История всемирной литературы 51 страница

В XVIII—XIX вв. характерными для общества фульбе были так называемые ремесленные касты, возникшие в результате специфического разделения труда в странах средневекового Судана. Основную массу ремесленников составляли инородцы, т. е. выходцы из покоренных народов или военнопленные.

709

Среди ремесленников были и фульбе-метисы. Как правило, касты состояли из немусульман или людей, поверхностно воспринявших ислам. Основными среди каст государств фульбе были касты кузнецов, ткачей, резчиков по дереву, горшечников, кожевников. Особую группу составляли гриоты — профессиональные певцы, сказители и музыканты.

В некоторых государствах фульбе, например в Масине, все дети, достигшие 7 лет, должны были учиться. Девочки также ходили в школу. Их обучение, как правило, поручалось женщинам. Дети знатных родителей могли продолжать свое образование у известных мусульманских учителей других стран Африки и Ближнего Востока.

Языком образования и культуры был арабский. Важную роль в культурной и политической жизни общества фульбе играли мусульманские ученые, по-разному называемые в литературе: улемы, карамоко, марабуты и т. д. Среди них было много поэтов.

Альмами, или фульбские эмиры, благоволили к представителям ученого сословия и старались приблизить их к себе. Но некоторые ученые-книжники — и таких было немало — вели независимый образ жизни, порой смело вступая в конфликт с властью. Почти все самые выдающиеся правители фульбе сами были из ученого сословия и начинали как мусульманские проповедники.

В особом почете у фульбе был труд писца, приравнивавшийся к искусству. На Фута-Джаллоне существовали два знаменитых центра переписки рукописей. Школа Лабе-Деппере славилась изяществом письма и со вкусом выполненными украшениями текста. Другая школа — Колладе — пользовалась особым уважением среди набожных фульбе, почитавших ее за верность установленным традициям письма. Рукописи Колладе, где трудились наиболее грамотные и авторитетные писцы, отличали строгость и простота исполнения.

В XVIII в. появляются первые произведения, в том числе литературные, записанные на языке фула с помощью аджами — графической системы, разработанной на основе арабского алфавита. Язык фульбе — фула постепенно становится инструментом культурного творчества. Переход от арабского языка к родному имел важные последствия для фульбе: он в значительной степени способствовал росту их национального самосознания.

Сравнительно недавно французские исследователи в содружестве с малийским ученым и писателем Амаду Хампате Ба, принадлежавшим к народу фульбе, записали четыре мифологических текста — дянти (ед. ч. дянтоль), представляющие собой части единого мифологического цикла фульбе. Это созданные в разное время сакральные тексты фульбе Сенегала и Мали: «Кумен», относящийся к обряду посвящения в пастухи (Кумен — божество, главный дух стада), «Кайдара», также связанный с инициацией, приобщением к тайнам племени (Кайдара — бог золота и знания), «Лайтере Кодаль», или «Свет Великой Звезды» (Великая Звезда, иначе — Звезда пастуха — планета Венера), рецитируемый во время обряда посвящения в правители (этот текст является продолжением предыдущего), и, наконец, ритуальный текст «Лотори», или «Священное омовение», отражающий обрядность пастушьего праздника Нового года.

Иллюстрация:

Парная статуэтка

Дерево. Народ сенуфо. Кот Дивуар
Москва. ГМИИ им. А. С. Пушкина

К сакральным текстам относятся и нанесенные на дощечки магические заклинания (мочоре), произнесение которых сопровождалось поплевыванием на землю. (Как предполагают исследователи, мочоре относятся к самым древним образцам письменности на фула). Торговля

710

такими дощечками приносила немалый доход.

Мифологические тексты существуют как в прозаических, так и в стихотворных вариантах. В целом же для словесности фульбе характерно господство стихотворной формы. Фульбские народные поэты обладают великолепной способностью к музыкально-поэтической импровизации.

Песня (гимоль или йимре) — основная форма, развиваемая народными поэтами. Это скорее песня-стихотворение, которая то декламируется, то поется автором под музыкальный аккомпанемент. Песня обычно состоит из двух компонентов: начальная часть — данде (берег) и основная часть — майо (река), развитие которой сравнивается с течением водного потока.

Среди народной поэзии наиболее богато представлена пастушеская поэзия. Буколическим песням (найинкоджи), представляющим панегирик корове, пожалуй, в наибольшей степени свойственны свежесть, ясность и яркая образность поэтического видения окружающего мира.

Среди других жанров устного поэтического творчества фульбе можно отметить ритуальные песни, любовную лирику, похоронные элегии, эпические песни.

Из прозаических жанров заслуживают упоминания сказки (о животных, в том числе сказки-басни и сказки с героем-трикстером, а также волшебные и этиологические); малые формы — пословицы, поговорки, загадки, скороговорки, шутки-намеки (шутливые оскорбления, требующие быстрого и остроумного ответа); и, наконец, формы, предвосхищающие такие жанры современной художественной литературы, как рассказ и даже повесть. Это различные притчи, слова, речения (нередко с морализацией), которые фульбе различных стран называют по-разному.

Особое значение в фольклоре фульбе имеет творчество гриотов (нямакалабе), которые делятся на панегиристов, хронистов и авторов лирико-эпических произведений. Нередко гриоты связывали свою судьбу с правителем, при дворе которого жили, или каким-либо влиятельным человеком. Много среди них было и бродячих певцов, живших за счет щедрых подачек восхваляемых ими людей.

Похвальная песня, панегирик, хотя и имела конкретного адресата, содержала идеальную модель поведения: восхваляемый в ней человек представал носителем идеальных черт. И в этом состояла ее важная социально-этическая функция. Каждый из панегиристов прекрасно владел также жанром поэтического поношения и легко мог перейти от похвальной песни к позорящей. Острого языка гриотов побаивались даже самые могущественные альмами.

Историческая устная традиция представляет собой богатую, но еще недостаточно изученную часть фульбской словесности. В ней можно выделить несколько основных жанров: исторические предания, хроники и генеалогии. Обычно они создавались в рифмованной прозе и поэтому легко запоминались.

«Народная литература» и литература «книжной аристократии» представляли собой две культурные традиции, которые до XVIII в. развивались независимо друг от друга.

Литература ученых-книжников, представленная прозаическими и стихотворными трактатами на богословские, юридические, астрономические, грамматические, риторические и другие темы, носила отвлеченный характер. Многие из марабутов обращались к языку фула при осмыслении основных положений мусульманства. Однако такое обращение было поначалу спорадическим.

Положение коренным образом изменилось в конце XVIII — начале XIX в., когда с созданием государств фульбе и превращением ислама в официальную религию у «книжной аристократии» появилась новая задача — активная пропаганда догм мусульманства.

В истории письменной литературы фульбе можно выделить три больших периода: классиков — «великих учителей» (конец XVIII — конец XIX вв.), колониальный период (конец XIX — середина XX вв.) и современный период. Периодизация, конечно, может быть и более дробной, однако в этом случае она не будет носить общего для всех групп фульбе характера. Так, например, период классиков можно подразделить на следующие периоды, временные рамки которых будут различны для фульбе разных стран: период джихада, период расцвета государства фульбе, период упадка государства (или его гибели) и т. д.

К первому периоду относится, в частности, творчество лидеров восточных фульбе — реформатора Усмана дан Фодио, его сына Мохаммада Белло и брата Абдуллахи дан Фодио. Тематика их сочинений преимущественно религиозного содержания во многом одинакова. Однако в литературном отношении эти труды неравноценны. Известно, что все трое были авторами многочисленных произведений как прозаических, так и стихотворных. Усману дан Фодио приписывают, например, более 700 стихотворений. В полном виде до нас дошла лишь незначительная часть из написанного ими, к тому же в основном арабоязычные сочинения. А ведь лидеры религиозно-реформаторского движения писали также на фула и на хауса.

711

Можно без преувеличения сказать, что Усман дан Фодио является к тому же и родоначальником поэзии на хауса, поскольку две его стихотворные проповеди на этом языке относятся к первым известным образцам хаусанской письменной поэзии.

Сочинения Усмана дан Фодио, страстного проповедника и блестящего оратора, полны призывов, увещеваний, восхвалений и обличений. Четкий и ясный язык, ораторские приемы, такие, как многократные параллели и повторы, придавали этим произведениям большую пропагандистскую силу.

В настоящее время полностью известны в оригинале или в переводе на европейские языки следующие из прозаических произведений Усмана дан Фодио, написанные на арабском языке: «Нур ал-албаб» («Свет сердец»), «Танбих ал-ихван» («Наставление братьям»), «Китаб ал-фарк» («Книга о различии между властью мусульман и властью неверных»), «Васикат ахл ал-Судан» («Послание к народу Судана»). В основном они содержат критику религиозно-политической деятельности хаусанских эмиров, под властью которых фульбе находились в течение длительного времени.

Мохаммад Белло, султан Сокото, был крупным государственным деятелем и известным ученым. По преданию, он мог сражаться целый день, а затем провести ночь в литературных трудах. Мохаммад Белло является историком джихада. В его трудах содержится много важных сведений о деятельности Усмана дан Фодио, его религиозной концепции, а также фактической стороне движения фульбе.

По мнению исследователей культуры фульбе, из трех лидеров джихада наиболее талантливым был Абдуллахи дан Фодио, автор совершенных по форме и изящных по стилю касыд. Самое известное его сочинение — собрание касыд, написанных во время джихада — «Тазджин ал-варакат би-джама бад ма ли мин ал-абджат» («Украшение листов собранием некоторых из моих стихотворений»).

По характеру своей деятельности к мусульманским лидерам Сокото близок Адама, основатель государства Адамауа. Среди его произведений, хорошо знакомых и современным фульбе Северного Камеруна, можно упомянуть поэму в честь Усмана дан Фодио, опубликованную камерунским исследователем Э. Мохаммаду.

Основоположником поэзии фульбе, поселившихся на горном массиве Фута-Джаллон, по праву считается Тьерно Мохаммаду Самба из Момбейи (1755—1852). Его самое известное произведение — религиозно-дидактическая поэма «Источник вечного счастья», положившая на Фута-Джаллоне начало развитию фула как литературного языка. Одним из наиболее известных учеников поэта был Тьерно Саду Дален, автор многочисленных произведений религиозного содержания, написанных по-арабски, а также большого числа поэм на языке фула.

Среди тех, кто приобщился к письменности в результате широкого распространения в государствах фульбе арабо-мусульманской культуры, оказались многочисленные творцы устной традиции. Многие из них стали записывать свои произведения на фула и на арабском языке. Их творчество, в меньшей степени подверженное влиянию арабских канонов, характеризовалось свежестью и остротой мироощущения. Начиная с XVIII в. и на протяжении XIX в. наблюдается процесс постепенного сближения народной литературы и литературы образованных верхов. Холодная дидактическая поэзия обогащалась новыми жанрами и новыми мотивами. С другой стороны, новые тенденции ощущаются и в творчестве народных поэтов. Как результат слияния двух культурных традиций можно рассматривать, например, пастушеские песни, в которых пастух сравнивает свои многочисленные стада с богатствами Александра Македонского или со «строчками, бегущими из-под пера».

Так постепенно складывалась фульбская литература, одна из самых представительных литератур на языках народов Африки.

712

ЛИТЕРАТУРА НА ЯЗЫКЕ СУАХИЛИ

Суахилийская культура и литература переживают в первой половине XIX в. заметный подъем, связанный с изгнанием португальских завоевателей, удерживавших города восточно-африканского побережья (Килва, Момбаса, Ламу, Пате и др.) на протяжении двух столетий (XVI—XVII вв.). Наиболее сильное сопротивление португальцам оказывал суахилийский город Момбаса, ставший центром борьбы с ними на побережье. В 1740 г. с помощью султанов Омана португальцы были окончательно изганы из суахилийских городов севернее Мозамбика, которые попадают в сферу влияния Оманского султаната. Но спустя всего несколько лет наместник Момбасы объявил себя независимым от Омана. Так же поступили и другие города, за исключением Килвы и Занзибара. На протяжении почти ста лет на побережье велись междоусобные войны. Момбаса продолжала играть ведущую роль в экономической и политической жизни региона. Оманские правители не раз посылали военные экспедиции, чтобы восстановить свое влияние в Восточной Африке. Только в 30—40-х годах XIX в., когда один из оманских султанов — Сейд Саид окончательно укрепился на острове Занзибаре, он подчинил города побережья. Именно Занзибар (ставший полностью независимым от Омана в 1856 г.) с этого времени превратился в ведущий экономический и политический центр Восточной Африки.

Если на начальном этапе становления суахилийской литературы (до XVIII в.) она развивалась на киаму — диалекте северного города Ламу, то в XVIII в. и первые десятилетия XIX в. возрастает роль диалекта Момбасы — кимвита, относящегося к центральной группе диалектов суахили (Мвита — одно из названий Момбасы). Однако и в это время киаму продолжал оставаться языком поэзии. Позднее, с возвышением Занзибара, его диалект выдвигается на первый план и ложится в основу современного литературного языка суахили.

Для суахилийской словесности, очевидно, уже с XIV в., времени принятия ислама большинством населения восточноафриканских городов, характерно сосуществование двух традиций, устной и письменной. Устная — это традиция странствующих сказителей и певцов, обращавшихся к широким слоям населения, письменная — традиция придворных поэтов, людей ученого сословия, в тиши мечетей размышлявших о смысле жизни в духе догматов и установлений ислама.

Первым поэтом, который «вывел поэзию из мечети на базарную площадь», был Муяка бин Хаджи ал-Гассани, известный как Муяка из Момбасы (годы его жизни примерно 1776—1837 или 1840). Его стихи были записаны в конце прошлого века миссионером У. Тейлором с помощью крупного поэта того времени Сикуджуа бин Абдаллаха ал-Батави. Спустя полстолетия У. Хиченс при активном содействии момбасского шейха Мбарака ал-Хинави прокомментировал эти стихи Муяки и издал его жизнеописание (на суахили) вместе со сборником стихов, состоящим из 143 произведений. Вполне вероятно, что традиция приписывает Муяке созданное другими авторами. В этом случае он становится своего рода обозначением целой поэтической эпохи, концентрируя черты творчества многих певцов и поэтов.

Муяка (старосуахилийское «красивый, пригожий») происходил из знатного суахилийского рода и был при правителях Момбасы придворным поэтом. В его стихах (машаири), написанных на киаму, но с элементами кимвита, отражена политическая ситуация того времени: распри и междоусобные войны, которые вели друг с другом суахилийские города, а также борьба Момбасы с султаном Омана за свою самостоятельность. Муяка призывает жителей родного города на защиту его от врага (машаири «Былые сраженья», «Когда, гонец, достигнешь Занзибара...»). Муяка прежде всего — патриот Момбасы: он восславляет свой город («Ты, Момбаса, как прибой»), дает живые зарисовки его быта, отображает драматические моменты истории: угрозу вражеского вторжения, эпидемию оспы (стихотворение «Мор в Момбасе»).

Стихи Муяки содержат свидетельства его морских путешествий в Индию, Персию, Оман, на Занзибар и Коморские острова. («По морю», «Корабль», «Момбасец», «Если пожелать...» и др.).

Заметное место в его творчестве занимает любовная лирика («Послание любимой», «Когда встречаемся с тобою...», «К сердцу твоему» и многие другие), а также нравоучительная поэзия, выдержанная в духе мусульманской догматики.

Муяка довел до совершенства традиционную форму суахилийской поэзии — машаири. В

713

основе ее лежит четырехстрочная строфа — убети, в каждой строке (мстари) по 16 слогов (мизани) с цезурой после восьмого слога. Последняя строка убети проходит рефреном через все стихотворение, завершая каждое четверостишие. Машаири обладают напевностью и исполняются речитативом.

Муяка широко использовал прием своеобразного комментирования в поэтической форме поговорок и пословиц, которые в суахилийском устном творчестве уже сами по себе представляют изящные поэтические миниатюры, готовую стихотворную строку, которая легко укладывается в поэтическую форму машаири. Таковы, например, его «Обещание», «Сын, проститься нам пора». Этот прием весьма популярен и в современной поэзии. Встречается у Муяки и другой также связанный с фольклорными традициями прием — поэтического спора, диалога («Эй, момбасцы...», «Гонец из Момбасы», «Хозяин и должник»).

С середины XIX в. в связи с образованием Занзибарского султаната в суахилийском обществе усилилось влияние ислама, отразившееся на системе воспитания и образования молодого поколения. Хотя ее традиционные формы и методы, использующие фольклор, продолжали играть важную роль в обществе, имущие слои уже переходили к образованию на основе книжных форм. В этот период возникла значительная прослойка ученых людей — мусульманских проповедников (валиму, машехе), развивалась зародившаяся, возможно, уже в XVII в. религиозная и этико-дидактическая литература (в традиционной поэтической форме — тенди), многие произведения которой были весьма распространены в рукописях (см. об этом в IV и V томах наст. изд.). Появились новые идеи, образы, связанные с мусульманской тематикой, причем этико-дидактические произведения, целые философские трактаты и т. п. создавались средствами поэзии — традиционной формы идеологического воздействия на общественную жизнь доисламского периода. В то же время песенно-обрядовое искусство нгома по-прежнему пронизывало все стороны духовной жизни суахилийцев. Песни-наставления сопровождали обряды инициации (как мальчиков, так и девочек), свадебные обряды; все устное творчество в целом продолжало служить задаче воспитания.

Образцом сочетания устной и письменной традиции, взаимопроникновения, с одной стороны, таких песен-наставлений, с другой — мусульманской доктрины и морали, является нравоучительная поэма, известная как «Песнь Мваны Купоны». Ее создание относят к середине XIX в. (в некоторых рукописях указывается точная дата — 1858 г.). Рукопись поэмы опубликована в 1917 г. известной исследовательницей суахилийского фольклора и литературы А. Вернер в старосуахилийском письме с параллельной латинской транскрипцией, переводом на английский и комментариями. Принято считать, что текст поэмы был продиктован перед самой смертью Мваной Купоной (родившейся в Пате, но жившей в Ламу) своей дочери Бинти Шее (или Мвана Хашима бинти Шейх).

Старосуахилийская рукопись
стихотворения Муяки

Переписана в 1880-х годах М. Сикуджуа.
Библиотека Лондонского университета

Мвана Купона принадлежала к знатному суахийлийскому роду. Муж ее — Бвана Матака — был правителем города Сиу. Следует иметь в виду, что уровень образованности женщин среди имущих слоев суахилийского общества был достаточно высок. С распространением ислама девочек из знатных семей стали отдавать на обучение жене или вдове мвалиму — мусульманского проповедника, которая зачастую помимо традиционных знаний обучала их грамоте, знакомила с Кораном. А. Вернер

714

и другие исследователи отмечали, что «некоторые из женщин лучше читают Коран, чем мужчины», «многие из них лучше владеют искусством версификации».

«Песнь Мваны Купоны» была очень популярна среди суахилийцев, существовало большое число ее списков, многие исполняли ее на память. И в наши дни ее хорошо помнят и знают. Поэма состоит из 102 строф; она написана в форме утенди, т. е. в основе ее лежит восьмисложная строка — кипанде. Бо́льшая часть поэмы — наставления, в которых традиционные воззрения переплетаются с нормами мусульманской морали. Это своего рода «кодекс» замужней женщины: как содержать дом, как следить за собою, как вести себя на людях и в семье, но, главное — как с мужем «заботливой и почтительной быть» (со ссылками на личный опыт). Основные нравственные ценности определяются такими понятиями, как «честность, скромность, учтивость со старшими, благоразумие, благочестивость». Достаточно определенно очерчены социальные взаимоотношения: «сторонись богатеев, ибо они бедный люд презирают», «а в нужде кто — помочь торопись без расспросов», «не водися со слугами, только по делу». К людям «с шуткой веселою обращайся, слов не молви обидных», «избегай людей вздорных, надменных», а «неблаговолие к тебе кто питает, покори добротою такого».

Содержание поэмы, ее построение, типичный для старинных тенди поэтический язык и некоторые другие детали заставляют и в этом случае предполагать, что создание подобных поэм-наставлений могло относиться к более раннему периоду, чем принято считать. Традиция опять-таки могла лишь приписать конкретному лицу, т. е. Мване Купоне то, что было создано значительно раньше не одним поколением сказителей.

Таким образом, для суахилийской литературы начала XIX в. характерно сосуществование и активное взаимодействие двух традиций — устной и письменной. Развитие последней, обусловленное во многом расширением функций письменного слова, привело к возникновению собственно «авторской» литературы.

714

ЭФИОПСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Мрачно начался XIX век для эфиопского государства. В 1800 г. в шестой и последний раз был низложен Такла Гиоргис, «царь царей Эфиопии» по имени и игрушка в руках могущественных военачальников по сути, получивший печальное прозвище «Конец государства». В столичном городе Гондаре вечно враждующие феодалы все еще возводили на престол своих бессильных ставленников, которые, однако, уже не пользовались ни малейшим авторитетом или властью и скоро менялись в зависимости от военного счастья поставивших их. Гондар оставался самым большим городом со множеством церквей и монастырей, однако навсегда утратил свое былое значение политического центра страны. Не в лучшем положении находилась и эфиопская церковь, христологические споры внутри которой дошли до крайней степени ожесточения и привели к фактическому расколу. А мятежные феодалы пренебрегали традиционной верностью очередному номинальному царю, бросая тому упрек в «неправославии».

Все это не могло не отразиться на эфиопской литературе, остававшейся по своему характеру типичной средневековой литературой. Она создавалась на мертвом церковном языке геэз и была тесно связана прежде всего с интересами царской власти и церкви. Поэтому первая половина XIX в. считается самым бесплодным временем в истории эфиопской литературы. Отчасти это действительно справедливо. К началу XIX в. царская официальная историография и агиография раздираемой расколом церкви находилась в полном упадке. Практически прекратилась и переводческая деятельность, благодаря которой в свое время эфиопские книжники смогли ознакомиться с лучшими произведениями христианского Востока. Литература, как и все эфиопское общество, переживала глубокий кризис.

Как ни парадоксально, этот период в истории эфиопской литературы интересен именно вследствие кризиса общества. Страна находилась в состоянии распада. Беспрерывные усобицы, сопровождавшиеся взаимным истреблением и грабежами, доводили народ до отчаяния. Все это заставляло эфиопов в поисках выхода и надежды обращаться к собственной истории. Не случайно единственными оригинальными произведениями этого периода были произведения историографического жанра, которые по характеру своего изложения стали приближаться к публицистике — жанру дотоле неизвестному эфиопской литературе. Происходило это вполне естественно и неосознанно.

715

С упадком царской власти и двора исчезла и прежняя должность царского историографа с целым штатов писцов. Поэтому продолжать составление царских анналов было не так-то просто. Один летописец просит извинения у читателей: «Тогда пребывал я в пленении и скорби в другой стране и не был в стане царском. Коль не было у меня того, кто поведал бы мне, что творилось в стане царском и во всех странах, то не скорбите, господа мои, отцы мои и братья мои, ибо не от невежества своего писал я, а дабы не погибла история царей».

Этот отрывок интересен во многих отношениях. Во-первых, он показывает интерес к истории как таковой. Во-вторых, отныне летописец ориентируется уже не на придворный круг (включая самого царя), а на свой собственный («отцы мои и братья мои»). Это значительно приближает прежнюю официальную историографию к публицистике. В эфиопской литературе прямое обращение к читателю (не в колофоне, а в самом тексте произведения) было свойственно, главным образом, житийному жанру, так как жития предназначались для церковного чтения в день памяти святого. В историографии подобные обращения встречались лишь в пространных хрониках и носили риторический, искусственный характер. Для летописания они были несвойственны. Здесь же летописец не только взволнованно обращается к своим читателям, но и делится с ними собственным пессимистическим взглядом на будущее страны: «А коль скорбел я о притеснениях царей, то потому, что стали господа рабами, а рабы господами. Но не будем печалиться, ибо слышал я прежде от святого Писания: „Золото посрамится, а серебро возвеличится“. Золото же означает царей, а серебро означает рабов».

В это смутное время лишь одна провинция в Эфиопии была избавлена от жестоких последствий междоусобиц. Это была Шоа, отделенная от центральных областей воинственными племенами галла (оромо). К началу XIX в. там прочно утвердилась местная династия, что обеспечивало Шоа политическую стабильность. Представители этой династии также возводили свое происхождение к эфиопскому царскому роду. В начале XIX в. шоанский властитель Сахле Селасе (1813—1847) провозгласил себя царем Шоа, однако благоразумно не стал вмешиваться в борьбу за гондарский престол, а удовлетворился постепенным расширением собственных владений. В Гондаре не признавали его притязаний, но были бессильны пресечь их оружием. Эти шоанские притязания самым непосредственным образом повлияли и на дальнейшее развитие эфиопской литературы.

Дело в том, что еще в XVIII в. в эфиопской литературе появился жанр так называемых «кратких хроник», которые, собственно говоря, были не столько хрониками, сколько историческими сводами, дававшими сжатое и компилятивное изложение всемирной истории «от Адама» в духе христианских средневековых воззрений. Единого общего названия в среде эфиопских книжников они не имели и назывались составителями по-разному: «История царей», «Родословие царей», «Книга истории». В качестве довольно типичного по композиции, хотя и крайне сжатого по объему подобного памятника можно привести «Историю царей», рукопись которой хранится в рукописном отделе Института востоковедения АН СССР в Ленинграде. Текст произведения занимает только 104 страницы и делится на пять глав: I глава — история патриархов (4 стр.), II глава — история царей иудейских (5 стр.); III глава — история царей самарийских (4 стр.); IV глава — история «царей римских», т. е. византийских (6 стр.) и V глава — история царей эфиопских (89 стр.). Первые четыре главы представляют собою чрезвычайно краткий конспект «Истории» ал-Макина, весьма популярного арабского христианского писателя, известного в Эфиопии под именем Георгия сына Амидова. Последняя глава, занимающая большую часть рукописи, содержит собственно эфиопскую историю, представляющую для составителя главный интерес повествования, которое, однако, ведется в общем контексте истории «всемирной».

Компилятивный характер подобных «всемирных историй», большое внимание, уделяемое их составителями истории священной и церковной, широкое заимствование сведений из произведений Иосифа Флавия, ал-Макина, ал-Батрика и вообще арабской христианской литературы, а главное, осознание истории Эфиопии как продолжения и завершения истории христианских народов (эта хорошо знакомая русскому читателю идея «третьего Рима», получившая в Эфиопии свое выражение в особом трактате «Слава царей», часто включаемом в сокращении в подобные своды) — все это придает рассматриваемым памятникам характер хронографа. Кстати, одно из обычных названий, даваемое составителями этим произведениям, — «Книга историй» — и означает буквально «хронограф». Очевидная, хотя и непростая зависимость этих памятников в разделе истории эфиопской от эфиопского летописания, их примечательная долговечность (последнее из известных произведений такого рода

716

доводит свое изложение до 1917 г.) также сближает их с хронографами. Именно этому жанру и суждено было новое развитие в Шоа в первой половине XIX в.

Причина этого развития жанра хронографов в Шоа как раз в то время, когда эфиопская литература в Гондаре пришла в упадок, заключается в том, что притязания шоанских владык на царский титул нуждались в историческом обосновании. Это была нелегкая задача, в особенности для книжников Шоа, области, которую в столичном Гондаре всегда третировали как глухую провинцию. Для ее выполнения нужно было заново пересмотреть, переосмыслить и переписать всю эфиопскую историю.

Шоанские летописцы решали свою задачу главным образом путем тенденциозной редактуры всего историографического наследия. Так появились «интерполированные хроники», получившие в научной литературе это название потому, что они часто прерываются вставками множества легенд и преданий, на первый взгляд никакого отношения к основному повествованию не имеющими. Поэтому эти произведения и рассматривались лишь как стилистические варианты гондарских «кратких хроник». Однако, как заметил недавно В. М. Платонов, «как содержание, так и бросающаяся в глаза тенденциозность интерполированных хроник приводит к убеждению, что различия между Краткой и интерполированными хрониками гораздо более глубокого порядка, нежели только стилистические».

Дата добавления: 2015-06-04