Часть I. Высказывания, превращающиеся в ядро текста и анализируемые в качестве такового 3 страница

9 июня 2007 года. Санкт-Петербург. Вступительное слово президента РФ В.В.Путина на встрече с руководителями иностранных компаний:

«Мы связываем будущее России именно с развитием инноваций, экономикой знаний».

13 сентября 2007 года. Белгород. Заседание совета по реализации приоритетных национальных проектов и демографической политике. Путин предлагает здесь высказаться по поводу экономики знаний Д.Медведеву, первому вице-премьеру правительства РФ.

«В.Путин: Пожалуйста, Дмитрий Анатольевич.

Д.Медведев: Уважаемый Владимир Владимирович! Уважаемые коллеги! Переход к экономике знаний требует от нас адекватного ответа на те вызовы, с которыми столкнулась система образования, ну, и общество в целом.... Значительный опыт накоплен в ходе реализации инновационных программ вузов – победителей конкурса в рамках национального проекта. Особо отмечу, что многие из таких проектов ориентированы на самые актуальные исследовательские темы, на подготовку наиболее востребованных кадров для экономики знаний».

30 ноября 2007 года. Москва. Выступление президента РФ В.В. Путина на заседании Совета по науке, технологиям и образованию:

«Понимаете, когда мы говорим об экономике знаний, то иногда у нас бывает неполное понимание. Иногда считается, что смысл заключается в том, чтобы наши институты, организации продавали "сырые" знания. Продажа "сырых" знаний нисколько не лучше продажи сырой нефти, может быть, даже хуже. Тогда это получается встраивание российской системы в систему экономики чужих знаний. Нам это не нужно...».

8 февраля 2008 года. Москва. Выступление президента РФ В.В. Путина на расширенном заседании Госсовета «О стратегии развития России до 2020 года»:

«Важнейшее направление – это развитие новых секторов глобальной конкурентоспособности, прежде всего, в высокотехнологических отраслях, которые являются лидерами в "экономике знаний"...».

22 февраля 2008 года. Москва. Выступление президента РФ В.В.Путина на встрече глав государств – участников Содружества независимых государств:

«...Отмечу, что здесь, в миграционной сфере, как в фокусе сходятся самые актуальные задачи по развитию человеческого капитала, включая такие, как становление экономики знаний и национальных инновационных систем».

Мы видим, что тема перехода к экономике знаний очень важна для Путина. И это не может не вызывать глубокой симпатии. Особенно если сопоставить такую заинтересованность с теми циничными высказываниями радикальных либеральных реформаторов в начале 90-х годов, в которых прямо говорилось о том, что в новой России не будет не только современной науки, но и современной медицины.

Нельзя также сказать, что слова Путина полностью оторваны от его действий. Нет, Путин пытается дополнить декларации какими-то действиями! Он человек достаточно практичный и сделавший эту практичность своим жизненным кредо. Например, выступая в Дрездене на форуме «Петербургский диалог» и говоря о приоритетности экономики знаний, Путин сразу же апеллирует к тому, что благодаря работе Форума реализуется идея создания российско-германского института имени Коха и Мечникова. В конце концов, и четырехкратное увеличение финансирования науки – это тоже дело. Но вся эта совокупность дел не имеет никакого отношения к возможности перехода России из нынешнего ее состояния к обществу знаний, экономике знаний.

Уповать на возможность осуществить подобный переход (да еще из нынешнего состояния России) с помощью таких дел – все равно, что надеяться на то, что пятилетняя девочка, зацепив увязнувший в зыбком болоте КАМАЗ за бампер своими прыгалками, вытащит многотонную груженую машину на твердую почву.

Рано или поздно российской власти придется ответить самой себе на вопрос – почему на фоне восьмилетних пожеланий по поводу перехода России к экономике знаний фактический сырьевой крен России не уменьшается, а в чем-то даже увеличивается.

И власть никогда не сможет ответить на этот вопрос, оторвав ответ от оценки состояния страны, оценки качества протекающих в ней процессов. Процессы же эти регрессивны по своей сути. Однако признание этой регрессивности и всего, что из нее вытекает, буде оно станет осуществляться всерьез, сразу же потребует от власти то, чего она категорически не желает осуществлять. Такое признание потребует от власти выдвижения и осуществления мобилизационной модели развития, по возможности гибкой и нелинейной. Но главное – эффективной.

Можно, конечно, оставить все так, как есть. И назвать это мобилизационной моделью развития. Назвал же И.Дискин свои очень умеренные предложения по наимягчайшей «догоняющей модернизации» – «прорывом». Названия-то можно давать любые. Но ведь никому еще не удавалось взлететь, назвав свой автомобиль (хоть «Запорожец», хоть «Мерседес») истребителем пятого поколения. Если сдержанный, но не остановленный регресс все время называть разными красивыми словами (прорыв, модернизация, экономика знаний...), то купленный этой ценой психологический комфорт рано или поздно обернется чудовищной исторической (и политической!) ответственностью за сгнившую до основания страну.

В.В.Путин, как мы видим, в большинстве своих размышлений об экономике знаний не говорит о модернизации. Но кое-где (в Волгограде в 2007 году, например) он говорит о модернизации промышленности.

Между тем модернизация, о которой позже много будет говорить Д.Медведев, – это вовсе не модернизация промышленности. Тем, кто этого до сих пор не понимает, рекомендую прочесть книгу Иосифа Дискина «Прорыв». Является ли прорывом предлагаемая Дискиным сверхмягкая (как он считает, единственно возможная для России) модернизация? Я уже сформулировал аргументы в пользу того, что такая модернизация прорывом не является. Настаивал и буду настаивать на том, что прорыв – это осуществление запредельного задания в условиях, когда запредельность этого задания преобразует субъект, который должен это задание выполнить.

Дискин же предлагает нечто совершенно другое. Его (в целом вполне разумное и достойное) предложение основано на определенном представлении о качестве процессов в современной России. Я это представление не разделяю. И не понимаю в принципе, о чем на самом деле идет речь. И.Дискин – умный и позитивный исследователь. Он хорошо понимает, что рынок не может осуществить структурной модернизации промышленности. Что для этой структурной модернизации нужен субъект, обладающий огромными ресурсами и несгибаемой политической волей. Субъект, способный осуществлять необходимые изменения категорическим путем на основе полноценного стратегического планового задания. Дискин сам в прошлом достаточно крупный работник Госплана. Академические экстазники могут не понимать, какова цена полноценной структурной модернизации промышленности. Иосиф Дискин не может этого не понимать. И опыт успешного проведения такой модернизации вообще, а в условиях упадка в особенности, он знает. Вообще – с Дискиным хотя бы можно спорить, потому что он не болтает, а излагает развернутую позицию. Остальные, увы, весьма далеки от этого.

Так, может быть, не изменение промышленного контура предполагает деяние, именуемое «модернизация»? Может быть, речь идет о модернизации без системной форсированной индустриализации? Но возможна ли такая модернизация? Отвечает ли она хотя бы выживанию России, а уж тем более завоеванию ею новых позиций в мире?

Как говорится, красиво жить не запретишь. Кому не хочется модернизации, при которой будет место свободе, при которой будут сохранены все предыдущие завоевания нашего переходного периода и избыты все негативы оного!

Но подобными благими пожеланиями мы уже однажды вымостили дорогу к распаду СССР, дорогу в эти самые «лихие 90-е годы». Власть хочет повторить этот путь? Увы, самое трудное – понять, чего власть хочет и хочет ли вообще чего-то реального.

Говорится об экономике знаний. То есть в каком-то смысле не об индустриализации, а о постиндустриализации. Мы хотим перепрыгнуть через этап? И так, чтобы при этом прыжке всем было комфортно, вольготно?

Увы, нет у меня готового ответа на вопрос, чего КОНКРЕТНО хочет власть по большому счету – не на уровне списка мероприятий, но и не на уровне общих рассуждений.

Вчитываясь в сказанное и написанное, я понял, что экономику (а значит, и общество) знаний Путин понимает как наукоемкую экономику (а значит, и наукоемкое общество).

Наукоемкая экономика – это хорошо. Наукоемкое общество – еще лучше. И до того, и до другого нам сейчас как до Луны. А главное – ну не так всё это, и всё тут. Экономика знаний – это НЕ наукоемкая экономика. Общество знаний – НЕ наукоемкое общество. Построение информационного общества – это НЕ модернизация.

Модернизация...

Что понимает Путин под модернизацией? По его текстам это, повторяю, не вполне ясно. А вот из текстов Медведева о развитии ясно, что Медведев понимает модернизацию как глубокую комплексную всестороннюю трансформацию общества. В принципе, это так и есть. Но только речь идет об очень определенной трансформации, а не о любой позитивной трансформации вообще. Перенимая эстафету у Путина, Д.Медведев еще более прочно связывает два блага – модернизационную трансформацию и переход России к экономике (и обществу) знаний. Но, к сожалению, связи-то такой нет. По крайней мере, нет никакой прямой связи. Надо провести модернизацию. Опомниться, мобилизоваться на новое, совершенно другое, усилие. И перейти от модернизации к построению общества знаний. Это один, наиболее классический путь.

Можно, конечно, выбрать другой – и прыгнуть через ступень. Но для того, чтобы так прыгнуть, нужна уже не просто мобилизация, а супермобилизация. То есть прорыв в полном, мобилизационно-трансцендентирующем, смысле этого слова.

Насколько я понял из имеющихся властных и околовластных суждений касательно желаемого, предполагается нечто другое. Инвестиционная политика, способная сотворить чудеса...

Инвестиции во что? В имеющееся? Ведь для создания качественно новых структур, обеспечения им места внутри имеющейся старой системы мало инвестиций. Мобилизационная политика нужна, а не инвестиционная. Что же касается инвестиций, то... Ну, предположим, что инвестиционные адреса будут определены правильно (а это не гарантировано по понятным причинам), что деньги дойдут до адресатов (это еще в меньшей степени гарантировано). Предположим, повторяю, все наилучшее. И что?

В принципе, конечно, возможен и подобный подход. Но мне представляется, что он возможен не в большей степени, чем подход, при котором автомобилист решит превратить автомобиль в самолет с помощью наращивания мощности двигателя автомобиля и увеличения его скорости. Самолет – это не сверхскоростной автомобиль. Хотя на некоторых гоночных автомобилях стоят моторы от самолетов. Самолет – это другой тип техники, основанный на другом принципе. Вот так и общество знаний (иначе – информационное общество, постиндустриальное общество и т.п.)... Это не улучшенное, особо наукоемкое индустриальное общество. Это общество с другой классовой структурой, другими мировоззренческими основаниями, другой встроенностью в оставшийся на предыдущей фазе развития мир.

То же, что предлагается в виде соединения модернизированной промышленности и знания, – это не общество знаний и не экономика знаний, а нечто другое. Может быть, и вполне достойное – но другое. И все было бы ничего, если бы Россия была одна на планете. Или ее окружали бы не конкуренты и враги, а предельно доброжелательные соседи. Но поскольку это не так, то пока Россия (неадекватными, как мы убедились, средствами) будет пытаться соединять улучшенную индустрию со знаниями, рядом с ней будут сооружать настоящую индустрию знаний.

Чем чревато непонимание российской властью разницы между наукоемкой индустрией (50-е годы XX века) и индустрией знаний (50-е годы XXI века)? Тем, что Россия (причем еще до момента полноценной реализации индустрии знаний ее противниками и конкурентами) может оказаться в положении туземного государства, вынужденного давать отпор армии, вооруженной пушками и пулеметами, с помощью стрел, копий и дротиков.

Пагубность и унизительность такого исхода диктует необходимость тактичного, но настойчивого указания на то, что экономику знаний (а также общество знаний, поскольку одно без другого не существует) нельзя извлечь из процесса модернизации (предполагающей индустриализацию). Что общество знаний – это не общество модерна, а качественно другое общество. Что дело тут не в технологиях, не в научных открытиях, не в типе станков и не в соединении одного с другим. Дело в структуре социума и, в каком-то смысле, в антропологических изменению, порожденных этой новой структурой.

Дело также в том, что переход к обществу знаний может быть осуществлен на основе разных социогуманитарных принципов и антропологии. А также на основе разных метафизик и так далее. И что сейчас идет борьба за то, какие принципы возобладают. Если возобладают одни принципы, то на земле будет построен очень продвинутый и тонко организованный ад. А значит, надо, чтобы возобладали другие принципы. Но для того, чтобы они возобладали, необходимо, причем немедленно, дезавуировать монолитность того, что именуется обществом и экономикой знания. Необходимо показать, что под оболочкой одного понятия кроется несколько разных обществ и разных экономик.

Но как это сделать, если скомпрометированы беспощадно справедливые построения, связанные с безальтернативной спасительностью двух одновременно воплощаемых фундаментальных идей – идеи нового гуманизма и идеи нового человека?

Как это сделать, если ложные и ни на чем не основанные запреты на построения «рая на земле» открывают дорогу к построению на земле полномасштабного трансгуманистического ада? Очень продвинутого ада, именующего себя то обществом знаний, то постчеловеческим обществом?

Как это сделать, если обычное человеческое общество и впрямь оказывается несостоятельным перед лицом новых вызовов и единственной альтернативой обществу, основанному на формуле «постчеловек плюс трансгуманизм», является общество, основанное на формуле «новый человек плюс новый гуманизм»?

Недостаточность в том, что касается феноменологии будущего, сочетается с недостаточностью в том, что касается феноменологии настоящего. Оставим даже в стороне вопрос о постсоветском регрессе, хотя он-то является основным. И все же рассмотрим более частный, но тоже крайне важный (а главное – совсем очевидный) вопрос о том, какую страну мы строим. Ведь не можем же одновременно строить, образно говоря, страну как телегу, страну как автомобиль и страну как самолет!

Страна как телега – это великая энергетическая держава, заявку на построение которой мы еще недавно делали.

Можно подробно описывать то, какой замечательной будет эта телега. И почему телега – лучший вид транспорта. Но нельзя не отдавать себе отчет в том, что великая энергетическая держава – это телега. С колесами из титана, нановожжами, биотехнологической лошадью и так далее. А также с термоядерным пулеметом («эх, тачанка-ростовчанка» и так далее).

Страна как автомобиль – это страна по Дискину.

Развернуто спорить по поводу реализуемости его модели модернизации – значило бы фактически изменить взятым на себя исследовательским обязательствам. Поэтому, еще раз зафиксировав свои симпатии по отношению к подобной модели (ну, кому не хочется жить при модернизации, свободе, модернизироваться, не отказываясь от социального и иного комфорта), я еще раз выражу и сомнения в осуществимости подобной модели.

А дальше перейду к главному. К тому, что даже если эта модернизация будет осуществлена и все позитивы, предложенные Дискиным, реализованы, то это все равно будет «автомобиль», а не «самолет».

Может быть, это будет «Ауди». Может быть, даже «Феррари». А может быть, благие намерения осуществить сверхмягкую модернизацию превратят имеющуюся «телегу» в груду утильсырья. И кто-то потом этим утильсырьем полакомится, отделив титановые колеса от термоядерного пулемета, а нановожжи от биолошади. Но «самолета» не будет при любом раскладе. А уж «космического корабля» – тем более. Поскольку никогда до конца не знаешь, кто в какой степени понимает метафорический язык, то оговорю для тех, кто не понимает: «телега», «автомобиль», «самолет», «космический корабль» – это в данном случае не названия изделий, а метафоры, с помощью которых я фиксирую наличие качественно разных цивилизационно-технологических уровней и систем.

Зафиксировав же, утверждаю, что при самом благоприятном варианте, который вовсе не гарантирован (а по мне, так и невозможен), страна-мечта, которую описал Дискин в своей книге «Прорыв» в виде продукта предлагаемой им мягкой модернизации, – это именно «автомобиль», и не более. И все понимают, что это будет «автомобиль». В том числе и сам Дискин.

Вывести «телегу» на уровень «самолета» или, тем более, «космического корабля» может только мобилизационный прорыв. Приношу извинения Иосифу Дискина по поводу того, что все время противопоставляю мобилизационный прорыв – его прорыву, в котором нет места мобилизации. Но надо как-то преодолевать эту семантическую неоднозначность, имеющую весьма серьезные стратегические последствия.

И только потому я еще раз спрашиваю: почему мечту об «автомобиле» (мягкая модернизация) надо называть мечтой, как минимум, о «сверхзвуковом самолете» (прорыв)? Понимаю, что мечта о мягкой модернизации и «автомобиле» обусловлена множеством социальных и политических причин. Но, увы, эта мечта с опозданием на столетие.

Страна как самолет – это общество знаний.

Вроде бы, Путин и Медведев говорят об этом. Но вынужден оговорить – если на успешность сверхмягких способов проведения модернизации (создания «автомобиля» по Дискину) есть хоть какие-то шансы – например, одна тысячная, то на успешность сверхмягких способов формирования КАЧЕСТВЕННО НОВЫХ технологических укладов (создания «самолета», «космического корабля» etc.) ШАНСОВ НЕТ ВООБЩЕ НИКАКИХ.

А главное – что же все-таки мы хотим строить? Все сразу строить невозможно по множеству причин. Нельзя согласовать приоритеты и нормы, нельзя распределить ресурсы, нельзя согласовать и интересы, в конце концов. А уж ценности-то и подавно. Нельзя согласовать институциональные преобразования, социальные опоры. А значит, и политические конструкции. Строить всё сразу – это значит не строить ничего, но говорить обо всем. Потом изумляться: «Как это так? Говорим много лет, а ничего не получается!» И снова говорить обо всем.

Но ведь пока говорится обо всем и ничего не строится – накапливаются издержки регресса. В итоге они разрушат страну и власть. Причем не в каком-то там исторически обозримом будущем, а очень и очень скоро.

Я уже обратил внимание на то, что страна-телега, страна-автомо­биль и страна-самолет – это разные социумы. В каждом из этих трех социумов политика реализуется в соответствии с их социальной (классики сказали бы «укладной» или даже «формационной») спецификой.

В великой энергетической державе (она же страна-телега) политика реализуется с опорой на сырьевой, низкотехнологический капитал.

В модернизированной стране (страна-автомобиль) политика реализуется с опорой на высокотехнологический (а не сырьевой) капитал.

В стране, чье общество является обществом знаний (страна-самолет), политика реализуется с опорой на посткапиталистические группы (меритократию, нетократию, какую-нибудь другую – кратию, коих до и больше, в зависимости от варианта общества знаний).

На что собираются опираться наши политики? Собираются ли они, переводя страну из одного качества в другое, менять опорные группы? Ведь даже умеренный и прагматичный Иосиф Дискин все-таки напоминает им о том, что в какой-то форме это придется сделать.

Нет смены политической стратегии без переноса политической опоры с одной группы на другую. И нельзя перенести политическую опору с одной группы на другую без того, что называется «политическая борьба». Можно, конечно, раздавать всем сестрам по серьгам, но тогда не надо изумляться, если вдруг под мечту о самолете у тебя развалится телега.

На какую группу собирается опереться Дмитрий Медведев?

В анализируемых нами текстах есть ответ на этот вопрос. Причем достаточно внятный.

Уже после 10 декабря 2007 года, когда он был выдвинут в президенты, Д. Медведев выступает на 11 Гражданском форуме «Роль гражданских инициатив в развитии России в XXI веке». Это происходит 22 января 2008 года. Гражданский форум в качестве площадки выбран не случайно. Что же до самого выступления, то там Д.Медведев включает тему развития в то, что постмодернисты назвали бы транстематическим конфигуратором, в котором находится место и для совершенно других тем.

В своем выступлении на II Гражданском форуме Д.Медведев, в частности, говорит: «Полностью согласен с нашим президентом, который сказал, что лимит на революции и гражданские распри Россия исчерпала в прошлом веке... Главное для развития нашей страны – это продолжение спокойного и стабильного развития. Необходимы просто десятилетия стабильного развития. То, чего наша страна была лишена в двадцатом столетии. Десятилетия нормальной жизни и целенаправленной работы».

А дальше Медведев заявляет нечто, никак не совпадающее с его, годичной давности, статьей, где говорилось о переходе ОТ стабильности К развитию. Теперь он говорит: «По сути, ведь все, что делалось в стране в последние восемь лет, имело целью дать России длительную перспективу успешного развития». Медведев, правда, оставляет некий зазор, заявляя, что делавшееся имело целью не РАЗВИВАТЬ, а ДАТЬ ПЕРСПЕКТИВУ РАЗВИТИЯ. Можно потом сказать, что делавшееся было фантастически нужной стабилизацией. А теперь наступает новая фаза – фаза развития. А значит, нужны новые кадры, новый курс и так далее.

Но, в любом случае, Медведев января 2007 года менее осторожен, чем Медведев января 2008 года. Хотя политическая логика и логика интриги должны бы были продиктовать обратное.

Тут важно, что Д.Медведев выступает на II Гражданском форуме почти вплотную к выступлению В.Путина на расширенном Госсовете. Эти выступления отделяет чуть более двух недель (22 января – Форум, 8 февраля – Госсовет). Путинское выступление на госсовете при этом аллегорически можно соотнести со строчкой из «Евгения Онегина»: «Мое! – сказал Евгений грозно». Что можно еще по этому поводу сказать? Что сказано, конечно, грозно... но поздно.

Ибо после выступления Путина со своей стратегией развития на этом самом Госсовете Медведев выступает в Красноярске на V Экономическом форуме. Это происходит через неделю после Госсовета, 15 февраля 2008 года. Медведев говорит: «Часто в нашей истории бывало так, что, как только страна, что называется, "расправляла крылья", мы безответственно втягивались в военные конфликты. Или на нас обрушивалась революция. Но история все-таки нас чему-то учит. В частности, тому, что нельзя быть безразличным к своему будущему и сегодня для нас крайне важно стабильное поступательное развитие».

Налицо опять же трансконфигуратор (любимое детище постмодернизма). Развитие становится и стабильным, поступательным, и отторгающим революционность, и несочетаемым с втягиванием в конфликты, и покаянно обучающимся на уроках истории... Как обучающимся, чему? Мы безответственно втягивались в военные конфликты? В конфликт под названием «война с фашистской Германией» мы не втягивались. Мы этого конфликта, как могли, избегали. И нас потом за это так полоскали, что дальше некуда. Мол, «преступный пакт Молотова–Риббентропа». Не мы втянулись в конфликт с фашистской Германией. Фашистская Германия напала на нас без объявления войны 22 июня 1941 года. И что нам было делать? Чему тут нас должен научить наш горький исторический опыт?

Значит, речь идет не о Второй мировой войне, а о Первой. Царь Николай II допускал много ошибок. Но мог ли он не участвовать на чьей-то стороне в Первой мировой войне? Он мог участвовать на другой стороне, но, как мы понимаем, у него были веские основания оказаться на этой.

В любом случае, мировые войны не позволяют такой стране, как наша, избежать втягивания. Тогда о каких конфликтах речь? Кто, когда, во что втянул страну, остановив развитие? А ну, как это и не Сталин, и не Николай II, а кто-то другой, более прочно соседствующий с автором высказывания? Да и вообще... Это говорится с оглядкой на далекое прошлое? Или в скрытой полемике с той же Мюнхенской речью Путина?

А еще Медведев говорит о том, что «на нас обрушивались революции». Что значит «обрушивались»? Революции – это не стихийные бедствия и не заговоры смутьянов. Это объективные исторические неприятности, вызванные объективными же причинами? В разговор о развитии оказывается вписанной определенная философия, согласно которой ответственное правление может обеспечить «невтягивание» и бесконфликтность. Что это за философия? Или, точнее, чья это философия? Первичный анализ не позволяет нам расшифровывать подобные неявные философемы. Для их расшифровки понадобятся другие методы, которые мы позже применим. Но зафиксировать наличие неявных философем мы обязаны уже на этом этапе.

27 февраля 2008 года на встрече с избирателями в Нижнем Новгороде Медведев повторяет, по сути, те же положения, которые высказаны ранее. «...Хочется, чтобы все-таки хоть какая-то передышка была»... «...Нам нужны десятилетия стабильного развития». Он также все определеннее говорит, что его курс – это курс Путина. И что базовые принципы нашего развития были заложены в истекшие 8 лет. Хотя формулировка «были заложены» сознательно размыта (заложены – не значит реализованы), видно, что Д.Медведев в какой-то степени чем-то или кем-то побуждаем к признанию того, что «развитие» – это не его личная, а унаследованная им от Путина тема.

Что или кто побуждает Медведева к этому – не до конца ясно. С одной стороны, Медведеву из предвыборных соображений нужно всячески подчеркивать свою преемственность. С другой стороны, такой ход может быть продиктован и другими, собственно политическими, а не предвыборными, основаниями. Для того, чтобы во всем этом разобраться, надо взять короткий тайм-аут в том, что касается первичного анализа медведевских высказываний, и того, что их самым непосредственным образом обрамляет.

От первичного анализа нам надо теперь сделать шаг в сторону анализа сравнительно-исторического. И понять, в какой степени и почему тема развития была в течение очень долгого времени абсолютно маргинализована, превращена в концептуального и политического изгоя.

Глава II. От первичного политического анализа – к анализу сравнительно-историческому

Прежде всего, необходимо указать, что на почти всем путинском этапе жизни нашей страны (конкретно – с 2000 по 2007 год) развитие не выдвигалось в качестве высшего стратегического приоритета.

Тем более это не являлось приоритетным при Ельцине (1991–2000 годы).

А также, если можно так выразиться, при «позднем Горбачеве» (1988–1991 годы).

Для Ельцина реальным приоритетом было построение в России капитализма. О чем говорил Ельцин – вопрос отдельный... О чем он только не говорил... Но делал он именно это, причем с лихорадочной поспешностью. Считал ли Ельцин подобную задачу своей миссией?.. Осуществлял ли это он лишь в целях выживания? Сплетались ли в его сознании причудливым образом капитализм как шкурный многовекторный интерес (нечто самому «прихватить», сделать определенный круг подельниками и получить его поддержку и т.д.) и капитализм как идеал, который он и только он может воплотить в жизнь... В любом случае, Ельцин делал это и только это (освобождение цен, ваучеры, залоговые аукционы)... Да, он еще и политически выживал в сложнейших условиях... Но выживали – и до него, и после. Условия, наверное, были у него потяжелее, чем у других... И все же выживание – это константа, которую надо вычитать из спектра целей, характеризующих политика.

Ельцин делал новый «базис». «Надстройку» же сознательно недооформлял, понимая или чувствуя, что, будучи быстро и окончательно оформленной, она сожрет базис. Конечно, его Конституция, оформившая контур этой самой «надстройки», имела колоссальное значение для удержания хоть и специфической, но государственности. Но этим Ельцин занимался как бы походя. Он на обломках СССР и социализма советского образца взращивал новый базис. И мы установили, что это за базис. Это криминальный капитализм.

Разговоры по поводу того, что Ельцин развел бардак, недостойны политически мыслящего человека. Новые базисы создают гении. Ельцин и был своеобразным гением. То, что он был пьющим гением, гением хамски разнузданным и строящим все на произволе и лжи – тоже не основное. Гении – не паиньки. Ельцин построил тот базис, который был запланирован. Базис был построен за счет запуска регресса и стократно усилил породившее его регрессивное начало. Построив базис, Ельцин сделал свое дело. И предложил Владимиру Путину заняться надстройкой.

Надстройка должна была служить базису. Но, как это часто бывает в истории, ее отношения с базисом оказались гораздо сложнее. Путин не разгромил базис, да и вряд ли он или кто-то другой мог выполнить нечто подобное. Но он и не «лег под базис», как надеялись «люди Ельцина». Он сложно маневрировал, и выстроенная им надстройка оказалась и средством обеспечения базиса, и его очень мягкой проблематизацией. Отсюда – то крики об ужасных 90-х годах, то чуть ли не почитание Ельцина. Отсюда же – и многое другое. То, что можно назвать последовательной непоследовательностью проводимого Путиным политического курса.

Надстройка, выстроенная Путиным, в существенной степени является слепком с базиса. Но если бы надстройка не была организована и предъявлена в виде пресловутой «вертикали власти», то не было бы уже ничего. Ни государства, ни общества.

Дата добавления: 2015-06-04