, или, как вариант, возобновлять анализ лишь время от времени. Такие попытки, хотя они иногда эффективны, не соответствуют, да и не могут соответствовать тому, что от них ожидается, так как не учитывается сама суть той работы, которую действительно надо выполнить. По моему мнению, есть лишь одно разумное средство сократить анализ: избегать потери времени.

Я полагаю, что нет краткого и удобного рецепта для достижений этой цели. Когда мы спрашиваем механика, как ему удается сразу же обнаружить скрытый дефект в машине, он говорит нам, что детальное знание машины дает ему возможность, видя текущие неполадки, прийти к выводу о возможной причине, и таким образом он не теряет времени на поиски в неверных направлениях. Мы должны понимать, что несмотря на огромную работу, проделанную за прошедшие десятилетия, наше знание человеческой души является дилетантским по сравнению с тем знанием машины, каким обладает хороший механик. Вероятно, оно вообще никогда не будет столь же точным. Но опыт проведенных мною анализов, а также анализов, проведенных под моим наблюдением, приводит меня к мысли, что чем лучше мы понимаем психическую проблему, тем меньше времени мы теряем, чтобы прийти к ее решению. Таким образом, мы можем обоснованно надеяться, что с увеличением наших знаний мы сумеем не только расширить круг проблем, доступных для анализа, но и решать их в разумных временных рамках.

Когда должен заканчиваться анализ? Здесь опять-таки уместно предостеречь от поиска легкого решения, опирающегося на внешние признаки или на изолированные критерии, такие, как исчезновение явных симптомов, способность к сексуальному наслаждению, изменение в структуре сновидений и т. д.

По сути данный вопрос опять затрагивает личную философию жизни. Собираемся ли мы выпускать законченный продукт с раз и навсегда решенными проблемами? Если мы считаем это возможным, то считаем ли это желательным? Или же мы воспринимаем жизнь как процесс развития, который не оканчивается и не должен оканчиваться до последнего дня жизни? Как я пыталась показать на протяжении всей этой книги, невроз останавливает развитие индивида, делая его ригидным в стремлениях и реакциях, он заманивает больного в ловушку конфликтов, которые тот не может сам разрешить. Поэтому я считаю, что цель анализа состоит не в том, чтобы освободить жизнь от риска и конфликтов, а в том, чтобы дать индивиду возможность в конечном счете самому решать свои проблемы.

Но когда пациент окажется способен взять свое развитие в собственные руки? Этот вопрос совпадает с вопросом о конечной цели психоаналитической терапии. На мой взгляд, освобождение пациента от тревоги является лишь средством достижения этой цели. Цель же заключается в том, чтобы помочь ему восстановить свою спонтанность, ценности в самом себе, короче говоря, дать ему мужество быть самим собой.

Дата добавления: 2015-06-04