Сергей КАРА-МУРЗА 4 страница

Принимая во внимание тот, факт, что первый черкесский комитет был образован Эркартом тем­ным вечером 1854 года в маленькой комнатке одного из пабов Ньюкасла и объединил кузнеца, плотника и нищего слепца, ни один из которых ранее и в глаза не видел ни одного политического документа, то что происходило сегодня было бо­лее чем впечатляющим достижением. Сейчас толь­ко в северной Англии комитеты Эркарта насчи­тывали более трех тысяч постоянных членов, читавших его памфлеты и обученных искусной полемике; а общее число комитетов достигало полутора сотен. Но, конечно же, Эркарт не был удовлетворен.

Один из членов престонского комитета, мис­тер Майрз, призвал собрание к порядку, как только черкесы в сопровождении Эдмонда Билза-и Стю­арта Ролланда вошли в зал. Эркарт предоставил в их распоряжение в качестве переводчика своего знакомого студента, бегло говорившего по-турец­ки. Как всегда, появление горцев в полном наци­ональном облачении вызвало оживленный обмен мнениями по всему залу. Быстро пересчитав в уме присутствующих, Эдмонд Билз, делавший заметки для Эркарта, определил, что в зале было около восьмисот, а может быть, и тысяча муж­чин и женщин, преимущественно рабочих.

Мистер Майрз был типичным северянином с грубоватым добродушным лицом и громким голо­сом.

- Мне было поручено председательствовать на этом собрании, что я с удовольствием, и делаю, - сказал он. Его голос грохотал с такой силой, что присутствующие прекратили перешептываться и принялись внимательно слушать. - Надеюсь, каж­дый из собравшихся здесь готов протянуть руку дружбы угнетенным.

Это заявление было встречено оглушительны­ми аплодисментами. Майрз снова поднял руку:

- Прошу тишины. Предоставляю слово мисте­ру Ролланду. Он ознакомит нас с вопросом, ради которого мы все здесь собрались.

Стюарт Ролланд пользовался неизменным ус­пехом на подобных собраниях. Он оглядел ауди­торию и определил, что в ее основную часть составляют несколько групп рабочих, многие из которых специально приехали из маленьких го-

Е

одков, чтобы увидеть черкесов своими глазами. Иквал аплодисментов обрушился на него после того, как он улыбнулся собравшимся в знак при­ветствия.

- Господин председательствующий, мужчины и женщины Престона! Я вовсе не стремлюсь к красивым фразам, когда говорю вам, что ни разу в моей жизни я не был так потрясен, как сейчас. Теперь я должен объяснить, почему испытываю такие чувства, и почему каждый человек в этом зале должны быть взволнован так же, как и я.

- Правильно, правильно! - выкрикнул кто-то из задних рядов.

Своим красивым голосом, в манере, присущей выпускнику привеллегированной школы, Ролланд изложил причины, по которым было устроено собрание. По мере того, как он говорил, голос его все больше и больше набирал силу. Он пред­ставил черкесов, рассказал их историю и сумел донести до слушателей всю сущность их драмы.

- Эти люди, численность которых меньше чет­верти населения Шотландии, безо всякой помощи извне смогли продержаться пятьдесят лет, не сдавшись и не отступив перед завоевателями. Прежде чем я перейду к истории их борьбы, позвольте мне попросить переводчика, чтобы он занял место рядом с ними и спросил их, почему они здесь и в чем состоят их беды.

Когда молодой студент наклонился к хаджи Хайдару, чтобы задать ему по-турецки вопрос, наступила полная тишина. В каждом уголке зала был слышен шепот пожилого черкеса, советую-щегбся ему со своим спутником, в каких словах лучше выразить мысль. Затем он некоторое вре­мя говорил по-турецки со студентом, студент переводил Ролланду на английский и, наконец, Ролланд выпрямился и обратился к аудитории. Голос его звучал мощно и ясно. Слушатели за­мерли, и ему не надо было кричать.

- Я хочу сообщить вам их собственные слова: они чувствовали себя на грани отчаяния, насколько могут приблизиться к отчаянию отважные люди. Они день и ночь находились в огне, они чувство­вали, как с каждым днем этот огонь подбирается к ним все ближе. Они искали путь к спасению. Они считали существующие в мире нации по пальцам своих рук. Они слышали об английском народе, что это великий народ, который всегда защищает угнетенных. Поэтому, их жены, дети и старики сказали им со слезами и стонами: «Вы должны отправиться к этому народу и попросить помощи для нас!»

Ролланд еще долго продолжал в том же духе. В письменном виде его речь заняла пятнадцать страниц, исписанных мелким почерком. Они были тут же тщательно переписаны и отосланы его руководителю, которого всем так не хватало на этом собрании. Снова была пересказана вся исто­рия борьбы черкесов, начиная с предательства турок, и кончая судьбой шхуны «Виксен» и недо­стойным поведением лорда Палмерстона, союзни­ка России.

Через несколько часов собравшиеся проголосо­вали, приняв решение, которое, как они надея­лись, станет историческим. Они собирались на­править петицию королеве, настаивая на выпол­нении условий Парижского договора, заключен­ного по окончании Крымской войны. Почему-то участники собрания были убеждены, что Парижа ский договор гарантировал черкесам суверенитет.

Петицию подписали тысяча четыреста двад­цать восемь участников собрания.

* * * * *

Какой реальный вес могло иметь мнение ме­нее двух тысяч человек в общем потоке офици­альной политики? В Лондоне Дэвид Эркарт читал протокол собрания, все больше раздражаясь. Он отметил, что полковник Лапинский вошел в зал в середине дебатов, но мудро уклонился от вы­ступления. И хорошо сделал. Черкесы не выигра­ли бы, если бы в газетных отчетах их дело слиш­ком явно было связано с интригами польских «солдат удачи». Это дало бы Палмерстону допол­нительные основания отмежеваться от этого во­проса.

Что же касается Парижского договора, то он ничего не гарантировал черкесам. К тому же Россия с 185о года вела борьбу за его денонси­рование, причем довольно успешно.

Эркарт снова просмотрел протокол собрания в Престоне и отметил, что письмо, в котором он объяснял свое отсутствие, не было зачитано. Не удивительно. Оно не соответствовало общему и вполне объяснимому настроению благородного негодования и романтического сочувствия, кото рое горцы неизменно вызывали во время своей поездки по Англии. Харриет была права: ради хаджи Хайдара он должен был удовольствоваться и этим.

Он взял со стола копию своего престонского послания и пробежал несколько абзацев, где речь шла еще об одной дипломатической уступке, со­вершенной его главным противником и объясняв­шейся тем, что Палмерстон, стараясь сохранить расположение Александра II не хотел «раскачи­вать лодку»:

«Принимая во внимание все, изложенное выше, вы сами сделаете выводы, однако любого здраво­мыслящего человека эти исследования не могут не привести к иной точке зрения, кроме той, что могущество Британии, обеспеченное стекающими­ся в ее казну налогами, заработанными гражда­нами страны в поте лица, становится средством ликвидации независимости других народов, что, в конечном счете, приведет и к.потере вашей со­бственной независимости, если сам народ вовре­мя не приложит усилий к тому, чтобы контроли­ровать действия властей...»

Другими словами, если англичане не проявят бдительности, Палмерстон и ему подобные будут вовсю тратить деньги налогоплательщиков на финансирование военных авантюр. Поддержка захватнических намерений России по отношению к Черкесии приведет и к падению Турции. Это откроет России прямой путь на Персию, навсегда изменит соотношение сил на Востоке. Вот почему даже идеалист и гуманист Александр II, был го­тов и дальше бросать людей в эту драку.

Прохладные ладони Харриет легли ему на гла­за:

- Достаточно на сегодня. На следующей неде­ле посланники вернутся в Лондон, и у тебя
должно будет хватить сил добраться до города.

Дэвид взял ее ладони в свои:

- Не знаю еще еколько я смогу выдержать.

- Зато я знаю. Нам нужно уехать. Нужно вернуться в Мелезес... Тебе ведь было там так хорошо прошлым летом, правда?

Дэвиду сразу представился скромный шале в тихой уютной Швейцарии. Действительно, там было чудесно: альпийский рай, подобно Кавказу, зажатый меж могущественных держав... пока еще мирный. Почему бы и нет...

- Тсс! Дэвид! Когда ты думаешь так громко, я почти слышу твои мысли! - проговорила Хар­риет, пытаясь подбодрить его, и взяла престон-ское письмо из дрожащих рук Дэвида.

* * * * *

Стюарт Ролланд, Эдмонд Билз и посланцы встретились с Эркартом в помещении Черкесско­го комитета в Ист Темпл Чемберз, на Уайт Фраэз, что в лондонском Сити. Здесь же нахо­дилось «Издательство свободной прессы», где Эр-карт выпускал номера своего «Портфолио» кото­рый столь успешно выходил все эти годы. Дни его жизни проходили в пыльных конторах, кото­рые периодически менялись. Правда эта, нынеш­няя, была еще и холодной.

Атмосфера свидания была, мягко говоря, не очень радостной. Положение усугубляло и при­сутствие полковника Лапинского, а также еще одного поляка - Мазурского. Они оба представля­ли собой тот тип поляков-эмигрантов, которые всю жизнь проводят в дороге между Лондоном и Парижем - в этих городах находились штаб-квартиры движения сопротивления против Рос­сии.

Как обычно, Эркарт сумел на людях запрятать свои личные переживания поглубже и принять деловой вид. Лишь Харриет умудрялась иногда подмечать его слабость, но и то нечасто.

- Полагаю, что и не следовало надеяться на какой-либо положительный официальный ответ, - Эркарт говорил сдержанно. - Но, в любом случае, мы должны быть очень благодарны за материаль­ную поддержку, поступившую из столь многих источников. Мы должны решить, как распоря­диться этими средствами с наибольшей пользой для Черкесии. Есть какие-либо идеи, джентльме­ны?

Он мог поклясться, что поляки будут едино, душно высказываться за отправку на Кавказ еще одного судна с оружием и отрядом добровольцев. Действительно, полковник Лапинскии сразу же предложил этот вариант.

- Устроим еще одну польскую экспедицию? - начал он. Лапинскии немного говорил по-турец­ки, и сам принялся объяснять посланцам, о чем идет речь.

Эдмонд Билз, некогда служивший адвокатом, смотрел на вещи более политически:

- Дэвид, а как насчет еще одной «Виксен»? Мы могли бы снарядить еще одно судно для отправки наших гостей домой и загрузить его военным снаряжением! Еще разок прорвем бло­каду...

- Я не думаю, что у нас есть на это средства, - быстро отрезал Эркарт.

Однако Лапинского уже было трудно угомо­нить:

- Почему бы не совместить эти планы, джен­тльмены? Снарядить корабль и перевезти на нем добровольцев! Господин Эркарт, если вы обеспе­чите корабль, мы подготовим добровольцев и груз.

Ролланд проницательно посмотрел на него:

- Мне кажется, идея неплохая. А что думают об этом сами черкесы?

- Они разочарованы официальным ответом пра­вительства, но с благодарностью примут любую помощь, - быстро ответил Лапинскии.

Дэвиду не нравилось, что полякам удается ма­нипулировать черкесами, навязывать им свои взгляды. Он подошел к посланцам и сел рядом. Эркарт говорил негромко и быстро на великолеп­ном турецком языке, так что Лапинскии, сидевший по другую сторону от хаджи Хайдара, едва ли уловил и половину сказанного:

- Послушай меня, хаджи. Если вы согласитесь на это предложение, то можете лишь повредить себе, связавшись с личностями, которые, пресле­дуя собственные эгоистические интересы, неиз­бежно попадут в руки русских. Если вы рассчи­тываете на помощь, то она может прийти только из Турции. Но в этом случае вам нужно будет сделать так, чтобы Турция захотела вам помочь. Только так, - он нагнулся ниже, и на лице его появилось теплое, дружеское выражение. - Хад­жи Хайдар, посмотри на это дело так: Турция
похожа на старца, опирающегося на палку, которую грызут крысы. Так вот: Черкесия - это
палка, русские - это крысы, и на их стороне вся Европа...

Хаджи Хайдар по-черкесски посоветовался со своим спутником Кустар Оглы Исмаилом. Одна­ко, слушая их эмоциональный разговор, Эркарт начал понимать, что невозможно отнять у них эту маленькую надежду. Поляки на Кавказе пре­следовали свои интересы: наступление на русских стало бы важным маневром, отвлекающим силы России от их родины - поэтому поляки так рьяно рвались в бой. Однако и черкесам хотелось хоть что-нибудь предпринимать. Если не поддер­жать их конкретными действиями, они вернутся домой в отчаянии.

Эркарт посмотрел на Билза:

- Ты как считаешь? Билз энергично закивал:

- Обеими руками «за».

Стюарт Ролланд выразительно посмотрел на Дэвида, и трое англичан отошли в сторону для приватной беседы:

- Я понимаю твои опасения, Дэвид. Тебе хо­чется, чтобы черкесы смогли избежать тех опасностей, которых не миновала Польша: внутрен­ний раскол и чрезмерная вера в правительства европейских держав. Но сейчас ситуация иная, не так ли?

- Иная? В силу того только, что племена со­брали военный совет? Боюсь, что сейчас уже
слишком поздно убеждать западные державы в том, что черкесы способны на согласованные, скоординированные действия. Ты помнишь доклад Далглиша для министерства иностранных дел, составленный после Крымской войны? Даже мо­
его старого друга Сафар-бея встретили очень недоброжелательно, враждебно во время его по­ездки к шапсугам и бжедугам. Боюсь, что этот злополучный доклад, направленный нашему пос­лу, до сих пор не забыт.

Билз кивнул:

- Да, я тоже слышал некоторые комментарии на этот счет в парламентских кулуарах. Парла­ментарии убеждали друг друга в том, что черкес­ский вопрос – исключительно внутреннее дело Российской империи...

Эркарт погрузился в размышления. Хаджи Хайдар и Кустар Оглы Исмаил по-прежнему были поглощены беседой. Полковник Лапинский и его польский друг присоединились к ним, подбадри­вая и обещая помочь войсками, которые они могли бы переместить из Парижа в Константинополь. «Кто я, в конце концов?» - думал Дэвид. - «Разве я не свободный человек, живущий в свободной стране? Почему я должен отказать черкесам в этой последней попытке?» Он прекрасно пони­мал, почему не может всей душой поддержать этот план. Весь его ум, интуиция, предвидение подсказывали ему, что полное покорение черке­сов - вопрос всего лишь нескольких лет. И эта уверенность лишала его жизненных сил.

- Ну что ж, джентльмены, - начал он, и в его речи никто не мог бы услышать ни малейшего намека на его сокровенные опасения, - Давайте надеяться, что теперь ситуация коренным обра­зом изменилась. Все племена объединились, ведь на карту поставлено само их существование. Именно поэтому мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы помочь им.

Хаджи Хайдар обратился к Дэвиду через всю комнату по-турецки:

- Значит Вы согласны, не так ли, Дауд-бей? - лицо его было мрачно. Возможно, этот мудрый старик угадал мысли Эркарта.

Они были совершенно разные. В Дэвиде Эркарте все же всегда была какая-то сухость, не­смотря на его пламенную любовь к Турции, ис­ламу и, конечно же, к Черкесии. Сейчас хаджи Хайдар видел, как этот человек буквально угасал у всех на глазах. Сам хаджи Хайдар был старше Эркарта, но гораздо бодрее, решительнее, энер­гичнее. Может быть, беда Дауд-бея в том, что у него слишком много неба в голове и недостаточно земли под ногами? У него нет той горячей любви к своей родине, какую испытывают хаджи Хай­дар и Кустар Оглы Исмаил. Его рука никогда не держала плуга. Он никогда не проводил по земле прямой, как стрела борозды.

- Мы благодарим вас, Дауд-бей. Теперь мы вернемся в свою страну, увозя прекрасные воспо­минания.

Хаджи Хайдар и Дауд-бей обменялись жестами прощания и взаимного уважения. По своей давней привычке, которую он перенял у турков, Давид Эркарт никогда никому не пожимал руки. Он верил в равенство всех душ и всегда соблюдал дистанцию.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Возвращение Нахо домой пришлось на луч­шую пору - осень, когда долины Кавказа напол­нены жужжанием пчел и голосами птиц, когда так вкусны сочные плоды деревьев и кустарни­ков. Это было время сбора урожая, но сейчас в этих краях работала лишь одна зловещая жни­ца - смерть. Он оставил позади, на берегу Чер­ного моря, страшную картину уничтожения, он возвращался домой ни с чем. Его преследовали кошмары. Они являлись к нему зловещими при­зраками, превращая это путешествие в тяжелое испытание. В одиночестве, звездными ночами, Нахо боролся с демонами, терзавшими его душу.

Многие его родичи прошли этот путь с надеж­дой. Сколько раз он слышал предания о том, как его славные предки путешествовали по этим вы­сокогорьям: прадедушка Ахмет проехал этой до­рогой от Кубани до высоких лесов Чечни. Тогда ему едва исполнилось восемнадцать и он был совершенно никому не знаком в этом краю. Потом, много лет спустя, его дедушка Казбек, будучи совсем маленьким, совершил свое романтическое, полное загадочного очарования, путешествие: путь его пролегал от долины Терека до двора Крым­ского хана. Казбека выбрали товарищем Аслана, сына хана Гирея, на время их обучения у кабар­динского аталика. Рассказ об этом событии Нахо воспринимал всегда как волшебную сказку, одну из тех, что частенько слушал, сидя у дедушки на коленях, и это отношение не изменилось до сих пор, когда временами Казбек дополнял свой рас­сказ новыми свежими деталями, выплывающими из глубин его памяти.

Казбек совершал и другие переезды: ему при­шлось ехать в Шапсугу после того, как он страш­но отомстил убийцам своего сына. Казбек просла­вился как яростный борец за свободу. Потом он привез обратно, в деревню Хапца, своего брата Азамата, от которого столько лет не было вестей. Они не успели застать в живых своего отца, чтобы как следует попрощаться с ним. Каждый раз, вспоминая о дедушке, Нахо при­шпоривал коня: он сильно волновался о Казбеке. Въехав в деревню, Нахо заметил, что старик сидит на террасе своего дома в белой черкеске с наброшенной сверху своей любимой джадуг - толстой овчинной шубой, и в белой папахе на голове. За то время, что Нахо отсутствовал, его борода еще ярче засверкала белизной. При при­ближении внука Казбек не поднялся на ноги, так как еще издалека заметил, что Нахо едет один и ведет за собой двух вьючных лошадей. Он сразу понял, что все это значит.

Нахо спешился и устало плюхнулся на землю

у дедушкиных ног.

- Прости меня, Тхамада, я сделал все, что мог, но Аслан не позволил мне остаться с ним...

Казбек протянул вперед свою старческую, но еще такую сильную руку: она шумно порхнула вперед, словно крыло птицы. Старик коснулся светлых волос Нахо, упругих под его пальцами.

- Так-так... Они отправились в Турцию?

- Думаю, что так, дедушка, - голос Нахо зву­чал неуверенно: он вполне допускал, что Хаджи Даниль и его жена могли умереть во время труд­ного перехода, или где-нибудь на берегу или даже в вонючем чреве этого корабля мертвых...

- Сначала Аслан хотел плыть за ними с людь­ми из племени убых... потом передумал и

решил присоединиться к оставшимся шапсугам и воевать вместе с ними, - вдруг Нахо почувствовал, что не может больше хранить свой секрет. - Дедушка, я должен тебе кое-что рассказать. Вот послушай. То, что я видел, не должно произойти ни с кем из нас...

Нахо кратко, но не упуская ничего важного, поведал Казбеку о жестокостях,

творящихся на побережье.

Конечно, Казбек и раньше встречал такое: человека охватывает желание умереть, когда уже незачем жить. Он наблюдал это в Чечне после казачьих налетов на аулы, когда в живых оста­вались лишь старики. В этом было что-то пора­зительное, что-то величественное, когда столько человек, как один, решают покинуть сей мир. Массовое самоубийство, - последнее средство за­щитить правое дело, предпочесть смерть, но не рабство. Аллах благословляет этот выбор. Но только если это последнее средство. Здесь, в Кабарде, дела обстояли иначе.

- Ты сделал все, что мог, - смиренно прого­ворил Казбек. - Я буду молиться за то, чтобы
Хаджи Даниль соединился со своей семьей. Если уж не здесь, то там, где Аллах наградит их веч­ной радостью.

Нахо трясло ото всего увиденного и от уси­лий, которые он прилагал, чтобы не показать своих переживаний.

Казбек понял, что клятва, которой он связал Нахо, оказалась непосильной ношей для внука. В этих условиях, когда русская армия и казаки все больше ограничивали свободу каждого отдельно­го человека на Кавказе, нельзя уже было дей­ствовать на свой страх и риск. Он молился мол­ча, прося Аллаха простить его за то, что требовал так многого от юноши. Казбек чувствовал, что это поездка навсегда оставит след в душе Нахо.

- Помойся и отдохни. Хорошо, что ты вернул­ся, Нахо. Твоя бабушка сильно болела: твое
присутствие в доме пойдет Нурсан на пользу.

Казбек говорил спокойно. Усталые покрас­невшие глаза Нахо готовы были наполниться сле­зами, но он сглотнул их с усилием и поспешил уйти, чтобы совсем не раскиснуть.

Казбек не зря волновался. Нахо медленно воз­вращался к обычному состоянию, однако энер­гия юности и непосредственность характера, свой­ственная ему раньше, уже не вернулись. Эти перемены сблизили Нахо с двоюродным дедушкой Анваром, темноволосым, угрюмым человеком, которому в юности обязательства перед семьей помешали осуществить заветные желания и стать воином, как Казбек. Счастливая семейная жизнь с женой Закиси, большое семейство и богатый табун лошадей - все это постепенно возместили утраченные мечты, и он вместе с Казбеком и Нахо добросовестно работал: заботился о табуне, присматривал за слугами в конюшнях, следил за полями.

Общество этого старика Нахо предпочитал ком­пании своих сверстников. Он знал то, чего не знали они: он видел на своем коротком веку такие ужасы, от которых они были избавлены здесь; в деревне Хапца.

Нахо начал ощущать, что склонность к уеди­нению, которая всегда была свойственна членам его семьи, стала подступаться и к нему. Ахмет всегда был для него образцом сдержанности, Казбек - мечтателем и великим воином. Такому воину было нелегко, хотя, возможно, и не столь мучительно, после убийства сына проводить до­лгие часы в размышлениях вместо того, чтобы жить активной жизнью. Анвар же был не таков. Он рано научился осознавать реальность, не раз­думывая много и постоянно находясь при деле.

* * * * *

Шло время. Нахо вовсю трудился в своем хозяйстве: на уборке урожая, в конюшнях, помо­гая управляться с жеребятами; следил за торгов­лей. Он был почтительным внуком, много време­ни проводил со стариками, Казбеком и - Анваром, и никогда не забывал зайти на женскую половину навестить бабушку Нурсан, которая стала так стара и слаба, что большую часть времени про­водила в постели. Иногда, наблюдая, как она дремлет в неверном свете сумерек меж днем и ночью, Нахо пытался вообразить, что было бы, если б кабардинцев заставили брести пешком невесть куда подобно шапсугам. Он вглядывался в величественное лицо Нурсан, некогда самой прекрасной женщины Чегемской долины, и в нем поднималась горячая удушливая волна. Там, на прибрежном песке, он видел тела столь же хруп­ких и столь же красивых людей... Гяурам нет дела до чужих жизней. Ему начинало казаться, что его собственная жизнь здесь - нечто нереаль­ное, искусственное, ненастоящее. Нахо не мог отделаться от чувства тревоги: ведь он видел, что случилось с западными адыгами и движением сопротивления Шамиля - на востоке. Здесь, в Кабарде, они платили выкуп, шли на компромис­сы и уступки. Другого пути выжить у них просто не было. Их табун славился по всей Кабарде. Принимая во внимание то, что русская армия стала наращивать свою численность для нанесе­ния последних ударов по мятежным племенам, можно было предположить, что сейчас русским потребуется гораздо больше местных лошадок.

Возможно, именно близость гяуров явилась при­чиной его постоянной подавленности, уступчивос­ти, нежелания завести роман или предаваться иным развлечениям юности. Он не мог забыть о том, на что способны русские.

Нахо все больше времени проводил с бабуш­кой Нурсан. Было ясно, что она не дотянет до конца зимы. После тяжелой дневной работы Нахо заходил в ее маленький домик и, если она поз­воляла, терпеливо сидел у ее ложа. Они не могли вести долгих бесед.

- Нахо? Нахо? - Нурсан уже не открывала глаз. Она протягивала руку вперед и нежно гла­дила его лицо. Потом ее рука падала на грудь и Нурсан отдыхала с улыбкой на лице. Присутст­вие Нахо успокаивало ее и старуха легко погру­жалась в сон.

Однажды, вскоре после Нового года, Нахо, как обычно, зашел к ней и увидел Казбека в передней домика Нурсан. Он сидел спокойно, держа в руках одну из вышитых женой накидок. Очевидно, он не слышал, как вошел Нахо: слух все больше изменял ему. Глаза Казбека были закрыты, он молился... Или Нахо это только показалось. Юноша немного подождал, чтобы не испугать дедушку, не нарушить ход его размыш­лений.

Казбек поднял накидку к лицу и глубоко вздох­нул. Он улыбнулся, и глаза его открылись. На­конец он заметил Нахо, поднял к нему свое лицо, которое не выражало ничего, кроме облегчения. Сначала Нахо не мог понять, в чем дело. Его дед казался юношей - он словно держал в руках изумительной красоты розу, он словно только что вдохнул ее чудесный аромат, впитавший тепло солнечного дня. Старики все еще испытывали друг к другу трогательное чувство любви и привязан­ности.

- Она покинула этот мир, Нахо, - сказал Каз­бек. - Слава Аллаху... Он послал ей избавление. Они не стали говорить о том, от каких стра­даний была избавлена Нурсан.

Похороны прошли тихо. Нурсан упокоилась рядом с Цемой и Ахметом, недалеко от могилы своего убитого сына Имама. Теперь семья было почти в сборе. Нахо взглянул на Казбека: его дед смотрел на могилу со страстным желанием... Нахо был уверен, что это вовсе не плод его собствен­ной фантазии. Как же он устал, этот старик...

* * * * *

Весной Нахо погнал большой табун лошадей во Владикавказ - они были предназначены для конюшен русской армии. Владикавказ стоял в Дарьяльском ущелье. За годы своего существова­ния это небольшое когда-то поселение разрос­лось в крупный суетливый город с широкими улицами. Небольшие скверы и постройки в евро­пейском стиле придавали опрятный вид этим некогда грязным и убогим дорогам. Однако, в истинном предназначении города невозможно было усомниться. В его застройке преобладали казар­мы - длинные белые строения с тщательно выбе­ленными стенами. На улицах можно было видеть множество военных. Здесь в состоянии постоян­ной боевой готовности жили сотни русских солдат и казаков.

Нахо и его помощники доставили табун лоша­дей к армейским загонам. Унтер-офицер, охраня­ющий конюшни, велел ему подписать документы у дежурного офицера.

Нахо направился в штаб. Он был озабочен только тем, чтобы скорее справиться с умагами и пуститься в обратный путь засветло. Однако де­журный офицер задержал его:

- Ты из Хапца, правильно?

- Да, господин, - вежливо ответил Нахо, из­бегая, впрочем, смотреть в лицо капитана. Он сделал вид, что разворачивает свои документы.

- Пройди сюда. Нахо удивленно взглянул на него:

- Зачем? Русский уставился на него:

- Пройди сюда, - повторил он, словно объяс­нения были бы чем-то совершенно неуместным.

Нахо был препровожден в кабинет офицера более высокого ранга. Судя по обстановке, ранг этот был очень высок. Увидев хозяина кабинета, сидящего за полированным столом красного дере­ва, Нахо догадался, что это командир гарнизона. Он был высокого роста, светловолосый, в форме генерала русской армии. Генерал был погружен и чтение какого-то отчета и что-то исправлял в нем.

- Ваше превосходительство, - обратился к нему капитан, - Это некий Нахо, из Кабарды, с Тере­ка. Он только что доставил нам сорок лошадей, как и предусмотрено договором. Вы хотели сами подписать платежное свидетельство, Ваше пре­восходительство?

- Да, вернее, я хотел встретиться с Вами, молодой человек - генерал встал, вышел из-за стола и подошел к Нахо. Он протянул ему руку - необычный жест. - Добро пожаловать к нам. Я генерал-майор Кундуков. Знаком с вашим дедом. Как он себя чувствует?

Он говорил по-русски бегло, но с каким-то акцентом. Сам Нахо хорошо говорил по-русски, но не настолько, чтобы определить происхожде­ние своего собеседника. Однако у него было чув­ство, что русский - не родной язык для генерала. - Неплохо, - сдержанно ответил юноша. Он смотрел на собеседника ровным и открытым взгля­дом своих голубых глаз, но взгляд этот был хо­лоден, - с ним все в порядке. Спасибо, что спро­сили, генерал.

Кундуков обратился к адъютанту: - Подготовьте документы, капитан. Велите ден­щику приготовить настоящего кавказского чая. У меня особый случай - встреча с внуком Казбека. Капитан удалился, покосившись на Нахо, и тот понял, что он относится к этому проявлению дружелюбия с недоумением и крайне неодобри­тельно.

- Прошу, Нахо, садитесь. Пока готовят Ваши бумаги, мы побеседуем.

Кундуков вернулся на свое место за столом, а Нахо, после некоторого колебания, сел напротив него. К его удивлению, генерал бегло заговорил с ним по-черкесски:

- Я Кундук Муса, - губернатор Терского края. Да, я говорю по-черкесски, но по происхождению я осетин. Мой отец был алдар - благородный осетин из Тагаура - это к северу от Дарьяла. У тебя были затруднения, когда ты перегонял сюда лошадей?

- Нет, Тхамада, - ответил Нахо, инстинктивно употребив вежливую форму обращения к старше­му - Кундуков годился ему в отцы. - Мне помо­гали наши кабардинские конюхи.

Дата добавления: 2015-06-04