Налимов 1 страница

Но в целом сознание — это всегда то, что имеет в виду или просто видит народ, потому что «сознание» — это лишь имя. И имя создано народом для своих нужд, а именно для обозначения этого видения.

Сказать, что народное, «наивное» понимание сознания неверно, мало того, что хамство, но еще и глупость. Все равно, что ученому, который, представляясь, называет себя Иван Петрович, вдруг начать объяснять, что он ошибается и наивно понимает суть того, что происходит, а если бы подошел к этому научно, то был бы Субъект Предикатыч...

Сознание можно исследовать только одним образом: описав то, что народный язык называет сознанием и поняв, что это такое.

Наука не исследует сознание. Она исследует человека и, налетев на что-то, что ей непонятно, заявляет: вот это я буду называть сознанием, а вот это психикой. С психикой все обстоит хорошо. Это слово создано Наукой для своих нужд и значит именно то, что вложила в него Наука в качестве значения.

А вот сознание советская Психология понимала так, как предложил Маркс, и значит, мы никогда не сможем воспользоваться ее пониманием сознания для очищения сознания, хотя оно полезно, к примеру, для защиты диссертации.

Глава 1. Советская психофилософия сознания

Поэтому я отбрасываю Леонтьевскую теорию сознания, но мне все же хочется проверить, не было ли чего-нибудь ценного у первоисточника, то есть у Выготского. Могу уверенно сказать, что у него была даже своего рода теория очищения, кстати, разделявшаяся всем психологическим сообществом той поры. Но чтобы ее понять, необходимо приглядеться к их мировоззрению, потому что напрямую об очищении они не говорили. Они молча применяли свое очищение в своей деятельности. А приглядываться к ученому нужно через его творчество. В данном случае, через культурно-исторический подход к психологии, который и есть творческий вклад Выготского. Но пойдем по порядку.

Леонтьев пишет про Выготского, обещая золотые горы:

«История науки — это не только история завершений. Прежде всего и более всего это история рождения новых подходов к ее проблемам, их переосмысливания. С этой точки зрения особенно большой интерес представляет вклад в конкретно-психологическое учение о сознании, сделанный Л. С. Выготским. <...>

Проблема сознания представляет собой альфу и омегу творческого пути Л. С. Выготского...

Уже в 1925 году вышла в свет его статья "Сознание как проблема психологии поведения ", в которой Л. С. Выготский защищал ту мысль, что центральным для психологии вопросом является вопрос о природе сознания» (Леонтьев, Борьба за проблему сознания, с. 22—23).

Ну, не Лева Выготский, а просто какой-то титан борьбы за Сознание! И если верить Леонтьеву, так и до самой смерти за него бился, аж до главного своего труда «Мышление и речь». Ну, совсем с крошечными оговорками:

«Если взять содержание этого исследования вне его, так сказать, биографического и субъективного контекста, то оно кажется посвященным именно мышлению, а не сознанию. На эту мысль наводит и само название книги, в которой это исследование опубликовано, — "Мышление и речь ". В известном смысле это действительно так.

И все же, как мы увидим ниже, это — исследование проблемы сознания, но только в ее проекции на плоскость проблемы словесного мышления, словесных обобщений» (Там же, с. 26).

В известном смысле и «Капитал» Маркса можно спроецировать на плоскость, и книгу самого Леонтьева «Деятельность, сознание, личность» прочитать как книгу о сознании, если «брать их содержание вне его биографического и субъективного контекста», который и составляет суть культурно-исторического подхода. Жаль только, мне этот смысл неизвестен, и авторами не раскрывается. А вот что там говорил о сознании сам Выготский в 1925 году, я посмотреть могу.

Итак, если все-таки использовать биографический и субъективный контекст, то Лева явно с детства был бойким мальчиком и держал нос по ветру. Иначе я не могу объяснить многие из его поступков. Он родился в 1896 году (умер в 1934). В 1917 ему было всего 20 лет. Но он уже твердо выбрал, с кем пойдет по жизни. Допускаю, что он, будучи гомельским евреем, — а это так

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9 — Часть 1

называемая черта оседлости, дальше которой евреям в Россию из Украины и Польши расселяться не разрешалось, — ненавидел и ту власть, что унижала его предков, и все, что с ней связано, — то есть русскую культуру.

В России не принято говорить такие вещи и даже называть еврея евреем считается чуть ли не неприличным, будто этим ты его обижаешь. Но если честно, то мне совершенно нет дела до национальности Выготского. Мне есть дело до его таланта. Он был очень крупным человеком, и поэтому в его сознании, как в очень большом пространстве, гораздо виднее движения тех сущностей, что я именую Богами. Именно поэтому я издеваюсь над попытками Леонтьева и Ярошевского сделать из него сусальную картинку — портрет «настоящего ученого», даже мученика во имя Науки.

Выготский — это очень живой человек, делавший подлости, ошибавшийся, искавший, страдавший от предательств друзей и учеников, наверное, любивший и восхищавший... Об этом штатные богомазы советской Науки умалчивают, творя из него удобную для сообщества ложь. Поэтому я не доверяю ничему из рассказов заведомо ложных, а посмотрю на Выготского сквозь образ Войны Богов, сумевший вписать себя в его биографию. Он не может быть дальше от истины, чем его официальный портрет.

Война Богов. Как рассмотреть ее в Выготском? Да очень просто — применить его метод к нему самому. Это будет достойный разговор об ученом. Но применить к ученому культурно-исторический метод означает разобраться в той культуре, которая его создала как личность. А какова была взрастившая Льва Выготского культура? Что заложила она с раннего детства в его сознание?

Выготский родом из Гомеля. Это те самые места, где в конце девятнадцатого века рождается Сионизм. Я пишу его с большой буквы, потому что это имя Бога, воплотившегося тогда в тела озлобленной части еврейства. И это вовсе не тот же Бог, что стоит за Иудаизмом. Иудаизм, как и Ислам, очень отличаются от отпочковывающихся от них воинственных пасынков. Сионизм, как и современный Исламский Терроризм, — это следующее поколение Богов, дети. И братья Материализму, Позитивизму и Марксизму.

Гомельская еврейская диаспора на рубеже двадцатого века оказалась расколота на Иудеев и Сионистов. Современники еще очень плохо различали эти два состояния еврейской веры, называя всех Евреями. Но различать надо.

Я не знаю, какую веру выбрал тогда Выготский. Он был еще слишком мал, хотя уже в 1917 году мы застаем его избравшим третьего Бога — Науку. Но каких бы взглядов он не придерживался до этого, сознание его творилось именно в той среде, где молодой и наглый Сионизм разъедал тело старого философа Иудаизма. Разъедал, уводя людей, которых совращал обещанием побед и разжиганием ненависти.

Чтобы получить представление о том, как это делалось, достаточно вспомнить знаменитое «Гомельское дело» о еврейских погромах в Гомеле в 1903 году. Оно со всей пронзительностью показало, что сионистская среда Гомеля шла на любые провокации, чтобы вынудить христиан на погромы.

А. С. Шмаков так описывает те события в речи на заседании Киевской судебной палаты в 1904 году.

Глава 1. Советская психофилософия сознания

«Затем, не мешает припомнить, что там же, на Пасхе 1903 года, — раньше возникновения погрома, вооруженные еврейские скопища, а также отдельные Евреи нападали на Христиан; глумились над обычаем Вербной субботы, камнями разбивали иконы в магазинах, выбивали просфору из рук и топтали ее ногами; обливали серною кислотою шедших в церковь, даже детей, а во время погрома стреляли, отнюдь не стесняясь, даже с балконов в праздничные массы народные, погрому чуждые; обстреливали вооруженные отряды пехоты и кавалерии; револьверными пулями встречали разъезды местного драгунского полка под командою офицеров... ранили и убивали Христиан холодным и огнестрельным оружием (какового у погромщиков вовсе не было, вследствие чего и соответственных ран ни у кого из Евреев не оказалось); наконец, совершали убийства, даже когда погром закончился!..» (Шмаков, с. 5).

Иными словами, дело закончилось полной победой гомельского Сионизма, которое убило всех своих основных противников, начиная с редактора неудобной ему газеты, и высудило за спровоцированный ими же погром огромные суммы (свыше миллиона рублей теми деньгами!).

Если приглядеться, то Шмаков говорит не о евреях, а об Иудаизме. Сионизм он еще не различал. Как это видно? Если вы обратили внимание, он пишет с большой буквы Еврей и Христианин. Не русский. Значит, он имеет в виду не еврейскую национальность, а иудейскую веру. Уже в этом видна Война Богов — Христианства и Иудаизма. Но это не Иудаизм скрывается за именем Евреи. Это его рвущийся к власти кровожадный сынок.

Могли ли отдельные люди противиться велениям покорившего их Бога? Наверное, могли. Во всяком случае нет никаких свидетельств, что Выготский был сионистом. Он сумел противостоять этому божественному позыву тем, что перешел в тело другого Бога. Всегда находится какое-то количество людей, которые своей жизнью показывают, что мы можем быть свободны от Богов, можем жить своей жизнью.

Но мог ли он быть свободен от тех образов, которые наполнили его собственное сознание? Мог ли он быть свободен от культуры, которая вошла в него с детства?

Говоря о Сионизме, Шмаков непроизвольно использует те образы, что есть в его культуре, — и он называет сионистов евреями. А кем были для евреев той поры те христиане, с которыми они воевали? Русскими. Такова культура. Где найти силу, чтобы сопротивляться Богу, в общем-то, понятно. Всегда можно сбежать к другому Богу. Но где найти силу, чтобы сопротивляться содержанию собственного сознания? Да и как можно ему сопротивляться, если ты его не осознаешь?! Какая сила для этого нужна?

Хватило ли внутренней силы Льву Выготскому, чтобы не перенести то отношение, которое внушал молодой Бог по имени Сионизм своему войску к Христианам, на русских и русскую культуру? Иначе говоря, был ли он достаточно сильным психологом, чтобы выявить эти культурно-исторические содержания своего сознания и осознать их? Я могу определенно сказать: нет. И причиной этого были именно слабости всей научной Психологии в понимании природы сознания. Подтверждения этого двух родов.

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9— Часть 1

Во-первых, это сами теоретические взгляды Выготского на сознание. Я их приведу ниже, и надеюсь, их слабость будет очевидна. Во-вторых, если исходить из того, что среда отразилась в сознании Выготского в виде образов и образов действий, то по отношению к русской культуре в его творчестве просматривается только один образ действия. И он — интеллигентное прочтение того наглого способа действовать, что насаждал Сионизм. А именно: полное вычищение любых следов русской культуры из своего окружения. Поскольку окружением Выготского была Наука, то из Науки. Вот это и есть очищение по Выготскому.

Судите сами.

Михаил Ярошевский рассказывает про него, что в 1917 он уже «организовал психологический кабинет при педтехникуме, где вел исследования» (Ярошевский. Л. С. Выготский..., с. 5).

Что мог «исследовать» этот еще мальчишка, нигде не говорится, но вот о направлении исследования можно судить по словам Ярошевского.

«Интеллект Выготского рос и креп в напряженной социальной работе, в практике строительства новой школы.

В те же годы в молодой республике шла напряженная интеллектуальная жизнь, охватившая все сферы науки и культуры. Что касается психологической науки, то и ее облик существенно менялся. В предреволюционный период в России сложилось два радикально различных — естественнонаучный и интроспективный — подхода к поведению и сознанию.

Первому, тесно связанному с новой биологией, направлению противостояла в дореволюционной России официальная университетская психология, лидером которой выступил Г. И. Челпанов» (Там же, с. 5—6).

Георгий Иванович Челпанов, конечно, был крупной фигурой в Русской психологии, и он действительно исходил из необходимости самонаблюдения (интроспекции), но считать его «лидером» в науке о сознании — это или ложь, или невежество. Даже в своих философских работах Челпанов никогда по-настоящему не писал о сознании. И я даже не стал писать очерк о его понимании сознания, потому что он в этом отношении совершенно вторичен. Выставить его лидером можно было только с умыслом: поскольку все равно надо оправдываться за подлость, которую сделали по отношению к Челпанову, так давайте его фигурой закроем всех остальных. Читатели посмотрят у Челпанова, что там писали о сознании субъективисты, и поймут, что мы не зря их выкинули из жизни.

Ну а насчет Выготского, догадайтесь сами, к кому он примкнул, когда «после победы Октября вопрос об этих двух направлениях сразу же решился в пользу павловской и бехтеревской школ, доказавших преимущества объективных методов и принципа детерминизма перед заведшим психологию в тупик интроспективным анализом сознания» (Там же, с. 6). Конечно, про этот выбор молодых советских психологов можно сказать, что в нем проявилась извечная борьба сынов с отцами, и они всего лишь выбирали новое, а не уничтожали прежнюю Россию, и я зря вижу в Выготском ненависть и злую радость

Глава 1. Советская психофилософия сознания

от якобы исторически справедливой кары, постигшей Белую Империю. Может быть и так.

Но почитайте его работы и найдите в них хотя бы признак того, что он все-таки русский ученый, то есть что он работает в России. Представьте себе, что он вместе с Райхом, Левиным или Кассирером эмигрировал в Америку и написал все свои работы там. Найдете ли вы хоть какие-то признаки, что его работы писались не в Штатах или не в Германии? Я уж не говорю о том упорстве, с которым он молчит обо всех русских мыслителях и не поминает никого из них, кроме обязательных для упоминания. Но я скажу о том, чью теорию сознания он развивает. Впрочем, попробуйте догадаться, кого из всех зарубежных ученых он выбрал своим учителем о сознании. Кто обошелся с сознанием круче всех, как коммунисты с Россией? Попробуйте догадаться по его выказываниям.

«В Гомельский период Выготскому првдставлялось,что будущее психологии — в приложении рефлексологических методик,достоинство которых — в их объективности и естественнонаучной строгости, — к причинному объяснению явлений сознания.

Он вынашивал эту мысль, готовясь ко второму съезду исследователей поведения в Петрограде (январь 1924 г.)...

Выготский заявил на съезде несколько сообщений, но главным среди них, сыгравшим решающую роль в изменении судьбы Выготского (переезде его в столицу) был его доклад о применении рефлексологической методики в психологии. В нем решительно провозглашалось: "никакого самонаблюдения " (и тем самым перечеркивался основной методологический принцип интроспективной психологии)...

Содержание и стиль выступления Выготского, а также его личность буквально потрясли одного из участников съезда— А. Р. Лурия...

Лурия активно участвовал в перестройке московского института психологии. Новому директору института требовались молодые свежие умы (часть сотрудников в знак несогласия со снятием Челпанова ушла из института). Он принял предложение Лурия о приглашении Выготского в Москву. Так в 1924 году начался десятилетний московский период творчества Выготского» (Там же, с. 8).

Все бы ничего, но весь этот рассказ Ярошевский предваряет словами: «Работая в провинциальном городе, Выготский был хорошо ориентирован в делах столичной науки — как Петроградской, представленной школами Павлова, Бехтерева, Ухтомского, так и Московской, где сосредоточились лучшие психологические силы» (Там же, с. 8).

Это значит, что он знал и о травле, которую эти «лучшие психологические силы» устроили в Москве Челпанову, и о том, что Челпанов строил всю свою экспериментальную психологию на самонаблюдении. И после этого можно считать, что начинающий стареть гомельский мальчик по наиву заготовил несколько докладов на разные рефлексологические темы. Рефлек-сологий-то в то время было четыре или пять — Павловская, Бехтеревская,

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 9— Часть 1

Ухтомского, Корнилова, а может быть, и Блонского. Заготовил, так сказать, на выбор.

А выстрелила та, где было заявлено: «никакого самонаблюдения». Почему она? Институт Челпанова захватывали как раз в 1924-м, после этого доклада. Явно, что Корнилову долго не хватало сил для штурма — выкинуть Челпанова на улицу можно, но ведь потом надо как-то и дело делать. И вот появляются заявки с просьбой принять на работу в Психологию с рефлексологией без самонаблюдения. Заявки — это кадры, а кадры решают все! Можно штурмовать. И люди оказались выкинуты из жизни навсегда. А Выготский ни при чем, он всего лишь делал чистую Науку, как и пришедшие в том же году Леонтьев, Бернштейн и многие другие.

Ну да ладно, может быть, то, ради чего они шли на резню, стоило того? Вы знаете, с чего Выготский начинает ту свою знаменитую статью 1925 года? Ею он как раз и завершил весь предшествующий период, потому что после этого о сознании не поминает аж до 1930 года.

Начинает он ее так, что в громких заявлениях Леонтьева усомниться невозможно: Выготский — психолог сознания:

«Вопрос о психологической природе сознания настойчиво и умышленно обходится в нашей научной литературе. Его стараются не замечать, как будто для новой психологии он и не существует вовсе. <...>

Игнорируя проблему сознания, психология сама закрывает себе доступ к исследованию сколько-нибудь сложных проблем поведения человека» (Выготский. Сознание как проблема психологии поведения // Психология развития как феномен культуры, с. 24).

А знаете, чем он ее заканчивает? Я бы так сказал, тем самым источником своего понимания сознания, о котором я загадал вам загадку.

«Мне представляется чрезвычайно важным и существенным в заключение этого очерка указать на то совпадение в выводах, которое существует между развитыми здесь мыслями и тем анализом сознания, который сделан У. Джемсом. Мысли, исходящие из совершенно различных областей, шедшие совершенно разными путями, привели к тому же взгляду, который в умозрительном анализе дан Джемсом. В этом видится мне некоторое частичное подтверждение моих мыслей. Еще в "Психологии " (1911) он заявил, что существование состояний сознания как таковых не есть вполне доказательный факт, но скорее глубоко укоренившийся предрассудок. Именно данные его блестящего самонаблюдения (! — АШ) убедили его в этом.

"Всякий раз, как я делаю попытку подметить в моем мышлении,— говорит он, — активность как таковую, я наталкиваюсь непременно на чисто физический акт, на какое-нибудь впечатление, идущее от головы, бровей, горла и носа ". И в статье "Существует ли сознание " он разъяснил, что вся разница между сознанием и миром (между рефлексом на рефлекс и рефлексом на раздражитель) только в контексте явлений. В контексте раздражителей — это мир, а контексте моих рефлексов — это сознание. Сознание есть только рефлекс рефлексов.

Глава 2. Иное сознание советской поры. Лефевр, Налимов

Таким образом, сознания как определенной категории, как особого способа бытия не оказывается» (Там же, с. 246—247).

Что такое рефлекс рефлексов, читайте сами. А вот что сознания внутри всей этой громкой пыли советской Психологии сознания не оказывается, даже для меня звучит как новость. Вроде я и сам об этом все время говорил, а все равно ощущаю растерянность и какую-то утрату...

Впрочем, прощайте простые советские парни. Там, впереди, еще так много настоящего и неведомого!

Глава 2. Иное сознание советской поры. Лефевр,

Уже в шестидесятые годы в России появилось много желающих говорить о сознании иначе. Команда русских семиотов во главе с В. Ивановым и В. Топоровым наверняка считала, что занималась и до сих пор занимается сознанием. При этом их сознание действительно очень широко охватывает явления сознания от христианской святости до языческой народной культуры, от языковых штудий до кибернетики.

Беда всего этого направления в том, что они были умнее своего правительства и, в частности, Политбюро ЦК КПСС. Ощущая себя изгоями в собственной стране, они поставили себе задачу доказать «этим скотам там наверху», что они не только не в состоянии судить их за их образ мысли, но они даже не в состоянии понять, о чем идет речь в их работах. Палка о двух концах. В итоге в работах всех мыслителей семиотического круга считается шиком писать так, чтобы понимали только свои. Соответственно, все, кто не понимают, в каком-то смысле люди второго сорта.

Если еще добавить к этому преклонение перед математикой, точными науками и Западом вообще, то понять, что говорят эти люди о сознании, особая задача, которую я вот так походя решать не хочу.

Однако семиотическое сообщество не было единственным местом, где были умные люди, думающие о сознании. Правда, среди тех, кто о нем думал в то время, я не нашел ни одного, кто бы не болел наукообразностью, кто бы не мечтал создать, например, какую-нибудь новую Физику сознания. Некоторые прорывались и в одиночку.

Владимир Зинченко, в бытность свою уже академиком от Психологии, насколько я знаю, рассказывая об одном из гениев той поры — Владимире Лефевре, даже завидует ему.

«В. А. Лефевр без ложной скромности говорит о том, что он был первым в мире, кто поставил проблему рефлексии в конкретном, не философском, а технологическом плане: "Я стал рисовать душу мелом на доске. Иными словами, вместо того, чтобы пользоваться какими бы то ни было интроспективными или

Основное — Море сознания— Слои философии — Слой 9 — Часть 1

феноменологическими методами, я стал оперировать с душой на доске и тем самым обманул ее, заявив, что она на самом деле — структура, изображенная мелом на доске, что она — подлинная — находится там, на доске, а не здесь, внутри меня. И тогда душа стала объектом, о котором можно что-то сказать".

Можно согласиться с В. А. Лефевром, что это был принципиальный шаг, сделанный им в начале 60-х гг. К тому же времени относится появление первых моделей когнитивных и исполнительных процессов, зарождение когнитивной психологии, которая затем в поисках души заселяла блоковые модели изучаемых ею процессов демонами и гомункулюсами, осуществляющими выбор и принимающими решение. Скептицизм по поводу включения демонов и гомункулюсов в блоковые модели когнитивных процессов вполне оправдан.

Но не нужно забывать о том, что включению каждого из блоков в систему переработки информации в кратковременной памяти или более широких когнитивных структур предшествовало детальное экспериментальное изучение той или иной скрывающейся за ним реальности субъективного, своего рода физики приема, хранения, преобразования, выбора той или иной информации. Демоны выполняли координирующую, смысловую, в широком значении слова рефлексивную функцию.

На этом фоне представления и данные В. А. Лефевра о существовании в человеческом сознании "рефлексивного компьютера " выглядят действительно впечатляюще» (Зинченко, Миры сознания, с. 19).

Зинченко рассказывает об этом в статье «Миры сознания», и может сложиться впечатление, что и Лефевр говорит о сознании. Говорил ли Лефевр о сознании?

В 1974 году он эмигрировал из Советского союза, поскольку «хотел присоединиться к мировому научному сообществу» (Беседа Н. Кузнецовой с В. Лефевром. Возвращение//Лефевр. Рефлексия, с. 435). Как ему удалось эмигрировать в ту пору, и почему он так легко устроился там? Наверное, были какие-то возможности. И внешние и внутренние. Но можно ли Лефевра после этого считать русским мыслителем? Впрочем, Наука требует от своих последователей отречься и от пола, и от национальности. У ученых всего мира есть только одна национальность — научная. В этом смысле Наука откровенный враг народных культур. Она их стирает из сознания своих людей.

Что же касается Лефевра, то начинал он здесь. Начинал еще в шестидесятые с отрицания той Психологии, что была. Многие приходили в Психологию за психологией, а получали вместо нее то, что преподают в университетах. Это разочаровывает. Кто-то сдается и уходит, кто-то сдается и принимает. А кто-то не сдается. Лефевр, видимо, не сдался той Психологии, но он сдался Матушке-Науке:

«Так я увлекся психологией. Мне остро хотелось, чтобы психология была не такой «дамской», какой она представала в учебниках — сознание, ощущение...— а чтобы работа психолога как-то напоминала работу физика-теоретика» (Там же, с. 436).

_______ Глава 2. Иное сознание советской поры. Лефевр, Налимов

Вот за этой мечтой о психо-физике он и уехал в США. Вполне естественно предположить, что дальше он так или иначе развивает американскую Психологию — ведь он как-то выжил на «американском научном рынке». Тема, в которую он вложился, была связана с когнитивной психологией. В статье «От психофизики к моделированию души» он объясняет свое место:

«В этой статье я хотел бы объяснить суть своей работы, определить ее «координаты» в современной науке о человеческом познании и показать кратко и очень схематично ее отношение к исторической традиции» (Лефевр. От психофизики //Лефевр. Рефлексия, с. 426).

А далее он рассказывает о рефлексии, которой, собственно говоря, и купил Зинченко. Надо полагать, рефлексия и была его темой.

«В самом общем смысле рефлексия — это направленность человеческой души на самое себя. Имеются различные термины для этого понятия и различные традиции обращения с ним. Мы можем обнаружить рассуждения о самопознании у Платона, Аристотеля и Плотина; для последнего самопознание — особый метод построения и метафизики» (Там же).

Вот эти последние слова — особый метод построения и метафизики — и есть суть работы Лефевра. В сущности, он не занимался сознанием, и в доступных мне работах я не нашел у него полноценного определения сознания, зато они все переполнены плодами его моделирующего метода. Лефевр самозабвенно моделирует все, что можно, и что нельзя моделировать, тоже моделирует. В той же работе он рассказывает:

«Многие негодуют по поводу самой идеи о моделировании человеческой души. Если же допустить, что это приемлемо, мы неизбежно должны будем использовать такие слова, как "страдание", "этическийстатус", "добро", "зло", "положительное " и "отрицательное " в техническом смысле.

Когда я говорю, например: "Индивид испытывает импульс страдания ", то не имею в виду реального человека или реальное страдание. Более того, я не говорю о каком-то абстрактном страдании. Я имею в виду особое внутреннее состояние моих кукол. Грубо говоря, модель есть всегда копия. Кукла есть модель человека. У человека есть рука, и у куклы есть рука, хотя и игрушечная. И мы часто используем игрушечную руку для того, чтобы лучше понять руку человеческую. Я пошел дальше и снабдил куклу игрушечной душой и игрушечными страданиями. Кукольная душа столь же далека от человеческой души, как пластмасса — от человеческого тела.

Теоретическая работа — всегда создание игрушек, приносящее, однако, реальные игрушечные результаты. Ньютоновский закон всемирной гравитации, использующий принцип дальнодействия (который казался современникам Ньютона надуманным), был создан в качестве игрушки. Однако, когда эта игрушка помогла объяснить эллиптический характер планетных орбит, результат перестал казаться забавой.

Мои формальные персонажи — куклы, но с их помощью мы можем объяснить, почему в экспериментах с биполярными конструктами возникают определенные числа или почему в музыке используются определенные множества интервалов.

Основное — Море сознания— Слои философии — Слой 9— Часть 1

Утверждаю ли я, что игрушечная душа представляет все аспекты человеческой души? Конечно же, нет. Я представляю в ней только одну область, относящуюся к формальным манипуляциям с оценками "добро " и "зло"» (Там же, с. 430-431).

Все-таки Лефевр очень американский ученый со всем американским прагматизмом, который, наверное, почувствовал в себе еще до эмиграции. Почему и уехал и прижился там. Но кукла все-таки не есть модель человека. Кукла есть кукла, хотя мы или Лефевр можем назвать ее моделью. И это значит, что Лефевр на деле занят не исследованием сознания или даже души, а созданием искусственного и, надо думать, по-своему строгого языка описаний душевных явлений — модного сейчас языка моделирования.

Дата добавления: 2015-06-04