Два–три звена, – и уж ясны 2 страница

б) как на него можно посягнуть,

в) чем его можно заменить,

г) зачем его на что-то заменять, если и так хорошо (точнее, если только так и хорошо).

Но при чем тут тогда развитие? Поддерживая этот ПОРЯДОК ВЕЩЕЙ, мы должны признать, что в центре идеологической надстройки, освящающей этот базис, ЭТОТ человек, по имени Буратино. Причем, чтобы этот человек оставался Буратино, его надо все время подстругивать.

Власть хочет разместить пять «и», от «интеллекта» до «инноваций», в этом ПОРЯДКЕ ВЕЩЕЙ и в порожденном ПОРЯДКОМ ВЕЩЕЙ человеческом материале? Но это невозможно.

Власть мыслит пять «и» как добавку к наличествующему: Буратино скушает пищевую добавку «2020» или «2030», и у него будет побольше жирка «пять "и"»? Но пять «и» – это не нагуливаемый жирок.

Где есть Буратино, там нет пяти «и». А где есть пять «и», там нет Буратино.

Буратино деисториософизирован. Потому они Буратино. А где деисториософизация, там нет ценностей, несовместимых с потерей суверенитета. Точнее, эти ценности валяются на полу в виде стружек. А где нет ценностей, несовместимых с потерей суверенитета, – там нет суверенитета. Причем никакого суверенитета – ни духовного, ни политического.

Если нет ни развития, ни ценностей, несовместимых с потерей суверенитета, какое государство, какая власть и так далее? Властвовать над Буратино легко. Но как побудить Буратино мобилизоваться для защиты отсутствующих у него ценностей, несовместимых с потерей суверенитета? А значит, и всего остального. В том числе, между прочим, и власти.

Путин, Медведев, вся наша актуальная элита, в которой немало умных и совестливых людей, упорно отказываются признать очевидное.

Что И Буратино, И развитие не вытанцовываются. ИЛИ Буратино, ИЛИ развитие. Человек, находящийся в симбиозе с существующим ПОРЯДКОМ ВЕЩЕЙ и реализующий пять «и» (и уж тем более опережающее развитие), возможен в той же степени, что и гордый папуасский космонавт, первым прилетающий на Марс или Альфу Центавра.

Буратино создает Буратинию. Но и Буратиния достругивает Буратино. Приглядитесь к обоюдоострому процессу. Буратино делают – стружки летят.

Специалисты по развитию – с чего начинают? С помещения в центр идеологии человека, способного к развитию. Любому развитию! А уж если речь идет об опережающем развитии, тогда... Тогда совершенно особое значение придается эмоциям, стимулирующим развитие, иерархии потребностей (хотя бы по Маслоу, но желательно потоньше и посовременнее), трансцендентирующему началу, устройству очагов развития в человеческом мозге, управлению целеполаганием. Все понимают, что в основе лежит смысл, экзистенциальное беспокойство. А если «homo обструганному» и без этого хорошо... если он выструган под это «хорошо»... если он день и ночь говорит это «хорошо» в интонации престарелого генсека Черненко, опускающего бюллетень в урну («хорошо-о-о...»)... Тогда какое развитие (если ему ТАК хорошо-о-о)?

ИЛИ-ИЛИ... ИЛИ преодоление «буратинизации» (глубочайшая посттравматическая реабилитация, широкий комплекс восстановительных социокультурных программ и т.д.)... ИЛИ... Или это «хорошо-о-о...». И симбиоз «хорошиста» с «хорошизмом», Буратино с Буратинией, абсолютно губительный для государства, политической системы, народа. Симбиоз и задуманный для того, чтобы все сгноить... А потом еще сгноить гной... И в итоге возвести гной в бесконечную степень.

ОПЕРЕЖАЮЩЕЕ РАЗВИТИЕ?

Что в «2020» и «2030» от опережения? Какое отношение модернизация имеет к опережению? В каком социальном и культурном смысле следует говорить об опережении? ОПЕРЕЖЕНИИ ЧЕГО? КОГО? Мировых лидеров? Но они потому и лидеры, что побежали по своему историческому пути.

Как минимум, опережение означает, что либо у нас будет своя «Калифорния–2020», до которой в США если додумаются, то лет на 50 позже, либо... либо у нас будет нечто такое, чего у США никогда не будет. Нечто, определяемое нашей траекторией исторического движения. Но тогда это даже не опережение, а нечто большее. Предположим, что мы уже знаем, что у них тупик, знаем, как выйти из тупика и вывести из него человечество, идем сами этим путем и выводим других... Вам это ничего не напоминает?

МЕЖДУ ПРОЧИМ, ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ НАС ДО СИХ ПОР ЖДЕТ ТОЛЬКО ЭТОГО И НИЧЕГО ДРУГОГО. А МЫ ПРЕДЪЯВЛЯЕМ ЕМУ ОБСТРУГАННОЕ И СТРУЖКИ.

Для кого-то Буратино – это метафора?

А аномия по Дюркгейму (болезнь ценностей, все ее признаки налицо) – для вас тоже метафора? Люди, оптимистически обсуждающие какую-то модернизацию, что стали бы делать на Западе, если бы их спросили: «А сочетаема ли модернизация с аномией»? Но эти лжеоптимисты отлично понимают, что они не на Западе. Эти высоколобые прогрессивные эксперты-модернизаторы, порицающие «совок» (в котором человек, способный к развитию, очевидным образом был – просто по факту), сами ведут себя как в анекдоте брежневской эпохи:

«Уважаемый товарищ... Чаушеску!» – «Леня, Герек это, Герек!» – «Уважаемый товарищ... Чаушеску!» – «Да Герек же, Леня, Герек!» – «Сам вижу, что Герек, но тут написано "Чаушеску"!»

Вот и эксперты наши... «Сам вижу, что аномия. Но пишу – инициативный актор новой модернизации!»... «Сам вижу, что Буратино. Но пишу...» Ох, допишетесь! Не к добру все это. И не ко времени.

В Послании говорится: «Наши цели неизменны».

Мало сказать «неизменны». Надо сказать, в чем цели.

Демократические институты, частная собственность, политические свободы – это не цели. Вот, например, опережающее развитие – это цель. Но тогда все остальное – средства. А средства не могут быть неизменными. Вы идете к «Граду на холме». Путь преграждает река. Вы садитесь в лодку. Вы же не скажете, что неизменно будете идти только пешком и никак иначе!

Так что же, цель – поддержание ПОРЯДКА ВЕЩЕЙ? Но предъявление в качестве цели поддержания любого ПОРЯДКА ВЕЩЕЙ, как мы понимаем, до крайности проблематизирует развитие. Если цель – гомеостаз, то какое развитие? А если цель – поддержание того ПОРЯДКА ВЕЩЕЙ, который я описал и назвал Буратинией, то она СОВСЕМ несовместима с развитием. И абсолютно тождественна его антитезе. То есть регрессу.

Кроме того, есть «наши цели» и «их». А ну, как мы скажем, что наши цели неизменны, а они изменят цели? Например, они отменят капитализм, а мы его продолжим лелеять... говоря о неизменности целей... Но это тогда будет точь-в-точь «капитализм в отдельно взятой стране». То есть автаркия. Однако ведь в Послании-то утверждается, что «мы давно сделали свой выбор в пользу глубокой интеграции в мировое хозяйство». Сделав такой выбор, мы не можем говорить о неизменности наших целей, не правда ли? Ибо наши цели уже предопределены целями тех, кто управляет мировым хозяйством...

Или мы решили, что мы управляем мировым хозяйством? Решить-то, конечно, можно все, что угодно. Если оторваться от реальности. Но вряд ли стоит так от нее отрываться. Тем более рекомендуя трезвый и критический подход к своему прошлому. Наверно, и к настоящему нужен тоже такой подход?

Уже не только Сорос, но и Гринспен проклял тот «рынок, который привел к нынешней экономической катастрофе. Что же касается демократии, то все мы понимаем: она не панацея, а нечто вторичное по отношению к господствующему классу. Класс держит рамку, без которой демократия не существует. Без рамки так называемая полноценная политическая борьба (а какая без нее демократия?) – это не гарантия от ошибок, а разрушительная самоубийственная грызня.

Демократия «0,5»? Демократия «0,5 плюс 150»? Да-да, и кризис в придачу. За два месяца съедено более 20% имеющихся резервов... Самое время для демократии.

Или кто-то считает, что демократия – это народовластие?

Для народовластия нужен народ. Для гражданского общества – граждане.

Буратино – это ультрапотребитель, «потребоман» (богатый, бедный, неважно). «Потребоман» – это антигражданин. Сделать государство средством для «потребомана» в условиях сжимающегося потребления – это политический и государственный суицид.

Давайте попытаемся лучше преодолеть синдром Буратино или хотя бы прекратить этого Буратино обстругивать и дальше (причем наигубительнейшим, наиболее противоречащим всему происходящему, ультрапотребительским образом).

Приятно, конечно же, стругать Буратино и кокетливо восклицать: «Трудно быть богом!» Но история создателей големов повествует о том, что подобные кокетливые восклицания, обрываясь, переходят в вопль ужаса, исторгаемый создателями, на которых эти големы набрасываются.

Пора, пора... Пора, пора, пора... Пора, пора, пора, пора – СПОХВАТИТЬСЯ.

США, Китай, Европа, ислам могут увеличить нагрузку на нашу истлевающую систему. И за счет этого она рухнет быстрее. Обама и кризис могут ускорить обрушение и грозят его ускорить, что, мне кажется, уже для всех очевидно. Но источник тления – УЛЬТРАПОТРЕБИТЕЛЬ, Буратино конца истории.

Брежнев не помешал обстругивать Буратино.

Горбачев призвал Буратино под знамена перестройки и дал ему разрушить страну.

Ельцин ревностно достругивал Буратино, служа его взрослеющему и алчущему нутру.

Путин попытался соединить Буратино и патриотизм по принципу «И-И».

Новый тип вызовов и угроз подводит черту под этим экспериментом, который (поелику хоть как-то был реабилитирован какой-то патриотизм) я не намерен демонизировать. Но путинское «И-И» очевидным образом в прошлом. Вскоре те, кто будет сносить и Путина, и Медведева (а они на подходе), провозгласят: «Долой патриотизм! Да здравствует освобожденный от его цепей Буратино!»

А мы? Бороться с властью под знаменем «освобожденного Буратино» (а знамя, вот увидите, будет таким и только таким) аморально и контрпродуктивно. Фрустрированный кризисом Буратино сожрет и власть, и страну.

Альтернатива этому только в одном. В стратегическом отказе от Буратино. Этот отказ предполагает прекращение «буратинизации», масштабную реабилитацию наших «буратинизированных» сограждан, а также (и это главное) поиск необструганного человеческого материала, способного к развитию и обладающего ценностями, несовместимыми с потерей суверенитета.

Этот материал есть. Он накапливается в российских катакомбах, не принявших чечевичной похлебки. Помочь накоплению и перейти от накопления к структуризации – вот все, что можно и должно делать.

Глава XIV. «Пора, мой друг, пора»

Я предложил читателю в V части исследования начальный развернутый комментарий и десять объемных «тетрадок» из моего полевого интеллектуального дневника.

В этих десяти «тетрадках» содержится большая часть того, что найдено в ходе предыдущего странствия по извилистым путям, задаваемым различного рода политическими высказываниями, касающимися судеб развития. В них осуществляемая аналитика судеб развития превращается в политическую теорию развития. Но судьба развития не может быть ни описана, ни предсказана, ни преодолена на основе одной лишь теории. Если бы я хотел исследовать... ну, не знаю... процесс развития в России и мире... или просто развитие... Тогда, пожалуй, теория была бы тем, что только и надо обрести в ходе странствия по исследовательским маршрутам. Но если речь идет о судьбе, то обрести надо нечто большее – метафизику.

К ней-то я и собирался перейти летом 2008 года, уезжая в деревню. Ну, а потом случилось то, что случилось. Случившееся делится на общее («случившееся для всех», в том числе и для меня, разумеется) и частное (случившееся только со мной, то есть именно со мной и не с кем более). Общее – это зародыш будущих глобальных бедствий, описанный в V части книги. А частное – это сама V часть книги, которой не было бы, не свались нам на голову все то, что слишком явным образом предвещает будущие глобальные бедствия,

V часть порождена прямым вторжением в полусонную реальность командора по имени История. Она не была бы написана, не начни Саакашвили войну в Южной Осетии, не замаячь американский флот в Черном море. Но, имея подобный, сугубо прикладной, генезис, V часть оказалась теоретически продуктивной. Случайность или закономерность? Мне кажется, что закономерность. Причем давно и в каком-то смысле исчерпывающе обнаруженная и описанная Александром Блоком.

Рожденные в года глухие

Пути не помнят своего.

Исследуй сколько хочешь судьбы развития – пока года глухие (а все восемь тучных путинских лет были глухими донельзя), забвение пути обеспечено. А как, не помня пути, не пребывая с ним в непосредственной – почти телесной и уж в любом случае отнюдь не только умственной – связи, понять что-то в судьбах развития? Кончились глухие годы, стала иной по своему качеству память о пути, и – надо же! – даже прикладная аналитика освобожденного от глухоты времени сама собой превращается в теорию, историософию, подлинную аналитику судеб. Ту самую, которую Хайдеггер – напомню еще раз – называл аналитикой Бытия.

Вот бы и ограничиться этой аналитикой Бытия, породившей теорию. Но тот же Хайдеггер (которого уважаю, но не люблю) с непреложной ясностью показал, что Бытия – мало. Есть еще Ничто. И именно оно взыскует не онтологии (для нее Бытия достаточно), не историософии, а метафизики.

В слове «метафизика» читатель привычно улавливает религиозный обертон и спрашивает себя и автора: «А если я светский человек – нужно ли мне все это?»

На самом деле, метафизика вполне может быть светской в случае, если светскость включает в себя представления о Ничто и его особой функции по отношению к Бытию. Был ли Хайдеггер в полном смысле слова религиозен? Светским человеком он, безусловно, не был. Но я не о человеке, а о философе. Был ли религиозен Ницше, сказавший, что Бог умер? Кто их разберет, этих философов, взыскующих последних глубин! Сами они про себя не знают, религиозны они или нет. Религиозны ли как философы... Религиозны ли они как люди – это неважно. Наверное, Кьеркегора можно назвать по преимуществу религиозным философом... Но можно ли быть религиозным философом только по преимуществу? Наверное, Сартра можно назвать почти нерелигиозным философом. Но можно ли быть «почти нерелигиозным» философом?

Религия – это то, что отвергает разного рода «по преимуществу» и «почти». «Всё или ничего», – сказал философ Брандт, герой одноименной поэмы Ибсена. Но был ли этот философ религиозным, да и сам Ибсен? Кроме того, само это высказывание возвращает нас к Ничто. Ибо альтернативой тому, что Брандт называл «всё», он полагает «ничего». Но, может быть, это «ничего» еще весомее, чем «всё»? И не сопричастно ли оно тому Ничто, которое подробно исследовали экзистенциальные философы – как почти религиозные, так и почти нерелигиозные..

«В твоем Ничто я Всё найти сумею», – сказал гетевский Фауст Мефистофелю задолго до того, как Хайдеггер противопоставил Бытию некое не очень проартикулированное Ничто. Но может ли Ничто быть проартикулировано? А если не может, то чем должна заниматься изучающая его метафизика? Если не артикуляцией, то чем?

И каково же светское содержание, вкладываемое в Ничто? Если, конечно, есть такое объективное содержание, если в светской экзистенциальной философии разговоры о Ничто не психологизированы полностью. Ну, а если даже они психологизированы? Что тогда? Тогда вскоре обнаруживается, что Ничто экзистенциалистов и Танатос Фрейда крайне близки друг к другу. Насколько близки? Близки или тождественны?

Уже одни эти вопросы выводят нас на метафизическую тропу, которая отличается от проторенной дороги, по которой идет нормальный исследователь, примерно так, как тропинка в костромском лесу, по которому я блуждал, размышляя о метафизике, – от Ленинского проспекта, по которому я несся, взыскуя политических диалогов, после того, как летний отпуск был прерван. Так давайте затормозим, выйдем из комфортной политической машины, комфортной даже в том случае, если она все больше напоминает танк, и пройдем по метафизической тропке.

По понятным (и уже обсужденным выше) причинам мне было нужно разметить путь по метафорическому Ленинскому проспекту реал-политики временными вехами. То есть датировать каждую интеллектуальную тетрадку. Гарантировать аутентичность текста сделанной датировке. А значит – придать излагаемому вид полевого дневника, путевых заметок, делаемых геологом, географом, ботаником, – словом, любым путешественником, «добывающим» артефакты и описывающим оные одновременно с их «добычей».

При переходе на метафизическую тропу мне (опять-таки по вполне понятным причинам) все это абсолютно не нужно.

Но это не значит, что мне не нужен диалоговый метод, с помощью которого я получил на предыдущем этапе все мало-мальски ценные результаты. Я буду продолжать вести диалог с теми или иными – теперь уже не политическими, а в полном смысле слова интеллектуальными – оппонентами. Острота полемики с такими оппонентами не имеет ничего общего с конфронтационностью. А поскольку кому-то может показаться, что это не так, то я не только оговариваю свое отношение к полемике, но и заранее извиняюсь перед всеми оппонентами, дабы не быть заподозренным в наличии каких бы то ни было не гносеологических мотиваций к подобному диалогу.

Оговорив это, я мог бы приступить к метафизическому путешествию по узкой и некомфортной тропе, памятуя, что часто тропы эти повисают над бездной и становятся уже волоса и острее лезвия бритвы. Но стоит, пожалуй, все-таки обратить внимание читателя еще на одно, в общем-то весьма очевидное обстоятельство.

Переходя на метафизический этап путешествия, я не отменяю его цель – исследование судеб развития и только развития. Соответственно, метафизика, которой я посвящу следующую часть своей книги, будет метафизикой развития. Диалоговый же режим предполагает выявление подобной метафизики через то, что является ее отрицанием. То есть через обнаружение метафизики, враждебной развитию.

Наверное, метафизику развития можно обсуждать иначе. Но, во-первых, мне лично в принципе неочевидно, что в XXI веке иной формат обсуждения метафизики развития сколь-нибудь продуктивен. А во-вторых, я хочу остаться верен той стихии панполитизма, которая мной изначально заявлена. Если судьба – это политика и мы обсуждаем метафизическое в том, что касается судьбы развития, а не развития вообще, то куда денешься от политики? А где политика – там борьба, где борьба – там враги. Не мои личные, а развития.

Иногда эти враги развития просто отрекомендовываются в качестве таковых.

Иногда же они ничего не говорят о развитии или даже хвалят его, но при этом атакуют нечто, без чего развитие невозможно (ну, например, Историю – какое и впрямь без нее развитие?).

А иногда мои оппоненты говорят вовсе не о развитии, но о чем-то таком, что требует от меня полемического ответа. А ответ этот позволяет что-то дополнительно уточнить в том, что касается искомой нами метафизики развития.

В любом случае – моя полемическая острота носит сугубо исследовательский характер. И является слагаемым исследовательского стиля, не более, но и не менее.

Сделав все необходимые уточнения, я могу выйти из машины. Той самой, на которой мы доехали до конечной точки исследовательского маршрута. Я могу, обнаружив в этой конечной точке сущность по имени «теория», побеседовать с нею и попрощаться. Попрощавшись же, сказать себе «пора, мой друг, пора» – и двинуться в неизвестное по петляющей метафизической тропке.

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит...

...На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Казалось бы, и прекрасные, и неоспоримые строки Пушкина. Но ведь Блок (любимый мною ничуть не меньше, чем Пушкин) пишет:

И вечный бой! Покой нам только снится...

А гораздо менее любимый мною Булгаков?

Он не заслужил света, он заслужил покой».

Так покой или вечный бой? Снится покой или он фундаментально реален?

НУ, ВОТ.. ТРИ ЦИТАТЫ ИЗ РУССКОЙ КЛАССИКИ – И МЫ УЖЕ ВО ВЛАСТИ МЕТАФИЗИКИ PAR EXCELLENCE, УЖЕ ДВИЖЕМСЯ, СОЙДЯ С ПРОТОРЕННОГО ПУТИ, ПО КОВАРНОЙ И ВОВСЕ НЕ БЕЗОПАСНОЙ МЕТАФИЗИЧЕСКОЙ ТРОПКЕ.

Дата добавления: 2015-06-04