Указатель литературных работ и источников 11 страница. С указанной точки зрения (которая в самых общих чертах была указана здесь, так как подробное изложение и обоснование ее делалось уже не раз и группой

С указанной точки зрения (которая в самых общих чертах была указана здесь, так как подробное изложение и обоснование ее делалось уже не раз и группой «Освобож­дение труда», и «Манифестом» Российской

_________________ ПРОЕКТ ЗАЯВЛЕНИЯ РЕДАКЦИИ «ИСКРЫ» И «ЗАРИ»_________________ 331

социал-демократической рабочей партии, и «комментарием» к нему — брошюрой «За­дачи русских социал-демократов», «Рабочее дело в России» (обоснование программы российской социал-демократии)) мы и будем освещать все теоретические и практиче­ские вопросы, с указанными идеями мы будем стараться связать все проявления рабо­чего движения и демократического протеста в России.

Но, ведя свою литературную работу с точки зрения определенного направления, мы отнюдь не намерены выдавать всех частностей своих взглядов за взгляды всех русских социал-демократов, отнюдь не намерены отрицать существующих разногласий, зату­шевывать или оттирать их. Напротив, мы хотим сделать наши органы — органами об­суждения всех вопросов всеми русскими социал-демократами со взглядами самых раз­личных оттенков. Полемику между товарищами на страницах наших органов мы не только не отвергаем, а, напротив, готовы уделить ей очень много места. Открытая по­лемика перед всеми русскими социал-демократами и сознательными рабочими необхо­дима и желательна для выяснения глубины существующих разногласий, для всесто­роннего обсуждения спорных вопросов, для борьбы с крайностями, в которые неиз­бежно впадают представители различных взглядов, представители различных местно­стей или различных «профессий» революционного движения. Мы считаем даже одним из недочетов современного движения — отсутствие открытой полемики между заведо­мо расходящимися взглядами, стремление держать под спудом разногласия, касающие­ся очень существенных вопросов.

Более того: признавая в русском рабочем классе и в русской социал-демократии пе­редового борца за демократию, за политическую свободу, мы считаем необходимым стремиться к тому, чтобы сделать наши органы общедемократическими органами, — не в том смысле, чтобы мы хоть на минуту соглашались забыть

* См. В. И. Ленин. Сочинения, 5 изд., том 2, стр. 433—470. Ред.

332__________________________ В. И. ЛЕНИН

о классовом антагонизме между пролетариатом и другими классами, не в том смысле, чтобы мы допускали хоть малейшее затушевывание классовой борьбы, — нет, а в том смысле, чтобы мы выдвигали и обсуждали все демократические вопросы, не ограничи­ваясь одними узкопролетарскими вопросами, выдвигали и обсуждали все случаи и про­явления политического гнета, показывали связь между рабочим движением и полити­ческой борьбой во всех ее формах, привлекали всех честных борцов против самодержа­вия, каких бы взглядов они ни были, к каким бы классам они ни принадлежали, при­влекали их к поддержке рабочего класса, как единственной революционной и беспово­ротно враждебной абсолютизму силы. Поэтому, обращаясь прежде всего к русским со­циалистам и сознательным рабочим, мы не хотим ограничиться исключительно ими. Мы призываем также и всех, кого давит и гнетет современный политический строй России, кто стремится к освобождению русского народа от его политического рабства, мы призываем их к поддержке изданий, которые посвящают свои силы организации рабочего движения в революционную политическую партию, мы предлагаем им стра­ницы наших органов для разоблачения всех гнусностей и преступлений русского само­державия. Мы делаем этот призыв, убежденные в том, что знамя политической борьбы, поднимаемое русской социал-демократией, может и должно стать общенародным зна­менем.

Задачи, которые мы себе ставим, в высшей степени широки и всеобъемлющи, и мы не решились бы взяться за такие задачи, если бы мы не вынесли из всего своего опыта непреклонной уверенности в том, что это насущные задачи всего движения, если б мы не заручились сочувствием и обещанием всесторонней и постоянной поддержки во-1) со стороны нескольких организаций Российской социал-демократической рабочей пар­тии и отдельных групп работающих в разных городах русских социал-демократов; во-2) со стороны группы «Освобождение труда», которая основала русскую социал-демократию и всегда стояла во главе ее теоретиков

_________________ ПРОЕКТ ЗАЯВЛЕНИЯ РЕДАКЦИИ «ИСКРЫ» И «ЗАРИ»_________________ 333

и ее литературных представителей; в-3) со стороны целого ряда лиц, не принадлежа­щих к организациям, но сочувствующих социал-демократическому рабочему движе­нию и оказывавших ему немало услуг. Мы приложим все свои силы к тому, чтобы ис­полнить надлежащим образом выбираемую нами часть общей революционной работы, и мы стремимся к тому, чтобы все русские товарищи смотрели на наши издания, как на свой орган, в который каждая группа сообщала бы все сведения о движении, с кото­рым бы она делилась своими взглядами, своими запросами на литературу, своим опы­том, своей оценкой социал-демократических изданий, делилась бы, одним словом, всем, что она вносит в движение, и всем, что она выносит из него. Только при таком условии возможно будет создание действительно общерусского социал-демократического органа. Русской социал-демократии становится уже тесно в том под­полье, в котором ведут свою работу отдельные группы и разрозненные кружки; ей пора уже выйти на дорогу открытой проповеди социализма, на дорогу открытой политиче­ской борьбы, — и создание общерусского социал-демократического органа должно быть первым шагом на этом пути.

Написано в конце марта — Печатается по рукописи,

начале апреля 1900 г. переписанной неизвестной рукой

Впервые напечатано в 1925 г. в Ленинском сборнике IV

КАК ЧУТЬ НЕ ПОТУХЛА «ИСКРА»?

Приехал я сначала в Цюрих, приехал один и не видевшись раньше с Арсеньевым (Потресовым). В Цюрихе П. Б. встретил меня с распростертыми объятиями, и я провел 2 дня в очень задушевной беседе. Беседа была как между давно не видавшимися друзь­ями: обо всем и о многом прочем, без порядка, совершенно не делового характера. По деловым вопросам П. Б. вообще мало что mitsprechen kann; заметно было, что он тянет сторону Г. В., заметно по тому, как он настаивал на устройстве типографии для журна­ла в Женеве. Вообще же П. Б. очень «льстил» (извиняюсь за выражение), говорил, что для них все связано с нашим предприятием, что это для них возрождение, что «мы» те­перь получим возможность и против крайностей Г. В. спорить — это последнее я осо­бенно заметил, да и вся последующая «гистория» показала, что это особенно замеча­тельные слова были.

Приезжаю в Женеву. Арсеньев предупреждает, что надо быть очень осторожным с Г. В., который страшно возбужден расколом¹²² и подозрителен. Беседы с этим послед­ним действительно сразу показали, что он действительно подозрителен, мнителен и rechthaberisch до пес plus ultra". Я старался соблюдать осторожность, обходя «боль­ные» пункты, но это постоянное держание себя настороже не могло, конечно,

— может сказать. Ред. — всегда считает себя донельзя правым. Ред.

Первая страница рукописи В. И. Ленина «Как 4jTb не потухла «Искра»?»—1900 г.

Уменьшено

__________________________ КАК ЧУТЬ НЕ ПОТУХЛА «ИСКРА»?________________________ 337

не отражаться крайне тяжело на настроении. От времени до времени бывали и малень­кие «трения» в виде пылких реплик Г. В. на всякое замечаньице, способное хоть немно­го охладить или утишить разожженные (расколом) страсти. Были «трения» и по вопро­сам тактики журнала: Г. В. проявлял всегда абсолютную нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы и притом неискренность, именно неискрен­ность. Наши заявления, что мы обязаны быть елико возможно снисходительны к Стру­ве, ибо мы сами не без вины в его эволюции: мы сами, и Г. В. в том числе, не восстали тогда, когда надо было восстать (1895, 1897). Г. В. абсолютно не хотел признать своей, хотя бы малейшей, вины, отделываясь явно негодными аргументами, отстраняющими, а не разъясняющими вопрос. В товарищеской беседе между будущими соредакторами эта... дипломатичность поражала крайне неприятно: зачем обманывать себя, говоря, что в 1895 г. ему, Г. В., будто бы было «приказано» (??) «не стрелять» (в Струве), а он при­вык делать, что приказано (похоже на то!)¹²³. Зачем обманывать себя, уверяя, что в 1897 г. (когда Струве писал в «Новом Слове» о своей цели опровергнуть одно из ос­новных положений марксизма) он, Г. В., не выступал против, ибо абсолютно не пони­мает (и никогда не поймет) полемики в одном журнале между сотрудниками. Эта не­искренность страшно раздражала тем более, что Г. В. старался в спорах представить дело так, будто мы не хотим беспощадной войны со Струве, будто мы хотим «все при­мирить» и проч. Горячие споры шли и о полемике на страницах журнала вообще: Г. В. был против этого и слушать не хотел наших аргументов. К «союзникам» он проявлял ненависть, доходившую до неприличия (заподозревание в шпионстве, обвинение в ге­шефтмахерстве, в прохвостничестве, заявления, что он бы «расстрелял», не колеблясь, подобных «изменников» и т. п.). Самые отдаленные намеки на то, что и он впал в край­ности (напр., мой намек на опубликование частных писем и на неосторожность этого приема), приводили Г. В. прямо в отчаянное возбуждение и заметное раздражение.

338__________________________ В. И. ЛЕНИН

Очевидно, недовольство росло и в нем и в нас. В нем оно выразилось, между прочим, в следующем: у нас был проект редакционного заявления («От редакции»), в коем гово­рилось о задачах и программе изданий: написано оно было в «оппортунистическом» (с точки зрения Г. В.) духе: допускалась полемика между сотрудниками, тон был скром­ный, делалась оговорка насчет возможности мирного окончания спора с «экономиста­ми» и т. п. Подчеркивалась в заявлении и наша принадлежность к партии и желание ра­ботать над ее объединением. Г. В. прочел это заявление, когда меня еще не было, вме­сте с Арсеньевым и В. И., прочел и ничего не возразил по существу. Он выразил только желание исправить слог, приподнять его, оставив весь ход мысли. Для этой цели А. Н. и оставил у него заявление. Когда я приехал, Г. В. не сказал мне об этом ни слова, а че­рез несколько дней, когда я был у него, передал мне заявление обратно — вот, мол, при свидетелях, в целости передаю, не потерял. Я спрашиваю, почему он не произвел в нем намеченных изменений. Он отговаривается: это-де можно и потом, это недолго, сейчас не стоит. Я взял заявление, исправил его сам (это был черновик, еще в России набро­санный) и второй раз (при В. И.) прочитал его Г. В., причем уже я прямо попросил его взять эту вещь и исправить ее. Он опять отговорился, свалив эту работу на сидевшую рядом В. И. (что было совсем странно, ибо В. И. об этом мы не просили, да и не смогла бы она исправить, «приподнимая» тон и придавая заявлению характер манифеста).

Так шло дело до съезда (съезда всей группы «Освобождение труда», Г. В., П. Б. и В. И. и нас двоих за отсутствием нашего третьего¹²⁶). Наконец, приехал П. В., и устроился съезд. По вопросу об отношении нашем к Еврейскому союзу (Бунду) Г. В. проявляет феноменальную нетерпимость, объявляя его прямо не социал-демократической органи­зацией, а просто эксплуататорской, эксплуатирующей русских, говоря,

* См. настоящий том, стр. 322—333. Ред.

__________________________ КАК ЧУТЬ НЕ ПОТУХЛА «ИСКРА»?________________________ 339

что наша цель — вышибить этот Бунд из партии, что евреи — сплошь шовинисты и на­ционалисты, что русская партия должна быть русской, а не давать себя «в пленение» «колену гадову» и пр. Никакие наши возражения против этих неприличных речей ни к чему не привели и Г. В. остался всецело при своем, говоря, что у нас просто недостает знаний еврейства, жизненного опыта в ведении дел с евреями. Никакой резолюции по этому вопросу принято не было. Читали вместе на съезде «заявление»: Г. В. держал се­бя странно, молчал, никаких изменений не предложил, не восстал против того, что там допускается полемика, вообще точно отстранялся, именно отстранялся, не желал уча­ствовать и только вскользь, мимоходом, бросил ядовитое и злое замечание, что он-то бы (они-то бы, т. е. группа «Освобождение труда», в коей он диктатор) уж, конечно, не такое заявление написал. Вскользь брошенное, кстати прибавленное к какой-то фразе иного содержания, это замечание Г. В. меня особенно неприятно поразило: идет сове­щание соредакторов, и вот один из соредакторов (которого два раза просили дать свой проект заявления или проект исправления нашего заявления) не предлагает никаких изменений, а только саркастически замечает, что он-то бы уж, конечно, не так писал (не так робко, скромно, оппортунистически — хотел он сказать). Это уже ясно показало, что нормальных отношений между ним и нами не существует. Далее — обхожу менее важные вопросы съезда — ставится вопрос об отношении к Бобо и Мих. Ив. Мы стоим за условное приглашение (нас неизбежно толкала на это резкость Г. В.: мы хотели этим показать, что желаем иного отношения. Невероятная резкость Г. В. просто как-то ин­стинктивно толкает на протест, на защиту его противников. Вера Ивановна очень тонко заметила, что Г. В. всегда полемизирует так, что вызывает в читателе сочувствие к сво­ему противнику). Г. В. очень холодно и сухо заявляет о своем полном несогласии и де­монстративно молчит в течение всех наших довольно долгих разговоров с П. Б. и В. И., которые не прочь и

340__________________________ В. И. ЛЕНИН

согласиться с нами. Все утро это проходит под какой-то крайне тяжелой атмосферой: дело безусловно принимало такой вид, что Г. В. ставит ультиматум — или он или при­глашать этих «прохвостов». Видя это, мы оба с Арсеньевым решили уступить и с само­го начала вечернего заседания заявили, что «по настоянию Г. В.» отказываемся. Встре­чено это заявление было молчанием (точно это и само собою подразумевалось, что мы не можем не уступить!). Нас порядочно раздражила эта «атмосфера ультиматумов» (как формулировал позже Арсеньев) — желание Г. В. властвовать неограниченно про­являлось очевидно. Раньше, когда мы частным образом беседовали о Бобо (Г. В., Ар­сеньев, В. И. и я, в лесу, гуляя вечером), Г. В. заявил после горячего спора, кладя мне руку на плечо: «я ведь, господа, не ставлю условий, там обсудим все это на съезде со­обща и решим вместе». Тогда это меня очень тронуло. Но оказалось, что на съезде вы­шло как раз обратное: на съезде Г. В. отстранился от товарищеского обсуждения, сер­дито молчал и своим молчанием явно «ставил условие». Для меня это было резким проявлением неискренности (хотя я сразу и не сформулировал еще так ясно своих впе­чатлений), а Арсеньев прямо заявил: «я ему не забуду этой уступки!». Наступает суббо­та. Я не помню уже точно, о чем говорили в этот день, но вечером, когда мы шли все вместе, разгорелся новый конфликт. Г. В. говорил, что надо заказать одному лицу (ко­торое еще не выступало в литературе, но в коем Г. В. хочет видеть философский та­лант. Я этого лица не знаю; известно оно своим слепым преклонением пред Г. В.)¹²⁷ статью на философскую тему, и вот Г. В. говорит: я ему посоветую начать статью заме­чанием против Каутского — хорош-де гусь, который уже «критиком» сделался, про­пускает в «Neue Zeit» философские статьи «критиков» и не дает полного простора «марксистам» (сиречь Плеханову). Услышав о проекте такой резкой выходки против Каутского (приглашенного уже в сотрудники журнала), Арсеньев возмутился

* — «Новое Время»¹²⁸. Ред.

__________________________ КАК ЧУТЬ НЕ ПОТУХЛА «ИСКРА»?________________________ 341

и горячо восстал против этого, находя это неуместным. Г. В. надулся и озлобился, я присоединился к Арсеньеву. П. Б. и В. И. молчали. Через полчасика Г. В. уехал (мы шли его провожать на пароход), причем последнее время он сидел молча, чернее тучи. Когда он ушел, у нас всех сразу стало как-то легче на душе и пошла беседа «по-хорошему». На другой день, в воскресенье (сегодня 2 сентября, воскресенье. Значит, это было только неделю тому назад!!! А мне кажется, что это было с год тому назад! Настолько уже это отошло далеко!), собрание назначено не у нас, на даче, а у Г. В. Приезжаем мы туда, — Арсеньев приехал сначала, я после. Г. В. высылает П. Б. и В. И. сказать Арсеньеву, что он, Г. В., отказывается от соредакторства, а хочет быть простым сотрудником: П. Б. ушел, В. И. совсем растерянно, сама не своя, бормочет Арсеньеву: «Жорж недоволен, не хочет»... Вхожу я. Мне отпирает Г. В. и подает руку с несколько странной улыбкой, затем уходит. Я вхожу в комнату, где сидят В. И. и Арсеньев со странными лицами. Ну, что же, господа? — говорю я. Входит Г. В. и зовет нас в свою комнату. Там он заявляет, что лучше он будет сотрудником, простым сотрудником, ибо иначе будут только трения, что он смотрит на дело, видимо, иначе, чем мы, что он по­нимает и уважает нашу, партийную, точку зрения, но встать на нее не может. Пусть ре­дакторами будем мы, а он сотрудником. Мы совершенно опешили, выслушав это, пря­мо-таки опешили и стали отказываться. Тогда Г. В. говорит: ну, если вместе, то как же мы голосовать будем; сколько голосов? — Шесть. — Шесть неудобно. — «Ну, пускай у Г. В. будет 2 голоса, — вступается В. П., — а то он всегда один будет, — два голоса по вопросам тактики». Мы соглашаемся. Тогда Г. В. берет в руки бразды правления и на­чинает в тоне редактора распределять отделы и статьи для журнала, раздавая эти отде­лы то тому, то другому из присутствующих — тоном, не допускающим возражений. Мы сидим все, как в воду опущенные, безучастно со всем соглашаясь и не будучи еще в состоянии переварить происшедшее. Мы чувствуем, что

342__________________________ В. И. ЛЕНИН

оказались в дураках, что наши замечания становятся все более робкими, что Г. В. «ото­двигает» их (не опровергает, а отодвигает) все легче и все небрежнее, что «новая сис­тема» de facto всецело равняется полнейшему господству Г. В. и что Г. В., отлично по­нимая это, не стесняется господствовать вовсю и не очень-то церемонится с нами. Мы сознавали, что одурачены окончательно и разбиты наголову, но еще не реализовали се­бе вполне своего положения. Зато, как только мы остались одни, как только мы сошли с парохода и пошли к себе на дачу, — нас обоих сразу прорвало, и мы разразились взбе­шенными и озлоблениейшими тирадами против Г. В.

Но, прежде чем излагать содержание этих тирад и то, к чему они привели, я сделаю сначала маленькое отступление и вернусь назад. Почему нас так возмутила идея полно­го господства Плеханова (независимо от формы его господства)? Раньше мы всегда думали так: редакторами будем мы, а они — ближайшими участниками. Я предлагал так формально и ставить с самого начала (еще с России), Арсеньев предлагал не ста­вить формально, а действовать лучше «по-хорошему» (что сойдет-де на то же), — я со­глашался. Но оба мы были согласны, что редакторами должны быть мы как потому, что «старики» крайне нетерпимы, так и потому, что они не смогут аккуратно вести черную и тяжелую редакторскую работу: только эти соображения для нас и решали дело, идей­ное же их руководство мы вполне охотно признавали. Разговоры мои в Женеве с бли­жайшими товарищами и сторонниками Плеханова из молодых (члены группы «Социал-демократ»¹²⁹, старинные сторонники Плеханова, работники, не рабочие, а работники, простые, деловые люди, всецело преданные Плеханову), разговоры эти вполне укрепи­ли меня (и Арсеньева) в мысли, что именно так должны мы ставить дело: эти сторонни­ки сами заявляли нам, без обиняков, что редакция желательна в Германии, ибо это сде­лает нас независимее от Г. В., что

— фактически, на деле. Ред.

__________________________ КАК ЧУТЬ НЕ ПОТУХЛА «ИСКРА»?________________________ 343

если старики будут держать в руках фактическую редакторскую работу, это будет рав­носильно страшным проволочкам, а то и провалу дела. И Арсеньев по тем же сообра­жениям стоял безусловно за Германию.

Я остановился, в своем описании того, как чуть было не потухла «Искра», на нашем возвращении домой вечером в воскресенье 26 августа нового стиля. Как только мы ос­тались одни, сойдя с парохода, мы прямо-таки разразились потоком выражений него­дования. Нас точно прорвало, тяжелая атмосфера разразилась грозой. Мы ходили до позднего вечера из конца в конец нашей деревеньки, ночь была довольно темная, кру­гом ходили грозы и блистали молнии. Мы ходили и возмущались! Помнится, начал Ар­сеньев заявлением, что личные отношения к Плеханову он считает теперь раз навсегда прерванными и никогда не возобновит их: деловые отношения останутся, — лично я с ним fertig. Его обращение оскорбительно — до такой степени, что заставляет нас по­дозревать его в очень «нечистых» мыслях по отношению к нам (т. е., что он мысленно приравнивает нас к Streber'aM). Он нас третирует и т. д. Я поддерживал всецело эти обвинения. Мою «влюбленность» в Плеханова тоже как рукой сняло, и мне было обид­но и горько до невероятной степени. Никогда, никогда в моей жизни я не относился ни к одному человеку с таким искренним уважением и почтением, vénération, ни перед кем я не держал себя с таким «смирением» — и никогда не испытывал такого грубого «пинка». А на деле вышло именно так, что мы получили пинок: нас припугнули, как детей, припугнули тем, что взрослые нас покинут и оставят одних, и, когда мы струси­ли (какой позор!), нас с невероятной бесцеремонностью отодвинули. Мы сознали те­перь совершенно ясно, что утреннее заявление Плеханова об отказе его от соредактор-ства было простой ловушкой, рассчитанным шахматным ходом, западней для наивных «пижонов»: это не могло подлежать никакому

— покончил. Ред. " — карьеристам. Ред.

344__________________________ В. И. ЛЕНИН

сомнению, ибо если бы Плеханов искренне боялся соредакторства, боялся затормозить дело, боялся породить лишние трения между нами, — он бы никоим образом не мог, минуту спустя, обнаружить (и грубо обнаружить), что его соредакторство совершенно равносильно его единоредакторству. Ну, а раз человек, с которым мы хотим вести близкое общее дело, становясь в интимнейшие с ним отношения, раз такой человек пускает в ход по отношению к товарищам шахматный ход, — тут уже нечего сомне­ваться в том, что это человек нехороший, именно нехороший, что в нем сильны мотивы личного, мелкого самолюбия и тщеславия, что он — человек неискренний. Это откры­тие — это было для нас настоящим открытием! — поразило нас как громом потому, что мы оба были до этого момента влюблены в Плеханова и, как любимому человеку, прощали ему все, закрывали глаза на все недостатки, уверяли себя всеми силами, что этих недостатков нет, что это — мелочи, что обращают внимание на эти мелочи только люди, недостаточно ценящие принципы. И вот, нам самим пришлось наглядно убе­диться, что эти «мелочные» недостатки способны отталкивать самых преданных дру­зей, что никакое убеждение в теоретической правоте неспособно заставить забыть его отталкивающие качества. Возмущение наше было бесконечно велико: идеал был раз­бит, и мы с наслаждением попирали его ногами, как свергнутый кумир: самым резким обвинениям не было конца. Так нельзя! решили мы. Мы не хотим и не будем, не мо­жем работать вместе при таких условиях. Прощай, журнал! Мы бросаем все и едем в Россию, а там наладим дело заново, и ограничимся газетой. Быть пешками в руках это­го человека мы не хотим; товарищеских отношений он не допускает, не понимает. Брать на себя редакторство мы не решаемся, да притом это было бы теперь просто про­тивно, это выходило бы именно так, как будто бы мы гнались только за редакторскими местечками, как будто бы мы были Streber'aMH, карьеристами, как будто бы и в нас го­ворило такое же тщеславие, только калибром пониже... Трудно описать с достаточной

__________________________ КАК ЧУТЬ НЕ ПОТУХЛА «ИСКРА»?________________________ 345

точностью наше состояние в этот вечер: такое это было сложное, тяжелое, мутное со­стояние духа! Это была настоящая драма, целый разрыв с тем, с чем носился, как с лю­бимым детищем, долгие годы, с чем неразрывно связывал всю свою жизненную работу. И все оттого, что мы были раньше влюблены в Плеханова: не будь этой влюбленности, относись мы к нему хладнокровнее, ровнее, смотри мы на него немного более со сторо­ны, — мы иначе бы повели себя с ним и не испытали бы такого, в буквальном смысле слова, краха, такой «нравственной бани», по совершенно верному выражению Арсень-ева. Это был самый резкий жизненный урок, обидно-резкий, обидно-грубый. Младшие товарищи «ухаживали» за старшим из громадной любви к нему, — а он вдруг вносит в эту любовь атмосферу интриги и заставляет их почувствовать себя не младшими брать­ями, а дурачками, которых водят за нос, пешками, которые можно двигать по произво­лу, а то так даже и неумелыми Streber'aMH, которых надо посильнее припугнуть и при­давить. И влюбленная юность получает от предмета своей любви горькое наставление: надо ко всем людям относиться «без сентиментальности», надо держать камень за па­зухой. Бесконечное количество таких горьких слов говорили мы в тот вечер. Внезап­ность краха вызывала, естественно, немало и преувеличений, но в основе своей эти горькие слова были верны. Ослепленные своей влюбленностью, мы держали себя в сущности как рабы, а быть рабом — недостойная вещь, и обида этого сознания во сто крат увеличивалась еще тем, что нам открыл глаза «он» самолично на нашей шкуре...

Мы пошли, наконец, по своим комнатам спать с твердым решением завтра же выска­зать Плеханову наше возмущение, отказаться от журнала и уехать, оставив одну газету, а журнальный материал издавать брошюрами: дело от этого не пострадает, мол, а мы избавимся от ближайших отношений к «этому человеку».

На другой день просыпаюсь раньше обыкновенного: меня будят шаги по лестнице и голос П. Б., который стучится в комнату Арсеньева. Я слышу, как Арсеньев

346__________________________ В. И. ЛЕНИН

откликается, отворяет дверь — слышу это и думаю про себя: хватит ли духу у Арсенье-ва сказать все сразу? а лучше сразу сказать, необходимо сразу, не тянуть дела. Умыв­шись и одевшись, вхожу к Арсеньеву, который умывается. Аксельрод сидит на кресле с несколько натянутым лицом. «Вот, NN, — обращается ко мне Арсеньев, — я сказал П. Б. о нашем решении ехать в Россию, о нашем убеждении, что так вести дело нельзя». Я вполне присоединяюсь, конечно, и поддерживаю Арсеньева. Аксельроду мы, не стес­няясь, рассказываем все, настолько не стесняясь, что Арсеньев даже говорит, что мы подозреваем, что Плеханов считает нас Streber'aMH. Аксельрод вообще полусочувствует нам, горько качая головой и являя вид до последней степени расстроенный, растерян­ный, смущенный, но тут энергично протестует и кричит, что это-то уж неправда, что у Плеханова есть разные недостатки, но этого-то нет, что тут уже не он несправедлив к нам, а мы — к нему, что до сих пор он готов был сказать Плеханову: «видишь, что ты наделал — расхлебывай сам, я умываю руки», а теперь он не решается, ибо видит и у нас несправедливое отношение. Его уверения, конечно, произвели на нас мало впечат­ления, и бедный П. Б. имел совсем жалкий вид, убеждаясь, что наше решение — твер­до.

Мы вышли вместе и пошли предупреждать В. И. Надо было ждать, что она примет известие о «разрыве» (ведь дело принимало именно вид разрыва) особенно тяжело. Я боюсь даже — говорил накануне Арсеньев — совершенно серьезно боюсь, что она по­кончит с собой...

Никогда не забуду я того настроения духа, с которым выходили мы втроем: «мы точно за покойником идем», сказал я про себя. И действительно, мы шли, как за покой­ником, молча, опуская глаза, подавленные до последней степени нелепостью, дико­стью, бессмысленностью утраты. Точно проклятье какое-то! Все налаживалось к луч­шему — налаживалось после таких долгих невзгод и неудач, — и вдруг налетел вихрь — и конец, и все опять рушится. Просто как-то не верилось самому себе [точь-в-точь как не веришь самому себе,

__________________________ КАК ЧУТЬ НЕ ПОТУХЛА «ИСКРА»?________________________ 347

когда находишься под свежим впечатлением смерти близкого человека] — неужели это я, ярый поклонник Плеханова, говорю о нем теперь с такой злобой и иду, с сжатыми губами и с чертовским холодом на душе, говорить ему холодные и резкие вещи, объяв­лять ему почти что о «разрыве отношений»? Неужели это не дурной сон, а действи­тельность?

Это впечатление не проходило и во время разговора с В. И. Она не проявляла осо­бенно резко возбуждения, но видно было, что угнетена была страшно, и упрашивала, молила почти что, нельзя ли нам все же отказаться от нашего решения, нельзя ли по­пробовать, может быть, на деле не так страшно, за работой наладятся отношения, за ра­ботой не так видны будут отталкивающие черты его характера... Это было до послед­ней степени тяжело — слушать эти искренние просьбы человека, слабого пред Плеха­новым, но человека безусловно искреннего и страстно преданного делу, человека, с «героизмом раба» (выражение Арсеньева) несущего ярмо плехановщины. До такой степени тяжело было, что ей-богу временами мне казалось, что я расплачусь... Когда идешь за покойником, — расплакаться всего легче именно в том случае, если начинают говорить слова сожаления, отчаяния...

Дата добавления: 2015-06-04