Основы психоанализа 18 страница

Первое, что подчеркнула клиентка в процессе анализа этого сновидения — его "авторский", сугубо индивиду­альный характер. Она понимала, что сюжет и мотивы сна очень близки к фольклорным, однако настойчиво тверди­ла, что сказки и детские книжки здесь ни при чем:

"Я знаю, что все это очень похоже на сказку, но это мой сон, на самом деле мой".

[269]

Кульминацией сновидения является сцена, в которой ведьма смотрит на девочку, лежащую на дне ямы. Г-жа Ш. указала, что во сне страх уменьшался по мере того, как яма наполнялась ветками и травой. На вопрос о том, с кем ас­социируется ведьма, клиента ответила, что раньше, в дет­стве, это была ее мачеха, потом — старшая сестра, а теперь, скорее всего, ведьма — это я, ее аналитик.

Для понимания сна используем ряд структуралистских и постмодернистских представлений, в частности, идеи Ю.Кристевой, Ж.Лакана и М.Фуко. Сновидение в каче­стве целостного дискурса я буду рассматривать как соче­тание факта и фантазма; структура этого дискурса определяется изначальным базовым расщеплением58 го­ворящего субъекта. В качестве главного аффекта снови­дение представляет страх, интенсивность которого сни­жается по мере того, как сновидица оказывается укрытой, спрятанной. Ведьма из преследующей (но не очень страшной) фигуры превращается в помогающую.

Моя интерпретация основывалась на понимании дина­мики страха и ассоциативных значений фигуры ведьмы. Однако, прежде чем высказать свое понимание, я попы­талась выяснить природу бессознательного страха госпо­жи Ш. Одновременно в фокусе оказался интенсивный перенос клиентки, характер которого (положительный или отрицательный) была пока не ясен:

Т: Если ведьма из Вашего сна — это в какой-то степе­ни и я тоже, то что же я все-таки делаю — преследую Вас, или смотрю, или прячу под ветками?

К: Преследуете и смотрите.

Т: А кто из нас троих Вас прячет?

К: Наверное, сестра.

Т: Потому что не дает Вам книг? А от чего можно спрятаться таким способом?

К: От себя... вернее, от нее.

Т: Она прячется в яме, а люди ходят и не знают, что там, внизу?

К (с большой горячностью): Это правильно! Так и долж­но быть! Ведь сновидения — я знаю — это исполнение наших желаний.

[270]

Комментарий: На этом месте я поняла, что "она" — во­все не сестра Татьяны. По-видимому, налицо соответст­вующее базовому расщеплению раздвоение личности сновидицы. Понимая, что такое раздвоение патологично, клиентка прячет свою Другую — подобно тому, как ее в детстве учила этому сестра.

Стоит задуматься, почему раздвоение Эго (типичное для многих сновидений), вызывает столь сильный страх. Не является ли оно миметической копией реальной проблемы г-жи Ш.? Не это ли сновидица прячет под ветками?

Т: Но спрятаться от меня ей вряд ли удастся. Аналитик вскрывает, а не скрывает. По сновидению я преследую и смотрю, так ведь? (Клиентка молчит). Интересно, на ко­го я смотрю, а кого — преследую? (Мы обе молчим какое-то время. Наконец, мое бессознательное берется за рабо­ту). Кто из Вас двоих в этом сне спрятался в яме? От чего Вы прячетесь? От осознания того, что Вас двое?

К: Да, наверное.

Т: Вам страшно, что об этом еще кто-нибудь узнает? Поэтому в яме, под хворостом — комфортно?

К: Наверное, мне нужно рассказать. Недавно я видела у сестры книгу59 — там на обложке изображена девушка перед зеркалом, и она целует свое отражение. Я в детст­ве делала также. Я любила смотреть в зеркало и всегда знала, что настоящая я — там, в отражении. Это была моя тайна. А сестра не дала мне эту книгу, как детстве, когда она запрещала мне играть с зеркалом.

(Пока я сидела и думала о том, что таких совпадений не бывает, клиентка внесла в свой фантазм последний штрих):

К: А Вы, я знаю, пишете книги, поэтому не будете пря­тать ее от меня.

Этот сеанс, также имеющий природу фантазма, позво­лил многое понять в проблеме госпожи Ш. Прежде все­го, обозначился психотический страх раздвоения личнос­ти. В полном соответствии с лакановской теорией, образы сновидения предоставили возможность выразить

[271]

материал, касающийся пробелов в Реальном. Вытеснен­ное (что именно, еще предстояло узнать) посредством на­сильственного исключения, форклюзии5 в символической форме представлено сюжетом сна. Само сновидение со­держит элементы регрессивного, галлюцинаторного ис­полнения желаний, позволившие наметить дальнейшую стратегию терапевтической работы.

По Лакану, динамика бессознательного в сновидении соответствует клинике психоза. Структура последнего может быть выражена следующим постулатом: "Все, что отвергается в Символическом, должно вернуться в Реаль­ное". В таком психотическом состоянии как сновидение, наиболее радикально отвергается Символический Другой или, как его называет Лакан, Имя Отца. Поведение кли­ентки хорошо вписывалось в фрейдовский постулат о ра­венстве бессознательного, инфантильной сексуальности и сновидений. Поэтому на следующем сеансе наш разго­вор строился вокруг эдиповой проблематики — впрочем, по инициативе самой г-жи Ш.

Она рассказала еще одно сновидение, почти бессюжет­ное, сводившееся к сильному чувству страха, связанного с тем, что кто-то могучий наваливается на нее (лежащую навзничь) и душит. "Такой сон я тоже вижу довольно ча­сто, но он начал сниться не в детстве, а несколько лет на­зад, с юности" — заметила клиентка. Она сразу согласи­лась с интерпретацией, что, возможно, это сновидение связано с сексуальными переживаниями и добавила, что иногда оно включено в чисто эротические сны. Я стала расспрашивать клиентку дальше.

Т: Как Вы считаете, кто это может быть? К: Я сама об этом часто думала. И перебирала всех сво­их приятелей, но я точно знаю, что это не мог быть ни­кто из них. Вернее, я всегда боялась, что это отец. Я по­мню, этот сон впервые приснился, когда я сказала ему, что собираюсь выйти замуж.

На этом этапе терапевтического анализа я сочла необ­ходимым рассказать госпоже Ш. основы фрейдовской те-

[272]

ории Эдипова комплекса. Оказалось, что в этом нет нуж­ды—в опыте клиентки эдиповы переживания были представлены во всей полноте и, как выяснилось далее, именно они и составляли патогенное ядро:

К: Собственно, это и есть, наверное, моя главная про­блема. Я просто не знала, можно ли об этом рассказы­вать. Я знаю, что такое инцест, и сама пыталась понять свои отношения с отцом. Но это сложно, и потом — мы в семье никогда не говорили об этом.

Т: Что Вы называете инцестом?

К: Сколько я себя помню, я всегда очень любила папу. И была его любимой дочкой. Когда я подросла, я иногда думала — странно, что тетя Галя (мачеха Татьяны, вто­рая жена отца) хорошо ко мне относится и совсем не ревнует.

Т: Почему она должна была ревновать?

К (не слушая моих вопросов, говорит, как, в трансе): А отец ревновал, я знаю. Я из-за него не могла встречаться с пар­нями, как другие девушки. А потом получилось так, что он умер — фактически у меня на руках. И когда я узнала, что у меня будет ребенок, сразу решила, что назову в его честь. Понимаете? Папа умер, а я родила сына — и как будто он продолжился. А потом все это случилось с малышом, и когда он умирал — я тоже почувствовала: ну, все... (Умол­кает. Потом, после долгой паузы, меняет тему рассказа):

К: Знаете, это все, с именами, до сих пор важно. Вот я у Вас недавно спрашивала, не можете ли Вы порекомен­довать моему брату хорошего психотерапевта в Харькове. И Вы назвали человека, которого зовут как отца, а отче­ство — как у Вас. Вы его очень хвалили.

Т (заражаясь состоянием клиентки): Ну да, он прекрас­ный специалист. И написал одну из лучших книг по пси­хотерапии.

К: Да, я ее пробовала читать. Сразу взяла у сестры, но ей ничего не сказала.

Обдумывая этот разговор, я поняла, что г-жа Ш. ис­пользует очень специфическую стратегию психического

[273]

моделирования действительности. Ее в полной мере мож­но назвать сновидной или фантазматической, поскольку в дискурсе клиентки реальные факты, их восприятие и понимание, субъективные и объективные характеристики спутаны и слиты, полностью произвольны. "Слова в сно­видениях, — пишет Фрейд, — трактуются как конкрет­ные вещи, поэтому их значения часто комбинируются и совмещаются" [108, vol.2/3, р.ЗЗО]. Аналогично этому речь госпожи Ш. организована на уровне свободной иг­ры означаемого и означающего: слова трактуются как объекты, ибо оторваны от фиксированной цепочки озна­чающих и своих привычных значений.

Такой способ выражения мыслей и чувств, конечно, далек от нормального (обычного). С другой стороны, он представляет собой эффективный компромисс между нормальной (здоровой) и патологической (психотической) формой артикуляции значений и личностных смыс­лов, обычные способы выражения которых невозможны (ядро вытеснения). Большинство людей склонны рассма­тривать этот феномен как чисто патологический (в этом контексте стали понятны страхи сестры — Ирина боя­лась, что Татьяна в какой-то момент может "соскольз­нуть" в психоз полностью).

Лакан в своих работах описывает множество подобных примеров, наиболее известный — "Я возвращаюсь от колбасника" [см. 114, vol.2]. Типичным является и вклю­чение личности аналитика в цепочку означающих, ис­пользуемых клиенткой. Такая встреча с объектом в трансферентных отношениях предоставляет субъекту воз­можность определить свою позицию в связи с существо­ванием сексуальности, феноменологией нарциссического сознания и структурой Другого как возможностью трансценденции, выхода за любые пределы.

В ходе дальнейшей терапии я попыталась выяснить, что именно из представленного госпожой Ш. материала "закольцовано" в симптом60. Для этого нужно было как-то разделить реальные события и результаты их психиче­ской переработки во внутреннем опыте клиентки. Задача оказалась непростой, поскольку большая часть воспоми-

[274]

наний и переживаний г-жи Ш. была окрашена сильным чувством вины. Но именно последнее позволило очер­тить проблему-симптом. Суть его состояла в следующем.

Отношения Татьяны с отцом действительно имели вы­раженную инцестуозную окраску (хотя, скорее всего, ис­точником травматических переживаний был не реальный эпизод, а достаточно типичная для истерических девушек фантазия о совращении). Поэтому его смерть стала ис­точником сильного чувства вины. Г-жа Ш. спроецирова­ла это чувство на отношения с братьями и старшей сест­рой, полагая, что они также винят ее в происшедшем. (Одновременно клиентка использовала в качестве психо­логической защиты механизм реверсии — она обвиняла своих родственников в том, что те фактически "бросили" отца умирать на ее руках).

Сын, названный в честь любимого отца, стал для гос­пожи Ш. не просто символическим заместителем послед­него, но, по-видимому, был отождествлен с вытесненным объектом желания. В фантазме отсутствовала способ­ность к различению этих двух фигур (точнее, позиций в Символическом), что легко объяснить регрессивным стремлением к удовлетворению желания. Последнее в данном случае и составляет ядро вытеснения, но считать его просто инцестуозным — преждевременно.

Дело в том, что в биографии г-жи Ш. был еще один травматический эпизод. Когда ее сыну исполнилось пол­года, он получил серьезную травму головы. Клиентка в это время находилась в больнице и не могла ухаживать за мальчиком. Она плохо помнит все подробности, так как большей частью лежала в бреду, с высокой температурой. Однако схожесть обеих ситуаций (смерти отца и тяжелой болезни сына — он, фактически, тоже был близок к ги­бели) ее долгое время навязчиво преследовала.

Именно эти переживания больше всего тревожили ее старшую сестру. Ирина сумела помочь Татьяне, подтолк­нув клиентку к активному исполнению церковных обря­дов. В данном случае сестра проявила отличную ана­литическую интуицию, умело использовав социально приемлемые формы навязчивого поведения (как извест-

[275]

но, в основе целительной силы многих религиозных ри­туалов лежит бессознательная потребность справиться с обсессивными (навязчивыми) страхами). Судя по всему, именно это помогло клиентке "собрать себя" для того, чтобы начать систематическую терапию

Сильное чувство вины, заместившее у г-жи Ш. вытес­ненные мотивы любви и убийства (замечу в скобках, что мне самой часто казалось неправдоподобным столь точ­ное воспроизведение в неврозе современной молодой женщины целого набора классических фрейдовских тео­рий — начиная с фантазма о совращении и кончая судь­бой Первобытного Отца из "Тотема и табу"), обернулось для нее фундаментальной потерей возможности доступа к Символическому Другому. Однако серия фантазмов пре­дотвратила психотическую "потерю реальности" и позво­лила г-же Ш. пройти по узкой тропе между психотическим отчуждением от Другого и невротической фантазией о Другом. В конечном итоге она сумела вернуться в Сим­волический мир закона и желания.

Интересно, что косвенной формой переживаний, сви­детельствующей о таком возврате, стали сновидения-фантазмы с моим участием. На одной из заключительных сессий клиентка сказала следующее:

К: Знаете, я уже научилась хорошо различать Вас на­стоящую и ту, которая мне часто снится. Ее я называю Н.Ф., а Вас — аналитиком. И я понимаю, что Ваши — то есть ее — советы в сновидении, и Ваши вопросы не сов­сем одинаковые.

Т: А чем они отличаются?

К: Когда Вы что-нибудь говорите как Вы, то всегда объясняете что к чему, и что откуда взялось. А та Н.Ф., из снов, этого не делает, хотя ей я верю больше. Нет, не так! Ее я больше слушаюсь, что ли. То есть Вы не застав­ляете меня делать что-нибудь, а она... она не оставляет мне выбора.

Т: Почему?

К: Она больше я, если Вы понимаете, как это. (Замол­кает) Как бы это получше сказать... объяснить... выразить.

[276]

Т: Не торопитесь. Походящее выражение обязательно найдется.

К: Я это для себя понимаю так: если Вы говорите мне что-нибудь, то это Вы сказали. А если говорит Н.Ф. из сновидения, то это как бы я говорю себе — от Вашего имени. Но я не стала бы говорить так — от Вашего име­ни—о незначительном... неважном или глупом. Значит, это тоже важно, хотя и по-другому.

Слова госпожи Ш. являются точной клинической ил­люстрацией лакановского положения о трансформации работы переноса в перенос работы. Последнее гласит, что конфронтация с аналитиком, выступающим в качестве объекта (а'), может иметь место, только если первона­чально субъект поместил аналитика в идеальную пози­цию субъекта, которого можно знать. Другими словами, позитивный перенос (аналитик как знаемый субъект) должен предшествовать негативному переносу (объект, не поддержавший знание Другого).

Это общая работа аналитического знания, итоги кото­рой, как правило, подводятся в конце анализа. Необыч­но, что ее начало инспирировано клиенткой, хотя в дан­ном конкретном случае число невероятных совпадений обстоятельств терапии с теоретическими принципами ее организации далеко выходит за рамки нормы. Я обрати­ла внимание на то, что на сей раз г-же Ш. было легче подбирать означающие — в полном соответствии с пред­ставлением Лакана о том, что знание бессознательного как таковое есть знание бессубъектное, чистый результат отношений и работы, не зависящий от каких бы то ни было форм суждений, и существующий отдельно от со­знания и индивидуальности клиента.

В конце терапии перед нами развертывается чистое функционирование аналитического дискурса, наступаю­щее в тех случаях, когда клиент подтверждает свое жела­ние работать против вытеснения и понимать различия. Фантазм апробирует новую форму социальных отноше­ний, о которой основоположник структурного психоана-

[277]

лиза сказал так: "Ничего не ожидая от индивидов, я все же жду кое-чего от их функционирования" [114, vol.1, p.131].

7.4. Активные техники работы со сновидениями в терапевтическом анализе

Помимо интерпретации, существуют и другие, более активные методы работы со снами. Они предложены в основном постыонгианцами — учениками и последовате­лями К.Г.Юнга, придерживавшегося несколько иных представлений о природе и функциях бессознательной психики. В этой книге юнгианской теории внимания почти не уделялось, так что в последней главе вряд ли стоит приводить систематическое изложение основ ана­литической психологии. Я попробую ограничиться собст­венно постъюнгианскими представлениями, сделав ос­новной упор на архетипической психологии Джеймса Хиллмана. По ходу изложения будут либо изложены вкратце необходимые положения юнгианской теории, либо специально оговорены соответствующие ссылки.

Несколько слов о панораме современного постьюнгианства. Согласно мнению видного теоретика этого направления Эндрю Самуэлса [64], можно выделить три основных школы аналитической психологии: классичес­кую, школу развития и архетипическую. Это членение произведено на основе учета исследовательских и клини­ческих приоритетов, так что вполне уместно говорить о трех различных типах дискурсивных практик — тем бо­лее, что столь принципиальных различий в теории и ме­тодологии, как в психоанализе, здесь нет.

Юнгианцы, принадлежащие к классической школе, ос­новное внимание уделяют исследованиям Самости, понимаемой как трансцендентальная вершина человечес­кого развития, наивысшая полнота творческой самореа­лизации индивида. Всесторонне исследуются архетипические аспекты Самости, ее символические переживания и их влияние на процесс терапии.

[278]

Школа развития, по мнению Самуэлса, больше сосредо­точена на клинических аспектах аналитической практики. Центральной проблемой является перенос, его разнооб­разные формы, архетипическая символизация, взаимное влияние бессознательной психики терапевта и клиента в аналитическом процессе. Именно эти явления реализуют главное назначение юнгианской психотерапии — содейст­вуют процессу индивидуации (личностного роста, разви­тия Самости).

Наконец, архетипическая школа, представленная работа­ми Дж-Хиллмана, АТутгеибюль-Крейга, Г.Корбина, ис­следует и использует в терапии образы, выступающие в ка­честве базового, первичного уровня психической реальности. Речь идет об образах сновидений, фантазии, поэтических и художественных образах, которые рассмат­риваются как проявление и спонтанная деятельность чело­веческой души. Хиллман подчеркивает, что образы имеют сугубо творческий характер:

"В архетипической психологии термин ''образ" не отно­сится к послеобразу, т.е. к результату ощущений и восприя­тия. Не означает "образ" и ментальной конструкции, пред­ставляющей в символической форме некоторые идеи и чувства, выражением которых служит данный образ. В дейст­вительности образ соотносится только с самим собой. За сво­ими пределами он не связан ни с чем проприоцептивным, внешним, семантическим: образы ничего не обозначают. Они составляют само психическое в его имагинативной61 ви­димости; в качестве первичной данности образ несводим [к чему-либо еще — Н.К.]" [88, с. 63].

Такая точка зрения, при всей ее кажущейся необычно­сти, свойственна на самом деле многим людям. Клиенты часто относятся к создаваемым ими образам именно так — с величайшей любовью и почтением. Попытка те­рапевта разрушить этот пиетет своими интерпретациями может серьезно осложнить ход терапии и нарушить взаи­мопонимание и доверие к аналитику.

И все же интерпретации — неотъемлемая и важнейшая часть терапевтического анализа. Вся проблема состоит в

[279]

том, чтобы уметь различать те моменты, в которых пред­ставленные пациентом образы и мотивы не нуждаются в толковании, а требуют иного отношения. Иногда клиен­ты сами помогают решить эту задачу, иногда нет.

Так, я припоминаю семинар по юнгианскому анализу, на котором одна из участниц с большой эмоциональной выразительностью рассказала историю62 о прекрасной девушке, выросшей среди очень некрасивых, уродливых людей. Героиня в детстве долго мучилась оттого, что ее считали непривлекательной и ненормальной, а когда вы­росла, молодой принц из другого племени открыл ей на­стоящее положение вещей, и все закончилось, как и по­ложено, счастливой свадьбой.

С аналитической точки зрения, история была совер­шенно прозрачной. Среди участников семинара не было отбоя от желающих проинтерпретировать те или иные ас­пекты рассказанного в контексте личностных особеннос­тей клиентки и ее возможных психологических проблем. Однако все толкования, несмотря на то, что в большин­стве своем были обоснованными и точными, никак не продвигали работу и, чем дальше, тем больше выглядели неуместными.

Наконец, один юноша осторожно заметил: "Я думаю, эту историю не стоит анализировать. Это просто Маша рассказала о себе, и я лично многое понял. Вряд ли все наши высказывания насчет проективной идентификации и нарциссической самоидеализации в этом случае так уж справедливы".

— Почему? — взвились особо усердные из начинаю­щих аналитиков.

— Потому что Маша на самом деле очень красивая, — честно ответил он.

Так оно и было. Образ стройной голубоглазой красави­цы продолжал незримо витать среди присутствующих на семинаре, и до сих пор многие из постоянных участни­ков его хорошо помнят. С того времени историю "Про Машу среди обезьян" периодически напоминают анали­тикам, которые слишком рьяно (так, что за этим просма-

[280]

триваются компенсаторные мотивы) рвутся разрушать нарциссические саморепрезентации своих клиентов.

Архетипическая психология исходит из того, что обра­зы в качестве базовых элементов психики спонтанны, об­ладают автономностью и величайшей ценностью. В этом своем качестве они могут рассматриваться как единицы структуры личности, ее составные части. Развивая пред­ставления Юнга о базовых архетипах личностной органи­зации63 (в число которых входят Тень, Персона, Анима или Анимус и Самость), Хиллман в 1975 г. предложил парциальную теорию личности.

Суть ее состоит в следующем. Любая человеческая лич­ность характеризуется множеством интенций, стремле­ний, желаний и намерений, в ней в различных пропор­циях смешаны творчество, корысть, жажда нового, любовь к покою, зависть, самопожертвование, честолю­бие, самодостаточность и т.д. Можно представить себе эти части в виде самостоятельных персонажей, последо­вательно или одновременно участвующих в повествова­нии под названием жизнь. "Личность является театром архетипических фигур, — пишет Хиллман, — часть из ко­торых располагается на переднем плане внизу и в центре, другие ожидают за кулисами, а само состязание демонст­рирует героические, коммерческие, комические, трагиче­ские и фарсовые темы" [88, с.36].

Персонифицированные множественные личности, со­ставляющие отдельного субъекта, довольно часто пред­ставлены в сновидениях. В такой форме их можно (и нужно, считает Хиллман, ибо этот способ рассмотре­ния личностной структуры уже сам по себе терапевтичен — он выгодно отличается от научных абстракций ти­па "факторов", "мотивов" или "черт") использовать в работе с клиентами, поскольку непосредственно пережи­ваемые и воспринимаемые образы вызывают меньшее от­торжение и защиту.

С такими парциальными (частичными) личностями в форме образов можно взаимодействовать по-разному. Сними можно поговорить, сразиться, высмеять, заклю­чить в объятия, нарисовать, пожалеть и т.п. По желанию

[281]

клиента, с образами сновидений можно не только разго­варивать, но и танцевать, коллекционировать их, давать имена или угощать мороженным. Эти действия, вирту­альные или реальные, могут быть проявлениями как рег­рессивной угрозы целостности Я, так и прогрессивной дифференциации, способствующей развитию Самости. Все зависит от терапевтической ситуации в целом и про­фессиональной интуиции аналитика.

Одним из наиболее часто встречаемых образов снови­дения является мотив двойника. Дуализм как исконное свойство человеческой природы задолго до Юнга и Хиллмана описывали мифологические, религиозные, литера­турные и философские традиции Востока и Запада. Ин­дийские Веды и древнейшие анналы Японии, шумерские сказания и полинезийские мифы, "Старшая Эдда" и "Тысяча и одна ночь", Платон и Аристотель, Достоев­ский и Ч.Р.Метьюрин внесли свой вклад в понимание этой архетипической фигуры.

В приводимом далее примере тема двойника артикули­рована сугубо академически. "Героиня" этого случая — моя коллега по профессии, психолог, хорошо знакомая с теорией и практикой психотерапии. Наш разговор был просто беседой двух приятельниц (поэтому сохранено ме­стоимение "ты"). Но я думаю, что абсолютно "чистых" от супервизии разговоров на профессиональные темы у пси­хотерапевтов не бывает. Начало было сакраментальным для нашего времени — денег катастрофически не хватает. И я поинтересовалась, почему коллега не расширит свою психотерапевтическую практику. В ответ она сказала:

— Знаешь, я не могу для себя выбрать окончательно — терапия или собственно научные исследования. Я пони­маю, что, по большому счету, одно другому не помеха, но вот для меня это почему-то не так. В нашем городе же­лающих на это дело {иметь психотерапевтическую прак­тику — Н.К.) хватает, придется впрягаться по-настояще­му — и когда писать, читать, думать?

— Я думаю, это все ерунда. У тебя какие-то бессозна­тельные страхи — хотела бы я знать, какие.

[282]

Мы посмеялись и сменили тему разговора, а наутро приятельница рассказала сон:

Мне снится твой рабочий кабинет, книжные полки; компью­тер, правда, мой и расположен по-другому, не так, как у тебя. Я в сновидений это как-то понимаю и иду к одному из шкафов. И вижу книги, которые там стоят, с другой стороны — очень странное чувство, как. будто еще одна я ходит там, за полка­ми. И она не может выйти, потому что ей надо пройти через книги, а этого почему-то нельзя. Причем книжные полки и са­ми книги точно твои, и коты64 стоят, но во сне так выгля­дит, будто они застекленные и отчасти зеркальные. Отсюда, наверное, и двойник — а может быть, это потому, что у те­бя зеркало висит над компьютером...

Тут коллега замолчала — мы как раз сидели с ней в этом самом кабинете и обе видели, что над компьютером у меня висят часы, а не зеркало. Далее состоялся следую­щий диалог:

— Вот и интерпретируй это в свете твоей вчерашней теории про мои бессознательные страхи.

— Да это ты "Алисы в Зазеркалье" начиталась — лите­ратурные реминисценции.

— Ничего не реминисценции. Между прочим, зеркало над компьютером висит у меня.

Тут мы и решили разобраться с этим сновидением. По­скольку обе участницы беседы знали глубинную психоло­гию, то основной момент, имеющий отношение к про­блеме — невозможность выйти, потому что нельзя пройти через книги — был понятен, как и ряд второсте­пенных мотивов — отчасти игровые, отчасти реальные отношения конкурентности, существовавшие между на­ми, и т.п. Но разгадка сна упорно не давалась в руки.

И тогда я предложила интерактивную технику — раз уж мы сидим в том самом месте, которое изображено в сно­видении, то пусть коллега воспроизведет свои действия наяву. Она с жаром согласилась и потребовала "для пол­ноты картины" поставить на книжную полку зеркало. Я принесла зеркало и спросила, куда его ставить.

— На полку с книгами по постмодернизму.

— Но это будет низко, тебе по пояс.

— Зато высоко и правильно с точки зрения ценности.

[283]

Я поняла, что мы на верном пути. Подруга взяла с пол­ки несколько книг, разложила их (некоторые даже рас­крыла) и задумалась. Я посмотрела — это были книги Ж.Делеза и М.Фуко.

— Ты почему эти выбрала?

— Я их как-то помню по сну. Точнее, помню заголов­ки... хотя нет, у Фуко все помню.

Названия были такими: "Надзирать и наказывать", "Забота о себе", "Рождение клиники" (М.Фуко), "Логи­ка смысла" (ЖДелез). Я заметила:

— Ну, мы как две гадалки. Можно считать эти книги картами Таро?

— Нет, это, если угодно, мои архетипические персони­фикации.

— Угодно. И что ты о них можешь сказать?

— Тут нет еще одной, — ответила подруга.

— Я знаю, какой именно, — сказала я. И подала ей книгу Делеза, посвященную Фуко. Она раскрыла ее, про­чла оглавление, немного подумала, а потом сказала:

— Вот и решение проблемы.

— Ничего себе, — подумала я. Кто из нас аналитик? Я даже не успела понять, в чем проблема, а коллега говорит о решении. И выразила это вслух. В ответ она сказала:

— А откуда ты узнала, какую книгу дать?

— По названию. Ты выбрала только Делеза и Фуко. А я дала тебе книгу Делеза "Фуко" — как завершающий элемент прогрессии.

— Видишь, кто чем силен. Ты — интуицией, а я — ло­гикой.

И рассказала следующее. Она действительно считала на­учные исследования своим главным делом. Психотерапев­тическая практика, в числе прочего, потребовала бы регу­лярных записей на сеансах и после них. Такая работа — работа архивариуса, в ней почти нет творческого начала, а его отсутствие ужасало подругу больше всего на свете.

Она не размышляла над всем этим подробно — я была права насчет вытеснения бессознательных аспектов про­блемы. Но книга Делеза, непосредственно затрагивающая соотношения мысли, познания и описания его результа-

[284]

тов, структурировала затруднения и подсказала решение проблемы одним только своим оглавлением, которое я здесь и привожу, выделив курсивом непосредственную логику разрешения последней:

1. От архива к диаграмме.

2. Новый архивариус.

3. Новый картограф.

Дата добавления: 2015-06-04