Выпуск № 8 1 страница

Основные проблемы, стоящие между нами и начинанием, которое замыслено, мы будем решать медленно. Но мы их решим, одну за другой. Только не надо превращать нас в людей более наивных, чем мы есть, и пытаться трансформировать те задачи, которые мы перед собой ставим, в другие задачи, соседние, которых мы перед собой не ставим.

Между тем это делается. Иногда из самых лучших побуждений, иногда из каких-то других. И я вынужден в прологе поговорить именно об этом.

Я всегда жил так, как будто бы каждое мое слово слышат все. Все 140 миллионов, живущих в России, и 300 миллионов, живущих в СССР, и все прогрессивное человечество, и даже непрогрессивное тоже.

Были люди, которые жили иначе. Они боялись собственной тени, искали КГБ под подушкой и под кроватью, всячески себя закрывали, шифровали, прятались. И в итоге «залетали» по полной программе. Именно потому, что внутри этой игры в прятки, очень часто абсолютно непрофессиональной, есть какая-то гниль, какая-то двусмысленность. В итоге вся эта гниль выплескивалась, скрываемое обнаруживалось, и ничем хорошим это не кончалось.

Если бы я пытался построить закрытую организацию, имеющую закрытые цели, я бы не читал лекции по телевидению, не выкладывал бы их на свой сайт. Я бы действовал иначе. Возможно, в определенных ситуациях и надо действовать иначе. Лично я, в соответствии с моими представлениями о должном, начал бы так действовать, если бы страна была оккупирована, нужно бы было отмечаться в американских или нацистских комендатурах, маршировали бы соответствующие наземные войска и диктовали бы мне, что я должен делать. В этих условиях я, наверное, постарался бы создать подполье или какую-то другую закрытую структуру для борьбы.

Но в воздухе пахнет совершенно другим. И методы нашей работы и наших действий сообразны тому, чем пахнет. Почувствуйте этот запах. Почитайте газеты, посмотрите телевизор. Втяните политический воздух ноздрями, и шибанет тем, о чем я заговорил еще в 2008 году: перестройкой.

«Перестройка-2» – ею насыщен воздух. Она как бы пропитывает каждую молекулу нашего сегодняшнего социального, политического и даже метафизического бытия. Она снова началась. Или, точнее говоря, ее снова начали. И первая задача – задача самая широкая, вполне объединяющая людей, думающих и чувствующих очень по-разному, – дать этой перестройке бой. Дать ей бой по полной программе. Дать ей интеллектуальное и идеологическое сражение, ответить ей такой широкой общественной деятельностью, после которой она спрячется назад в свою нору. Вернется в эту нору и будет ждать следующего удобного момента для того, чтобы из этой норы выйти. Но мы ей его, я надеюсь, не дадим.

Этого недостаточно для того чтобы спасти страну, чтобы отстоять ее историческое будущее, чтобы вывести страну и мир на новые горизонты. Этого мало, но это абсолютно необходимо.

Программу «Суд времени» я и воспринял, как ответ на вызов перестройки-2. Наши противники хотели начать новую перестройку и расправиться в очередной раз с советской историей. Надо было дать им отпор. И мы все вместе смогли дать им отпор, используя уникальное стечение определенных обстоятельств.

Ведь смогли же! Результаты телевизионных голосований, огромное количество писем, направленное зрителями в наш «Экспериментальный творческий центр», что-то, начавшееся уже за рамками этих простых форм деятельности, в глубинах социальной психологии, – всё это говорит о том, что мы можем победить в объявленной нам войне, новой беспощадной войне. У нас для этого есть масса оснований. Если мы не сумеем ими воспользоваться правильно, то вина ляжет на нас.

Но речь идет не о той деятельности, которую нужно осуществлять в условиях реальной оккупации страны, когда ходят патрули, введен комендантский час, функционирует полицейский режим, завинчены все гайки. Не такая деятельность нужна – явки, шифры, пароли, конспирация, – а совершенно другая, открытая общественная деятельность. Респектабельная, требующая от нас не умения скрываться под кроватями или в подпольях, а умения открыто выходить к обществу и открыто говорить с обществом. Говорить массам правду. И завоевывать умы и сердца этих масс.

В этом задача. Другой задачи нет. Если бы задача была другая, то были бы выбраны формы деятельности, соответствующие решению другой задачи. Но выбраны формы деятельности, соответствующие этой задаче.

Да, я могу долго разбираться с тем, в каком именно регионе и что именно затевают наши сторонники. И понимать при этом, что они могут затевать как созидательные начинания, так и разрушительные. Я долго в этом разбираюсь. Коллектив моих соратников, который должен действовать, не очень приспособлен для того, чтобы решать подобные задачи «вдруг», с низкого старта. Однако то, что я и мои соратники действуем медленно, не значит, что мы не способны отличить правильные, но неловкие действия от действий бессмысленных, ненужных и контрпродуктивных.

Что мы можем и должны сделать? И почему мне кажется, что все это имеет вполне серьезную перспективу?

Мы должны выиграть системную войну, ведущуюся в условиях нарастающей общественной открытости.

Противник не может вести ту войну, которую он хочет вести, в условиях закрытости. Ему нужно развинчивать гайки, открывать политическую систему. И он считает, что он воспользуется этой открытостью. А мы считаем, что мы ею воспользуемся.

Почему мы должны считать, что противник обладает сумасшедшим преимуществом над нами? Во что мы не верим? В свой народ? В нашу собственную убедительность? В то, что за эти годы мы не накопили материала, позволяющего нам с другой мерой ясности и внятности говорить с людьми о волнующих их задачах?

Если мы во все это не верим, то надо уходить в кусты, прятаться там навеки. А если мы в это верим, то нам дан шанс – так же как нашим противникам. Они сильнее, они организованнее, за ними стоят международные фонды поддержки – ну и что? Они к этой территории относятся, как к чужой. А мы существуем на своей земле. И земля наша дает нам поддержку, скажем, 1000:1. Мы что-то любим, во что-то верим, чего-то хотим. У нас есть опыт наших ошибок.

Учитывая все это и сохранив в своих душах любовь (а может, даже укрепив ее), мы вполне способны двигаться к победе. Да, она не гарантирована, гарантированная победа вообще ерунда. Но она возможна. Шансы невелики? Даже малые шансы надо использовать! Только тот, кто использует все шансы, заслуживает название человека. Человек борется до конца. Тот, кто ломается в какой-то момент, уже не человек. Может, человекоподобное существо.

Итак, давайте представим себе некоторые формы деятельности, которые могли бы иметь сокрушительный результат в условиях этой вторичной -тухлой, гнилой, замысленной не ради нашего блага – открытости.

Знаете ли вы, что в распоряжении людей, которые сейчас хотели бы вести подобную интеллектуальную войну, вообще нет социологии? Понимаете ли вы, что ее вообще нет! Что все, что сейчас называется социологическими данными, включая данные вполне известных социологических центров, – это ерунда. Нет ни настоящих сетей, ни способности проводить более или менее глубокофокусные исследования, ни методик, отвечающих подлинным требованиям современности.

Ничего этого нет.

Эту передачу смотрят десятки тысяч людей, которые хотели бы создания виртуального клуба «Суть времени». Если бы эти десятки тысяч людей не шифры и пароли искали у себя под кроватями, не думали все время о том, как заняться той деятельностью, которая на данный момент времени неактуальна, а смотрели бы в глаза наползающей на них реальности и искали бы адекватные этой страшной реальности ответы на страшные, реальные вызовы, то они могли бы провести такое социологическое исследование (абсолютно законное и нормальное), которое никакой социологический центр страны сейчас провести не может. В принципе не может. И, обладая результатами такого исследования, они могли бы действовать в десять раз точнее, чем их противник, твердо понимая, с каким обществом они имеют дело.

Меня всегда ужасала фраза Юрия Владимировича Андропова о том, что мы не знаем общество, в котором живем. Мне всегда в этом виделось что-то двусмысленное. Например, что «мы и не хотим это знать, потому что мы будем строить другое общество». Или что «это общество все равно загибается, зачем это знать». Или «мы такие глупые, что ничего о нем не можем знать». Непонятно, согласитесь, что эта фраза значит. Если ты хочешь знать, что такое общество, в котором живешь, – обладая всею полнотою власти, ты можешь это узнать. Что значит «не знаем»? Почему «не знаем»?

Из нормальных, неконспирологических объяснений я вижу только одно: «Мы не обладаем методом, позволяющим нам узнать наше общество, мы живем в системе упрощенно-марксистских предрассудков, у нас нет готовой методологии для того, чтобы действительно постичь новый общественный процесс».

А это значит, что, помимо задачи просто исследовать общество по различным параметрам, надо понять реальную «сермягу» его жизни, реальные умонастроения в той глубинке, которая почему-то никого не интересует и которая безумно интересует нас. Ибо имя ей – Страна.

Подвожу итоги прекратившимся, к счастью, выяснениям отношений между москвичами и немосквичами. Существует ли Москва отдельно от страны или нет? Конечно, Москва не страна, кто же спорит? Конечно, Москва живет по особым, очень странным законам. Конечно, она напоминает сейчас скорее даже не Париж и Лондон или Нью-Йорк, и уж тем более не саму себя, а Лас-Вегас. В Париже практически нет рекламы, а Москва обвешана рекламой, как елка елочными игрушками. И так же похожа на нормальный город, как елка с елочными игрушками похожа на елку, стоящую в лесу.

Конечно же, Москва – это Москва, а Россия – это Россия. Просто страшно-то одно – что антимосковские настроения (как и любые настроения по принципу «анти») только раскачают ситуацию, поселят еще одну распрю. Я приводил уже цитату из Фромма, что ад – это место, где разобщенность не преодолевается даже в любви. Не хватает любви для того, чтобы преодолеть разобщенность, разобщенность всего и вся: отдельных регионов, отдельных слоев населения. Всего и вся. А вот ее-то и надо преодолеть.

А когда ее преодолеваешь, то напрягаешь мышцы любви, а не мышцы ненависти. Мне только не хватало, чтобы между собой начали ссориться в пределах одного клуба москвичи и немосквичи, потом краснодарцы и северяне, потом сибиряки и ленинградцы и так далее. Один мой совсем не глупый знакомый говорил, что соборность – это прекрасное свойство нашего общества, но только у нас очень часто соборность превращается в «разборность».

Так вот, если Москва не будет знать Россию, если она не будет идти навстречу России, то эта Москва не стоит выеденного яйца. Но если у России не будет столицы, то России не будет тоже.

Если Москва ведет себя некрасиво, отчуждаясь от огромного тела собственной страны, паразитируя на этом теле и так далее, должна быть другая Москва. Нам нужно не возмущение всей провинции тем, что столица у нее такая скверная, отказ от столицы – это нонсенс. Нам нужна другая Москва. Так давайте – в единстве с периферией – создадим такую столицу, которая не будет оторвана от периферии, которая не будет ею пренебрегать, которая не будет по ее поводу высокомерно высказываться, которая будет ее любить и чувствовать, чем она дышит. Поэтому социологическое исследование того, чем дышит страна, чем дышит периферия, – это один этап.

Второй этап – хроника текущих событий. У нас постоянно должны быть вести с периферии. Периферия должна чувствовать, что она нужна другим. Новгород должен чувствовать, что он нужен Владивостоку. Владивосток должен чувствовать, что он нужен Новгороду. Каждая клеточка страны должна чувствовать свое единство с другими клетками страны. Это нужно делать не только на уровне социологических и вообще научных исследований, хотя они бесконечно нужны. Не только на уровне исследования реальных региональных процессов, хотя и они необходимы. Это нужно делать на уровне информирования людей о происходящем.

А это значит, что помимо войны интеллектуальной, социальной, социологической, политологической придется вести еще и войну информационную. Войну за единство вот этого сложного организма. Организм должен получать возможность строить информационный диалог внутри самого себя, объединяться с другими клеточками тела, смотреть вживе на то, как выглядит жизнь в разных точках его, организма, потому что он есть высшая сверхсложная целостность. Не зная самого себя, не понимая, в чем состоит рядом с ним находящаяся боль, он никогда ничего про себя не поймет. Он будет жить, окукливаясь в каждой отдельной провинциальной самодостаточности.

Противнику только и нужно, чтобы у нас история страны заменилась историей отдельных регионов. Краеведением. Этнологией. Этнографией. Исследованием местных обычаев. Местные обычаи – замечательная вещь. История малого региона – прекрасное занятие, ею, безусловно, надо заниматься. Все это очень важно. Но только нельзя, чтобы это оторвало нас от большого процесса, чтобы каждая из клеточек замкнулась в себе, потому что, когда клеточки так замкнутся, организм будет готов к распаду. А наша задача – этот распад не допустить.

Нам нужны исследования, нам нужна живая (ученые называют ее «феноменологическая»), образная информация с мест. Нам нужны информационные инфраструктуры, позволяющие делиться такой информацией. Все это должно быть на уровне XXI века, без этого нет победы. Кто мешает этим заниматься, создавая клуб? Кто мешает активным членам клуба подключиться к проведению социального исследования, которое впервые за 20 лет скажет что-нибудь о реальной ситуации в стране?

Вы считаете, что это маленькая задача? Это огромная задача, если удастся ее решить. Огромная. Она сама по себе может повернуть очень многое.

Кто мешает проявлять инициативу, давать реальную информацию с мест, вести теле- и видеосъемку на местах с тем, чтобы мы потом могли размещать эти ролики на сайте и комментировать? Кто мешает создавать для этого большую, живую, нормальную структуру без шифров и паролей, без прятанья под кровать или ухода в подполье, без шараханья от собственной тени, без постоянного нашептывания: «Да-да, мы знаем: как только начнется деятельность, так появятся провокаторы»?

Провокаторы обязательно появятся. И это следующий вопрос. Они просто не могут не появиться. Во-первых, они всегда слетаются на свежее начинание, как мухи на мед. Во-вторых, их «слетают» даже не для того, чтобы обязательно что-нибудь разгромить, а для того, чтобы просто проверить: кто собрался-то? Идиоты, не идиоты? Чем заниматься будут? Совсем лохи или не совсем? Это может быть вполне сдержанно-доброжелательное зондирование, так сказать, «проверка на вшивость».

И если проявятся такие провокаторы – грубые, очевидные, оголтелые, – их надо отсекать. Это дело самозащиты. Это критерий серьезности людей, взявшихся за большое начинание.

Но нельзя же, боясь всего этого, прятаться в подполье или под кровать или зарывать голову в песок. Надо просто заниматься той деятельностью, которая сейчас возможна, реальна, для которой открываются новые поля. Это как в боевых искусствах. Я был не самым лучшим самбистом, но учил меня замечательный человек, очень добрый, умный, – Анатолий Аркадьевич Харлампьев. Он всегда говорил, что в подобного рода искусствах использование силы противника есть основа основ. Если противник очень сильный и очень тяжелый, но ты знаешь, что такое подсечка, то чем тяжелее твой противник и сильнее, тем больнее он ударится, упав.

Весь набор стоящих перед нами задач – информационных, интеллектуальных, мировоззренческих – мы будем последовательно решать. Медленно – не обессудьте. Но мы их обязательно будем решать.

А вот когда придет время и станет ясно, что перестройка-2 так же выходит на улицы, как она выходила в эпоху перестройки-1. Ведь, согласитесь, никто не мешал людям собраться в момент, когда распустили Советский Союз. Или в момент, когда Беловежскую пущу сделали основой для окончательного развала того, что осталось от Большой России. Собраться и выступить в защиту Советского Союза или против возмутительной дезинтеграции, при которой от тела России отрывают Украину и Белоруссию. Но ведь люди не вышли. Почему они не вышли? Почему? Потому что они были к этому не готовы. А почему они были не готовы?

Отвечать на все эти вопросы надо спокойно и нормально.

Если помните, я завершил предыдущую передачу фразой Есенина: «Проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека».

О чем я говорил? Я говорил о том, что мы на развилке. Что, теоретически, у нас есть минимальная задача: попытаться привести в сколь-нибудь адекватное состояние общество, которое возникло в результате того, что граждане захотели капитализма. Не надо говорить только, что они его не захотели. Они его захотели.

Я повторю, но не для того, чтобы сыпать соль на рану: в 1991 году, в июне месяце, на территории РСФСР, то бишь нынешней Российской Федерации, проходили прямые выборы президента, наделенного не нынешними суперполномочиями, а вполне умеренными полномочиями. Кандидатами на выборах были Жириновский, Николай Иванович Рыжков и еще несколько человек, включая Бориса Николаевича Ельцина.

Я про выборный процесс знал все. В частности, могу поклясться, что этот процесс был нормальный, демократический, без грубых подтасовок.

Все заявки уже были сделаны. В июне 1991 года Борис Николаевич Ельцин не прятал свое желание де-факто строить капитализм. Он был избран тогда триумфально. И я не могу верить, что избравшие его, ну скажем, 70 миллионов моих сограждан являются картотечными агентами ЦРУ США. Потому что если я в это поверю, то я должен повеситься. Зачем мне тогда работать с обществом?

Значит, я что-то другое должен думать про этих граждан. Что их обманули, что по отношению к ним применили шоковые технологии и так далее. Я уже много раз об этом говорил.

На референдуме 1993 года эти же сограждане, уже ограбленные Ельциным и Гайдаром и зомбированные классической формулой «Да-Да-Нет-Да», проголосовали так:

Доверяете ли Вы Президенту Российской Федерации Б. Н. Ельцину?	Да
Одобряете ли Вы социально-экономическую политику, осуществляемую Президентом Российской Федерации и правительством Российской Федерации с 1992 года?	Да
Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов Президента Российской Федерации?	Нет
Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов народных депутатов Российской Федерации?	Нет

В числе «Да» было доверие ельцинскому курсу реформ.

В 1993 году – уже после того, как Ельцин пообещал, что ляжет на рельсы, если в результате реформ цены вырастут втрое, когда уже произошло то, что произошло, когда народ уже ограбили, обесценив его сбережения в банках, когда уже все было ясно, когда Гайдар уже чмокал, а все остальные уже завывали по поводу советского прошлого на разные голоса – граждане проголосовали за то, чтобы экономическая политика правительства Гайдара была сохранена. Почему? Потому что они надеялись на то, что будет построен спасительный капитализм.

Потом они разуверились не в капитализме, а в Ельцине. И долго искали ему замену. Зюганов (который представлял собой такую записную альтернативу Борису Николаевичу и вообще всем ревнителям капитализма) никогда не осмелился говорить даже об изменении результатов приватизации – не то что о построении государства на основе прежней формы собственности на орудия и средства производства или о возвращении к общественным фондам потребления. Он даже близко об этом ничего не говорил.

Очень высокомерно и специфически говорит об этом Чубайс: «Да, в 1996 году мы увидели, что Зюганов никаких результатов вообще не пересматривает, ни слова об этом не говорит. И мы поняли, что он внутренне сломан».

В 1996 году выборы были специфические. Совсем не так сильно смутировавшие, как теперь об этом говорят. Но специфические. Уверяю вас, если бы 80-90% граждан в 1996 году хотели, чтобы Ельцина любой ценой смели, то президентом стал бы Зюганов.

Но произошло другое. Были использованы какие-то дополнительные административные возможности или не были. Даже если были, то в пределах 10-12%, но не более того. Никакого сокрушительного антиельцинизма не было.

Потом, разочаровавшись в Ельцине, схватились за Лебедя. Схватились – как за возврат к сталинскому социализму? Я вас умоляю. Совсем иначе!

А потом схватились за Путина. Какие же надежды ему делегировали? Надежды на то, что будет спасен капитализм, что все дело в Ельцине: ему поверили, а оказалось, что он и пьяный, и нехороший, и такой, и разэтакий. А теперь, наконец, к власти пришел человек спортивный, разумный, который укрепит власть, стабилизирует ситуацию, – и будет у нас нормальный капитализм.

Каков же реальный объем надежд наших сограждан на то, что они не зря отказались от СССР и всего, что они имели в советском обществе, в обмен на этот самый капитализм? Ведь как они цепляются за возможность хоть каким-то способом капитализм сохранить!

Да, есть гигантский потенциал разочарования. Но это же не разочарование в чистом виде, а смесь разочарования и надежд! Существует правящий класс, который так просто все не отдаст. Существует международная ситуация. И, конечно, если бы можно было нормальным способом превратить капитализм во что-то, совместимое с жизнью страны, то это и надо было бы сделать.

Но мы живем в специфическом мире кривых зеркал. Мы живем в стране, которая разорвана на отдельные социальные зоны. У нас нет общества в строгом смысле этого слова. Это социальные среды. В каждой из сред – «свой произвол и свой закон». И в одной из этих сред, называемой «элита», все видится в ином свете. Там есть представление о том, что все в порядке. Что капитализм цветет и пахнет. Что его надо защищать и развивать. Что его не надо радикально перестраивать: он и так уже хороший.

Сказав: «Проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!», – я вдруг увидел этого человека. И все его увидели. Это первый вице-премьер Российской Федерации Игорь Шувалов, который сделал заявления явно неэкономического характера (если верить «Коммерсанту» от 17 марта 2011 года) и вступил в полемику с господином Юргенсом.

Господин Юргенс говорит, что все надо быстренько «раздолбать» с тем, чтобы создать что-то новое, а то иначе не вытанцовывается модернизация.

А Шувалов говорит, что ничего не надо «раздалбывать», что надо все медленно и спокойно во что-то превращать. Он пишет: «Россия 2020 – это Россия экономически мощная и комфортная для проживания». Для проживания кого? На дворе 2011 год. Россия 2020-го – это страна, комфортная для проживания кого? Откуда это слово «комфортная»? Мы в России с трудом разбираемся в качествах комфорта, особенно когда речь идет о комфорте для 5% населения страны.

Во-первых, очень дискомфортно жить комфортно, если 95% живет некомфортно. А во-вторых, у нас есть слово «счастье». Но его страшно произносить, потому что хочется говорить о комфорте. «Comfortable!» – так и рвется изнутри.

Кроме того, что значит «экономически мощная»? В каком смысле «экономически мощная»? Господин Кудрин, который тоже является спасителем капитализма в России, заявил, что в бюджете денег нет. Я не ослышался? В бюджете денег нет! Их не хватает. За счет этого мы будем возвращаться к ситуации Вашингтонского консенсуса. То есть брать крупные заимствования и попадать в экономическую (и, значит, политическую) зависимость от кредиторов. Мы уже наращиваем эти заимствования.

А почему денег нет? Вы мне можете объяснить, почему их нет, если бюджет сверстывался при цене 40-50 долларов за баррель, а сегодня цена на нефть, а также на все остальные энергоносители переходит за сотню? Ну так почему нет денег? Мы всё говорим: такой модерн, другой модерн. Почему денег в бюджете нет? Ну можно задать простой вопрос?

А потому нет, что промышленность и все остальное заваливаются. Натурально, заваливаются. И собранные в бюджет средства нужны для того, чтобы затыкать дыры, обнажаемые этим завалом. Часть, конечно, разворовывается – «красиво жить не запретишь». Комфортно. Comfortable, прошу прощения. Но, помимо этого, просто обнажаются все новые и новые дыры, их надо затыкать средствами, собираемыми с избыточных цен на нефть. И уже этих избыточных цен не хватает! А почему не хватает? Потому что дыр становится все больше. Идут трещины, дыры начинают зиять одна за другой.

И вот эти все заклинания называются спасением капитализма? Господин Шувалов пишет: «Если мы говорим про собственность и защиту институтов собственности, про судебную систему, про инфраструктуру, которая обеспечивает бизнес, про другие вопросы, то политики должны как раз называть эти ценности».

Почему инфраструктура, которая обеспечивает бизнес, и прочее называются ценностями? Это что за аксиология? Я года полтора занимался аксиологическими исследованиями – протоаксиологией в Древнем мире, классическим аксиологическим периодом, который кто-то начинает с Канта, кто с кого. При чем тут ценности?

Но если говорить о мироощущении, то в этой группе – мироощущение какой-то такой благодати. Она не слышит, как воют другие группы. Она не слышит, что собирается вокруг нее, как к ней относятся. Власть не понимает, что нельзя стать «президентом надежд» ни через 4 года президентства, ни, тем более, через 8-10. Что нужно как-то объясняться со своим обществом, и не на этом птичьем языке.

Соорудили самый глупый тип периферийного капитализма, поэтому он начал обваливаться. Периферийного, беспомощного капитализма – в момент, когда капитализм начал заваливаться во всем мире, когда он теряет легитимацию. Заговорили о модернизации в тот момент, когда с модерном происходит что-то нехорошее. И так далее.

Что такое элита, которая все это устраивает? Это элита, находящаяся в глубочайшем отрыве от широких общественных масс. Что делать? Противопоставить элите сами эти широкие массы? А массы ничего не могут. Они наголосовались, они донадеялись. И теперь, когда они перейдут от надежды к разочарованиям, они все это просто грохнут.

У нас отвратительное государство – гнилое, не просто коррумпированное, а криминальное по своей сути. У него есть масса сквернейших характеристик. Но оно есть. И единственное оправдание ему заключается в том, что в лоне всей этой гадости, может – поверьте мне, может – сформироваться что-то здоровое. Большие социальные общности, новые классы, новые крупные социальные группы. Внутри этой гадости существует общество, не больное до конца, не мертвое.

Россия – очень живая страна. Гораздо более живая, чем какая-нибудь Германия или Франция. И в ней возможно формирование новых больших социальных общностей. Но если государства завтра не будет, то эти общности не успеют сформироваться... У матери в животе ребенок, а сама-то она и пьет, и делает еще бог знает что, и больна, но если она умрет не через 2 года, а через 8 месяцев или 6, то ребенок не родится. Ничего не будет. Будущего не будет.

Оправдание гниению не в том, что оно есть «вставание с колен» или что-нибудь в этом роде. Оно отвратительно. Все это сползание, гниение отвратительно. Но если альтернатива ему – быстрое обрушение, то пусть оно лучше погниет. И в этом смысле, конечно, не высокая литература здесь пригодна, а всем знакомый фильм «Белое солнце пустыни», в котором Сухова спрашивает один из представителей «бригады» (как сейчас бы сказали) Абдуллы: «Ты как хочешь – умереть сразу или помучиться?» Сухов отвечает: «Лучше помучиться».

Лучше погнить, чем вот так сразу рухнуть. И когда я в 2008 году стал понимать, что это все пахнет новым быстрым обрушением. то лучше погнить. Но «лучше погнить» не значит, что надо гнить. Надо взмывать. И никто об этом не говорит. Ни Шувалов, ни Юргенс. Просто Юргенс про свою демократизацию, модернизацию, «без которой нам не жить», говорит на языке перестройки, которая обрушит все в два года. А Шувалов говорит на языке гниения.

Нет раскола на национальный капитал и на капитал антинациональный! Есть скромная полемика между людьми, пришедшими на юбилей Гайдара. Между Институтом экономики переходного периода Гайдара и Институтом Юргенса. Ничего больше нет. Это всё «девочки надежные, проверенные, большевички с 17-го года». Это всё одна примерно компания. Это победившая группа либералов, часть из которых хочет, чтобы процесс шел медленно (чтобы вот так вот гнило), а часть считает, что неплохо бы и обрушить.

А еще у них есть противники, которые вообще говорят, что желательно элиту экспортировать из других стран. И это говорится всерьез. И называется это националистической оппозицией. Понимаете? Вот рельеф! Вот реальная карта, которая лежит на столе. И всему этому надо дать бой.

Соответственно, мы ведем разговор о своем проекте, а также о проекте «Модерн» и прочем. Зачем нужен этот разговор? Зачем нужен вообще этот разговор о модерне и его альтернативах? При том что в сколь-нибудь нормальной социально-политической ситуации такой разговор, вообще-то говоря, есть удел небольших философских групп. А затем он нужен, что ситуация ненормальная.

Страна потеряла смысловые опоры, смысловой каркас. У нее действительно сломан хребет. В мозгах – полный хаос. Это называется когнитивный хаос, аксиологический (господин Шувалов под ценностями имеет в виду инфраструктуру бизнеса, но мы знаем, что ценности – это другое, «аксио» – то, что наполняет нашу жизнь духовным, человеческим содержанием), культурный и иной. В условиях этого хаоса, этого вакуума люди мечутся. Они утратили опоры, существующие в нормальном обществе, которому не ломали хребет. Они понимают, что они тонут, и пытаются нащупать опору, нащупать какие-то точки. И хватаются за любые соломины, потому что нет готовности к формированию смыслового каркаса на месте этого клубящегося сумбура (про Шостаковича когда-то, в эпоху борьбы с космополитизмом, писали: «Сумбур вместо музыки»).

Дата добавления: 2015-06-04