Что? Ах, да, проводите тотчас же»

Хоги тем временем сел перекусить и нехотя ковырял вилкой в тарелке. Есть совершенно не хотелось. Он неважно себя чувствовал и побаивался перегружать сердце сытным обедом. «Пожалуй, пойду, прилягу, — сказал он, вставая из-за стола. — Думаю, доктор Роббинс приедет часа через два-три. Странный народ, эти нынешние медики. Сострадания к больному у них ни на грош — один гольф на уме, и чтобы вовремя поступали чеки». С этими словами он медленно с натугой стал подниматься по ступенькам. В спальне он порылся в карманах, выложил на тумбочку у кровати всю мелочь, затем аккуратно сложил снятую одежду и, надев свежую пижаму, — ведь придет врач! — улегся в постель. Какое-то время он просто лежал, раз­мышляя о том, как почти в точности испытывает то, что довелось испытать его покойному отцу.

О, Хоги, я вызову врача, — воскликнула миссис МакОгуошер. — Сейчас же позвоню ему. Лучше всего доктору Роббинсу. Он тебя знает, как никто». Она бросилась к телефону и вскоре связалась с секретаршей доктора. Поначалу в свойственной секретарям манере эта особа держалась весьма высокомерно: «О, доктор Роббинс очень занят, пусть ваш муж сам приедет на прием». Но миссис МакОгуошер отлично знала, как разговаривать с людьми такого сорта, и тотчас заявила: «Вот что, милочка, если до вас не доходят мои слова, то я немедленно позвоню жене доктора. Мы с ней близкие подруги».

Хоги жил в одном из новых пригородов, милях в восемнадцати от офиса. Это был довольно обширный, недавно застроенный район. По дороге домой Хоги удивленно смотрел на новостройки — прежде он их просто не замечал. По пути с работы и на работу он обычно сидел, уткнувшись носом в деловые бумаги, а теперь впервые в жизни просто глядел в окно на кипящую ключом жизнь и думал: пожалуй, скоро и я умру, как умер отец, а жизнь будет идти своим чередом без меня.

Лениво пробежав глазами по нескольким лежащим на столе бу­магам, Хоги резким движением схватил их в охапку и запихнул в открытый сейф. Бросив взгляд на часы, он окинул глазами кабинет и запер сейф, после чего просмотрел содержимое ящиков стола, запер все до единого и не спеша спустился по лестнице в вестибюль.

Нет, нет, — возразил Хоги. — Жена и без того тревожится за меня, так что вызовите лучше шофера и велите подогнать машину к подъезду. А я тем временем сойду вниз и подожду в вестибюле. Пусть зайдет за мной, как только подъедет».

А я уже обследовался — у меня стенокардия, словом, грудная жаба, так что, по-видимому, мне придется уйти с поста президента компании — если я до этого доживу. А посему я намерен назначить преемника. Возможно, завтра после обеда надо будет созвать Совет директоров, так что попрошу вас известить всех членов Совета».

Вздрогнув, как от удара, Хоги МакОгуошер рывком вернулся к действительности и тотчас упрекнул себя — это сколько же вре­мени пропало зря? Да что там время — слепящая боль накатила с новой силой, и схватившись за грудь, он подумал, не уготован ли ему тот же конец, что и отцу.

Дни шли за днями. Миновало три, четыре» пять дней, и на пятый день в комнату отца вошел Хоги. Старик лежал, безвольно откинув­шись на подушки, глаза его были полузакрыты, нижняя челюсть от­висла на грудь. Хоги бросился было к отцу, затем, спохватившись, подбежал к двери и позвал мать.

Помрачневший раввин ответил: «Когда его дом целыми тучами осаждали репортеры, он был прикован к постели коронарным тром­бозом. Все думали, что он вот-вот умрет, а пресса вконец озверела, и никому не пришло в голову усомниться в ее выдумках. Но довольно об этом, займемся лучше тобой. Сейчас пойду, поговорю с сыном».

Раввин рассмеялся: «Одну такую книжку я захватил с собой и для тебя, дружище. В ней много говорится о смерти, но человеку она приносит только ободрение и поддержку. Я даже попрошу тебя про­честь ее, ибо она вселит покой в твою душу. Я уже не одному человеку рекомендовал ее прочесть. Да, кое-что мне о нем известно. Этот чело­век пишет чистую правду. Его беспощадно травила пресса, вернее радио и телевидение. Несколько лет назад против него затеяли насто­ящий заговор. Сразу несколько газет обвинили его в том, что на самом деле он сын слесаря, хотя, насколько я знаю, это бессовестное вранье. Впрочем, я вообще не понимаю, что дурного в том, чтобы быть сыном слесаря, если уж на то пошло? Ведь принято считать, что их Спаситель Христос был сыном плотника, да и многие католические святые были выходцами из простонародья. Тот же святой Антоний был сыном свинопаса. Иные же и вовсе были обращенными в новую веру грабителями с большой дороги. Нет, этот человек пишет истин­ную правду. Мне, как раввину, многое доводится слышать. Я получаю множество писем. В этом человеке нет ни капли притворства, но кучка недоброжелателей облила его грязью, и с тех пор его травят без устали, а средства массовой информации ни разу не дали ему возмож­ности оправдаться».

Положив руки на плечи старого приятеля, раввин промолвил: «Само собой, я все сделаю, Мозес, но мой сын тоже очень достойный человек, и наверное будет лучше, если это сделает он, — он ведь почти ровесник твоему сыну. А я скорее принадлежу к одному с тобой поколению».

К папаше МакОгуошеру приехал старый раввин, и они довольно долго беседовали наедине. Старик сокрушенно пожаловался: «Мой сын так изменился, что, пожалуй, уже перестал быть моим сыном. Он ни в какую не хочет читать надо мной Каддиш и даже слышать не хочет о нашей вере. Вот я их хочу попросить тебя, старый друг, прочти надо мной Каддиш».

Бросив на сына взгляд, полный сострадания и жалости, папаша МакОгуошер сказал: «Ты слишком долго был вдали от дома, сынок, и католическая вера въелась в тебя накрепко. Ну, да ничего, малыш. Я позову старого друга, который был мне дорог как родной сын. Вот он и прочтет надо мной Каддиш, чтобы не смущать тебя в вере».

Хоги заколебался. Он был ревностным католиком, безоговороч­но верившим и в Святое Писание, и в святых, и во все прочее. Он свято верил, что на Папе Римском и всех прочих иерархах католичес­кой церкви почиет Божественная благодать. Как же он, будучи истым католиком, вдруг обратится на какое-то время в иудаизм, веру своих отцов? Старик, не сводил глаз с сына, пристально следя за выражени­ем его лица, и наконец с глубоким вздохом откинулся на подушки. «Ладно, сынок, не стану тебя смущать своими просьбами, но все равно я думаю, что все мы возвращаемся в Дом Отца нашего одним путем. И совсем неважно, что я иудей, а ты католик. Путь у нас один. Если жизнь прожита хорошо, то нам уготована за нее добрая награда. Но скажи мне вот что, сынок, — добавил он, слабо улыбнувшись, — почему католики сильнее страшатся смерти, чем все прочие? Чего ради католики так непримиримы к другим религиям и цепко держат­ся за то, что если ты не католик, то не видать тебе рая небесного, как своих ушей?» «Не иначе, как они загодя выкупили все билеты в рай», — не удержался от смеха старик.

Хоги вспомнил, как приехал в отцовский дом. Далеко на востоке только занимались первые проблески зари, расцвечивая небо красны­ми, голубыми и желтыми тонами. Тем же утром, передохнув лишь самую малость, чтобы отец не заметил, как его вымотала ночная гонка, он отправился к старику.

Воспоминания о давно минувших днях настолько живо всплыли в памяти Хоги, что на какое-то время он позабыл о собственной боли. Он припомнил, как зябкой ночью проносился в огромной машине через города и поселки. Припомнил оторопелую физиономию выско­чившего невесть откуда полисмена, который пытался остановить мчавшегося во весь опор Хоги, а затем пустился за ним в погоню на мотоцикле, но так и не догнал. Машина у Хоги была отличная, да и сам он был недурным водителем, А полисмен, должно быть, был новичком, так как вскоре безнадежно отстал.

Я уже позвонила Хоги, Мозес, — сказала миссис МакОгуошер, — сказала, что тебе немного нездоровится, и попросила приехать на денек-другой, чтобы тебя порадовать. Он пообещал немедленно при­ехать».

От безудержного хохота у старика даже слезы выступили на глаза и прежняя боль снова выпустила когти. Немного успокоившись, он сказал: «Ой, вей, мамуля, что же, по-твоему, я был так плох, что теперь нуждаюсь в защите двух религий, чтобы наверняка заручиться заступ­ничеством на Небесах? Ладно, мамуля, пусть так и будет, но первым делом пусть поскорее придет ребе, а уж потом католический священ­ник. Так мой уход в иной мир окажется сразу под двойной защитой».

Миссис МакОгуошер немного постояла, подумала и, наконец, произнесла: «Теперь я знаю, как все сделать. Мы позовем ребе в гости как доброго друга, а когда он уйдет, позовем католического священ­ника, и так выкрутимся перед обеими религиями и перед соседями».

Почему еще не позвали ребе, мамуля? — спросил он. — Он мне нужен по-быстрому. Мне с ним о многом надо потолковать и, может быть, все приготовить к тому, чтобы мой сын или старый друг прочи­тал Каддиш».

Некоторое время миссис МакОгуошер сидела в полной растерян­ности, схватившись за голову. От невеселых раздумий ее отвлекло появление горничной: «Хозяин зовет вас, мэм». И миссис МакОгуо­шер заторопилась по лестнице наверх.

Доктор поджал губы, прихватив их большим и указательным пальцами и, задумчиво скосив глаза на кончик носа, произнес: «Я бы, разумеется, предпочел, чтобы он лежал в моей лечебнице — там бы ему был бы обеспечен безупречный уход, но в данный момент я побаиваюсь, что транспортировка может ему повредить. Так что при­дется лечить его дома. Я пришлю сиделку, которая пробудет здесь восемь часов, затем ее сменит другая, а завтра в восемь утра я первым делом явлюсь к нему. Сейчас я выпишу рецепты и распоряжусь, что­бы аптека прислала лекарства с посыльным, а вы строго соблюдайте все мои предписания. Желаю здравствовать, миссис МакОгуошер». Доктор неторопливо направился к двери, и пройдя через гостиную, вышел к машине.

О, да, доктор, разумеется, это мы можем себе позволить. Мы сделаем все, что вы посоветуете».

Да, — заметил врач, — я это знаю. Мы с ним не раз виделись. Но сейчас, полагаю, ему следует приехать, чтобы повидаться с отцом — как бы не в последний раз. Хочу подчеркнуть, что ваш муж нуждается в тщательном круглосуточном уходе, и позаботиться об этом предос­тавьте мне. Я могу прислать к вам сиделок».

Вскоре старый Мозес уже лежал на огромной двуспальной крова­ти, укрытый пестрым стеганым на старый европейский манер одея­лом. Немного погодя доктор тщательно осмотрел больного, стано­вясь все мрачнее, и, наконец, изрек: «Боюсь, некоторое время вам придется полежать в постели. Вы очень больны, работаете на износ, не щадя себя, а в вашем возрасте это непозволительно». С этими словами он закрыл кардиограф, убрал стетоскоп и вымыл руки в шикарно отделанной ванной комнате. Затем, обменявшись рукопожатием с пациентом, он вместе с миссис МакОгуошер спустился по лестнице в холл. И только внизу, поманив к себе миссис МакОгуошер, он тихонько шепнул: «Мы можем поговорить где-нибудь наедине?» Она провела его в кабинет хозяина дома и закрыла дверь.

И правильно, миссис МакОгуошер, правильно, для того мы и здесь, — согласился доктор. — Давайте-ка уложим его в постель и хорошенько осмотрим. У меня с собой портативный кардиограф, так что сделаем кардиограмму на месте».

«Миссис МакОгуошер, — сказал доктор, — боюсь, ваш супруг тяжело болен и не сможет выдержать малейшей нагрузки. Как ваш сын Хоги? Он все еще в колледже?»

«Да, доктор, — ответила миссис МакОгуошер, — он в колледже Бэлли Оул. Если вы сочтете нужным, я тотчас ему позвоню и попрошу приехать. Он славный мальчик, очень славный».

«Ой, вей, Мозес! — воскликнула жена. — Так ты в самом деле хочешь позвать ребе? Не забывай, что ты добрый католик. Как мы объясним соседям, что ни с того ни с сего обратились в иудейскую веру?»

«Но разве могу я умереть с миром, мамуля, не зная, прочтет ли кто-нибудь надо мной Каддиш?»

У лежащего на кровати папаши МакОгуошера на голове красова­лась ермолка, которую в определенных случаях надевают ортодок­сальные иудеи. Его плечи его покрывала молитвенная шаль. При виде сына он слабо улыбнулся: «Хоги, сынок, я рад, что ты успел вернуться. Я иудей, а ты добрый католик. Ты свято веришь, что добро воздается сторицей, мой мальчик, поэтому я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Я хочу, чтобы ты прочитал надо мной Каддиш, нашу заупо­койную молитву. Я хочу, чтобы прочитал ее ты, как было принято в старину. Это ведь не повредит твоим католическим убеждениям, сы­нок?»

Хоги со стоном взмолился: «Папа, папа, позволь мне немедленно пригласить священника. Если ты сейчас же обратишься в католичес­кую веру, место на небесах тебе наверняка обеспечено. А так у тебя, как у иудея, нет никаких шансов, и ты попадешь прямо в преис­поднюю, как и тот старый писатель. Недавно священник застал меня за чтением одной его книжки, и наложил на меня суровую епитимью за одно только чтение книги этого типа Рампы. Помню, одна добрая католическая монахиня проливала над ним слезы сожаления и сказа­ла, что ему прямиком уготована дорога в ад, как буддисту — подумать только, буддисту!»

Немного поразмыслив, старый Мозес согласно кивнул: «Да, да, это хорошая мысль, ребе. Я согласен, и пусть твой сын, если захочет, прочтет надо мной Каддиш, как если бы он был моим сыном». Старик умолк, и на некоторое время в комнате воцарилась тишина. Затем он добавил: «Ребе, ты знаешь что-нибудь об этом писателе по имени Рампа? Тебе попадались в руки его книги? Мой сын говорит, что многим католикам было запрещено читать его книги. О чем там идет речь?»

«А чего ради он должен оправдываться? — спросил Мозес. — Если его подставили, как это часто бывает, почему он сразу ничего не предпринял и к чему теперь ворошить старое?»

Похороны Мозеса МакОгуошера были скромными, тихими, неп­риметными. Спустя три недели Хоги вернулся в колледж, чтобы за­вершить образование и продолжить отцовский бизнес.

Глава 8

Дверь в кабинет тихонько приоткрылась. Хоги удивленно поднял глаза. Это еще что такое? Неужто какой-нибудь грабитель явился обчистить офис? Что это за уловки? Дверь приоткрылась чуть шире, и возникшее в просвете лицо уставилось на него одним глазом — секретарша! Поймав взгляд хозяина, она вошла в кабинет, румяная от смущения: «О, мистер Хоги, я так за вас беспокоилась. Я дважды заходила в кабинет, а вы ничего не заметили. Я уже собиралась зво­нить врачу. Надеюсь, вы не подумали, что я за вами шпионю?»

Хоги добродушно улыбнулся. «Нет, милочка, я знаю, что шпио­нить вы не станете, и мне немного неловко, что я вас так встрево­жил. — И он чисто по-еврейски вопросительно поднял брови. — Ну? Вы что-то хотите спросить?»

Секретарша помедлила в нерешительности: «Мистер Хоги, в пос­ледние дни не только я, но и другие сотрудники заметили, что вам докучают сильные боли. Почему бы вам не пройти тщательное обсле­дование, сэр?»

Секретарша кивком подтвердила полученное распоряжение: «О, мистер Хоги, я так надеюсь, что все еще будет хорошо. Может, позво­нить миссис МакОгуошер и предупредить, что вы едете домой?»

«Пресвятая Дева, Матерь Божия, — начал молитву Хоги, — пре­будь с нами ныне и в час нашей смерти». В этот момент где-то в отдалении послышался звонок и вслед за ним торопливые шаги. За­тем скрип открывшейся двери, приглушенный говор, и вверх по лес­тнице взбежала горничная. «Доктор приехал, сэр. Провести его на­верх?»

Дата добавления: 2015-06-04