Часть первая 24 страница

— Дешево отделались! После полуторачасового обстрела всей эскадрой можно было ожидать больших поражений, — сказал Жуковский. — Интересно, сколько по нас было выпущено снарядов?

— Пахомов, сидя в погребе, насчитал полтораста упавших непосредственно у батареи, а всего не меньше двухсот, — сообщил Борейко. — Мы же израсходовали всего ею двенадцать снарядов! Почти вдвое меньше.

— Результат: у нас повреждений на батарее нет, если не считать выбитых стекол и разбитой черепицы, а у них один крейсер совсем выбыл из строя и четыре корабля получили повреждения, — подводил итоги Жуковский.

— Мы в очевидном и большом барыше, — заметил Звонарев.

— Для меня совершенно ясно, что, несмотря на высокую технику артиллерии, в японском флоте пользоваться ею не умеют. Дали бы мне их двенадцатидюймовки, так сегодня ни один бы корабль от Артура дальше морского дна не ушел! — похвалялся Борейко.

— Ваше высокоблагородие, кто‑то до нас едет, — показал дальномерщик на приближающийся экипаж.

Борейко вскинул бинокль к глазам.

— В переднем Стессель и еще кто‑то, чуть ли не Алексеев, а во втором Белый и Никитин, — сообщил он.

Радостно возбужденное настроение Жуковского мигом исчезло. Он побледнел и сразу заволновался.

— Немедленно надо выстроить роту, послать подмести осколки стекла и черепицы на дворе, — засыпал он приказаниями. — Вот уж истинная напасть на мою голову это начальство! Сколько оно мне портит крови!

— Значительно больше, чем японцы, — иронически заметил Борейко.

— Конечно. Того ни выговора не закатит за плохое состояние роты, ни от должности не отрешит.

— Только убьет или искалечит!

— От судьбы не уйдешь!

— Начальство — это тоже судьба, злой рок, если хотите!

— Во сто раз хуже! Судьба слепа, а генералы весьма зрячи и очень придирчивы! — волновался капитан.

— Ничего не надо делать, Николай Васильевич! Будем продолжать чистить пушки и ничего не станем убирать. Пусть увидят наш обычный вид после боя, — уговаривал Борейко. — Да и не успеем мы красоту навести, как они будут здесь.

— Пусть хоть канониры приведут себя в приличный вид, а то, смотрите, шинели на земле валяются, солдаты без поясов и фуражек, потные. Стессель, ведь вы сами знаете, на внешний вид больше всего обращает внимание.

— Сложить шинели в порядок, надеть портупеи, смотреть орлами! Сам наместник к нам едет! Отвечать ему — ваше высокопревосходительство! — прокричал на всю батарею Борейко.

— Я прошу вас, Борис Дмитриевич, скомандовать, когда подъедут экипажи, а то я голос во время стрельбы надорвал. Отрапортую уж я сам.

Все сошло как нельзя лучше: Борейко оглушил Алексеева своим басом, Жуковский отрапортовал дрожащим от волнения голосом, но все же начальством был обласкан. Превосходительные гости были удивлены обилием осколков на батарее, брали некоторые из них в руки и уверяли, что они еще теплые; они сами себя чувствовали до некоторой степени героями, прибыв на Электрический Утес тотчас после боя.

Белый справился о дочке, но Шурка Назаренко, смущаясь, сообщила, что «они были очень расстроеными и уже уехали по другой дороге».

Поблагодарив Жуковского и солдат, наместник зашел на кухню попробовать обед. Заяц с Белоноговым поднесли начальству наваристый борщ и тающую во» рту гречневую кашу.

— Прекрасно! Очень, очень вкусно, — хвалил адмирал. — Когда же ты успел сварить обед? Неужели во время сегодняшнего боя?

— Так точно! В аккурат, как япошка по Утесу бил. Я боялся, чтобы в борщ осколков он не накидал.

— Спасибо за службу! На тебе, братец, от меня трешку в награду. — И Алексеев протянул Зайцу зеленую бумажку.

— Рад стараться! Покорнейше благодарим! — поспешно отвечал солдат.

Когда наконец начальство уехало, Жуковский снял шапку и набожно перекрестился.

— Слава богу, главная опасность благополучно миновала! — радостно произнес он. — Пойдем обедать, господа, если наши денщики такие же герои, как Заяц.

На другой день Звонарева вызвали к телефону из Управления артиллерии.

— Хотя вы мерзкий, гадкий, противный и невоспитанный мальчишка и я с вами вовсе не хочу говорить, но все же решила сообщить вам, что сегодня в пять часов вечера похороны погибших на «Петропавловске», в том числе и дедушкиного адъютанта, как его?

— Дукельского, — подсказал Звонарев.

— Его самого! Борейко, кажется, был его другом. Что же касается вас, то, как всем известно, вы давно неравнодушны к Ривочке, которая теперь в великой печали. Вам представляется прекрасный случай утешить и одновременно завоевать ее любвеобильное сердце, — не могла не подпустить шпильки Варя.

— Благодарю вас, мы, конечно, будем на похоронах, — сухо ответил прапорщик и повесил трубку.

Явившись на кладбище, Борейко и Звонарев застали уже расходившиеся толпы провожающих.

Около кладбищенской ограды они встретили Желтову с обеими учительницами и Стахом. Прапорщик подошел к ним и, поздоровавшись, представил Борейко. Пробасив свою фамилию, поручик почтительно пожал им руки. С особенной осторожностью он заключил в свою огромную ладонь длинную, тонкую ручку Оли, которая во все глаза глядела на великана.

— Гора, а не человек, — шепнула она Леле, когда Борейко отошел от них.

— Вы не знаете, где похоронили Дукельского? — спросил Звонарев у Стаха.

— В дальнем конце у стены! — пояснила Оля. — Я вам покажу.

С трудом проталкиваясь через толпу, они прошли мимо братских могил, вокруг которых стояли на коленях плачущие женщины и дети. Несколько попов в черных траурных ризах на разные голоса служили панихиды, усиленно кадя ладаном.

— Вот отсюда начинаются офицерские могилы, — показала Оля на ряд свеженасыпанных земляных холмиков.

Около некоторых стояли офицеры и дамы в трауре. У крайней могилы была видна одинокая, стоящая на коленях женская фигура, в скорбном порыве припавшая лицом к земле. Неподалеку, в черном плаще, с парадной треуголкой в руках, стоял Сойманов.

— Это, верно, Рива плачет! — догадался Звонарев, и они вдвоем пошли вперед, а Оля осталась стоять на месте.

Возложив на могилу принесенный с собой венок, Борейко положил земной поклон, Звонарев последовал его примеру. Рива подняла голову. Звонарев едва ее узнал, так она изменилась за эти несколько дней. Щеки обтянулись, большие глаза глубоко провалились, нос заострился, и целая сеть мелких морщинок покрывала все лицо. Рива устало улыбнулась, узнав своих друзей и начала подниматься с колен, но тут силы ей изменили. Звонарев и Сойманов подхватили ее и повели к одной из скамеек.

Риве смочили голову, и она стала успокаиваться.

— Вам лучше? — участливо спросила ее Оля. — Не волнуйтесь, мы сейчас отведем вас домой.

— Я сама дойду, вы только проводите меня! Я и так вам всем доставила такую массу хлопот.

— Все это пустяки! Вам пришлось пережить много горя за эти дни, вот вы и ослабли.

— С тридцать первого я не была дома, все время находилась около Жоржика. Он умер прошлой ночью.

— Сильно мучился перед смертью? — спросил Сойманов.

— Раз только пришел в сознание, а то все время был в забытьи! Андрюша, — он лежал в той же палате, — все время бредил и бросался. Но сегодня с утра пришел в сознание и расплакался, узнав о гибели Макарова, — рассказывала Рива.

Борейко с Соймановым вели Риву под руки. Оля с Звонаревым шли впереди. К ним у ограды присоединились Желтова и Леля со Стахом. Женщины наперебой предлагали свою помощь Риве.

— Вас нельзя в таком состоянии оставлять одну в квартире! Я останусь с вами! — решительно заявила Оля.

— Постой, может быть, мадемуазель Рива хочет остаться одна, и ты ей будешь только мешать!

— О нет, я, по правде сказать, боюсь сейчас одиночества. Уж слишком живо все там будет мне напоминать о моей потере.

— Тогда идемте к нам в школу, — предложила Оля.

— Туда я не доберусь! Лучше всего, если бы вы смогли остаться у меня хоть только на одну сегодняшнюю ночь, — просила Рива.

Медленно, шаг за шагом, вся компания двигалась по улицам города.

— Вот я и дома! — проговорила Рива, останавливаясь у своего крыльца.

На стук вышла растрепанная Куинсан и радостно бросилась Риве на шею.

— Моя жди, моя много слушай! Никто не ходи, моя бойся! — лепетала она.

Все вошли в столовую. Здесь все уже было чисто прибрано. Рива с женщинами ушла в спальню, а мужчины остались в гостиной. Куинсан поспешила приготовить чай для гостей.

— Пропал наш Жорж не за понюх табаку! — вздохнул Борейко.

— Главное — погиб Макаров, — отозвался Соймаиов. — Видели вы, как мы вчера от японцев за горы прятались, вместо того чтобы вступить в бой?

— На своих боках чувствовали. Одни сражались с целой эскадрой! — вставил Звонарев.

— Сегодня приказом по флоту наместник отменил всякие выходы эскадры в море, пока не будут починены «Ретвизан», «Цесаревич»и «Паллада». В общем, у нас сразу все изменилось.

— Почему, собственно, погиб «Петропавловск»? — спросил Борейко.

— По мнению комиссии, расследовавшей причины гибели броненосца, он натолкнулся на минную банку, состоявшую из нескольких связанных ударных мин. Взрыв вызвал детонацию внутри броненосца. Как раз накануне было принято на «Петропавловск» несколько десятков мин заграждения. Они и детонировали при взрыве. Он раскололся изнутри и мгновенно утонул, — пояснил Сойманов.

— Рива несколько успокоилась и уснула, — объявила Мария Петровна, появляясь в гостиной. — Оля останется ночевать, а мы тронемся домой, на дворе уже совсем темно,

Распрощавшись с Олей и Куинсан, все двинулись к дверям.

— Не успел погибнуть Макаров, а уже все его начинания рушатся одно за другим, — с грустью проговорила Желтова. — Сегодня утром мне объявили в Управлении портом, что лекции матросам и рабочим решено прекратить. Рабочие же мне говорили, что им предложено очистить казенные квартиры в казармах. Хотят снять их и с довольствия!

— Тогда работы по починке кораблей, несомненно, сорвутся, — проговорил Звонарев.

— Нашим адмиралам это только на руку. Чем дольше мы будет стоять в порту, тем им спокойнее, — вставил Сойманов. — В море, не дай бог, еще утонуть можно, а в порту в случае чего и с берега помогут.

— Слушаю я вас и не понимаю, кто же больше доволен гибелью Макарова — японцы или наши адмиралы с генералами? — заметил Борейко. — Выходит, что он всем поперек дороги стал. Стессель рад, князь поди тоже рад, адмиралы вздохнули свободно, офицеры загуляли на берегу. Сразу всем масленица настала.

— Зато матросам да рабочим — великий пост, — проговорила Леля.

— И нам, артиллеристам, тоже! Изволь теперь один на один с японцами воевать, — добавил Звонарев.

— Кого прочат вместо Макарова? — справился Борейко.

— Не то Рожественского, не то Скрыдлова. Оба в подметки не годятся Макарову! Мы потеряли не только адмирала. Степан Осипович был душою флота, и заменить его в этом отношении никто не может.

— И для армии он был душою обороны. Глядя на него, мы знали, что помимо Стесселя у нас есть еще и Макаров, и были спокойны за дело обороны, — пылко проговорил Борейко.

— Все честные люди в России пожалеют о покойном адмирале, — вздохнула Мария Петровна.

Когда они подошли к школе, китаец‑сторож протянул Желтовой бумагу. Прочтя ее при свете спички, Мария Петровна взволнованно объявила:

— Школа для взрослых и вечерние курсы с завтрашнего дня закрыты по распоряжению Стесселя. Здание занимается под лазарет.

— А куда мы денемся? — спросила Леля.

— Право, не знаю, — растерянно проговорила Мария Петровна.

— Поступите сестрами в лазарет, только и всего! — успокоил Стах.

— Но мы к этому не готовы, нам надо еще учиться самим, — горячилась Леля.

— Поступайте завтра же на сестринские курсы, хотя бы к той же Варе Белой, — пробасил Борейко.

— Это неплохой совет, — согласилась Мария Петровна.

На Электрическом Утесе Борейко целыми днями возился с артельным хозяйством. Солдаты с увлечением занимались этими работами, напоминавшими им родные деревни. Вечерами они собирались около казарм, обсуждая события минувшего дня, делясь надеждами на будущее.

В один из таких вечеров Борейко подошел к ним. Солдаты вскочили и вытянулись.

— Садитесь и дайте мне табуретку. Разговор у нас будет длинный, — проговорил поручик.

Солдаты уселись около него прямо на землю.

— Сидим мы у моря, а рыбы не видим. Это все равно что жить в лесу и не иметь дров. Лодки у нас есть, значит, дело за сетями, но их можно достать. Кто у нас рыбачил до службы? — спросил Борейко.

— Я, ваше благородие, — отозвался матрос‑сигнальщик Денисенко.

— И я! И я! — отозвалось еще несколько голосов.

— Рыбаки, значит, есть. За старшего в рыбацкую команду поставим Денисенко. Он моряк и к морскому делу привык. Теперь о другом. Надо вокруг Утеса расчистить, где можно, площадки и устроить на них огороды, посеять лук, чеснок и другие овощи. Смотришь, к осени и соберем урожай. Кто у нас огородники?

— Ярцев, Снитков, Глубин, — начали перечислять солдаты.

— Тебя, сказочник, я и поставлю за старшего по огородной части, — обернулся к Ярцеву поручик.

— А теперь запевай, Белоногов, «Ермака», — приказал он, вставая с места.

Воспользовавшись затишьем на море, Звонарев отпросился в город и решил зайти на квартиру к Риве. Здесь он застал Андрюшу Акинфиева.

— Привет храброму артиллеристу, — встретил он прапорщика.

— Рад тебя видеть на ногах. Ривочка, скажите, завоевал ли Андрюша ваше сердце? — спросил Звонарев.

— Не смущайте моего мальчика. Ему не до сердец. Еле‑еле душа в теле, — улыбнулась в ответ Рива.

— Неправда, я совсем здоров, — запротестовал Андрюша.

Поболтав с ними, Звонарев отправился в Управление артиллерии. Когда он проходил мимо «Этажерки», то увидел группу спорящих морских и стрелковых офицеров.

— Мы настолько слабы по сравнению с японцами, что не можем выйти в море, — объясняли стрелкам моряки, но те не хотели слушать.

Около Управления артиллерии прапорщик встретил писаря Севастьянова.

— Слыхали новости, ваше благородие? Японцы начали высадку у Бидзиво. В ближайшие дни Артур будет отрезан от России и Маньчжурии. Наместник поспешно выехал в Мукден, бросив все свое имущество. Даже с генералом Стесселем не попрощался, — сообщил писарь.

— Почему же флот не помешал высадке десанта? Это просто безобразие, — возмутился Звонарев, начиная понимать причину споров на «Этажерке».

— Совсем наша эскадра заслабла после смерти адмирала Макарова, боится в море выходить. Теперь японец быстро заберет Артур. Крепость‑то с сухого пути совсем не укреплена, войска у нас мало, с провиантом плохо, — сокрушался Севастьянов.

— Ничего, нам из Маньчжурии помогут, — подбодрил собеседника Звонарев, хотя и не верил своим словам.

— Приходил сюда Блохин, просил перевести его на Утес, совсем его замордовал Вамензон. Я тут от вашего имени заготовил генералу рапортишку с просьбой о переводе Блохина. Подпишите, доброе дело сделаем, человека от истязаний спасем.

Звонарев подписал бумагу и заторопился с новостями на Утес.

— Честь имею явиться, ваше благородие, — прохрипел Блохин, подойдя к Звонареву, разговаривавшему с Борейко во дворе казарм на Электрическом Утесе.

— Здорово, Блоха! — приветствовал его Борейко и хлопнул по плечу.

— Здравия желаю! Ой! — скривился солдат.

— Что с тобой? По чиряку, что ли, попал? — спросил поручик.

— Никак нет! Это Зон на прощание мне шкуру отполировал.

— Какой такой Зон?

— Капитан Вамензон.

— Вамензон! За что же он тебя так отодрал?

— Характер мой хотел переломить В бараний рог сулился согнуть, да не вышло, хотя я и без шкуры остался.

— А ну‑ка, покажи, как он тебя изукрасил?

— Соромно при людях, ваше благородие!

— Ишь ты какой застенчивый стал! Пойдем к Мельникову, там и разденешься

Звонарев внимательно посмотрел на Блохина. Он еще более похудел, глаза ввалились. На две головы ниже Борейко, он был как же широк в плечах, как и поручик, что придавало его фигуре квадратный вид. Длинные руки кончались огромными кистями, в которых чувствовалась большая сила.

Когда Блохин разделся, то вся его спина оказалась покрытой багровыми рубцами и кровоподтеками.

— Плохо твое дело, Блоха! Знатно тебя отделал Зон. Придется тебя дня на три‑четыре освободить от работы.

— Мне бы спирту стаканчик, ваше благородие, живо бы все как рукой сняло! — попросил Блохин.

— Буянить начнешь с непривычки. Дай ему, Мельников, немного.

— Покорнейше благодарю! — радостно сказал Блохин.

— Пойдем на рыбалку, — предложил Борейко Звонареву.

Пользуясь отсутствием японской эскадры, рота вышла на хозяйственные работы. Все мало‑мальски пригодные под огороды площадки на склонах Золотой горы были очищены от камней, вспаханы и теперь засаживались различными овощами. Около сотни солдат, под руководством Яраева, усердно высаживали рассаду. Одетые уже по‑летнему, в белых рубахах и белых фуражках, солдаты с увлечением занимались этой работой.

— Как прикоснулся рукой к теплой землице, прямо дрожь пробирает! Теперь бы у себя в деревне за сохой походить! Самое время землю‑матушку пахать да бороновать! — восторженно говорил Булкин, разминая в руках комок глинистой, неплодородной артурской земли.

— Бывало, я дома как вспашу да пробороню разокдругой — земля как пух делается, — вторил ему Кошелев. — Зерно в ней как дите малое в люльке лежит!

— Уродились бы только кавуны! Давно их не едал! — вздыхал Воловой. — У нас если бахчу засадишь, то земли от кавунов не видать! И все наливные, по пуду без малого весом, что наши бомбы!

— Придет японец да своими бомбами все наши огороды и бахчи перекопает, — опасливо заметил Гнедин.

— А ты лучше орудию свою наводи, чтобы враз всех японцев потопить, — советовали ему.

— Ведмедь не допустит! Япошка его страх боится. Тогов, адмирал японский, награду по флоту объявил, кто Ведмедя нашего убьет.

— Убьешь такого! Разве цельный снаряд попадет.

— И тот поди отскочит.

— Здорово, огородники! — рявкнул, подражая Борейко, незаметно подошедший Заяц.

Солдаты вскинулись и хотели было уже отвечать, но, увидев Зайца, крепко выругались по его адресу.

— Спужались поди? — обрадованно проговорил Заяц, заметив смещение солдат. — Работай, работай, ребята, бог труды любит, зимой с овощами да капустой будем.

— Гречу бы посеять, а то без нее скушно!

— Не растет здесь греча, жарко ей. Заместо ее чумиза произрастает.

— Чумиза — еда китайская, нам не с руки, как и рис: брюхо набьешь, а сыт не бываешь!

— Рис — еда барская, его господа очень даже одобряют!

— Потому и одобряют, что не работают!

— А китаец день‑деньской спину гнет, а, кроме рису, ничего не ест.

Солдаты продолжали свою работу. На берегу больше всех хлопотал Денисенко. Купленную сеть надвязали, увеличили крылья, сменили веревки и сегодня решили попробовать ловить рыбу. Отплыли в море на двух лодках и, раскинув почти стосаженную сеть, поволокли ее к берегу. Когда лодки подошли, солдаты начали выбирать крылья, В неводе засверкала серебристая рыбешка. Ее быстро вынимали и бросали в заранее приготовленные на берегу бочки.

— Как бы нам акулы не вытащить, а то за ноги еще схватит, — боязливо заметил Белоногов.

— Акула не собака, по земле бегать не может! — успокоил его Денисенко. — Она бы всю сеть давно изорвала.

— Черт с ней, с акулой, не вытралить бы нам ненароком мину! Это похуже всякой акулы будет! — проговорил Борейко. — Смотри, ребята, в оба, не видать ли в неводе металлического предмета, — предупредил он солдат.

Невод шел все тяжелее, и когда наконец был вытащен на берег, то оказался набитым самой разнообразной рыбой.

— Рыбу, что покрупнее, тащу сюда — чистить да солить будем. Которая сонная да вялая, на уху пойдет, а мелочь да погань всякую морскую кидай обратно в воду, чтобы не протухла и не завоняла! — командовал Назаренко.

Денисенко выбрал одну рыбу покрупнее и выбросил ее далеко в море.

— Сдурел ты, что ли, добро выкидывать зазря? — набросился на него Назаренко

— Морскому царю жертва, чтобы и впредь хорошо ловилась рыба, — ответил матрос.

— Сам‑то Христос из рыбаков, слыхать, был, должен поэтому нам содействовать! — вставил Лебедкин.

— Замолчи, Лебедкин, командиру доложу про такие слова!

— Да я из Егангелия, Денис Петрович!

Всего выловили свыше сочни пудов. Пудов двадцать оставили на обед, а остальное решили засолить. Тут проявил свое искусство Блохин, когда‑то работавший на рыбных промыслах на Каспии. Он устроил ряд столов, расставил за ними солдат и показал, как потрошить и засаливать рыбу.

— Оказывается, ты блоха морская, — смеялся Борейко, глядя на него, — а я тебя считал за земляную.

— И по земле и по воде прыгать приходилось помалости, ваше благородие!

Перед самым обедом на Утес неожиданно приехал Белый вместе с новым комендантом крепости генералом Смирновым. Солдат наскоро построили около казармы. Комендант подошел к ним петушиной прыгающей походкой и, вытянувшись перед фронтом в струнку, отрекомендовался:

— Комендант крепости Порт‑Артур, генерал‑лейтенант Смирнов!

Часть солдат, приняв это обращение за приветствие, гаркнула было: «Здрав…», — но, не поддержанная другими, тут же сконфуженно замолчала. Генерал сердито бросил Белому:

— Плохо дисциплинированны и не понимают русского языка!

Насупившись и поглаживая рукой закрученные вверх седенькие усы и жиденькую эспаньолку, он молчаливо прошел по фронту.

— Это еще что такое? Что у вас в роте, солдаты или рыбаки? — накинулся он на Жуковского, заметив на некоторых солдатах рыбью чешую.

Капитан от волнения лишился языка и только мигал глазами.

— Сегодня день постный, и солдаты чистили рыбу на обед, — вместо Жуковского ответил Борейко.

— Вы адвокатом, что ли, состоите при вашем ротном командире? — спросил его Смирнов.

— Поверенным в делах, ваше превосходительство! — отрезал Борейко.

— Поручик Борейко исполняет должность старшего офицера в роте, и так как капитан Жуковский заикается от волнения, то поручик и отвечает вам за него, — пояснил Белый.

Смирнов с сожалением взглянул на Жуковского, с недоумением на Белого и, не сказав более ни слова, пошел дальше. Белый за его спиной пригрозил пальцем едва сдерживающему смех Борейко. Но тут внимание генерала привлек сложенный в штабеля уголь.

— Что это, батарея или угольный склад? — обернулся он к Белому.

Борейко объяснил ему происхождение угля и указал, что им снабжаются и соседние батареи.

— Убрать отсюда весь уголь! — приказал комендант.

Потом его неудовольствие вызвали огороды, разведенные около Утеса.

— Солдат должен быть солдатом, а не огородником, — заявил генерал.

— А дурак должен быть дураком, а не комендантом, — буркнул Борейко, обращаясь к Звонареву.

Увидя на батарее щиты при орудиях, комендант совсем вышел из себя.

— Этим вы понижаете боевой дух солдат.

— Но сохраняем его плоть, — возразил Белый.

— Плоть может быть немощна, но дух бодр, — настаивал генерал.

— Это хорошо для монахов, а у солдат всегда в здоровом теле бывает и здоровый дух, — возражал Борейко.

— У вас, поручик, не по чину слишком длинный язык.

— Слушаюсь! — смиренно заметил Борейко, сраженный генеральской логикой.

Осмотрев батарею, Смирнов зашел на электрическую станцию.

— Кто заведует? — спросил он.

Звонарев вышел вперед.

— Почему у вас грязно и плохо пахнет? — допрашивал генерал.

— Так запылились, а пахнет обыкновенным машинным маслом. Это обычный запах около паровых машин.

— Я окончил две академия — артиллерийскую и военную, но не слыхал, чтобы на электрических станциях пахло маслом. Убрать, проветрить и впредь не допускать! — кричал генерал.

В котельной внимание Смирнова привлек манометр.

— Сколько же у вас давления?

— Сто двадцать футов на один квадратный дюйм.

— Почему так мало? Увеличить до ста шестидесяти футов.

— Котел может не выдержать.

— Обязан выдержать, раз я приказываю! — отрезал генерал и вышел из котельной.

— Это еще что за чудак такой? — спросил у Звонарева Лебедкин, вытирая паклей руки.

— Комендант новый! Окончил две академии.

— То‑то и видать, что учился и переучился!

Когда наконец генералы отбыли и Жуковский опять обрел дар речи, он разразился упреками Борейко:

— Борис Дмитриевич! И зачем вы гусей дразните? Смирнов мне теперь вовек сегодняшнего посещения не забудет. Надо немедленно убрать уголь, снять с орудий щиты, прекратить рыбную ловлю и ликвидировать огороды.

— Заодно отравить вас в нервную больницу, — докончил Борейко. — Пусть Смирнов чудит как хочет, а у нас все должно остаться по‑старому.

— Вы меня без ножа режете, Борис Дмитриевич. Меня отрешат от командования ротой! — плакался капитан.

Тем не менее после генеральского посещения на Утесе все пошло по‑прежнему, и только Жуковский иногда боязливо поглядывал на дорогу: не видно ли на ней страшного «врага внутреннего с красными отворотами на шинели».

Рыбная ловля давала хорошую свежую пищу и позволяла сделать запасы на зиму. Огороды зеленели на радость всей роте. Борейко ежедневно обходил свое хозяйство и весело покрикивал на солдат.

В один из таких дней Блохин вернулся из города сильно пьяным и забуянил. Он накинулся на фельдфебеля с руганью, а потом налетел на Борейко.

— Ты где нализался? Марш в казарму! — приказал ему офицер.

— Ах ты, я доберусь до тебя… — бросился было солдат к поручику, но тут же был сбит с ног ударом кулака.

Подоспевшие солдаты связали его веревками и посадили в пустой пороховой погреб для вытрезвления.

— Никому не рассказывать о происшествии, — предупредил поручик солдат.

Поняв, что он хочет замять дело, артиллеристы обещали молчать.

На следующее утро Борейко приказал позвать к себе Блохина.

— Здорово, Блоха! — приветствовал он солдата.

— Здравия желаю, — прохрипел бледно‑зеленый с перепою солдат.

— Здорово башка гудит?

— Так и трещит, вашбродие.

— Ступай проспись, а потом я тебе, курицыну сыну, придумаю наказание, — уже добродушно проговорил Борейко.

На этом инцидент был исчерпан. Солдаты были удивлены таким исходом дела и усиленно судачили между собою по этому поводу.

— Медведь человека нутром чувствует, кто ему друг, а кто враг. Блоха теперь по гроб жизни должен быть благодарен поручику за то, что спас его от тюрьмы, а то и расстрела.

Почти ежедневно перед Артуром появлялась японская эскадра. Она проходила вдоль берега вне досягаемости береговых батарей и, выпустив по крепости несколько выстрелов, скрывалась за горизонтом. Борейко каждый раз по дальномеру замерял путь движения вражеских кораблей и наносил их на карту. Звонарев с недоумением наблюдал, как тщательно вычерчивалась ежедневно новая кривая на большой карте в комнате поручика.

— Что ты, Боря, колдуешь? — спросил он.

— Выясняю степень глупости адмирала Того, — ответил поручик, еще более озадачив Звонарева.

Наконец как‑то вечером он позвал Звонарева в комнату и, ткнув пальцем в карту, на которой красовались почти совпадающие линии движения вражеской эскадры, пробурчал:

— Того большой таки дурак, и мы его хорошенько хлопнем за глупость.

— Мы же до него не достанем, — недоумевал Звонарев.

— Достанем! Не сверху, так снизу. Поставим на пути японцев букеты из мин, авось какой‑нибудь броненосец и напорется на них, как наш «Петропавловск».

— План твой, Боря, не лишен остроумия, насчет мин надо сговориться с моряками. После смерти Макарова не знаю, с кем из адмиралов можно говорить!

— А мы обойдемся без адмиралов, переговорим с командирами миноносцев или минных транспортов и обдумаем, как подстроить добрую шкоду. Помнить будут поручика Борейко!

Через полчаса — оба друга, отпросившись у Жуковского, шагали по городу. Сначала они заглянули на «Баян», стоявший у стенки, и посвятили Павлика Сойманова в свой план.

— Боренька, тебе бы эскадрой командовать вместо Вили! — восторженно обнял поручика Сойманов.

— Только вам надо обратиться не на миноносцы, а на минные транспорты. На миноносцах много мин не увезешь, а транспорт поднимает сразу несколько сот, — советовал лейтенант.

— Командиры транспортов штаб‑офицеры, а я никого не знаю из этого высокого общества, — с сомнением говорил Борейко. — Да и мозги тут нужны посвежее, не заросшие мхом.

Сойманов предложил сейчас же побывать на минном транспорте «Амур», у капитана второго ранга Иванова.

Там он представил своих друзей Иванову и рассказал о цели их посещения. Капитан, высокий худощавый полуседой шатен, с тонким умным лицом, молчаливо их выслушал, затем хитренько улыбнулся и вынул из шкафа свернутую рулоном карту. Когда она была развернута, то на лицах всех трех друзей появилось глубокое удивление: вдоль берега были прочерчены такие же точно линии, как и на карте Борейко.

— Откуда вы получили копию моей карты? — справился поручик.

— Ниоткуда, я сам ее вычертил на основании своих наблюдений за движением японской эскадры с Золотой горы, — ответил Иванов.

— Очевидно, нам обоим пришла в голову одна и та же мысль, — сообразил Борейко.

Дата добавления: 2015-06-04