Часть вторая 3 страница. Обойдя батареи, Звонарев приказал денщику разбудить себя при первых признаках тревоги и лег спать

Обойдя батареи, Звонарев приказал денщику разбудить себя при первых признаках тревоги и лег спать.

Засыпая, он еще слышал глухие раскаты грома и шум падающего дождя, но это не помешало ему мгновенно уснуть.

Родионов с номерами второго взвода, пушки которого стояли против северных ворот, занимал просторную китайскую фанзу рядом с позицией взвода.

С вечера, хорошо поужинав и изрядно выпив, солдаты немного поиграли в карты, пока взводный не погнал их спать.

— Как бы с рассветом японцы опять не полезли на штурм! Ночь темная, собирается гроза, он, чего доброго, свою силу незаметно подведет к самым воротам и ударит на нас. Надо быть начеку и к рассвету ждать незваных гостей! — говорил он. — Ты, Егорка, с первым взводом будешь находиться у ворот. Пушки на ночь заряди и поставь по два дневальных к каждому орудию. Если они что‑либо заметят, пусть, не ожидая приказа, сразу же стреляют, а мы выскочим на шум.

Вместе с Егоровым и Блохиным, который теперь постоянно был с ним, Родионов вышел на двор проверить готовность первого взвода к стрельбе.

Около полуночи все улеглись спать. Вскоре пошел дождь, постепенно перешедший в сильнейший ливень с грозою. Плохо мощенные улицы китайского города мгновенно превратились в озера и реки, которые стремительно понеслись к более низменной части у южных ворот.

Блохин с дневальным укрылись около ворот и при свете молнии внимательно вглядывались через орудийные амбразуры в» тьму ненастной ночи.

— Поди японец залез в блиндаж и боится нос на двор показать, — заметил Гайдай.

— Если он не дурак, то ему сейчас в самый раз наступать, — возразил Блохин.

В это время с позиции взвились одна за другой две ракеты. Разорвавшись высоко в воздухе, они на короткий момент осветили местность и тотчас с шипением затухли. Все же Блохин успел заметить движущиеся к городу японские цепи.

— Пли! — заорал он во всю глотку и сам бросился к орудию.

Пушка грохнула и с треском отскочила назад.

В темноте блеснул огонь разрыва, и шрапнель с визгом обрушилась на японцев. Вторая пушка тоже выстрелила. Подбежавшие на выстрелы Егоров с солдатами первого взвода открыли беспорядочную стрельбу по японцам.

— Стой! Куда без толку бьешь! — окликнул их появившийся из темноты Родионов.

— Японец цепями на нас идет, — поспешил объяснить Блохин.

— Когда его будет видно, тогда и бей! — приказал фейерверке?

При свете следующих ракет все уже ясно разглядели многочисленные цепи противника, с трех сторон охватывающего город.

— Прицел двадцать, целик ночь, картечью! — скомандовал Родионов. — Блохин, проверь прицел.

Блеснуло подряд несколько ярких молний, что дало возможность навести орудия.

— Первое готово! — доложил Купин.

— Второе тоже! — отозвался Булкин.

— Пли!

Опять два огненных столба прорезали темноту ночи, и с Пронзительным визгом рассыпалась картечь.

Со стороны японцев донесся дикий вой.

— В самую говядину, видать, угодили, — радостно прохрипел Блохин. — Вали, Софрон, не мешкай!

Вдруг где‑то справа, совсем близко, раздались крики «банзай».

— Вертай туда орудию! — закричал Блохин и тотчас же сам стал поворачивать пушку.

— Где это он, проклятый? — проговорил Родионов, вглядываясь сквозь бойницы в ночную темь.

— Банза‑а‑ай! — совсем уже близко раздались японские крики.

Купин, наведя пушку по крику, выстрелил без команды.

Японцы тотчас же замолкли.

— Поперхнулись, черти, картечью! — радостно вскрикнул Гайдай. — Еще бы разок их так угостить, Софрон Тимофеевич!

— Не говори под руку. Сам знаю, что надо делать! — прикрикнул на него фейерверке? — Слухай, наводчики, как услышишь, что японец «банзаю» кричит, — наводи на голос сразу и бей по ним.

— Тикай, братцы, японец мину под ворота кладет! — вдруг закричал подбежавший стрелок. — Сейчас взрыв будет.

Родионов взглянул в левую бойницу и при свете молнии заметил внизу, у самых ворот, несколько копошащихся фигур. Достать туда из пушек было невозможно, а ни ружей, ни револьверов у артиллеристов не было.

— Вынимай замки и прицелы и отходи на заднюю позицию, — скомандовал Родионов.

Номера бросились исполнять его приказание. В темноте они то и дело сталкивались и мешали друг другу.

— Не пужайся, работай со смыслом, — подбадривал Блохин, бегая от одного орудия к другому.

— Ты бы лучше послушал, что у ворот делается, — приказал ему Родионов.

— Боязно, — замялся на мгновение Блохин. — Да где наша не пропадала! — махнул он рукой и юркнул в ворота.

— Спички жгут — должно быть, фитиль зажигают, — через минуту сообщил он, вернувшись назад.

— Беги! — скомандовал Родионов, и солдаты мгновенно исчезли в темноте.

— Ничего не забыли? — ощупал пушки рукой Родионов и, не найдя ни прицелов, ни замков, кинулся вслед за солдатами.

Едва только он добежал до заднего взвода, как в воротах блеснуло огромное пламя, и деревянные, окованные железом полотнища их разлетелись на части. В пролом с криком «банзай» ринулись японцы, но залп картечью мгновенно прижал их к земле. Это дало возможность стрелкам, занимавшим позиции на стенах около ворот, спуститься вниз и присоединиться к артиллеристам.

Японцы попытались было еще раз прорваться в ворота, но, встреченные ружейным огнем, отошли назад и залегли, усиленно обстреливая пачками взвод Родионова.

Стрелки стали постепенно отходить к южным воротам.

— Артиллеристы, вынимай замки и отходи! Японцы нас окружают, — приказал подошедший пехотный поручик.

В это время ему доложили, что японцы к воротам на руках подтягивают пушку.

Услышав об этом, стрелки заторопились с отступлением.

— Номерки! Собирай пожитки и айда за пехотой! — распорядился Родионов. — Замки бросай в колодец, прицелы тащи с собой, на позиции командиру сдадим!

— Тимофеич, дозволь мне тут малость задержаться, — попросил Блохин. — Охота с японцем в городки поиграть: кто у кого раньше пушку, что в воротах, собьет!

— Смотри, как бы тебе башку с плеч не сорвали! — отозвался фейерверке?

— Это быть не должно! — убежденно ответил солдат. — Кто еще хочет с японцем поиграть? — обратился он к солдатам.

Вызвался только один Гайдай.

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать! — тряхнул он головой.

Родионов с номерами начал отходить назад, перебегая от одного укрытия к другому. В сером сумраке рассвета два оставшихся у орудий солдата увидели, как японцы начали устанавливать против ворот пушку.

Блохин, припав к прицелу, тщательно наводил на них орудие. Гайдай орудовал у правила.

— Готово! Заряжай! — скомандовал он Гайдаю. — Теперь отойди! — приказал он, когда замок был закрыт.

Было хорошо видно, как японцы также торопливо наводили свою пушку на них. У Гайдая со страха застучали зубы.

— Скорей, Блохин! — торопил он.

— Сей секунд! Чуток прицел только поправлю! — И Блохин сосредоточенно поглядел на мушку. — Теперь господи благослови! Разожжем ихний кон, — и дернул за вытяжной шнур.

Пушка отскочила назад, обдав солдат грязью и водой.

Когда дым от выстрела рассеялся, Блохин, прикрыв, как от солнца, глаза рукою, внимательно посмотрел в ворота. Там было пусто.

— Всю фигуру вышиб одним ударом! Теперь можно и тикать! Тащи прицел.

В следующую секунду, воспользовавшись замешательством японцев, они со всех ног бросились по улице к южным воротам и вскоре оказались уже в безопасности, скрывшись за развалинами.

У ворот города нагнали своих.

— Сбил японца, — коротко доложил Блохин Родионову, который поджидал их у ворот, держась рукой за бедро. — Тебя зацепило? — спросил он.

— Малость оцарапало, да Егорова убило, как сюда бежали! Еще двоих ранило, тех уже увели!

— Мы с Гайдаем тебя хоть в Артур на руках донесем?

— Сам помаленьку добреду!

Родионов поморщился от боли и медленно пошел вперед.

Навстречу отходящим из города частям уже шла на подмогу стрелковая цепь, которая и отогнала наседавших японцев.

Город Цзинджоу горел под перекрестным огнем русской и, японской артиллерии. Из южных ворот выбегали жители с домашним скарбом, стремясь как можно скорее покинуть район обстрела. Над их головами то и дело появлялись белые комочки разрывов. Свинцовый дождь пуль и осколков поднимал с земли тучи пыли.

Город Цзинджоу с двух сторон обходили японцы. Одетые в форму защитного цвета пехотные цепи, едва различимые на фоне травы, преследовали русских, которые в своих белых рубашках были прекрасно видны на серо‑зеленом поле. Артиллерийский огонь с обеих сторон усилился до предела. Солдаты падали, сраженные пулями и осколками. Были жертвы и среди беженцев. Корчились от невыносимой боли раненые женщины и дети.

Стоя у блиндажа с Звонаревым, Варя наблюдала за этой страшной картиной.

— Смотрите, смотрите, какой ужас происходит у ворот города! — воскликнула она. — Упала женщина, и около нее копошатся маленькие дети. Я не могу спокойно смотреть на это. Я бегу туда, — рванулась с места Варя.

— Только зря не рискуйте собою. Я за вас отвечаю перед вашими родителями, — кричал ей вслед прапорщик.

— Я сама отвечаю за себя. Дайте мне хоть пару солдат в помощь, — уже отбежав на некоторое расстояние, попросила Варя.

— Мельников, возьмешь пару солдат и отправишься за сестрицей. Захвати перевязочные средства и постарайся по возможности уберечь Варвару Васильевну, — напутствовал Мельникова прапорщик.

Добравшись до места, где лежали раненые китайцы, Варя, Мельников и солдаты принялись за работу. Но производить перевязки под обстрелом было нелегко. Мельников послал одного из солдат поискать более укрытое место. Вернувшись через минуту, солдат предложил перенести импровизированный перевязочный пункт в находящуюся поблизости выемку железной дороги. На новом месте Варя с помощью солдат и двух девушек‑китаянок быстро перевязала раненых и, израсходовав весь перевязочный материал, заторопилась на батарею, где снова разгорался бой.

— Слава богу, наконец‑то вы вернулись. Я так волновался за вас, — встретил Звонарев Варю.

— И совершенно напрасно. Все в порядке, раненым помогли выбраться в тыл, — ответила Варя.

— В награду за проявленное сейчас человеколюбие и храбрость награждаю вас ценным подарком. — И прапорщик протянул Варе статуэтку из слоновой кости.

Варя удивленно посмотрела на Звонарева и осторожно взяла в руки безделушку.

— Как это вы додумались купить такую чудесную вещичку? Это будет приятная память о сегодняшнем дне. Вы, кажется, более любезны и внимательны ко мне, чем я предполагала. А я‑то считала вас неспособным ни на какие тонкие человеческие переживания, — кокетливо проговорила Варя.

— Благодарю за столь высокое мнение о моей персоне, — иронически заметил Звонарев.

— А за безделушку еще раз спасибо — хороша. — И Варя отошла.

С восходом солнца начался артиллерийский обстрел русских позиций.

— Японцы! — вдруг ткнул пальцем вперед наводчик первого орудия Четырнадцатой батареи.

Из‑за ближайшего хребта показалась колонна и, миновав обнаженную вершину, быстро скрылась в гаоляне и кукурузе.

— Буди прапорщика! — скомандовал подошедший Грязнов. — Окажи, японец на нас лезет!

Через минуту Звонарев уже смотрел в бинокль, отыскивая колонну.

— Вызвать людей к орудиям! Цель‑номер три! Огонь открывать после пристрелки десятой батареи! — приказал он.

Солдаты быстро разошлись по орудиям.

— Орудиями, четные — гранатой, нечетные — шрапнелью, огонь!

В свежем утреннем воздухе гулко раздались четыре выстрела, и снаряды с урчанием полетели вдаль.

— Одиннадцатая готова!

— Огонь!

И еще восемь выстрелов загремели один за другим, как бы нагоняя потерянное время.

Звонарев вскинул бинокль. Снаряды ложились хорошо. Шрапнели рвались низко и сильно поражали цель. Из гаоляна во все стороны, как потревоженные за печью тараканы, разбегались японцы.

— Шрапнелью! Батарея, огонь! — приказал прапорщик.

Несколько солдат, ставших цепочкой между ним и батареями, громко повторяли команду.

Весь гаолян окутался ватными клубами шрапнельных разрывов. Противник торопливо начал перебегать обратно за, хребет.

Увеличив прицел, Звонарев преследовал отступающих огнем. Вдруг откуда‑то издалека прилетел японский снаряд, и столб черного дыма вырос за десятой батареей.

— Смотри все, откуда бьет японская батарея! — приказал Звонарев, тщетно оглядывая вершины гор. Они были по‑прежнему пусты.

— Хорошо сховался японец, ничего не видать! — досадливо отвечали солдаты, в свою очередь осматривая сторону противника.

За первым снарядом упал еще один, а затем на батарею обрушилось сразу несколько десятков. Все исчезло в клубах дыма и пыли. Снаряды падали и впереди и сзади батареи, но больше всего они попадали в самый бруствер и в расположенные за ним орудия.

Звонарев бросился туда. Уже по дороге он увидел, как первое орудие, подброшенное взрывом, подлетело вверх и повалилось набок. У третьего орудия было разбито колесо. Несколько солдат валялись на земле, остальные, бросив орудия, скрылись в блиндажах.

— Носилки! — скомандовал прапорщик.

Вскоре было сбито еще одно орудие, и на всей батарее осталась всего одна годная к действию пушка.

Покончив с Десятой батареей, японцы обрушились на соседние — Одиннадцатую и Тринадцатую.

— Японец, ваше благородие, вроде колдун в шапкеневидимке, самого не видно, а нас бьет в самую морду! — подошел к Звонареву Грязнов.

— Может, справа что‑нибудь видно, — обернулся прапорщик в сторону центральных батарей, но они тоже представляли собой сплошные вулканы дыма, сквозь который то и дело появлялись взблески взрывов от падающих снарядов.

— Едва ли и там что увидишь сейчас, — ответил солдат.

Объектов для стрельбы не было видно, и Звонарев занялся разглядыванием общей картины боя.

Слева, в Цзинджоуском заливе, на горизонте маячили японские суда. У берега на якорях стояло около полусотни китайских джонок. Прямо в зарослях гаоляна и кукурузы было безлюдно, но из‑за хребта доносился беспрерывный гул стрельбы многочисленных батарей.

Город Цзинджоу горел, обстреливаемый одновременно русской и японской артиллерией. У его южных» ворот шла усиленная ружейная перестрелка. Линия стрелковой цепи из‑за белых рубах русских солдат была ясно видна на серо‑зеленом фоне местности. Японцы же в защитной одежде были едва различимы, и то только при движении. Справа на солнце у подножия горы Самсон ярко блестела вода залива Хунуэза.

Внизу, перед позицией, между развалинами китайской деревушки Сидай, также мелькали белые рубахи солдат.

Солнце уже поднялось довольно высоко, подобрав утренний туман в долине, и сильно припекало землю. Звонареву захотелось есть и пить, и он отправился к Четырнадцатой батарее, где был расположен перевязочный пункт. Ему пришлось далеко с тыла обходить Одиннадцатую и Тринадцатую батареи, по которым японцы все еще вели усиленный огонь.

На Четырнадцатой батарее были устроены обширные блиндажи, в части которых помещался теперь перевязочный пункт.

С Десятой батареи пока было всего пять человек раненых, из которых двое тяжело. Мельников исполнял обязанности хирурга, осматривал раненых, зондировал раны, глубокомысленно произносил исковерканные латинские термины и давал указания сестрам по перевязке. Варя находилась около двух тяжелораненых, ноги у которых были совершенно размозжены. Требовалась срочная ампутация, но Мельников сам не решался ее произвести. Варя с суровым выражением на лице энергично требовала немедленной отправки раненых на перевязочный пункт Пятого полка, расположенный в полутора верстах за правым флангом.

— Кто же их туда доставит под таким обстрелом? — возражал фельдшер. — Их все равно по дороге убьют.

— Надо обойти с тыла, и тогда опасности почти не будет.

— Так далеко нести никто не захочет.

— Кому прикажут, тот и снесет, а чтобы санитары по дороге не сбежали, я сама пойду с носилками.

— Воля ваша, барышня, но я против, — не соглашался Мельников.

Увидев Звонарева, Варя поспешила объяснить ему свои разногласия с фельдшером. Прапорщик приказал немедленно переправить раненых, но последние неожиданно запротестовали.

— Дозвольте нам, ваше благородие, здесь спокойно умереть, — просили они.

— До смерти вам еще далеко, — уговаривала их Варя, — но нужна срочная операция, иначе вы и вправду умрете, а мы ее сделать не можем.

— Не мучили бы уже перед концом, — продолжали упрашивать солдаты.

— Я сама с вами пойду, и если что случится, то сейчас же помогу вам, — успокаивала девушка раненых.

Наконец их вынесли. Около носилок, все такая же суровая и решительная, пошла Варя.

— Берегитесь по дороге и назад не возвращайтесь, мы здесь и без вас обойдемся! — напутствовал ее Звонарев.

— Вы без меня тут тоже, пожалуйста, не геройствуйте! — ответила Варя.

Между тем японцы прекратили обстрел Одиннадцатой и Тринадцатой батарей и временно совершенно замолчали. На обеих батареях оказались подбитыми шесть орудий из десяти. Правда, некоторые из них можно было исправить, но для этого надо было дожидаться наступления темноты.

В это время с моря, со стороны Цзинджоуского залива, открыли огонь японские суда. По первому же снаряду стало ясно, что огонь ведется из орудий, крупного калибра. Лица солдат, знакомых с действием морских орудий по артурским батареям, сразу вытянулись.

— Никак, ихний адмирал Тогов сам сюда пожаловал! Будет теперь нам баня! Пушки у нас вовсе игрушечные, а он с броненосцев двенадцатидюймовыми начнет бить! — испуганно проговорил Грязнов.

— Да разве это броненосцы? Не видишь сам, что ли? Канонерки и миноносцы. Мы таких на Утесе по десятку за ночь топили! — вмешался в разговор подошедший с командой Блохин. — Честь имею явиться! — отрапортовал он Звонареву.

— А Родионов где?

— На перевязочном, его малость в бедро задело.

— Серьезно? Он, пожалуй, и дойти не сможет?

— Обещал притопать, значит, придет.

— Ну, рассказывай по порядку все, что у вас было.

Блохин в двух‑трех словах сообщил о происшедшем, ничего не упоминая о своей «игре в городки»с японцами, но солдаты тотчас же дополнили его рассказ. Звонарев с удивлением смотрел на далеко не геройскую фигуру Блохина. Шапка сидела блином на его голове, шинель, без хлястика, висела халатом.

— Да вы с Гайдаем, оказывается, настоящие герои! Чего же ты скромничаешь и ничего о себе не рассказываешь? — обратился он к Блохину.

— Нечего, ваше благородие, и рассказывать Просто спор с японцем зашел, кто кому раньше башку оборвет — мы ему или он нам. Ну, мы, значит, оборвали ему раньше. Вот и весь сказ.

— Хорош, нечего сказать, был у вас спор!

— Я так думаю, что вся война на таком споре стоит, — неожиданно зафилософствовал Блохин.

— Блохин и Гайдай, идите к моему Грунину, пусть он вам по стакану водки поднесет из того запаса, что поручик Борейко мне вчера прислал.

— Покорнейше благодарим, ваше благородие, — прохрипел Блохин.

— Я, ваше благородие, непьющий, — отозвался Гайдай.

— Молчи, дура, я за тебя выпью, все воевать веселен будет, — шепнул ему Блохин, и оба солдата, повернувшись по всем правилам, отошли.

Звонарев отправил всех пришедших на Десятую батарею.

— Попробуйте там, что можно, привести в порядок, но все сразу наружу не вылезайте, а то японец вас сейчас же обстреляет, — напутствовал их прапорщик.

В это время несколько новых взрывов большой силы, обрушившиеся на Пятнадцатую батарею, показали, что японцы подготавливают ее разгром. Солдаты поспешно прятались в блиндажи или совсем уходили с батареи.

— Вы куда? — останавливал их Звонарев. — Я сейчас сам начну обстрел японских судов с нашей батареи.

— Никак невозможно против японца устоять, все чисто бьет и калечит, — ответили солдаты.

— А ты сам его покалечь, дурья голова, — вмешался оказавшийся рядом Блохин. — Аида за мной, я вам сейчас покажу, как надо японца пугать!

Через пять минут все восемь орудий Пятнадцатой батареи на предельном прицеле уже громили японские суда. Хотя легкие батарейные пушки не могли нанести японцам существенного вреда, но тем не менее, как только снаряды стали падать около судов, они поторопились отойти подальше в море.

— Не робей, братцы, — носился на батарее Блохин, — целься адмиралу Тогову под хвост, не любит он этого, мигом тикать начнет!

Солдаты, ободренные успехом, старательно работали у орудий. Один из снарядов угодил в китайские джонки, стоявшие у берега, и там начался сильный пожар. Камышовые плетеные китайские паруса горели, как сухая солома, давая массу дыма. Так как лодки стояли близко друг около друга, то огонь быстро перебрасывался от одной к другой, и вскоре все они пылали ярким костром. Было видно, как китайцы, спасаясь, прямо с джонок бросались в воду и плыли к берегу. Дым пожара лишил возможности японские корабли вести прицельный огонь по русским позициям.

— Не понравилось японцу! — весело заговорили солдаты.

— Адмирал Тогов чихать начал, — безапелляционно заявил Блохин. — Не любит он нюхать дым.

Скоро весь горизонт со стороны моря был закрыт дымовой завесой, и японская эскадра прекратила обстрел русских позиций, зато с севера опять посыпались шрапнели и гранаты, но после тяжелых морских снарядов они уже не казались такими страшными.

Забравшись в блиндаж, солдаты ожидали конца обстрела.

— Родионов идет, — возвестил Купин, вертевшийся около входа. — И с мамзелей, вроде как с сестрой.

Солдаты стали с порога блиндажа разглядывать подходящих.

Звонарев с Тринадцатой батареи тоже заметил Роднонова и Варю Белую.

«Вернулась‑таки, упрямая девчонка!»— досадливо подумал он.

— Шура, соберите‑ка, пока тихо, свои манатки и отправляйтесь на полковой перевязочный пункт.

— А как же наши раненые? У нас осталось еще трое, — возразила девушка.

— С вами пусть идут, — ответил прапорщик.

— Японец с города наступает, — неожиданно сообщил тревожную весть Гайдай.

Звонарев вскинул бинокль и тут, впервые за сегодняшний день, увидел, как густые цепи японцев одна за другой выбегали из‑за стены Цзинджоу и накапливались внизу у деревни Сидай.

Звонарев вызвал солдат на всех батареях к орудиям, но едва они дали по нескольку выстрелов, как японцы обрушили на них огненный вал своей артиллерии, к которой присоединился и обстрел с моря. Все батареи оказались под перекрестным огнем снарядов, летевших и слева и справа и засыпавших всю площадь позиции.

Варя с Родионовым едва успели укрыться в блиндаже Тринадцатой батареи. Звонарев, наблюдавший за происходящим близким разрывом снаряда, был сброшен с бруствера и на несколько мгновений оглох и ослеп.

Варя с криком бросилась к нему.

— Что с вами? Вы ранены? — нагнулась она к лежащему на земле прапорщику.

Ее лицо выражало страшный испуг, в глазах стояли слезы, и она, сама того не замечая, начала ласково гладить Звонарева по лицу.

За Варей поспешили к прапорщику Мельников и несколько солдат с носилками.

— Мне уже лучше, — с трудом проговорил Звонарев и с помощью солдат встал на ноги.

— Идите в блиндаж и не смейте больше оттуда выходить! — распорядилась Варя.

— Идите‑ка вы все на перевязочный пункт, — ответил прапорщик, — а я мигом очухаюсь и без вас! Смотрите, сколько опять раненых на батареях.

Когда обстрел несколько утих, Звонарев пошел посмотреть, что делается у Блохина и Грязнова. Первого из них он нашел у четвертого орудия, — Блохин вытаскивал из‑под земли полузасыпанного наводчика.

— Потише, потише, братцы, видать, ноги у меня сильно попорчены! — молил раненый.

Блохин с неожиданной ловкостью подхватил его на руки и уложил на носилки.

— Где Гайдай? — спросил Звонарев.

— Рядом в блиндаже, его в голову ранило, — сообщил Блохин.

В полутьме блиндажа прапорщик не сразу разглядел фигуру сидящего на полу Гайдая. Он обеими руками держался за голову и тихо стонал. Сквозь грязный платок у левого виска просачивалась кровь и текла вниз по щеке.

Звонарев вытащил один из бинтов и хотел было его перебинтовать, но Гайдай отстранил его и, взяв бинт, сам стал осторожно бинтовать свою голову.

Звонарев пожалел, что не взял с собой Мельникова с перевязочным материалом.

— Тебе очень больно? — спросил он у Гайдая.

— Очень! Так и гудет в голове, ровно колокол на пожаре! Пропаду я здесь. Нутром чувствую, — жалобно проговорил Гайдай. — Не видать мне больше родной Вкраины!

— Чего зря ноешь! Утром героем был, а теперь панихиду по себе раньше времени поешь! — упрекнул его Звонарев. — Малость зацепило, а ты и раскис. Родионов посерьезнее тебя ранен, а вернулся в строй.

Гайдай замолк и продолжал держаться за голову.

Японцы постепенно ослабили огонь по всему участку.

Напряженность боя явно падала.

Со всех батарей потянулись в тыл легкораненые; тяжелораненых несли на носилках; часть солдат сносила трупы к Пятнадцатой батарее, где в яме, на месте порохового погреба, решено было устроить братскую могилу для артиллеристов.

Несколько человек было отправлено в кухню за обедом. Батареи сразу опустели.

Обойдя все батареи, Звонарев нашел всего одиннадцать годных орудий. Из них пять старых китайских, к которым не было снарядов. К полевым же пушкам нашлось около сотни снарядов. Этим и исчерпывались все артиллерийские средства обороны на левом фланге позиции.

— В центре японец тоже разбил все батареи, пушек всюду осталось очень мало, а снарядов и вовсе нет. Только на правом фланге, на Известковой батарее, еще стреляют, но и то совсем редко. Против сотни японских выстрелов и десятка наших нет! — сообщили солдаты, ходившие за обедом.

На позиции стало совсем тихо, и Звонарев решил воспользоваться этим обстоятельством и сходить к Высоких Для выяснения общей обстановки и получения дальнейших указаний. Оставив Родионова за старшего, он от» правился на центральные батареи. Первое, что он здесь увидел, была подбитая морская пушка Канэ, которую так и не успели установить. Снаряд попал в установочную тумбу и совершенно ее исковеркал. На всех батареях осталось в целости по одному‑два орудия. Брустверы были срыты, блиндажи и пороховые погреба завалены, позиция была сильно разрушена.

Высоких находился в блиндаже Шестой батареи. Он был перевязан и все время тихонько стонал. Увидев Звонарева, он очень обрадовался.

— Слава богу, хоть вы целы, а я и не чаял видеть вас в живых, глядя, что разделывают японцы! Что у вас осталось пригодного для дальнейшего боя?

Прапорщик подробно сообщил ему обо всем.

— У меня положение не лучше, хотя потерь, конечно, меньше. По нас стреляли не суда, а только полевые батареи, но зато в огромном числе. Должно быть, у них было до сотни орудий. Но мы тоже не одну сотню японцев отправили на тот свет, — рассказывал Высоких. — Я попрошу вас сейчас дойти до Двенадцатой батареи, знаете — последняя постройка, рядом с Третьей батареей, и доложить Третьякову о положении у нас.

Звонарев немедленно направился к командиру полка.

Выслушав его доклад, полковник разразился самой непечатной бранью по адресу Фока и Стесселя, которые, по его мнению, были виноваты в сегодняшнем разгроме.

— Я сам сапер, за своим делом слежу и знаю, что в наше время артиллерию надо ставить по возможности укрыто или, во всяком случае, замаскировав. Они же приказали все батареи, по старинке, поставить на горе, ибо, по их мнению, артиллерии стыдно «прятаться» от противника! И вот результат! Японцы «не постыдились спрятаться»и разгромили нас за несколько часов. Без артиллерии я защищать позицию не могу, а у вас почти нет орудий и снарядов, и, следовательно, помочь вы мне не можете! Не в службу, а в дружбу, я попрошу вас сейчас съездить к генералу Надеину, начальнику передового отряда, с моим донесением. Я прикажу вам подать одну из моих верховых лошадей.

Когда Звонарев уже сидел на лошади, Третьяков еще раз повторил ему свои соображения по вопросу дальнейшей обороны цзинджоуских позиций.

— Ввиду отсутствия снарядов мне нужна самая энергичная помощь полевых батарей, которые должны стать здесь, а не за пять верст, на Тафаншинских высотах. Затем мне необходим резерв не менее двух батальонов для борьбы с возможным прорывом японцев в тыл позиции. У меня остались в резерве только музыкантская команда и знаменный взвод. Генерала Надеина найдете у станции Тафаншин, на высоте тридцать два. Да она отсюда видна простым глазом: видите группу людей на сопке? Там и находится генерал.

Звонареву пришлось ехать по открытой дороге, довольно сильно обстреливаемой японцами.

Добравшись с трудом до нужного места, прапорщик соскочил с лошади и спросил:

— Где тут найти генерала Надеина?

— Вон там на стуле сидит! — указал ему один из солдат.

Шагах в двенадцати от них, на самой вершине сопки, поросшей густой зеленой травой, на складном стуле сидел широкоплечий старик, похожий на рождественского деда, для шутки одетого в генеральскую форму.

Генерал дремал, греясь на солнышке. Белая фуражка с огромным козырьком мерно покачивалась вместе с генеральской головой. Длинный, до колен, китель мешком сидел на его сухощавой фигуре. На коленях генерала лежал большой старинный бинокль, больше похожий на две спаренные подзорные трубы.

— Донесение вашему превосходительству от полковника Третьякова! — отрапортовал прапорщик.

Дата добавления: 2015-06-04