ВВЕДЕНИЕ 2 страница. Как и в романе «Косёку итидай отоко», в основе сюжетных перипетий этой повести оказывается необузданное любострастие главной героини

Как и в романе «Косёку итидай отоко», в основе сюжетных перипетий этой повести оказывается необузданное любострастие главной героини. Но если в первом романе Сайкаку история любовных приключений героя служит задаче создания в известной степени гротескного образа действительности, то здесь тот же сюжетный прием помогает изобразить жизнь «как она есть», с присущими ей трагическими конфликтами. Качественно иные здесь и принципы создания образа героини. Если характер Ёноскэ целиком исчерпывается понятием «сластолюбец», то образ одинокой женщины сложнее и глубже: она не только любвеобильна, но и цинична, горда, иронична, проницательна. Неоднозначность характера главной героини, раскрывающегося не только в столкновении с событием, но и в переживании его, дает автору возможность создать психологически достоверный образ человека его времени.

Положение одинокой женщины обусловливает право героини быть чужой в окружающем ее мире, свободной от господствующих в нем условностей, видеть его изнанку и ущербность. Именно непричастностью героини повести к миру, с которым она сталкивается, будучи наложницей князя, куртизанкой в веселом квартале, тайной возлюбленной буддийского священника, служанкой в доме горожанина, объясняется точное воспроизведение неприглядных сторон действительности в этом произведении. Осознание несовершенства жизни, внимание к свойственным ей противоречиям определяют специфику художественного метода Сайкаку, связанного с реалистически беспристрастным осмыслением действительности.

Тема превратности судьбы в повести Сайкаку трактуется в русле традиционных буддийских представлений. В глубокой старости, больная и немощная, героиня приходит к мысли о тщетности земных желаний и отрешается от мира, что отчасти может быть объяснено инерцией традиционного жанра повести-исповеди, но скорее всего имеет более глубокие истоки, отражает противоречия в мировоззрении Сайкаку как писателя переходной эпохи. Повествование о радости земного бытия и ценности человеческой жизни в прозе Сайкаку основывается на новом, рационалистическом понимании мира, в то время как фоном для изображения трагического неизменно служит буддийская идея иллюзорности человеческого существования.

Буддийская концепция жизни особенно отчетливо выражена в сборниках «рыцарских» новелл Сайкаку «Записи о передаче воинских искусств» («Будо дэнрайки», 1687) и «Повести о самурайском долге» («Букэгири моногатари», 1688). Эти произведения наследуют традиции средневековой эпической литературы, а также простонародных героических преданий, по-своему истолковавших исторические события прошлого. Ценность человеческой личности осмысливается в этих новеллах с помощью критериев самурайской этики, главные из которых — верность господину, готовность мстить за обиду, способность пожертвовать жизнью ради долга.

Повествование об идеальных воинах, рыцарях «без страха и упрека» нуждается в пиететной дистанции, отделяющей героических персонажей от читателя. В связи с этим поэтике «рыцарских» новелл Сайкаку совершенно чужд тот непосредственный и фамильярный контакт с действительностью, который характеризует

520

предшествующие его произведения и главным признаком которого служит смех. Книги Сайкаку, повествующие о самураях, нарочито серьезны, дидактичны (в одной из новелл Сайкаку называет самурая «зерцалом человека», а в предисловии к «Повестям о самурайском долге» подчеркивает: «Нет [для человека] высшей доли, чем принести жизнь в жертву долгу»), подчинены идее фатальной предопределенности судьбы («Кому мстить, кому быть отмщенным — все это определяется кармой».)

Однако при всей традиционности идейно-художественной системы «самурайских» сборников Сайкаку в них, как это ни парадоксально, находят выражение новые принципы осмысления личности, противостоящие этикетному представлению о самурае как сверхчеловеке, чьи поступки целиком подчинены сверхличным ценностям. «Душа у всех людей одинакова, — пишет Сайкаку в предисловии к „Повестям о самурайском долге“. — Прицепит человек к поясу меч — он воин... облачится в черную рясу — он буддийский монах, возьмет в руки мотыгу — крестьянин, станет работать тесаком — он ремесленник, а положит перед собой счеты — купец». Именно способностью увидеть в самурае человека, отличного от простых смертных лишь постольку, поскольку его уделом служит «совершенствование в искусстве стрельбы из лука и верховой езды», объясняется то, что Сайкаку не столько восхищается своими героями, вынужденными погибать во имя долга, сколько сострадает им. «Поистине, нет ничего более печального, чем следование закону долга!» — восклицает автор в новелле, повествующей о доблестном рыцаре Кандзаки Сикибу, который, повинуясь требованиям самурайской чести, посылает на смерть своего сына. Сайкаку-гуманист видит ограниченность и ущербность этики самураев, обрекающей его героев на страдания. В одной из новелл Сайкаку рассказывает о благородном самурае, который берет в жены обезображенную оспой девушку, поскольку долг самурая обязывает его сдержать обещание, данное ее родителям задолго до свадьбы. Казалось бы, законы самурайской чести торжествуют. Но Сайкаку заключает новеллу следующей фразой: «Если бы его жена была красавицей, она безраздельно владела бы его помыслами. Но, поскольку он взял ее в жены лишь потому, что так велел ему долг, все свои силы он отдавал совершенствованию на поприще ратного искусства... и имя его прославилось в нашем мире». В этой едва уловимой иронии (открытое осмеяние самурайских добродетелей в столь этикетном жанре могло бы стоить автору жизни) выражается отстраненность автора, позволяющая ему подойти к оценке изображенных им событий с точки зрения собственных нравственных критериев.

Остраненность и внешняя беспристрастность Сайкаку-рассказчика сообщают его произведениям ту неоднозначность, благодаря которой их идейное содержание неизмеримо глубже и значительнее провозглашенных в них идеалов. Подтверждением тому служат не только рассмотренные выше «рыцарские» новеллы, но и произведения из цикла «книг о горожанах» — «Вечная сокровищница Японии» («Нихон эйтайгура», 1688), «Заветные мысли о том, как лучше прожить на свете» («Сэкэн мунэ саньё», 1692) и др.

«Книги о горожанах» — это сборники занимательно-поучительных новелл, героями и адресатами которых служат современники автора — горожане. По замыслу Сайкаку, эти книги должны были стать своеобразными учебниками житейской мудрости, способными «долго служить на пользу тем, кто прочтет» их, помогая им «лучше прожить на свете». Сайкаку-моралист учит читателей-горожан держаться сообразно своему положению, призывает их к рачительности, бережливости. «Ни происхождение, ни кровь не имеют значения, — указывает автор. — Деньги — вот родословная горожанина... Главное для него — стремиться к удаче, искать богатство» («Вечная сокровищница Японии»). Предприимчивость и расчетливость, деловая сметка и забота об умножении богатства — таков типично «бюргерский» идеал автора, отвечающий интересам молодого торгового сословия его времени, и Сайкаку-моралист четко формулирует его в своих «книгах о горожанах».

Но Сайкаку-художник со свойственным ему остраненным ви́дением реальности оказывается выше им самим установленных принципов. Его знание жизни не умещается в узких рамках здравого смысла. Проповедуя принципы бережливости, он в то же время создает гротескные образы скаред. В одной из новелл «Вечной сокровищницы» автор рисует комические портреты богачей: один — «книг при свете лампы не читал — масло берег», а его сын, «чтобы не проголодаться раньше положенного часа, даже на пожар посмотреть — и то быстро не бегал»; о другом персонаже Сайкаку говорит: «Весь свой век он прожил одиноким, по скупости был весьма воздержанным в еде. И вот он скончался в расцвете лет, не познав никакой радости в этом бренном мире, а оставшиеся после него деньги передали монастырю. Хоть сорок восемь ночей поминали монахи его душу, но какая ему от этого польза?» Серьезное в «книгах о горожанах» сразу же пародируется, опровергается смешным. Способность писателя взглянуть на изображаемое со стороны выводит повествование

521

из сферы однозначно серьезных, а потому и косных в своей основе идеалов того времени, делает его живым и правдивым.

Художественный анализ явлений действительности с помощью пародийно-комического переосмысления укоренившихся представлений о них определяет специфику новеллистического сборника Сайкаку «Двадцать непочтительных детей нашей страны» («Хонтё нидзю фуко», 1686). В этом произведении писатель травестирует китайскую дидактическую книгу XIII в. «Двадцать четыре примера сыновней почтительности», получившую широкое распространение в Японии и вызвавшую множество подражаний (особой популярностью в XVII в. пользовалась адаптация китайского произведения, приписываемая Асаи Рёи и известная под названием «Двадцать четыре примера сыновней почтительности в стране Ямато», 1665).

Новеллы сборника Сайкаку служат как бы негативными вариантами знаменитых притчей о добродетельных сыновьях: если поступки персонажей китайского сборника определяются верностью конфуцианскому принципу сыновней почтительности, то герои Сайкаку последовательно нарушают этот принцип; в оригинальном произведении Небо неизменно вознаграждает самоотверженных детей, а в книге Сайкаку оно с неотвратимостью карает непочтительных сыновей и дочерей за дурные поступки. В ряде новелл Сайкаку звучит пародийный отголосок соответствующих сюжетов оригинального сборника. Так, в рассказе о непочтительном сыне Сасароку, решившем отравить своего отца, автор дает пародийную интерпретацию притчи об одном из благочестивых китайских сыновей, который, прежде чем дать матери лекарство, пробует его сам. Персонаж новеллы Сайкаку, разгрызая для отца ядовитое снадобье, по нечаянности проглатывает его и тут же умирает («Возмездие за дурные дела мгновенно постигло его»).

Казалось бы, Сайкаку-моралист, осуждающий детей, которые нарушают святая святых конфуцианской морали — принцип почитания родителей, нисколько не отступает от духа оригинала. Но это не так. Замена хрестоматийных сюжетов о преданности и самоотверженности благочестивых китайских сыновей рассказом о невиданных злодеяниях их японских сверстников, сама техника перевода повествования в пародийную плоскость позволили автору преодолеть условность оригинала, увидеть и показать читателю, что реальная жизнь гораздо шире и богаче оттенками, чем любая идеальная схема.

Пародийное переосмысление в книге Сайкаку традиционных притчей о добродетельных сыновьях не было и не могло быть ориентировано на сатирический эффект. Принцип почитания родителей в эпоху Сайкаку был краеугольным камнем всей системы воспитания. (По свидетельству японского ученого К. Нома, сёгун Токугава Цунаёси, узнав в 1682 г. об исключительной сыновней преданности некоего крестьянского сына, приказал выдать ему награду и велел своему советнику, конфуцианцу Хаяси Нобуацу, составить жизнеописание этого достойного сына.) Человек своего времени, Сайкаку не мог решиться на прямое осмеяние столь чтимой в обществе добродетели. Однако сам факт отказа писателя следовать трафаретному принципу прославления благочестивых детей казался достаточно кощунственным. Не случайно при повторном издании сборника в 1709 г. он был переименован в «Новые повести о карме» («Син инга моногатари»).

Ихара Сайкаку. Автопортрет

Гравюра на дереве из поэтического сборника
«Хайкай хякунин икку»

Творчество Сайкаку отмечено большим жанровым многообразием. Помимо упомянутых выше произведений, писатель создал сборник судебных казусов «Сопоставление дел под сенью сакуры в нашей стране» («Хонтё оин хидзи», 1689), который восходит к китайской традиции и включает некоторые сюжеты из сунского сборника «Сопоставление дел под сенью дикой груши»; произведения в жанрах мэйсёки и хёбанки, а также сборник «Ворох старых писем» («Еродзуно фуми хогу», 1693), продолжающий линию эпистолярной литературы XVII в. (она представлена, в частности, лирической «Повестью об Усуюки» («Усуюки моногатари»), которая

522

по жанру соответствует европейским романам в письмах. Однако в отличие от предшествующей эпистолярной литературы сборник Сайкаку посвящен преимущественно темам городской жизни, решенным в комическом ключе.)

По-новому в творчестве Сайкаку преломляется и традиция жанра волшебно-фантастической новеллы. В сборнике «Рассказы Сайкаку из всех провинций» («Сайкаку сёкоку банаси», 1685), вобравшем в себя многовековую традицию не только литературной новеллы о чудесах, как японской, так и китайской, но и национального фольклора (волшебной сказки, народного анекдота, легенды), автор осмысливает современную ему действительность в причудливых образах сверхъестественного. Обращение Сайкаку, чье творческое внимание было поглощено главным образом реальным миром и реальным человеком, к сфере фантастики и волшебства проливает дополнительный свет на специфику его мировоззрения.

Отношение Сайкаку к чудесному, необычайному оказывается в известной степени неоднозначным. Ему равно чужды как искренняя убежденность средневековых авторов в доподлинной реальности чудес, так и скептическое неверие в них писателей Нового времени, для которых повествование о сверхъестественном — не более чем литературный прием. Категория «чуда» в сборнике Сайкаку не утрачивает еще мировоззренческого обоснования (писатель рассказывает о способности лисиц напускать морок на людей, о загадочной красавице в летающем паланкине, о мстительных духах умерших, о воскресшей покойнице как о явлениях не просто возможных, но случившихся, а значит, и вполне реальных), однако сама по себе вера в чудеса обретает в новеллах Сайкаку новый смысл. Вместо характерного для средневековой литературы изображения реальности чуда мы находим у Сайкаку стремление рассказать о чуде реальности — о том, как необъятен и загадочен мир.

В «Рассказах Сайкаку из всех провинций» чудо нередко служит предлогом для выражения новых отношений между людьми, становится привычным способом повествования о непривычном, даже крамольном с точки зрения общепринятых моральных норм. В новелле «Стихи на веере, подаренном украдкой» повествуется о девушке знатного происхождения, осмелившейся полюбить самурая низкого звания и бежавшей с ним из замка. Когда погоня настигла беглецов, юношу казнили, а девушке приказали самой лишить себя жизни. Она же ответила: «Мне не жаль расстаться с жизнью, но я не знаю за собой никакого прегрешения! Я родилась на свет человеком, а мир так уж устроен, что женщине надлежит иметь мужа... Что же до того, что я избрала человека низкого звания... так и в древние времена такое нередко случалось. Нет, я никакого преступления не совершила. И моего возлюбленного вы убили напрасно!» Этой новелле Сайкаку присущ тот же гуманистический пафос, что и новелле Боккаччо («Декамерон», День IV) о дочери правителя Салернского — Гисмонде, полюбившей слугу отца и смело отстаивающей свое право на любовь. Сходный сюжетный конфликт получает в обеих новеллах сходное разрешение с той лишь разницей, что для Боккаччо изображаемое — реальность, в то время как Сайкаку интерпретирует события своей новеллы в рамках чуда, помещая их в один ряд с фантастическими происшествиями прочих новелл сборника и тем самым выводя их за пределы обычной жизни. В новелле Сайкаку чудо оказывается реальнее самой действительности, потому что позволяет автору рассказать о свободном человеке, открыто обличающем противоестественность феодальной морали. Фантастика в сборнике Сайкаку подчинена цели познания реального мира.

Творчество Ихара Сайкаку знаменует период наивысшего расцвета японской повествовательной прозы XVII в. Осознание ценности земного бытия и земного человека, стремление к точному и беспристрастному анализу жизненного материала и, наконец, создание особого, индивидуального стиля, в котором явственно ощущается личность автора, — таковы художественные открытия Сайкаку, позволяющие рассматривать его творчество как новую идейно-эстетическую целостность, отличную не только от японской литературы Средневековья, но и от литератур других стран дальневосточного региона (Китая и Кореи). Творчество Сайкаку подорвало систему средневекового эстетического сознания и проложило путь художественному мышлению Нового времени.

522

ПОЭЗИЯ

Японская поэзия в XVII в., как это бывало и раньше в переломные эпохи, играла ведущую роль в формировании нового искусства. У нее были навыки создания эстетических систем, важных и для других видов искусства: прозы, театра и т. д. Но, главное, в эту эпоху поэзия была массовым видом искусства. Стихи читали, учили наизусть и сочиняли во всех слоях общества. Кружки любителей поэзии множились по всей стране и чутко подхватывали свежие веяния. Горожане (растущий класс буржуазии) уже в XVI в. начали диктовать свои вкусы. На авансцену вышли комические жанры поэзии. Сатира, пародия, смех — могильщики старого.

523

В поэзии огромным успехом пользовался жанр хайкай (острословие, шутка). Шуточные песни уже в знаменитой антологии «Кокинсю» (905 г.) были выделены в специальный раздел.

В конце хэйанской эпохи две строфы танки (трехстишие и двустишие) стали соединять в длинные цепочки. Постепенно возникли сложные правила, родилась новая сложная литературная форма — рэнга (нанизанные строфы).

Для сочинения рэнги собирался поэтический кружок, строфы слагали поочередно. Первую строфу (хокку) поручали лучшему поэту, а всего строф могло быть тридцать шесть (касэн) или сто (хякуин). Любая имела самодовлеющую ценность, но по законам сцепления все время возникали танки: каждая, кроме первой, в двух вариантах. Трехстишие для обоих вариантов одно, и поэтому в нем вскрываются возможности неоднозначного развития поэтической мысли. К нему присоединяется одно из двустиший — предшествующее или последующее.

Рэнга не поэма, а сюита с неожиданными поворотами сюжетов, словно вычерчивающих зигзаги. Жесткие правила ограничивали поэта, предписывая ему, в которой по счету строфе должен возникнуть образ луны, а в какой нельзя упоминать богов и будд и т. д. Одна тема развивалась обычно на протяжении трех строф, не более. Хокку должно быть проникнуто настроением, навеянным определенным временем года, в нем запрещена любовная тема и царствует пейзаж. Появились сборники хокку. Оно постепенно отделялось от рэнги и обрело собственную жизнь — большое событие в японской литературе. Именно хокку стало удачливым соперником танки.

После рэнги в классическом высоком стиле собравшиеся вместе поэты иной раз сочиняли ради забавы шуточную, с соблюдением, однако, всех положенных правил. Игра слов, гротеск, комические ситуации, пародии, намеки сменяли друг друга в турнире остроумия. Шуточная рэнга считалась второстепенной, но, попав в среду горожан, она переместилась с периферии в центр.

Горожанам нелегко было осваивать правила рэнги. Появились своего рода литературные цехи. Профессиональный мастер во главе группы учеников создавал свою школу с особыми приемами и техническими секретами. Эти уроки давали ему средства к жизни.

Наиболее известными в XVII в. были поэтические школы Тэймон и Данрин. Мацунага Тэйтоку (1571—1653), поэт и писатель, создатель школы Тэймон, родился в Киото. Отец его был профессиональным учителем рэнги. Тэйтоку получил прекрасное классическое образование. Он был дружен с видными учеными-филологами своего времени и, возможно, под их влиянием занялся широкой просветительской деятельностью. В своем доме он открыл школу для детей.

Сочинял Тэйтоку стихи в разных жанрах: вака (букв. японские стихи классического стиля), как их называли в отличие от стихов, написанных на китайском языке, который знали все образованные люди того времени, и кёка («безумные стихи», т. е. пародийные, комические танки).

Но особенно его прославила хайкай-но рэнга. Помимо сборника стихов, собственных и своих учеников, Тэйтоку издал в 1651 г. нормативные книги для любителей жанра хайкай: «Госан» и др. Педагогические навыки помогли ему ясно и просто объяснить каноны поэтической лексики. Он создал списки «сезонных слов». Явления природы были распределены по временам года. Луна обозначает осень: именно тогда всего прекрасней полнолуние; в других случаях дается определение: летняя луна, зимняя луна... Тэйтоку также учил поэтической эвфонии — сочетания каких слов и звуков следует избегать — и т. д.

Эти книги были самым нужным руководством для неискушенных в поэзии любителей сочинять рэнгу. Такого рода популярные пособия упрочили славу шуточной рэнги по всей стране, и в этом — главная заслуга Тэйтоку и его школы Тэймон.

Большинство стихов Тэйтоку, перегруженных каламбурами, штукарством, словесными вывертами, не пережили своего времени. Запомнились стихи более простые, изящные и легкие, например:

Кто повинен в том,
Что все люди в полдень спят?
Полная луна!

(Здесь и далее поэтические
переводы В. Н. Марковой)

(Спят после праздника «любования осенней луной»).

Наиболее известным его учеником был Китамура Кигин (1624—1705) из семьи врачей. Дед и отец его увлекались рэнгой. Кигин изучал это искусство под руководством учителя из школы Мацунага Тэйтоку. В свою очередь, он стал учителем великого Басё.

Китамура Кигин, отдав в молодости дань увлечению поэзией, стал ученым-филологом. Наука оказалась главным делом его жизни и снискала ему великий почет. Кигину удалось возродить интерес к шедеврам хэйанской литературы.

524

И Тэйтоку, и Кигин — мастера шуточной рэнги — были людьми глубоких знаний и приобщали к ним своих наиболее талантливых последователей. Школа Тэйтоку учила кодексу сложения рэнги, изощренным приемам, но это часто вело к маньеризму, выхолащиванию чувства.

Школа Данрин («Лес проповедей» — буддийский термин в шуточном смысле) противопоставила избыточному техницизму раскованность чувства, непосредственность, мгновенные экспромты на волне вдохновения.

Основал эту школу Нисияма Соин (1605—1682), потомственный самурай. Служил он у местного феодала и вместе с ним увлекся сочинением рэнги высокого классического стиля. Он был послан своим господином учиться этому искусству в Киото. Побывал Соин и в других городах, например в Осака, где процветала шуточная рэнга.

В свои поздние годы он стал монахом секты дзэн, центр которой был в городе Нагасаки, и совершал большие путешествия по стране. Продолжая заниматься искусством хайкай-но рэнга, Соин стал признанным мастером поэзии этого жанра. У него появились талантливые ученики, среди которых особенно выделился знаменитый писатель Ихара Сайкаку. Молодые последователи-энтузиасты, окружавшие Соина, видимо, сильно на него повлияли и увлекли на путь создания нового стиля (стиля школы Данрин). Между школой Тэймон и школой Данрин разгорелись жестокие литературные споры, и примерно в 1680 г. школа Данрин одержала победу. Основная заслуга в этом принадлежала ученикам Соина.

Школа Данрин восстала против сухого академизма школы Тэймон, вымученного, старомодного острословия. Ценилась свежесть экспромта, быстрота и точная его прицельность. Состязание поэтов школы Данрин стало походить на стремительно бьющие потоки воды. За один день Ихара Сайкаку мог сочинить тысячи строф. Стихи обрели легкость, но не глубину, хотя среди них и встречались подлинные поэтические находки.

Однако Басё осуждал слишком большую поспешность и небрежность подобных сочинений. Среди современников величайшего поэта XVII в. Басё, близких ему по духу, следует особо выделить даровитого поэта Камидзима (Уэдзима) Оницура (1661—1738). Уроженец города Итами, где были очень популярны школы Тэймон и Данрин, Оницура учился поэзии у мастеров обеих школ, но в конце концов отринул обе и стал искать свой собственный путь в поэзии. Весной 1685 г. Оницура провозгласил основным принципом поэзии правду (макото): «Вне правды нет хокку». Поэт должен взглянуть на мир как бы впервые, удивленно, глазами ребенка и найти простые, естественные, первозданные слова. Басё говорил, что подлинное хокку может написать только пятилетний ребенок.

У дзэн-буддиста, которым был Оницура, непосредственное восприятие — это открытие мира в проблесках, в мгновенных прозрениях. Чем меньше слов, тем богаче подспудное чувство, тем шире круг ассоциаций.

Оницура не создал своей собственной поэтической школы и был равнодушен к сложным дефинициям, к которым прибегали эстетические системы его времени.

Вот одно из его наиболее знаменитых стихотворений, проникнутое любовью ко всему живому:

Некуда воду из чана
Выплеснуть мне теперь —
Всюду поют цикады.

По японскому обычаю поэт вечером купался в чане, наполненном очень горячей водой. Возможно, это было в саду, на вольном воздухе... Но куда выплеснуть воду, если всюду звучат голоса?

Ранний рассвет!
На концах ростков ячменя
Иней весенний...

Это лишь одна конкретная деталь, но она позволяет увидеть всю картину: едва брезжущий рассвет, зеленые ростки на черной земле и поблескивающий на них розоватыми переливами утренний иней.

Интересен и оригинален поэт Кониси Райдзан (1654—1716). Он с раннего детства изучал хайкай школы Данрин, но, как Оницура и Басё, отверг литературщину в поисках жизненной правды, простоты языка, искренности чувства.

Плотные ставни
Осенний вид не сокрыли...
Мечутся блики огня.

Старику ночью не спится, как сказано в маленьком предисловии к этому хокку. Мигающий от ветра светильник у изголовья будит печаль глубокой осени и, может быть, мысль о догорающей жизни. Одна художественная деталь, а по существу — микромир, где слиты природа и жизнь человека в едином нерасторжимом чувстве.

В эпоху Гэнроку искусство хокку достигло полной зрелости и высокого совершенства. Великий национальный поэт Басё занял в истории японской литературы столь же почетное место, как Петрарка в Италии. Он создал подлинно новую поэзию, зеркало своего времени, наделив ее немеркнущей красотой, глубиной мысли

525

и чувства. Басё основал школу талантливых и преданных ему последователей. Согласно свидетельствам всех знавших его людей, он был человеком огромного обаяния и нравственной высоты, подлинным подвижником искусства.

В наше время стихи Басё переведены на многие языки. Исследователи скрупулезно проследили весь его нелегкий и долгий творческий путь.

Басё родился в 1644 г. в замковом городке старинной провинции Ига. Многие места в ней известны своей красотой. Отец его, из самурайского рода, был учителем каллиграфии — весьма ценимого в Японии искусства. Подлинное имя поэта — Мацуо Мунэфуса. Басё — литературный псевдоним.

С юных лет он полюбил поэзию. Тодо Ёситада, почти его ровесник, сын владельца замка Уэно, тоже увлекался поэзией хайкай. Он оказывал покровительство Басё и нередко посылал его в Киото, где Басё изучал искусство хайкай под руководством Китамура Кигина.

В 1664 г. состоялся поэтический дебют Басё: в одной из антологий были опубликованы два его стихотворения. Они малооригинальны. Басё — еще старательный ученик школы Тэймон и пишет в «забавном роде» с цитатами из старинных стихов, сниженных до пародии. Однако постижение основ сложения хайкай было первой и необходимой ступенью к будущему мастерству.

В 1666 г. Ёситада (поэтический псевдоним Сэнгин) внезапно умер. Басё потерял друга и покровителя. В княжеском замке он был больше не нужен.

Басё напечатал сборник стихотворений «Каиои» («Покров из ракушек») и с этим маленьким томиком, полный честолюбивых надежд, отправился туда, где кипела литературная жизнь. Покинув родной дом, он стал бедным горожанином.

Но в Эдо безвестному поэту трудно было добиться успеха. Он устроился на службу по ведомству водоснабжения, но вскоре оставил эту должность. Одно время думал уйти в монастырь. В 1677 г. Басё стал профессиональным учителем поэзии, но его ученики были небогаты. Лишь один из них, Сампу, сын богатого купца, смог по-настоящему помочь своему наставнику. Он подарил Басё маленький домик возле небольшого пруда, на берегу его были высажены банановые пальмы (басё). Домик стал называться «Банановой обителью» (Басё-ан). Вот тогда поэт и принял псевдоним Басё. Все его прежние поэтические псевдонимы ныне забыты.

В стихах, созданных в начале 80-х годов Басё любил рисовать свою хижину и окрестный пейзаж: маленький заглохший пруд, поросший тростником берег реки Сумида. Басё ощущал себя городским бедняком. Средством пропитания были скромные приношения учеников, порой удавалось продать каллиграфические надписи. «Горька вода из мерзлого кувшина», — писал он.

Далеко не сразу пришел Басё к мысли, что именно так должен жить настоящий поэт. Нищета стала символом духовной независимости. Басё рисует в своих стихах идеальный образ поэта-философа, равнодушного к жизненным благам. Недаром он особенно любил поэта-странника Сайгё (XII в.).

Самое трудное было найти свой путь в искусстве, создать новое, неповторимое. Прошло двадцать лет непрерывных поисков и проб, начиная от первой публикации юношеских стихов. Только к сорока годам (а в Японии это называется первой старостью) Басё создал свой знаменитый стиль сёфу (стиль Басё).

Некогда в юности, посещая Киото, Басё писал стихи под влиянием школы Тэймон, а после переезда в Эдо он сблизился с поэтами школы Данрин. Но почувствовав идейную и тематическую ограниченность обеих школ хайкай, часто превращавших поэзию в словесную игру, он в начале 80-х годов обратился к китайской поэзии танской эпохи. В ней нашел он широкую концепцию мироздания и того места, которое занимает в ней человек как поэт и мыслитель, понимание высокой миссии поэта.

Особенно ценил Басё великих поэтов Ли Бо (701—762) и Ду Фу (712—770). В одном из своих хокку он изобразил, как Ду Фу бредет по осенней дороге, «вихрь подымая своей бородой». Одна строка превращает старика-поэта в фантастически грандиозный образ.

Дата добавления: 2015-06-04