Вводные замечания 11 страница

Управившись с монолитом, мы сразу же направили мощный всплеск объединенной волевой энергии на паразитов, досаждавших нам, как блохи. Результат оказался вполне удовлетворительным: они опять не успели отступить, и снова мы почувствовали, как волна энергии проникает в их ряды, словно язык пламени из огнемета в кучу сухих листьев. Потом Райх высвободил свою волю, поднял упавший конец кабеля и приварил его к другому концу. Зажегся свет, и мы увидели картину полного смятения. Как только в мозгу у репортеров был отключен центр социального удовольствия, каждый почувствовал себя абсолютно одиноким, и их охватил ужас. В воздухе висела черная пыль, вызывавшая у всех судорожный кашель. (Прежде чем выбросить ее через тоннель наружу, нам пришлось подождать некоторое время и дать ей осесть на пол тоннеля, чтобы над ней мог пройти в пещеру чистый воздух.) Останки погибшего висели на кабеле над нами, издавая запах горелого мяса. Лица у всех были черные, как у шахтеров. Все были охвачены паникой, и никто не верил, что ему суждено вновь увидеть поверхность земли.

Нам удалось погасить панику, вновь соединив свою волю последовательно. Потом мы велели им выстроиться колонной по двое и вернуться к вагонеткам. Райх сосредоточился на троих телеоператорах, чтобы заставить их снова включить свои камеры. Тем временем мы освободили тоннель от пыли, выбросив ее наружу, где она столбом поднялась в небо – к счастью, ночь была темная – и потом понемногу осела на землю.

Когда мы поднялись на поверхность, мы поняли, что одержали над паразитами важную победу, хотя и в большой мере благодаря счастливой случайности. Они, конечно, не сдались и продолжали накачивать репортеров энергией. Это мы сумели быстро и полностью пресечь, но было очевидно, что мы ничего не сможем с этим поделать, когда репортеры разъедутся. Впрочем, благодаря телекамерам весь мир уже видел, что произошло в пещере и что сделалось с монолитом. Теперь уже не имело значения, что напишут об этом репортеры. К тому же следовало иметь в виду еще одно обстоятельство. Искусственное возбуждение их центров социального и эмоционального удовольствия неизбежно должно вызвать реакцию, усталость, что-то вроде похмелья: вечно держать людей в этом возбужденном состоянии невозможно. А такая реакция будет нам как раз на руку.

Только после полуночи мы пятеро уселись за стол, чтобы поесть. Дирекция компании «АИУ» отвела нам специальную комнату, и мы решили, что отныне будем постоянно, день и ночь, держаться вместе. Каждый из нас и в одиночку обладал немалой силой, но соединенные вместе, наши силы тысячекратно возрастали – в этом мы сегодня наглядно убедились.

Мы не стали обманывать себя и не позволили себе уверовать в собственную неуязвимость. Прямое нападение паразитов нам, вероятно, теперь не грозило. Однако они знали, как использовать против нас других людей, и в этом крылась для нас главная опасность.

Когда мы на следующее утро получили газеты, трудно было удержаться, чтобы не поздравить друг друга с решающей победой. Почти все люди на Земле сидели в тот вечер у телевизоров, и все они видели, как испарился Абхотов камень. Мы полагали, что некоторые из газет заподозрят обман – ведь то, что мы сделали, и было, в сущности, не чем иным как грандиозным фокусом, – но это никому и в голову не пришло. Многие обрушились на нас с истерическими нападками, но лишь за то, что мы по собственной глупости разбудили эти «ужасающие силы». Все решили, что монолит уничтожили эти «тсатхоггуане» – как прозвал их тот американский специалист по Лавкрафту, – чтобы не дать нам еще глубже проникнуть в их тайну. Больше всего всех пугала мысль, что если они способны уничтожить монолит весом в три тысячи тонн, то так же легко они могут уничтожить и современный город. Всеобщий страх еще усилился к вечеру, когда ученые обнаружили тонкий слой базальтовой пыли, покрывший пустынную растительность на протяжении многих километров от места раскопок, и сделали справедливый вывод, что эта пыль – остатки монолита. Что именно произошло, они понять не могли. Конечно, можно превратить монолит в пыль с помощью атомного бластера, но высвобождающаяся при этом энергия уничтожила бы всех, кто находился под землей. Никто не мог представить себе, как получилось, что в пещере даже не повысилась температура.

Президент Организации Объединенных Наций Гуннар Фанген прислал нам телеграмму, где спрашивал, какие шаги мы считаем нужным предпринять против паразитов. Не следует ли, по нашему мнению, уничтожить Кадат атомными минами? Как мы полагаем, какие виды оружия окажутся против них эффективными? В ответ мы послали ему приглашение приехать к нам, что он и сделал сорок восемь часов спустя.

Тем временем у компании «АИУ» появились свои проблемы. Такая реклама, конечно, была ей очень полезна; однако ее контору осаждали сотни репортеров, и всякая работа там прекратилась. Нам пора было подыскать себе другую штаб-квартиру. Я обратился прямо к президенту США Ллойду Ч.Мелвиллу и попросил его найти для нас какое-нибудь сверхсекретное место, где нам никто не будет мешать. Он тут же начал действовать и уже через час сообщил, что мы можем перебраться на 91-ю ракетную базу США, расположенную в городке Саратога-Спрингс (штат Нью-Йорк). Мы переехали туда на следующий же день – 17 октября.

У нашей новой штаб-квартиры было много преимуществ. В Америке еще оставалось с десяток людей, которых мы собирались со временем посвятить в нашу тайну – их имена успели сообщить нам Ремизов и Спенсфилд, – и пятеро из них жили в штате Нью-Йорк. Мы попросили президента Мелвилла пригласить их встретиться с нами на 91-й базе, как только мы туда прибудем. Это были Оливер Флеминг и Меррил Филипс из Психологической лаборатории Колумбийского университета, Рассел Холкрофт из Сиракузского университета и Эдуард Лиф и Виктор Эбнер из научно-исследовательского института в Олбани.

Вечером накануне нашего отъезда из Диярбакыра Флейшман записал на пленку в штаб-квартире компании «АИУ» выступление для телевидения, в котором вновь подчеркнул, что для паники нет оснований. По его глубокому убеждению, паразиты недостаточно сильны, чтобы причинить существенный вред человечеству. Наше дело – позаботиться, чтобы они никогда не стали для этого достаточно сильны.

Вся эта открытая для публики сторона нашей работы интересовала нас меньше всего, и мы относились к ней как к досадной помехе. Нам не терпелось взяться за настоящее дело – тщательное изучение наших скрытых сил, а также возможностей паразитов.

Скоростная ракета, предоставленная компанией «АИУ», за час доставила нас на 91-ю базу. В середине дня о нашем прибытии было объявлено по телевидению. Президент лично предстал перед камерами, чтобы объяснить, почему мы были допущены на 91-ю базу – самое секретное место в США (по этому поводу была в ходу шутка, что верблюду легче пройти в игольное ушко, чем попасть на 91-ю базу). Он сказал, что наша безопасность имеет первостепенное значение для всего мира и что любая попытка репортеров вступить с нами в контакт будет рассматриваться как нарушение режима секретности, со всеми вытекающими из этого последствиями. Таким путем была, наконец, решена одна из главных наших проблем: теперь мы могли свободно передвигаться, не преследуемые постоянно десятком вертолетов.

В сравнении с директорским кварталом компании «АИУ» 91-я база не отличалась большим уютом. Нам был отведен сборный домик, построенный за двадцать четыре часа перед самым нашим прибытием и представлявший собой, в сущности, всего лишь прилично обставленный барак.

Когда мы приехали, нас ждали все пятеро: Флеминг, Филипс, Холкрофт, Лиф и Эбнер. Каждому из них еще не было и сорока. Холкрофт, ростом в метр восемьдесят с лишним, синеглазый и розовощекий, был совсем не похож на ученого и не слишком мне понравился. Зато остальные показались мне людьми самого первого сорта: они были умны, уравновешенны и не лишены чувства юмора.

Мы устроили чаепитие с командиром базы и его заместителем по контрразведке. Оба, по-видимому, были типичные военные: неглупые, но склонные понимать все несколько буквально. (Контрразведчик потребовал, чтобы ему сказали, какие меры следует принять против проникновения тсатхоггуанских шпионов.) Я попытался объяснить им, что именно представляет собой противник, с которым мы имеем дело, – что это не такой противник, который может атаковать с фронта или тыла, и что он находится внутри нас самих. Сначала на их лицах было написано полное непонимание, но потом генерал Уинслоу, командир базы, спросил:

– Значит, вы хотите сказать, что это что-то вроде микробов, которые могут жить в крови?

Я подтвердил, что их можно сравнить с микробами, и почувствовал, что у них стало заметно легче на душе, хотя контрразведчику тут же пришла в голову мысль, не надо ли устроить дезинфекцию.

После чая мы отвели пятерых «новобранцев» в наш домик. Я прочел в мозгу у контрразведчика, что под бетонным полом по его приказу установлено множество микрофонов; как только мы вошли в домик, я мысленно прощупал пол, отыскал их все и вывел из строя. Микрофоны были вделаны в толщу бетона на глубину в несколько сантиметров, и теоретически их нельзя было повредить, не продолбив в полу дыры. Я заметил, что всю следующую неделю контрразведчик, встречаясь со мной, как-то странно на меня косился.

Весь вечер мы объясняли нашим «новобранцам» ситуацию. Прежде всего, им дали прочитать фотокопии «Размышлений на исторические темы». Потом я вкратце изложил им собственную историю. Она записывалась на пленку, чтобы они могли еще раз ее прослушать, если возникнут какие-нибудь вопросы. Далее я привожу расшифровку последних пяти минут этой записи, поскольку там ясно изложены проблемы, которые нам предстояло решить:

«Таким образом, мы полагаем, что этим существам вполне в состоянии противостоять человек, прошедший феноменологическую подготовку. Мы знаем также, что их главная сила кроется в их способности нарушать душевное равновесие. (Я раньше уже сознался, что уничтожение Абхотова камня было делом наших рук.) Это означает, что мы должны научиться оказывать им сопротивление на всех уровнях сознания.

Однако это само по себе порождает новую проблему, которую мы должны решить как можно скорее. Мы слишком мало знаем о человеческой душе. Мы не знаем, что происходит, когда человек рождается и умирает. Мы не понимаем, в каких отношениях он находится с пространством и временем.

Великий идеал романтиков девятнадцатого столетия представлялся им в виде «человека, подобного богу». Теперь мы знаем, что этот идеал достижим. Потенциальные возможности человека так обширны, что мы еще даже не можем их оценить. Быть подобным богу означает управлять ходом вещей, а не находиться во власти обстоятельств. Но нужно подчеркнуть, что абсолютное управление немыслимо, пока остаются без ответа многие важнейшие вопросы. Нет ничего легче, чем подставить подножку человеку, который идет, устремив взор в небо. Мы еще не знаем самих основ нашего существа, а паразиты, возможно, уже собираются направить свои атаки против этих основ и таким путем нас уничтожить. Правда, насколько мы знаем, они так же мало разбираются в подобных вещах, как и мы сами, однако полагаться на это было бы опасно. Мы должны раскрыть тайны смерти, пространства и времени. Это единственное, что может гарантировать нам победу».

К моему удивлению – и большой радости – Холкрофт оказался одним из самых лучших учеников, какие только у меня были. Его младенчески-наивный вид оказался в каком-то смысле подлинным ключом к его характеру. Он вырос в деревне на попечении двух незамужних тетушек, которые души в нем не чаяли, и отлично закончил школу. Благоприятно сложившиеся жизненные обстоятельства позволили ему остаться таким же великодушным, жизнерадостным и нимало не склонным к неврозам, каким он был от природы. Как психолог-экспериментатор он не слишком блистал: ему не хватало напористости, необходимой первоклассному ученому. Но для нас было гораздо важнее то, что он умел естественным образом, инстинктивно приспосабливаться к природе вещей: у него был какой-то душевный радар, который позволял ему жить легко и свободно.

В силу этого он в каком-то смысле уже знал заранее все, что я ему сообщил. Он мгновенно все понял. Другие доходили до этого умом, и доходили медленно, как удав, переваривающий крысу, а Холкрофт все постигал инстинктивно.

Это гораздо более важное обстоятельство, чем может показаться на первый взгляд. Дело в том, что и Райх, и Флейшман, и сам я, и братья Грау – все мы были интеллектуалы. Мы не могли отделаться от привычки изучать мир сознания с помощью рассудка, а это означало, что мы тратили зря много времени, как попусту тратит время армия, командующий которой не желает предпринимать никаких действий, не получив приказа в трех экземплярах и не обсудив с главным штабом все подробности операции. Холкрофт же от природы был чем-то вроде «медиума» – но не в том смысле, как это понимают сторонники спиритизма, хотя и близко к этому. Его сферой были не «духи», а инстинкты. В тот первый вечер мы смогли сразу же включить его в наш телепатический круг: его внутренний слух уже был естественно на это настроен. И у нас пятерых родилась новая надежда: что если этот человек сможет проникнуть в глубины сознания дальше, чем мы? Что если он поймет, чего хотят паразиты?

На протяжении следующих нескольких дней мы проводили почти все время в своем бараке, обучая новых учеников всему, что знали сами. Наши телепатические способности сильно облегчали дело. Однако вскоре мы начали понимать, что упустили из виду одну из важнейших проблем феноменологии. Когда внушаешь человеку, что он всю жизнь заблуждался относительно своей собственной природы, его так же легко вывести этим из равновесия, как подарив ему миллион фунтов. Это то же самое, что сексуально озабоченному мужчине предоставить полную власть над целым гаремом красавиц. Человек вдруг обнаруживает, что погрузиться в поэтическое настроение ему так же легко, как открыть водопроводный кран, а довести свои эмоции до такого накала, что он чуть ли не начинает светиться, ему ничего не стоит. Потрясенный, он осознает, что ему дали в руки ключ к величию, что все так называемые «великие люди», каких знала история, обладали лишь крохотной долей той мощи, которой он наделен в изобилии. Но если он всегда был о себе довольно скромного мнения и за прожитые тридцать или сорок лет свыкся с мыслью о собственной ограниченности, то эта привычная мысль не желает его покидать. Он превращается в поле битвы между прежней и новой своими индивидуальностями и расходует в этой битве громадное количество энергии.

Как я уже сказал, Холкрофт оказался замечательным учеником. Однако у остальных четверых были гораздо более развитые индивидуальности. К тому же они не видели всей серьезности положения: в конце концов, мы, остальные, устояли перед нападением паразитов, так почему бы не устоять и им?

Я не хочу ни в чем их винить, то, что с ними происходило, было почти неизбежно. Та же проблема возникает в любом университете: студентам-первокурсникам так нравится их новая жизнь, что они вовсе не желают тратить время на серьезные занятия.

Нам пятерым стоило значительных усилий не позволить Флемингу, Филипсу, Лифу и Эбнеру отбросить всякую дисциплину. За ними приходилось постоянно присматривать. Новые идеи действовали на них как могучие возбуждающие средства, им хотелось плескаться в них, как мальчишкам в реке. Вместо того чтобы читать Гуссерля или Мерло-Понти٭, они вдруг принимались припоминать эпизоды из детства или свои давние романы. Эбнер обожал музыку и знал наизусть все оперы Вагнера, и как только мы оставляли его одного, он начинал мурлыкать про себя какой-нибудь мотив из «Кольца Нибелунгов» и тут же впадал в счастливый экстаз. Филипс был отчасти донжуан и постоянно вспоминал свои прошлые победы до тех пор, пока сам воздух не начинал вибрировать от сексуального возбуждения, мешавшего остальным сосредоточиться. Правда, в защиту Филипса я могу сказать, что его сексуальные приключения всегда были поиском чего-то такого, что он никак не мог найти; теперь он это нашел и не мог удержаться, чтобы не сравнивать это с тем, что испытывал раньше.

На третий день после нашего прибытия на 91-ю базу Холкрофт пришел ко мне поговорить. Он сказал:

– У меня такое впечатление, что мы рискуем остаться в дураках.

У меня появилось нехорошее предчувствие, и я спросил, что он имеет в виду.

– Да я и сам толком не знаю. Но когда я пытаюсь настроиться на их длину волны, – он говорил о паразитах, – я чувствую, что там идет какая-то суета. Они что-то нам готовят.

Наше бессилие было просто унизительным. Мы проникли в величайшую тайну, предупредили о ней весь мир, – и все же оставались, в сущности, в полном неведении. Кто эти существа? Откуда они взялись? Действительно ли они разумны или, может быть, не более разумны, чем черви в сыре?

Мы снова и снова задавали себе эти вопросы и уже получили кое-какие предварительные ответы. Человеческий разум – продукт эволюционной энергии человека; и ученый, и философ жаждут истины, потому что им надоело оставаться просто людьми. Возможно ли, что эти существа разумны в том же смысле слова? Поскольку они были нашими врагами, нам трудно было в это поверить. Но история учит нас, что один лишь разум – еще не гарантия доброты. Во всяком случае, если они разумны, может быть, стоит предложить им заключить перемирие? Кроме того, если они разумны, они могут понять, что побеждены.

Но побеждены ли?

Как только Холкрофт рассказал мне о своих подозрениях, я созвал всех остальных. Дело было после завтрака, утро стояло ясное, солнечное, погода теплая. В нескольких сотнях метров от нас занималась строевой подготовкой группа летчиков в белых тренировочных костюмах, и до нас доносились громкие команды сержанта.

Я изложил свои опасения и сказал, что, по моему мнению, следует попробовать узнать о паразитах побольше. Мы попросили четверых «учеников» попробовать установить с нами телепатическую связь. Операция предстояла опасная, и нам нужно было мобилизовать все наличные силы.

Примерно через полчаса Лиф внезапно заявил, что ясно нас слышит. Остальные старались до изнеможения, но безуспешно, и им было велено бросить это дело и отдохнуть. Мы не сказали им, что нас беспокоило: что в случае нападения паразитов они окажутся в наибольшей опасности, потому что еще не умеют как следует пользоваться своими духовными силами.

Мы задернули занавески, заперли двери, уселись вокруг стола и изо всех сил сосредоточились. Я так привык к этой процедуре, что теперь все получалось у меня почти автоматически. Самый первый шаг здесь ничем не отличается от того, что делаешь, когда хочешь заснуть: нужно полностью отвлечься от внешнего мира, забыть даже о собственном теле. Уже через несколько секунд я начал погружаться в темную бездну своего сознания.

Следующий шаг требовал некоторого навыка. Нужно было отделиться от своей обычной физической индивидуальности. При этом мой рассудок должен был остаться бодрствующим и продолжать спускаться глубже, в мир сновидений и воспоминаний. Это отчасти напоминает то, что происходит, когда вы видите кошмар и говорите сами себе: «Это только сон, на самом деле я сплю в своей постели, и нужно проснуться». Ваше дневное «я» никуда не делось, оно лишь заблудилось в мире фантасмагорий. Я вскоре обнаружил, что могу миновать уровень сновидений, сохраняя совершенно ясное сознание, – это не так легко, потому что тело играет для сознания роль отражателя.

Мир сновидений – странный, безмолвный мир, там чувствуешь себя буквально так, словно плывешь под водой. Для новичков это может быть опаснее всего: тело обычно служит сознанию якорем. Йитс٭٭

__________________________________________________________________________________________

٭ Мерло-Понти, Морис (1908-1961) – французский философ, придерживавшийся идеи феноменологии.

٭٭ Йитс, Уильям Батлер (1865-1931) – ирландский поэт и драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе 1923 года.

благодарит Бога за то, что «тело и его тупость» спасают его от кошмаров. Тело выступает как тяжелый балласт, не позволяющий нашим мыслям парить где угодно по своему усмотрению. На Луне, где человек весит всего несколько килограммов, ему стоит сделать обыкновенный шаг, чтобы взлететь, как воздушный шар. Мысли, освобожденные от тяжести тела, приобретают такую же демоническую энергию. Если у человека мрачный склад характера, его мысли мгновенно превращаются в страшных дьяволов. И если он не знает, что это его собственные мысли, что они не существуют вне его, он может перепугаться, и тогда все станет еще в десять раз хуже – как у пилота самолета, вошедшего в крутое пике, если он не замечает, что сам машинально отжимает штурвал от себя.

Медленно опускаясь вниз сквозь мир своих сновидений и воспоминаний, я старался оставаться пассивным и не обращать на них внимания: стоит нечаянно сосредоточиться на каком-нибудь из воспоминаний, как оно мгновенно развертывается в целую самостоятельную вселенную. Например, как-то я наткнулся на аромат трубочного табака, который обычно курил мой дед. Он так давно мне не вспоминался, что тут я остановился и позволил себе проявить к нему интерес. В тот же момент я увидел деда в саду его коттеджа в Линкольншире. Больше того, я сам находился в этом саду – он предстал передо мной в таких подробностях, что при иных обстоятельствах я был бы убежден в его реальности. Но я сделал решительное усилие, чтобы вырваться, и в следующее мгновение продолжал опускаться дальше, в теплую тьму.

Тьма эта полна жизни, которая не просто служит отражением жизни тела, – это та жизнь, дыхание которой пронизывает, подобно электричеству, всю Вселенную. Поэтому нижние области сознания мы называем «детской»: там всегда испытываешь интенсивное ощущение теплоты и невинности, это мир детей, не имеющих тела.

Еще ниже «детской» лежит ничто – пустота, подобная пустоте межзвездного пространства. Это особенно пугающая область, где легко потерять ориентировку. Во всех моих прежних экспериментах я, попадая в эту область, неизменно засыпал и просыпался лишь много часов спустя. В ней нет ничего, от чего могло бы отразиться ощущение собственной индивидуальности и даже собственного существования, так что стоит на мгновение ослабить внимание, как нить сознания тут же теряется. Ниже этой области я еще никогда не спускался. И даже отсюда мне приходилось время от времени всплывать в «детскую», чтобы вновь сосредоточиться.

Все это время между нами поддерживалась телепатическая связь. Это не значит, что все семеро плыли, так сказать, бок о бок. Каждый был сам по себе, связь существовала только между нашими мозгами. Благодаря ей мы могли прийти друг другу на помощь, несмотря на разделявшее нас расстояние. Если бы я заснул, находясь в дедушкином саду, другие разбудили бы меня. Если бы один из нас подвергся нападению, все остальные мгновенно «пробудились» бы, чтобы объединенными усилиями отбить атаку. Но все равно на такой глубине всегда остаешься сам по себе.

Поддерживая связь с Холкрофтом, я чувствовал, что он все еще спускается. Я преисполнился восхищения. Сам я на такой глубине становлюсь совершенно невесом, мое сознание превращается в пузырек воздуха, стремящийся всплыть обратно. Я знаю, что, имея некоторый навык, можно проникнуть и глубже, но чтобы приобрести такой навык, нужно практиковаться, а это невозможно, если тебя хватает лишь на то, чтобы цепляться за свое сознание. Но у Холкрофта такой навык, очевидно, уже появился.

Я чувствовал, что паразитов поблизости от меня нет, и насторожившись, ждал. В этих глубинах сознания нет никакого чувства времени – оно идет и в то же время не идет, если вы понимаете, что я хочу сказать. Поскольку здесь не существует тела, которое могло бы испытывать нетерпение, ход времени здесь какой-то нейтральный. Вскоре я ощутил, что Холкрофт возвращается. Я начал медленно всплывать вверх, миновал мир сновидений и воспоминаний и очнулся примерно через час после начала эксперимента. Холкрофт все еще был без сознания. Только минут десять спустя он открыл глаза. Обычный румянец исчез с его лица, но дыхание оставалось ровным. Он спокойно посмотрел на нас, и мы поняли, что ничего особенного он нам не расскажет.

– Не понимаю, – начал он. – Там почти ничего не происходит. Я готов был поверить, что они все куда-то исчезли.

– Вы ни одного не видели?

– Нет. Раз-другой у меня появлялось ощущение, что они поблизости, но в очень малом числе.

То же самое чувствовали и все мы. Казалось, появилась какая-то надежда. Но особой радости мы все же не испытывали.

В полдень, впервые за три дня, мы включили телевизор, чтобы посмотреть новости. И тут мы поняли, чем были все это время заняты паразиты. Мы узнали, что Обафеме Гвомбе застрелил президента Соединенных Штатов Африки Нкумбулу и произвел coup d'etat ٭, сделавшись властителем всего континента, от Кейптауна до Адена. Потом мы услышали отрывок из речи, которую Гвомбе произнес по радио после переворота, и переглянулись. Нам стало ясно, что сознание Гвомбе находится во власти паразитов. А мы теперь достаточно много о них знали, чтобы понимать – опаснее всего их недооценивать.

Мы сразу же поняли, в чем состоял их замысел. В сущности, это была та же самая политика, которую они так успешно проводили последние два столетия, – отвлечь человечество войной. На протяжении двух столетий человечество стремится перейти на новый, более высокий уровень сознания; на протяжении двух столетий паразиты подсовывают им вместо этого совсем другие заботы.

До поздней ночи мы сидели и разговаривали. Эта новость, очевидно, требовала от нас немедленных действий, – но каких? Всех нас не оставляло какое-то странное недоброе предчувствие.

В три часа ночи мы улеглись спать, а в пять Холкрофт разбудил нас и сказал:

– Они что-то замышляют, я чувствую. По-моему, нам лучше выбираться отсюда.

– Куда?

На этот вопрос ответил Райх:

– В Вашингтон. Мне кажется, надо бы переговорить с президентом.

– А что толку?

– Не знаю, – сказал Райх. – Но у меня такое чувство, что мы тут только зря теряем время.

Тянуть с отъездом не было смысла. Хотя до рассвета оставался еще час, мы сели в вертолет, который предоставило нам правительство Соединенных Штатов. Когда рассвело, под нами уже тянулись длинные, прямые проспекты Вашингтона. Вертолет мягко приземлился на улице у самого Белого Дома. Часовой, стоявший у ворот, бросился к нам с атомным пистолетом наготове. Он был совсем юноша, и для нас не составило труда уговорить его вызвать начальника караула. Это было одно из самых приятных преимуществ нашего положения – все обычные бюрократические препоны для нас не существовали.

Мы передали офицеру записку для президента, а сами пошли по улице в поисках места, где можно было бы выпить кофе. Случайные прохожие, наверное, принимали нашу группу в одиннадцать человек за какую-нибудь делегацию. Мы нашли огромный ресторан с зеркальными окнами во всю стену и заняли два столика с видом на улицу. Усевшись, я прощупал мозг Эбнера. Он почувствовал это, улыбнулся мне и сказал:

– Занятно. Мне бы полагалось сейчас думать об опасности, которая грозит человечеству, и моему родному городу в том числе – ведь я родился в Вашингтоне. А я не чувствую ничего, кроме презрения к этим людям, которые ходят по улице. Они все как будто спят. И на самом деле не так уж важно, что с ними будет…

– Не забывайте, что неделю назад вы были одним из них, – напомнил Райх с улыбкой.

Я позвонил в Белый Дом и узнал, что в девять часов мы приглашены на завтрак к президенту. Когда мы проталкивались через толпы людей, спешивших на работу, мы вдруг ощутили, как тротуар чуть вздрогнул. Мы переглянулись.

– Землетрясение? – спросил Эбнер.

– Нет, взрыв, – ответил Райх.

Мы ускорили шаги и без четверти девять были уже у входа в Белый Дом. Я спросил офицера, вышедшего нас встретить, не слышал ли он о каком-нибудь взрыве. Он отрицательно покачал головой:

– О каком взрыве?

Мы узнали это двадцать минут спустя, сразу после того, как сели за стол. Президента вызвали из комнаты, а когда он вернулся, в лице у него не было ни кровинки, а голос дрожал. Он сказал:

– Джентльмены, полчаса назад 91-я база была уничтожена взрывом.

Никто из нас не сказал ни слова, но всем пришла в голову одна и та же мысль: «Сколько времени осталось до тех пор, когда паразиты до нас доберутся?»

И Райх, и Холкрофт написали подробные отчеты об этой беседе с президентом, поэтому я ограничусь лишь кратким изложением того, о чем там говорилось. Мы видели, что президент находится

__________________________________________________________________________________________

٭ переворот (фр.).

на грани нервного срыва, и успокоили его теми методами, которыми теперь так часто пользовались. Мелвилл не отличался особой решительностью и силой духа. Президент мирного времени из него получился прекрасный, он хорошо разбирался во всех тонкостях управления страной, но это был не тот человек, которому по плечу справиться с глобальным кризисом. Оказывается, он был так потрясен случившимся, что даже забыл позвонить в генеральный штаб и отдать приказ о приведении в боевую готовность всех систем обороны страны. Вскоре мы убедили его сделать это и с радостью узнали, что новый высокоскоростной радар на элементарных частицах гарантирует перехват атомной ракеты, летящей со скоростью полутора километров в секунду.

Мелвиллу очень хотелось надеяться, что взрыв на 91-й базе был результатом какой-то случайности – может быть, аварии с марсианской ракетой, которую там строили. (Ее энергетическая установка развивала достаточную мощность, чтобы уничтожить половину штата Нью-Йорк.) Мы сказали ему прямо, что это исключено, что взрыв – дело рук паразитов, а в качестве орудия они почти наверняка использовали Гвомбе. Он сказал, что в таком случае Америка должна начать полномасштабную атомную войну против Африки. Мы заметили, что это необязательно. Взрыв был устроен для того, чтобы уничтожить нас. Это выстрел наугад, и он не достиг цели благодаря случайности – и интуиции Холкрофта. Еще одна возможность воспользоваться тем же способом Гвомбе не представится. Поэтому пока Мелвилл может сделать вид, будто взорвалась марсианская ракета. Однако важнее всего другое. Нам необходимо собрать как можно больше людей интеллектуального склада, способных справиться с проблемой паразитов сознания, и обучить их, создав небольшую армию. Если нам удастся найти достаточно людей, наделенных способностью к телекинезу, нам, возможно, удастся подавить мятеж Гвомбе раньше, чем он распространится. А пока нам надо найти место, где мы могли бы работать без помех.

Дата добавления: 2015-06-04