Налимов 2 страница

Игры в модели, по существу, являются иным видом игр ученых в приборы, то есть в то, что можно вставить между собой и жизнью. Кстати, как раз Зинченко писал об этом в статье, написанной совместно с Лекторским и Велиховым в 1988 году. Мысли, высказанные в ней, настолько важны, что я приведу их подробно.

«Общеизвестно, что квантовая физика решает проблему наблюдаемости, ставя между наблюдателем и наблюдаемым объектом прибор, позволяющий получить объективные данные об этом объекте. Мы не будем анализировать все ограничения и оговорки, в том числе и принципиальные, существующие по поводу этого решения. Нам важно представить себе, какие варианты решения имеются в современной психологии и смежных с ней науках.

Очевидно, что сознание индивида, равно как и образ воспринимаемой или представляемой им реальности, не дано постороннему наблюдателю. Последний может делать об этих явлениях заключения на основании словесного отчета об особенностях образов или состояний сознания, даваемого субъектом сознания. Во многих направлениях психологии, начиная с интроспекционизма, а также в психоанализе, особенно в варианте Лакана, функцию "прибора" выполняет слово.

Опыт истории психологии и истории психоанализа свидетельствует о том, что данные, получаемые в исследованиях и в психоаналитической практике, несмотря на всю их полезность, недостаточны для достоверных заключений об изучаемых явлениях. При этом речь идет не о технических деталях процедур исследования или терапии, а о принципиальных трудностях. Не нужно доказывать, что "поток слов " или "словоизвержение " не эквивалентны потоку сознания, хотя слово, конечно, представляет собой важнейший инструмент исследования и богатейший источник наших знаний о сознании, о духовной жизни, об образных явлениях. И не только источник знаний, но и эффективное средство воздействия на эти сферы. Однако при всем при том слово — это прибор, который дает наибольшие сведения о рефлексивных слоях сознания и значительно меньше сообщает нам о его бытийных слоях.

Недостаточность слова как прибора для изучения сознания, неполнота данности сознания в слове, обнаруживаемая даже в самонаблюдении, толкают многих ученых на поиски других приборов. Одно из предлагаемых решений состоит в том, чтобы между сознанием как предметом исследования и наблюдателем поставить в качестве прибора мозг.

Глава 2. Иное сознание советской поры. Лефевр, Налимов

Этот вариант рассматривается в современной науке как одна из форм редукционизма, возможно, на первых порах и небесполезного. Однако не только многие философы и психологи, но и выдающиеся физиологи и нейрофизиологи (от Ч. Шеррингтона до А. Р. Лурия) его отвергают. При этом они нисколько не подвергают сомнению значение исследований нейрофизиологических механизмов сознательных явлений, а тем более положение о том, что сознание есть функция мозга. Они утверждают простой, очевидный и все же многими неприемлемый тезис о том, что в мозгу есть многое, но непосредственно в нем нет ни грана сознания. Они его там не нашли, хотя добросовестно искали. Расширение онтологии сознания и решение проблемы его наблюдаемости (и его происхождения) должны идти по другому пути» (Велихов и др., с. 8—9).

Попытка вставить в качестве прибора, стоящего между мной и созерцаемым миром, мозг породила Механическую Физиологию. Современная американская Наука, а вслед за ней все восхищенное научное сообщество добавляет к мозгу компьютер. И этим творит еще одну модную ловушку под названием теории информации, которую, в сущности, и пытается приложить Лефевр к изучению души и сознания.

«Что касается проблемы наблюдаемости, то, может быть, с точки зрения исследователя, было бы лучше, если бы все образующие сознания были вовсе не-наблюдаемы, как это происходит в квантовой физике. Их частичная данность в наблюдении и самонаблюдении создает иллюзию того, что явления сознания вот-вот полностью раскроются. Равным образом, их частичная и довольно существенная неданность в наблюдении и самонаблюдении толкает ученых к тому, чтобы между сознанием как предметом исследования и наблюдателем в качестве прибора использовать чужеродные сознанию устройства, например, мозг или компьютер» (Там же, с. 27).

Как бы ни оценивал сам Лефевр свои заслуги, но если посмотреть на его работу с точки зрения самопознания, она не говорит о сознании. Зато она предлагает способы описания самого себя и тех своих частей, которые обычно называются душой, сознанием и рефлексией. Возможно, что для кого-то это окажется единственно возможным способом распутать сложности собственного мышления.

Другой значительной фигурой той дореволюционной поры был Василий Васильевич Налимов. Он родился еще в 1910 году, но к своему творчеству приступил только в середине шестидесятых, потому что с 1936-го был репрессирован и получил свободу только со смертью Сталина. С 1965-го года он начинает преподавать в МГУ и уверенно движется к созданию собственной Науки. Наверное, ее можно назвать Вероятностной метафизикой, как считал сам Налимов. Однако, эта наука во многом сродни современной физике или, скажем, квантовой логике. Во всяком случае, ученики Налимова легко соединяют эти две науки, да и сами книги Налимова без физической и математической подготовки читать трудно.

К сожалению, меня физическая сторона философии доктора технических наук Налимова не интересует. Мне нужно понять, что такое сознание.

Основное — Море сознания — Слои философии — Слой 9 — Часть 1

С сознанием все несколько сложнее, чем с наукоучением. И в первую очередь, с исходными основаниями.

Я беру книгу, называющуюся «Спонтанность сознания». Что такое спонтанность? Почему бы не сказать, какое качество сознания будет исследоваться, по-русски? Но ведь задача — создать свою Науку, а Науки — это свет Запада. Нельзя по-русски, не Наука это будет. И вот я целую книгу пытаюсь понять, о чем речь. При этом мне нельзя просто воспользоваться словарем иностранных слов, потому что автор постоянно предупреждает, что никто не понимает спонтанности, человечество до нее еще не доросло, разве что Дзен пропел ей песню, но и тот ее не раскрыл. И лишь в конце последней главы автор снисходит до того, чтобы объяснить, что он все это время понимал под спонтанностью:

«Употребляемый здесь термин спонтанность не просто поддается раскрытию — об этом мы уже много говорили в предыдущей главе. Этот термин не был достаточно полно раскрыт в европейской культуре — он нами заимствован из миропонимания Древнего Китая, где он играл фундаментальную роль. Во всяком случае, в этом термине заложено нечто большее, чем просто в представлении о случайности.

Смысл этого термина может раскрыться через корреляционно связанную семантическую триаду: свобода — спонтанность — творчество. <...>

По своей природе спонтанность — это вселенское, космическое, нигде не локализованное начало. Хочется думать — человек к нему просто подключается. Индивидуальность личности проявляется здесь, может быть, только в том, что она, подключившись к космическим вибрациям вселенской семантики, может услышать то, что не слышат другие» (Налимов, Спонтанность сознания, с. 232-233).

Вот теперь все понятно. Теперь я хоть знаю, чего ждать про сознание... А может, и не знаю...

Ладно — семантика — это наука о смыслах. Значит, речь, возможно, идет о способности человеческого сознания черпать знания прямо из вселенского источника смыслов. И книга действительно говорит о сознании в связи со смыслами. Я осознанно избираю такой обтекаемый способ говорить, потому что все равно плохо понимаю то, что сказано Налимовым о сознании. Но я допускаю, что для кого-то это окажется единственно приемлемым способом увидеть сознание, и поэтому предпочту привести его собственные слова.

Начать, пожалуй, надо с мысли, которая выглядит исходной в его рассуждениях:

«Наверное,нельзя не согласиться с тем,что основная проблема философии — это проблема смыслов, проблема их проявленности в Мире и одновременно их вневременной трансценденции» (Там же, с. 6).

Я даже ничего не могу об этом сказать — кроме пожимания плечами, у меня ничего не получается. Наверное, для тех, кто, подобно Налимову, увлекается герменевтикой, то есть философией скрытых смыслов, это так и только так. А таких все-таки достаточно немало...

Глава 2. Иное сознание советской поры. Лефевр, Налимов

Естественно, основав рассуждение на этом весьма частном утверждении, далее можно «разворачивать логику», которая докажет про смыслы все, что угодно. И даже то, что сознание — это смыслы. В общем, к этому оно и идет. И мне очень хочется привести следующие слова Налимова, потому что они чрезвычайно показательны с точки зрения психологии тех философов, которые пишут о «языковом сознании».

«Смыслы распаковываются всегда через тексты. Человек для нас — это текст, или, точнее, многообразие текстов, грамматику и семантику которых мы хотим охватить единым, вероятностно задаваемым взглядом» (Там же).

И ведь это очень модное течение в Науке о человеке. Расшифровка, дешифровка, раскодировка разнообразнейших «текстов культуры» кормит сейчас множество ученых. И надо отдать им должное, их работы чрезвычайно интересны, а подчас просто захватывающе увлекательны. Все-таки текст культуры — это всегда сказка, даже если он записан в вещах или в земле. Но текст этот — не более, чем тот самый прибор, который надо вставить между живым человеком и исследователем, чтобы сделать изучение объективным. Текст тоже позволяет изучать человека из кабинета и сквозь стекла.

Впрочем, Налимов и не скрывает, что его задачей было создание языка — «языка вероятностных представлений для рассмотрения философских проблем» (Там же, с. 5). Поэтому в книге о сознании первые четыре задачи, поставленные перед собой автором, оказываются относящимися к Языку и логике. А первый вопрос о сознании почему-то открывает раздел «Личность»:

«1. Если сознание человека — это преобразователь смыслов, то как возможно построение математически заданной семантической личности?» (Там же, с. 7).

Вот тебе, бабушка!.. А ведь это вообще первое упоминание сознания после заголовка. Я еще не оправился от того, как мне навязали основную проблему философии, а со мной уже, оказывается, договорились, что сознание — это преобразователь смыслов. Всегда считал, что о таких вещах не надо договариваться, их надо доказывать. Но пусть будет так, приму, потому что сознание вполне можно считать и преобразователем смыслов. Хорошо, рассматриваем сознание как преобразователь смыслов.

Я немножко подтруниваю над Василием Васильевичем за его манеру излагать свои мысли в стиле внезапного Дзэна, но оттого, что они скачут у него иногда и галопом, они не перестают быть откровениями. Я лично считаю, что Налимов был Вдохновителем, подобно Владимиру Соловьеву, и его прозрения окрылили не одного творческого человека. Ему просто было некогда, государство украло у него полжизни, и он спешил.

Он спешил и в предыдущих книгах, и эта вся написана так, что невозможно выделить рассказы о сознании, личности, душе и даже смыслах. Это постоянно рассказ сразу о сознании-личности-душе-смыслах. Но это глубокий рассказ. К тому же Налимов дает подробную историю своего видения человеческой природы, начиная с Египта и античности и доводя ее до воззрений современной Физики.

Основное— Море сознания— Слои философии — Слой 9— Часть 1

Если уж отбрасывать скачки в последовательности изложения и пытаться понимать автора, то исходным положением всей его теории сознания будут слова американского психотерапевта Бирса, которые Налимов ставит эпиграфом к параграфу «Сознание — смыслы — материя:

«Мне неизвестны никакие физиологические или нейрофизиологические данные, или теория, которая бы объясняла или хотя бы определяла сознание» (Там же, с. 221).

Это стоит отметить. В действительности, не только физиологи, но и вся современная Наука не смогла дать определение сознанию. И все, что я сумел разыскать, — это лишь частные определения, определения каких-то сторон или проявлений сознания. Сам Налимов добавляет:

«Несмотря на все успехи нейрофизиологических исследований, несмотря на попытки физиков обратиться к квантовомеханическому пониманию сознания, несмотря на всю убедительность практики Востока, направленной на регулирование состояний сознания через тело, несмотря на хорошо осознаваемую остроту проблемы, проблема материя — сознание остается нерешенной» (Там же).

Далее он делает собственную попытку дать определение.

«Проблема может выглядеть еще острее, если мы будем говорить не столько о сознании, сколько о самих смыслах, организующих сознание. Само сознание представляется нам скорее всего как некий механизм — процесс, оперирующий смыслами. Отдельные формы функционирования сознания, взятые сами по себе и оторванные от представления о смыслах, наверное, как-то могут быть объяснены на нейрофизиологической основе...» (Там же, с. 224).

А далее делается шаг, который вполне может быть достаточно сумасшедшим, чтобы приблизить к истине.

«Иными словами, если у нас и есть какая-то надежда на решение самой серьезной проблемы современного Мира, то она замыкается на возможности создания такой — расширенной до предела — единой теории поля, которая охватила бы обе реальности: физическую и семантическую (то есть смысловую — АШ)» (Там же, с. 225).

Конечно, если бы я имел такое право, то, исходя из названия книги, я бы изменил наименование этой теории — единая теория поля, охватывающая материю и сознание...

Впрочем, может быть, это одно и то же?

Глава 3. Новая старая проблема сознания

Война Богов. Такие большие общественные явления, как Науки, не рождаются быстро и быстро не умирают. Считается, что Новая Россия начинается после объявления перестройки в 1985 году. Но, скорее всего, ее началом все-таки была революция 1991 года. Во всяком случае в работах марксистов до начала 90-х годов не чувствуется ни малейшего сомнения в том, что они по-прежнему владеют правом на

Глава 3. Новая старая проблема сознания

идеологическую власть. Они и после 91-го не пропадают, но в их голосах появляется легкое сомнение, а вокруг резко вырастает количество иных голосов. Люди перестают бояться говорить против.

Правда, говорить против и говорить дело — не одно и то же. Это было заметно по нашим писателям-диссидентам, то есть несогласным. Пока было с кем воевать, они считались властителями дум, но как только враг был повержен и они добились желанного права говорить, оказалось, что сказать-то им и нечего. Они были всего лишь дополнением к Советской власти.

К сожалению, большая часть тех, кто в философии заговорил против идеологического засилья коммунистов, был лишь дополнением к коммунистической Науке. Они могли только ругать, сказать же почти ни у кого ничего не было.

Психологи же даже не ругали. Вот это болото, каким стало наше психологическое сообщество, заслуживает особого психологического исследования. До сих пор психологи не дали оценки тому, как жили сами и что творили отцы их Науки. Кроме книг Петровского и Зинченко, никто даже не пытался взглянуть на самих себя. Общая задача: умолчать, умолчать, утаить все, что было, только бы болотце не расшевелилось и не взбаламутилось. А на кладбище все пристойненько... Что называется, хорошо сидим, а Кирка нас кормит и заботится...

Впрочем, иногда старое сообщество переходит в контрнаступления и огрызается. Суть его защиты сводится, с одной стороны, к утверждению того, что советской Психо-философией много сделано, особенно нового — прогресс все-таки! А с другой, что те предатели, кто все-таки заговорил в об ином понимании сознания, не правы, ошибаются и вообще дураки!

Хочу я того или нет, но я вынужден учитывать такие мнения советской Науки, потому что, если Россия стала новой, но сохранила прежнюю Науку, значит, эта Наука и есть Новая русская Наука. Поэтому я приведу ее собственные свидетельства в защиту самой себя.

В 1990-м году философское общество еще СССР выпустило сборник «Мозг и сознание», где авторский коллектив, возглавляемый Д. И. Дубровским, доказывал, что старое марксистское понимание сознания как «функции мозга» нисколько не устарело, и на него можно нацепить еще много новых насадок. Сам Дубровский в редакторской статье писал:

«Даже если ограничиться тем планом исследования сознания, в котором выясняется связь последнего с мозгом, то уже на этом уровне остро стоит проблема междисциплинарности, соотнесения, обобщения, интеграции результатов, полученных в рамках различных дисциплин, на основе различных методов. Уже тут мы сталкиваемся с чрезвычайным разнообразием эмпирических данных, концепций, ракурсов исследований, гипотез и теоретических обоснований.

За последние четверть века мы были свидетелями успешного развития ней-рокибернетических моделей мозговой деятельности, психофармакологических исследований измененных состояний сознания, стереотаксической семиологии (существенно обогатившей наши представления о локализации психических функ-

Основное — Море сознания — Слои философии— Слой 9 — Часть 1

ций), выдающихся результатов в области изучения функциональной асимметрии мозга и психофизиологии чувственного отображения. Возникли новые направления исследований, новые комплексные подходы, в которых существенную роль играют данные нейроморфологии, позволившие существенно обогатить наши представления о функциях головного мозга» (Дубровский Д. И. Психика и мозг: результаты и перспективы исследований // Мозг и сознание, с. 15).

Дубровский, как кажется, даже не замечает, что вообще не говорит о сознании, знакомя нас со сборником «Мозг и сознание». Нельзя исследовать сознание, пока ты не знаешь, что это такое, хотя бы в общем. И тем более не получается его исследовать, если не исследовать совсем или исследовать вместо него что-то другое. Все исследования этого сборника относятся к каким-то проявлениям работы мозга, которые ученые решили называть сознанием. Почему? Это не обсуждается, это тот вопрос, о котором устали спорить. По кочану!

И при этом нашлись такие, кто спорит!

Как возмущено и ошарашено этим было сообщество психофилософов, вы почувствуете по тону Дубровского:

«Социологизаторские установки выступали за последние десятилетия в разных формах, их адепты стремились вынести психику и сознание за пределы человеческого индивида, изобразить сознание как сугубо надличностное качество.

Это характерно для статьи В. И. Зинченко и М. К. Мамардашвили, вызвавшей многие недоразумения в связи с тем, что авторы настаивали на особом статусе "психических событий", которые, по их мнению, "происходят не в голове, как нейрофизиологические события", а скорее, где-то между головами людей (имеется в виду статья «Проблема объективного метода в психологии» // Вопросы философии, 1977, № 7 — АШ).

В последнее время М. К. Мамардашвили пошел дальше. Приведем некоторые его описания и определения сознания. Он считает, что термин "сознание" в принципе означает какую-то связь или соотнесенность человека с иной реальностью поверх или через голову окружающей реальности. "И это место перехода или место связанности и есть сознание, которое у нас есть или нет. То есть сознание — это место. В топологическом смысле этого слова"...

Допустим, что приведенные высказывания имеют некий сокровенный смысл, как и вся статья автора, претендующая на охват проблемы сознания в целом. Но даже не вдаваясь в конкретный анализ, у нас есть основание отметить, что автор игнорирует такой аспект проблемы, как отношение сознания к мозгу.

Это проявилось и в его интервью журналу "Вопросы философии ": "По обыденной привычке, — говорит он, — мы, как правило, вписываем акты сознания в границы анатомического очертания человека. Но, возможно, каким-то первичным образом сознание находится вне индивида, как некое пространственно-подобное или полевое образование ".

Понятно, что при таком подходе к сознанию мозг оказывается ни при чем.

Серьезные сомнения вызывают и многие положения программной статьи Е. П. Велихова, В. П. Зинченко и В. А. Лекторского, ставящей целью сформиро-

Глава 4. Новая русская наука о сознании. Мамардашвили, Зинченко

вать методологические основы междисциплинарных исследований сознания (Статья называлась: Сознание: опыт междисциплинарного подхода // Вопросы философии, 1988, №11 — АШ). В ней мы видим аналогичные исходные посылки: "сознание выступает в качестве связки, посредствующего звена между деятельностью и личностью ". "В качестве концептуальной основы междисциплинарных исследований сознания, — пишут авторы, — мы выдвинули методологическую идею трактовки сознания как "духовного организма", оснащенного функциональными органами"» (Дубровский, с. 11—12).

Как видите, сознание осталось для поздней советской Психологии «проблемой», как и для самых ранних работ Выготского и Леонтьева. Преемственность эта означает не только верность идеологическим установкам, но и отказ перейти к исследованиям в собственно научном смысле. Свершись такой переход, и тут же вместо «проблемы» появилось бы «понятие сознания». Но даже такой сдвиг мог означать идейное предательство. Понятия определяет лишь тот, кто с ними еще не определился. В советской Психофилософии все было раз и навсегда определено, поэтому я опускаю даже «достижения последней четверти века», хотя они дожили и до сегодняшнего дня. Они, безусловно, ценны и необходимы, но как знания о работе мозга. И если сознание действительно «психическая функция мозга». Но что такое сознание?

Что же касается новой русской науки о сознании, то тут, кажется, все ясно. Сами советские философы устами Дубровского сказали, что новое появилось в конце советской эпохи и кто говорил это новое.

О них и рассказ, как об ином понимании сознания.

Глава 4. Новая русская наука о сознании. Мамардашвили, Зинченко

Новая русская философия сознания родилась в 1977 году — в самый пик Брежневского застоя. Родилась она в небольшой статье философа Мераба Константиновича Мамардашвили (1930—1990) и психолога Владимира Петровича Зинченко (р. 1931).

В 2003 году Зинченко писал о Мамардашвили в «Большом психологическом словаре»:

«Идеи Мамардашвили о превращенных формах сознания, о человеческой свободе, свободном действии, о культуре, о расширении сферы объективного за счет включения в нее субъективного, об онтологии сознания и психики, об этике мышления, природе мысли и творчества, о невербальном внутреннем слове, о рефлексии, о хронотопе и дискретности жизни психологии еще предстоит освоить».

Вот расширению сферы объективного за счет включения в нее субъективного и была посвящена их совместная статья, помещенная в самом опло-

Основное— Море сознания — Слои философии— Слой 9— Часть 1

те коммунистической идеологии — журнале «Вопросы философии». То, что статья не укладывалась в марксистское мировоззрение, вы уже поняли по тому, как воспринимает ее Дубровский в предыдущей главе. Но что в ней было действительно иным?

Внешне статья написана, как полагается. Авторы цитируют Маркса и используют множество научных терминов. Иначе говоря, редакция распознала ее как марксистскую и правоверно научную. Тем более, что называлась она так, что у любого редактора мгновенно происходило засыпание: «Проблема объективного метода в психологии». К тому же первую треть и заключение статьи вообще невозможно читать психически здоровому человеку. Эта такая наукообразища, что скулы ломит.

Но это прием — иначе говорить было нельзя. Поэтому читать статью надо как зашифрованное донесение, опуская слова-паразиты и вникая в смысл сказанного. А смысл, если возвращаться к словам Зинченко, в том, что субъективное — не идеально, с ним не надо воевать. Оно — часть действительности и его надо изучать так же, как любые физические явления. Субъективное, то есть сознание, — есть физическая действительность, сродни физическим полям, и находится оно не в мозге, как не может находиться в мозге электромагнитное поле, порождаемое его электрической деятельностью. Сознание должно рассматриваться пространственно!

Кстати, а почему оно не рассматривается пространственно? Так ведь мы интеллигенты, а интеллигент — это несущий свет с Запада в Россию. А на Западе Декарт сказал: сознание непространственно! Декарт-то вовсе не о сознании говорил, но раз научная традиция понимает его так, значит, все правоверные сектанты Психологии будут верно служить продвижению идей Декарта.

С разрушения этого самообмана и начинают Зинченко и Мамардашвили.

«Но основная трудность относится к возможной пространственности психических процессов и их продуктов. Ведь в случае искусства ясно, что стоит нам мысленно лишить, например, изобразительные его жанры пространства, как мы тем самым уничтожаем его.

Но почему же мы с легкостью необыкновенной проделываем подобную варварскую процедуру с психической реальностью? Нам напомнят, что о пространственности психического в соответствии с декартовым противопоставлением души и тела говорить вовсе не принято.

Итак, мы получаем следующую картину. Психическое обладает предметно-смысловой реальностью, которая, существуя во времени (да и то передаваемом в компетенцию искусства), не существует в пространстве. Отсюда обычно и возникает банальная идея поместить эту странную реальность, то есть психическое, в пространстве мозга, как прежде помещали его в пространство сердца, печени и тому подобное» (Зинченко, Мамардашвили, с. НО).

Я не до конца согласен здесь с авторами и считаю, что современные психофизиологи, давно забывшие Декарта, держатся за мозг исключительно ради его материальности, чтобы не скатиться в идеализм. То, что при этом необходимо выполнить одно условие — для того, чтобы сознание

Глава 4. Новая русская наука о сознании. Мамардашвили, Зинченко

(Зинченко и Мамардашвили используют слово «психика», но это только для начального разговора) помещалось в мозг, нужно, чтобы оно туда умещалось, то есть было непространственно, а значит, было именно Декартовым сознанием, — это для психофизиологов, наверное, откровение. Поди, и сами не знали, что являются картезианцами!

А далее становится ясно, что Зинченко и Мамардашвили, по сути, воюют не только с марксистским пониманием сознания, но и с тем пониманием, что я называю простонаучным. Они называют его обыденным, но для ученых.

«Ведь обыденному сознанию легче приписать нейроналъным механизмам мозга свойства предметности, искать в них информационно-содержательные отношения и объявить предметом психологии мозг, чем признать реальность субъективного, психического и тем более признать за ним пространственно-временные характеристики.

Нужно сказать, что подобный ход мысли можно обнаружить не только у физиологов, но и психологов. Следствием его является то, что в психологии термин "объективное описание "употребляется в качестве синонима термина "физиологическое описание ", а "психологическое " — в качестве синонима "субъективное"» (Там же).

Психологам все-таки очень почему-то удобно быть людьми второго сорта. И, кстати, не только нашим. Европейские и американские психологи уже в начала 80-х начали тонко попискивать о том, что «их подход к проблеме сознания в корне неверен», раз оно не поддается пониманию, но при этом крутятся и крутятся вокруг связки Я—Мозг. Точно у них в этом месте ножка к полу прибита гвоздиком. Суть их попискивания ничем не отличается от возмущенного покрикивания советской Науки. От мозга отойти невозможно — так недолго утерять последний оплот и опору Материализма в этом мире!

При этом мысли Зинченко и Мамардашвили о том, что субъективное — реально, а это значит, в каком-то смысле «вещественно», остались попросту незамеченными. И не помогло то, что к этому времени они уже были признанными мастерами своего дела и писали в главный журнал страны. Их не заметили за рубежом, их тем более не признали в своем отечестве. Разве что несколько друзей неуверенно поулыбались, мол, очень, очень любопытно...

Мамардашвили и Зинченко идут даже дальше — они видят в «психическом», то есть в сознании, возможность выхода в некую иную реальность. Очевидно, эта возможность была для них важна, но в этой статье они вынуждены были больше скрывать, чем рассказывать, и я опущу эту тему. Также я опущу и очень интересные, но сложные темы языка описания сознания и объективного наблюдателя. Авторы говорят об этом с точки зрения науко-творчества, то есть требований к созданию науки о сознании, и тем усложняют понимание. В любом случае, понятие языка описания сознания оказывается связанным с «особой реальностью».

Дата добавления: 2015-06-04