XXXVIII 7 страница

Мгновение Томаш смотрел на нее, потом кивнул:

– Хорошо. Зовите сопровождающего.

Приведенный Арианой соглядатай, коренастый, широкоплечий, похожий на бородатую обезьяну, был одет неприметно, во все темное. Его выдавал только взгляд, цепкий и острый.

– Salam, – приветствовал он Томаша. – Haletun chetor е?

– Ваш ангел‑хранитель поинтересовался, как у вас дела.

– Отлично, передайте ему, дела лучше некуда.

– Khubam, – лаконично перевела она.

– Esmam Rahim е, – человек несколько раз ткнул себя пальцем в грудь, буравя историка глазами. – Rahim.

Томаш понял и тоже ткнул себя в грудь.

– А я Томаш. Томаш.

– О, Томаш! – просиял иранец. – Az ashnayitun khoshbakhtam.

Историк усмехнулся и искоса взглянул на Ариану.

– Забавно, – процедил он сквозь зубы. – Я чувствую себя Тарзаном, знакомящимся с Джейн.

Ариана улыбнулась.

– Между вами установится взаимопонимание, вот увидите.

– Только если вы согласитесь быть моей Джейн…

Ариана оглянулась, чтобы убедиться, что никто не слышал этих слов.

– Не начинайте все сначала, – в замешательстве попросила она. – Куда вы хотите, чтобы он вас отвез?

– На базар. Намереваюсь побродить по лавкам, что‑нибудь купить.

Рахим получил указания, и вместе они отправились к черной «тойоте» – служебной машине министерства, предоставленной в распоряжение португальца на сегодняшний день. Автомобиль влился в беспорядочный трафик и устремился в южном направлении. По мере движения дома становились все плоше, застройки выглядели более скученными, беспорядочными и запущенно‑неопрятными по сравнению с той частью огромного, многомиллионного города, откуда они недавно выехали.

Сидя за рулем, Рахим буквально не умолкал. Не понимавший и не желавший понимать его Томаш изредка рассеянно поддакивал, скользя невидящим взглядом по извилистым грязным переулкам и обшарпанным домам. Португалец обдумывал, как избавиться от опеки навязанного ему охранника и филёра в одном лице. В какой‑то момент, когда они выехали из паутины улочек на обсаженную тополями довольно широкую магистраль, Рахим, показывая на группу людей, с виду торговцев, выдал очередную тираду на фарси, в которой прозвучало нечто вроде «bazaris». Услышав это слово, Томаш встрепенулся, стал лихорадочно смотреть по сторонам и наконец увидел табличку, извещавшую, что они находятся на проспекте Хордад. Название это было ему знакомо, поскольку накануне вечером он проштудировал данный район города по плану. А потому более не сомневался – резким движением распахнул дверцу машины, на ходу выпрыгнул на проезжую часть и был оглушен визгом тормозов и оглушительным гудением клаксонов.

– Bye‑bye! – впопыхах бросил он и даже помахал рукой остолбеневшему Рахиму, который, вцепившись в руль, наблюдал, как португалец исчезает прямо у него на глазах.

Очнувшись от оцепенения, шофер остановил машину прямо посреди проспекта, выскочил из нее и стремглав бросился вдогонку за своим подопечным, оглашая окрестности громкими криками. Однако португалец уже смешался с толпой и исчез в хитросплетении улочек на подступах к главному базару Тегерана.

Подходы к центру торговли иранской столицы представляли собой паутину узеньких улочек и переулков, где тоже шла бойкая торговля. Сам же базар был городом в городе – со своими улицами, которые порой выходили на большие и малые площади, с магазинами и магазинчиками, перемежавшимися мечетями, банками и гостиницами, и даже с собственным пожарным депо. Полупрозрачное перекрытие, раскинувшееся над старым рынком, давало спасительную тень. По лабиринту торговых рядов двигался плотный человеческий поток. Все шли не торопясь, внимательно рассматривая товары и с удовольствием торгуясь. В крытых галереях, несмотря на огромное скопление народа, царила приятная прохлада, а в воздухе витали дивные ароматы.

На одной из улочек, где торговали специями – душистый разноцветный товар был разложен на открытых прилавках, – Томаш вынул из кармана листок с именем человека, которого искал.

– Salam, – обратился он к одному из лавочников. – Замиад Ширази?

– Ширази?

– Bale.

В ответ торговец разразился целой речью, но поскольку произносил он ее на фарси, Томаш постарался всецело сосредоточиться на его руках, указывавших широкими взмахами, что сначала надо идти все время вперед, а потом, где‑то там, за морем человеческих голов, свернуть налево. Поблагодарив за подсказку, португалец прошел улицу специй до конца и повернул в примыкавшую к ней слева под прямым углом другую улицу. Она оказалась улицей медников, и ему вновь пришлось уточнять маршрут.

На следующей улице, где торговали коврами, на вопрос о Замиаде Ширази первый же купец весьма подробно растолковал Томашу, опять‑таки на фарси, подкрепляя свои слова обильной жестикуляцией, что лавка вышеозначенного Замиада находится от места, где они беседовали, в десяти метрах по прямой. В этой лавке, как и во всех остальных на этой улице, персидские ковры висели в дверях и стояли при входе свернутыми в рулоны. Немного понаблюдав за людским потоком и убедившись, что за ним никто не следует, Томаш вошел.

В лавке, освещенной желтоватыми лампами, было довольно темно. В воздухе плавали шерстяные пылинки и стоял резкий сухой запах нафталина. У Томаша засвербило в носу, и он громко чихнул. Ковры всех возможных видов и расцветок заполняли все свободное пространство. Здесь было много классических «миан‑фарс», «келлеги» и «кенарех» с разнообразными сюжетами, среди которых преобладали геометрический орнамент и арабески, а также искусно вытканные садовые пейзажи и цветочные композиции, прежде всего из хризантем, роз и лотосов.

– Khosh amadin! Khosh amadin! – радушно приветствовал посетителя дородный мужчина, торопливо выступая навстречу с распростертыми руками и гостеприимной улыбкой на лице. – Добро пожаловать в мою скромную лавку. Не желаете ли чаю?

– Нет, благодарю.

– О, не стоит благодарности! У нас отличный чай. Отведайте, прошу вас.

– Спасибо, но мне действительно не хочется. Я недавно обедал.

– О! Чай после обеда – это еще лучше! Замечательное средство для улучшения пищеварения. Прекраснейшее! – Торговец широким жестом обвел помещение лавки. – А пока вы пьете чай, можете спокойно любоваться моими чудными коврами. – Его пухлая ладонь коснулась ближайших к нему изделий. – Только взгляните, здесь у меня изумительные «гюль‑и‑бюль‑бюль» из города Ком с красивейшими цветами и птицами. Просто превосходные! – Рука переместилась правее. – Вот тут – курдские «саджедех», изготовленные в Биджаре специально для моей лавки. Посмотрите, какой огромный! – С видом человека, желающего поделиться секретом о хранящемся в недрах его лавки бесценном сокровище, он склонился к клиенту. – Если же вы почитатель великой поэмы «Шахнаме», тогда вы без ума останетесь от…

– Замиад Ширази? – перебил его Томаш. – Вы Замиад Ширази?

Торговец изогнулся в легком поклоне.

– К вашим услугам, достопочтенный господин. – Он выкатил глаза из орбит и продекламировал: – Если желаешь отличных «фарши»[10], в магазин к Ширази поспеши! – Весьма довольный собой и простеньким слоганом, придуманным для привлечения покупателей, толстяк расплылся в улыбке: – Чем могу быть полезен?

Томаш внимательно посмотрел на хозяина лавки, словно намереваясь взглядом подготовить его к своим словам.

– Мне нравится в Иране, – проронил он.

Улыбка вмиг слетела с лица, и в глазах у иранца промелькнула озабоченность.

– Как вы сказали?

– Мне нравится в Иране.

– Вы собираетесь купить здесь много товара?

Португалец улыбнулся, услышав отзыв.

– Меня зовут Томаш, – протягивая руку, представился он. – Мне назначили здесь встречу.

Замиад Ширази повторно приветствовал его и с обеспокоенным взглядом поспешил ко входу в лавку. Удостоверившись, что на улице нет ничего подозрительного, он закрыл входную дверь и украдкой поманил посетителя рукой. Они нырнули в темноту и оказались в тесном складском помещении, доверху набитом коврами. Затем поднялись по винтовой лестнице на несколько ступенек, и хозяин впустил Томаша в маленькую комнатушку.

– Подождите, пожалуйста, – попросил он.

Португалец присел на диван и, услышав удаляющиеся шаги Ширази, набрался терпения. В наступившей тишине до его ушей донеслось жужжание диска старого телефона, а затем – отдаленный голос торговца. Скороговорка на фарси прерывалась короткими паузами, когда он, похоже, выслушивал реплики собеседника. Разговор продолжался совсем недолго, о чем свидетельствовал характерный звук повешенной трубки, и наконец в дверях появился хозяин лавки.

– Он сейчас будет, – сообщил Ширази и, не сказав больше ни слова, удалился.

Появившийся вскоре иранец внешне походил на боксера‑тяжеловеса. Высокий, могучего телосложения, с рельефными надбровными дугами, небольшими ушными раковинами, щеткой жестких черных усов и густой растительностью той же масти, кустившейся в вырезе рубахи. Он сразу заполнил собой комнатку, целеустремленный, уверенный в себе, излучающий энергию, всем своим видом показывая, что лишнего времени у него нет.

– Профессор Норонья? – спросил он, протягивая волосатую мускулистую руку.

– Да, это я.

Они обменялись рукопожатием.

– Моё имя – Гольбахар Багери. Я ваш связной здесь, в Тегеране. Вы уверены, что за вами не следили?

– Думаю, мне удалось оторваться от своего сопровождающего еще на подступах к базару.

– Превосходно. У меня указания из Лэнгли сегодня же направить им информацию. Какие новости? Документ видели?

– Да, сегодня утром.

– Он подлинный?

Томаш пожал плечами.

– Выглядит он действительно старым, страницы пожелтевшие, на первой – напечатано на машинке название, все остальные – рукописные. На титульном листе, похоже, подлинная подпись Эйнштейна. Предположительно, документ написан его рукой, за исключением нескольких строк в самом конце. Иранцы считают, что это шифрованное сообщение написано почерком профессора Сизы.

– Они ничего не говорили относительно того, где рукопись находилась, пока не всплыла у них? И что она собой представляет?

– Нет, об истории рукописи ни слова… Это двадцать с небольшим страниц на немецком, написанных черными чернилами. Почерк – беглый, слитный. В тексте много уравнений. Наподобие тех, что можно видеть на доске в университетской аудитории после лекции по математике. Ознакомиться с ним мне не дали, отказались даже сообщить, чему он посвещен. При этом ссылались на иранские национальные интересы.

– Вы не заметили, например, каких‑нибудь деталей, по которым можно было бы сделать предположение относительно типа описываемого ядерного устройства? Скажем, используется ли в нем уран или плутоний.

– Ну что вы!

– Вы не могли бы по крайней мере это уточнить?

– Они показали мне ее, чтобы я имел самое общее представление, о чем речь. А потом сослались на национальную безопасность. Так что больше я ее не увижу.

– Как же вы будете решать свою задачу?

– Они скопировали мне зашифрованный фрагмент от руки. И еще у меня есть копия стиха с первой страницы. Хотите взглянуть?

– Да‑да, конечно.

Томаш извлек из кармана сложенный вчетверо листок, развернул его и показал строки, которые Джалили скопировал с подлинника Эйнштейна.

– Вот, пожалуйста.

– Что‑нибудь еще?

– Больше ничего.

– А что с профессором Сизой? Ничего не говорили?

– Ничего. Только дали понять, что он недоступен.

– Что это значит?

– Не представляю. Они не пожелали развивать эту тему. Хотите, я спрошу еще раз?

Багери отрицательно качнул головой.

– Зачем вызывать ненужные подозрения? Если они не хотят говорить об этом, то ничего и не скажут, разве не так?

Подводя итог разговору, иранец пристально глянул на Норонью.

– Я незамедлительно передам вашу информацию в Лэнгли. – Он сверился с часами. – Сейчас там раннее утро. Отчет ляжет на стол кураторов в начале рабочего дня, у нас будет уже ночь. Кроме того, им понадобится время для анализа. Ответ с инструкциями по поводу дальнейших действий будет у меня к исходу завтрашнего утра. – Он глубоко вздохнул. – Давайте поступим таким образом. Завтра в три подойдите к гостиничному белл‑бою и скажите, что ждете такси, имя водителя – Бабак. Поняли? Такси с водителем по имени Бабак. – Иранец поднялся, давая понять, что встреча закончена. – И будьте осторожны. Если вас засечет тайная полиция, вам придется несладко.

Томаш кисло улыбнулся.

– Мне придется долго наслаждаться видом на небо через решетку?

Багери коротко хмыкнул.

– Какое небо? Вы что? Если уж вас возьмут, под пытками вы непременно во всем сознаетесь. Запоете так, что и соловью не снилось! А после знаете, что будет? – Агент ЦРУ приставил указательный палец, изображая пистолет, к виску. – Бабах – и все!

Стройная, высокая фигура Арианы Пакраван появилась в дверях ресторана гостиницы «Симорг», когда Томаш уже доедал горячий тост. Красавица‑иранка, высматривая его в зале, грациозно вытянула шею. Увидев наконец историка, который помахал ей рукой, Ариана направилась к нему.

– Добрый день, Томаш.

– Здравствуйте, Ариана. – Он жестом указал на стоявший в центре зала большой стол с предлагаемой на завтрак снедью. – Не желаете перекусить?

– Спасибо, я уже позавтракала. – Она кивнула в сторону двери: – Поехали?

– Простите, куда?

– В министерство, разумеется.

– Но зачем? Вы же отказали мне в доступе к рукописи! Зачем мне ехать в министерство? Чтобы работать там с листком, который лежит у меня в кармане?

– Вы, наверное, правы, – признала она, пододвигая стул и садясь напротив португальца.

– И потом, если я туда поеду, мне придется повстречаться с вашим гориллой‑сопровождающим.

– Ах, да, с Рахимом. Какую свинью вы ему подложили! Имейте в виду, он на вас обозлился: ему здорово влетело от босса. Зачем вы от него сбежали?

– Хотел побродить по базару один. Ведь не станете же вы утверждать, что это запрещено, а?

– Насколько мне известно, нет.

– Ну, хоть так, – проронил он, подводя черту. – В любом случае мне лучше остаться в гостинице. Здесь гораздо удобнее, вы не находите?

Ариана повела левой бровью, выражая сомнение.

– Смотря с какой точки зрения, – сдержанно констатировала она. – Итак, где вы желаете работать над нашими шарадами?

– Как где? Или вы имеете в виду, где именно?

– Ну да. И учтите, в номер мы не пойдем, вы поняли?

– А почему бы нет?

На губах женщины появилась натянутая улыбка.

– Очень остроумно! – парировала она.

– Может, устроимся вон на тех диванах? – предложил он, указывая в сторону бара.

– Хорошо. – Ариана встала из‑за стола и нарочито официально сказала: – Пока вы заканчиваете завтракать, я сообщу в министерство, что вы предпочли работать в гостинице. – Она кивнула. – Я вам еще нужна?

Томаш расплылся в улыбке.

– Мне нужна муза, которая будет меня вдохновлять.

Ариана закатила глаза и неодобрительно покачала головой.

– Отвечайте же, быстрее. Я вам нужна или нет?

– Вы говорите по‑немецки?

– Да. А вы полагаете, немецкий тоже понадобится для расшифровки?

Томаш пожал плечами.

– Если быть до конца откровенным – не знаю. Но почти весь документ написан по‑немецки, это факт. Почему бы не допустить, что зашифрованный текст тоже?

– Хорошо. Тогда я предупрежу, что остаюсь работать с вами.

– Вот и славно.

Гостиничный бар нисколько не походил на то, что принято называть этим словом. Отсутствие на полках бутылок со спиртным и заливавший помещение яркий утренний свет делали его похожим скорее на современную кофейню или чайную. Они попросили бармена заварить им травяной чай и сели на большой диван. Томаш положил на столик перед собой стопку обычной писчей бумаги, заготовленной для отработки различных версий, вынул из кармана заветный листок, развернул его и всмотрелся в начирканные на нем строки.

– Итак, приступим, – произнес Томаш, сосредотачиваясь. – Здесь есть нечто, с моей точки зрения, очевидное. – Он испытующе глянул на Ариану: – Посмотрите.

Иранка внимательно вчиталась в текст.

– Нет, мне ничего не приходит в голову, – наконец призналась она.

– Давайте начнем со второй загадки. Поначалу не возникает сомнения, что речь идет именно о шифре. – Он указал на сгруппированные в непонятные слова буквы. – Посмотрите внимательно. Видите? Это именно зашифрованное, а не закодированное сообщение. Код предполагает замену слов и даже целых предложений другими, заранее условленными словами и фразами. Шифры же основываются на подстановке букв. Например, если мы договоримся между собой называть вас, допустим, Лисичкой, то это будет код. То есть имя «Ариана» заменяется условным кодовым наименованием «Лисичка», понимаете?

– Да.

– Однако мы можем условиться вместо одних букв использовать другие, и это называется «шифр». Глядя на наши загадки, я с большой степенью уверенности могу заключить, что вторая является шифром. – Он покачал головой. – И разгадать его будет нелегко. Давайте‑ка лучше отложим это на потом. Со стихом дело может оказаться проще. – Томаш потер подбородок. – Сразу бросается в глаза общая тональность стиха. Обратите внимание, какое чувство он пробуждает?

– «Terra if fin, de terrors tight, Sabbath fore, Christ nite», – вслух прочла Ариана. – He знаю. Мне кажется… от него веет чем‑то темным, мрачным, ужасным.

– Катастрофическим?

– Да, что‑то в этом роде.

– Ну конечно, он внушает ощущение неминуемой катастрофы. Вы хорошо посмотрели первую строку? В ней, похоже, выдвигается гипотеза Апокалипсиса, конца дней, разрушения Земли. – Он пристально посмотрел на иранку. – Какова тема рукописи Эйнштейна?

– Я не имею права говорить об этом.

– Послушайте, тема может иметь определяющее значение для интерпретации стиха. Есть ли в тексте рукописи что‑то предвещающее масштабную катастрофу, угрозу жизни на Земле?

– Я уже сказала, что не имею права говорить об этом. Это материал закрытого характера. Самое большее, что я могу сделать, это поставить поднятый вами вопрос перед министром.

Томаш смиренно вздохнул.

– Очень хорошо, тогда переговорите с ним и объясните суть проблемы. – Он вновь переключился на четверостишие. – Взгляните теперь на вторую строку: «De terrors tight». «Охватывающий ужас». И опять сквозит катастрофический, зловеще‑мрачный тон. Как и в предыдущем случае, интерпретация второй строки тоже напрямую связана с темой рукописи Эйнштейна. Я не знаю, о чем рукопись, но поверьте: в ней есть нечто, до глубины души потрясшее ученого. Потрясшее столь глубоко, что в третьей и четвертой строках просматривается его поворот к религии. Вы видите? «Sabbath fore, Christ nite». – Томаш в задумчивости покусывал губу. – «Sabbath» – это «шаббат», «день седьмый», который Бог благословил после шести дней Творения. Поэтому в иудаизме он является днем обязательного отдыха и воздержания от трудов. Эйнштейн был евреем, и здесь он обращается к понятию «шаббат», по‑видимому, взывая к Господу в поисках спасения. В шаббат должен остыть адов огонь, и если все евреи будут соблюдать этот день, грядет Мессия. – Историк скользнул глазами по последней строке. – Четвертая строка усиливает это обращение к мистическому как к альтернативе вселенскому ужасу, адову огню, угрожающему положить конец существованию Земли. «Nite» – это вариант написания слова «night». «Christ nite» – «ночь Христа». – Он посмотрел на Ариану. – Опять намек на что‑то гнетущее, беспросветно‑темное.

– Вы полагаете, что этот мрак и определяет смысл послания?

Томаш взял в руку чашку с горячим чаем и осторожно отпил глоточек.

– Отчасти, может быть. Но уж, несомненно, отражает его характер. – Он поставил чашку. – Очевидно, Эйнштейн испугался того, что он открыл или изобрел, и счел за благо предпослать своей работе в качестве эпиграфа некое предостережение. Даже не зная конкретно, чему посвящена «Формула Бога», могу утверждать, что в этом документе затронуты вопросы, связанные с основными силами природы, которые по своей мощи превосходят все вообразимое. Именно поэтому я настаиваю на ознакомлении с основным текстом. В противном случае мои возможности вскрыть код четверостишия серьезно ограничены.

– То есть вы считаете, что тут могут быть скрыты еще какие‑то сообщения?

Томаш утвердительно кивнул.

– Да.

– Из чего вы исходите?

– Не знаю, это… пожалуй, это просто впечатление – или ощущение.

– Ощущение?

– Да. Ведь стихи написаны не на обычном английском. Если читать отдельно каждое слово, что‑то не стыкуется. Общий смысл, да, присутствует, а вот конкретика ускользает. Давайте попробуем дословно перевести четверостишие. «Земле если конец, ужас охватывающий, шаббат впереди, ночь Христа». Но что это, разрази меня гром?

– Может, автору важнее всего была рифма?

– Возможно, – согласился Томаш. – Слово «tight» рифмуется с «nite». Но ведь оно рифмуется и с «night», разве нет? А если так, почему автор предпочел «nite», по какой причине написал так, а не обычное «night»?

– Может, это претензия на оригинальность?

Историк наморщил лоб.

– Вероятно, – допустил он. – Как знать, может, это действительно стилистические изыски, но все же они представляются мне странными. – Он попытался разобрать первую строку под предложенным углом зрения. – Что могло заставить его сказать «Terra» вместо «Earth»? Почему употреблено латинское слово? И почему «fin», а не «end»? Ведь можно было написать «Earth if end», так нет Ему понадобилось написать «Terra if fin». Почему?

– Чтобы придать четверостишию таинственность, наполнить его мистическим смыслом.

– Может быть. Но чем глубже я погружаюсь в это, тем все более очевидной становится для меня одна вещь. Не могу объяснить причину, это мое внутреннее ощущение. Если хотите – опыт криптоаналитика. В одном сообщении здесь скрыто другое сообщение.

Поскольку речь шла о закодированном сообщении, Томаш четко сознавал, что решение задачи будет крайне осложнено отсутствием кодовой таблицы, и прежде всего криптоаналитик задался вопросом, где такой человек, как Эйнштейн, мог хранить кодовую таблицу? Дома? В институте, где ученый занимался исследованиями? И каким конкретным лицам сообщение могло быть адресовано? Кто этот некто, обладавший кодовой таблицей и способный прочесть тайное послание ученого?

Кто?

Профессор Сиза в данной системе координат, несомненно, подходил на роль одного из возможных действующих лиц. Был ли он просто хранителем кодовой таблицы? Или же являлся получателем закодированного сообщения? Томаш чуть было не спросил Ариану о судьбе физика, вопрос уже висел у него на кончике языка, но, вовремя спохватившись, он промолчал.

Имелся, разумеется, и еще один потенциальный обладатель кодовой таблицы. Сам Давид Бен‑Гурион. В конце‑то концов, именно тогдашний премьер‑министр Израиля заказал Эйнштейну формулу простой в изготовлении атомной бомбы. Кодируя в строках четверостишия свое сообщение, Эйнштейн был уверен, что у Бен‑Гуриона есть кодовая таблица, которая поможет ему прочесть послание. А если это так, то израильская спецслужба Моссад должна располагать сведениями о таблице и ее местонахождении. Накануне Томаш передал копию стиха тегеранскому агенту ЦРУ и не сомневался, что тот уже направил текст в Лэнгли. И к настоящему моменту, вполне вероятно, в ЦРУ уже декодировали скрытое в четверостишии сообщение.

Но вот наступило время обеда. Меню гостиничного ресторана состояло исключительно из блюд иранской кухни. Томаш решил вкусить «зерешк‑поло‑баморк», или же курицу с рисом, а Ариана – отдать должное «горме‑сабзи», кушанью из мелко нарезанного мяса с фасолью. На десерт португалец заказал «палудех» – мороженое из рисовой муки с фруктами, а иранка – арбуз.

– Знаете, после обеда я намерен немного отдохнуть, – объявил Томаш, допив «кхавех», черный кофе по‑ирански.

– То есть работать больше не хотите?

– На сегодня уже достаточно, – вздохнул он. – Я устал.

Ариана указала подбородком на чашку и улыбнулась.

– Не знаю, удастся ли вам заснуть. У нас очень крепкий кофе.

– Дело в том, что сиеста – древняя иберийская традиция. И нет такого кофе, который мог бы ее отменить.

Без пяти три Томаш вышел из лифта, бодрым шагом пересек холл и незаметно осмотрелся, дабы убедиться, что за ним никто не наблюдает. Он приблизился к швейцару, мимолетно сверился с листком, на котором нацарапал вчера нужное имя и подозвал белл‑боя.

– Меня должно ждать такси, – сообщил он.

– Такси, мистер?

– Да. Водителя зовут Бабак.

Паренек вышел на улицу и сделал знак запаркованному справа от входа оранжевому автомобилю. Машина тотчас тронулась, въехала на пандус и остановилась перед входом в отель.

– Прошу вас, мистер, – сказал белл‑бой, распахивая заднюю дверцу.

Томаш сунул ему в ладонь сто риалов и устроился на заднем сиденье. Такси рвануло с места и тут же оказалось в гуще автомобилей, лавируя по запутанным переулкам, петляя по улицам и выскакивая на проспекты. Португалец попытался было спросить, куда они едут, но водитель лишь покачал головой.

– Man ingilisi balad nistam, – добавил он на всякий случай.

Томаш откинулся на спинку сиденья и задумался, глядя в окно. Такси колесило по Тегерану уже минут двадцать. При этом Бабак напряженно смотрел в зеркало заднего вида и иногда вдруг резко куда‑то поворачивал. Свой маневр водитель повторил не единожды, каждый раз по одной и той же схеме, пока не убедился, что все в порядке. Только после этого он выехал на проспект Талегани и остановился недалеко от университета Амир Кабир. Там к машине подошел давешний знакомец Томаша и уселся рядом с ним на заднем сиденье.

– Как дела, профессор?

– Простите, но я вдруг забыл ваше имя.

Великан усмехнулся, показав испорченные зубы.

– Это ничего, – успокоил он. – Меня зовут Гольбахар Багери, но может, вы и правы, вам действительно лучше не запоминать мое имя.

– В таком случае, как мне вас называть?

– Хм, называйте меня Mocа́. Это сокращенное от Мосаддыка. Знаете, кем был Мосаддык? – Он что‑то быстро сказал водителю, автомобиль тронулся и покатил вдоль проспекта. – Мохаммед Мосаддык был адвокатом. Однако известность этот человек приобрел на посту премьер‑министра Ирана, который получил в результате победы на демократических выборах. В ту пору все нефтяные скважины в стране монопольно принадлежали «Англо‑Иранской нефтяной компании», и Мосаддык попытался изменить условия ведения нефтяного бизнеса в пользу Ирана. Британцы наотрез отказались, и тогда глава иранского правительства принял решение о национализации компании. Этот шаг имел громадный резонанс, и в 1951‑м Мохаммед Мосаддык стал по версии журнала «Таймс» «Человеком года», поскольку своими действиями вдохновил другие страны на борьбу за освобождение от колонизаторов. Однако англичане не смирились со создавшимся положением, и Черчиллю удалось убедить Эйзенхауэра свергнуть Мосаддыка. – Рассказчик указал Томашу на какое‑то строение, почти скрытое за исписанной лозунгами стеной. Томаш прочел: «Down with the USA». – Это бывшее посольство США в Тегеране. Именно здесь, в одном из бункеров американского официального представительства, ЦРУ разработало план свержения Мосаддыка под названием «Операция Аякс». Путем многочисленных взяток, подкупа и распространения заведомо ложных сведений ЦРУ добилось поддержки со стороны шаха и ряда ключевых фигур страны, включая религиозных лидеров, военачальников, издателей газет, и в 1953 году свергло Мосаддыка. – Багери кинул взгляд на здание и группу охранявших его вооруженных ополченцев. – Памятуя о событиях той поры, в 1979 году, когда грянула Исламская революция, студенты ворвались в посольство, захватили его и более года удерживали в заложниках около полусотни американских дипломатов. Студенты опасались, что посольство готовило заговор против айятоллы Хомейни, как за четверть века до того осуществило заговор против Мосаддыка.

– В таком случае… извините, но я не понимаю. Ведь вы работаете на ЦРУ!

– На ЦРУ я работаю сегодня, но не работал в пятьдесят третьем году. К слову, меня тогда еще и на свете не было.

– Как же вы можете работать на ЦРУ, если эта организация свергла человека, которого вы считаете великим?

– В жизни многое меняется. Сейчас у власти не просвещенная личность, каким был Мосаддык, а шайка религиозных фанатиков, толкающих мою страну в Средневековье. – Багери кивнул в сторону вооруженных ополченцев, расхаживавших перед бывшим посольством. – Они – мои враги, но также и враги ЦРУ. – Багери улыбнулся. – Так что, сами понимаете, сейчас ЦРУ мне друг.

Такси повернуло за угол и двинулось в южном направлении по проспекту Мофатех. Потом они оказались на проспекте Инкилаб, обогнули площадь Фирдоуси и вновь поехали по Инкилаб, теперь уже в обратную сторону. Поездка как таковая явно не имела конечной цели и, видимо, была удобным способом проведения встречи вдали от лишних глаз.

– Я получил инструкции из Лэнгли, – наконец проронил Багери, не отрывая взгляда от хаотического уличного движения. – Они недовольны, что вы не имеете доступа к рукописи. И желают знать, нельзя ли изыскать возможность подобраться к документу?

Дата добавления: 2015-06-04