Часть третья 13 страница. — Завтра же к вам будут направлены старшие артиллеристы со всех броненосцев и крейсеров, — заверил Ухтомский

— Завтра же к вам будут направлены старшие артиллеристы со всех броненосцев и крейсеров, — заверил Ухтомский.

На этом деловой разговор и кончился. Гости и хозяева перешли в столовую. Вскоре подъехали все еще перевязанный после ранения 28 июля командир броненосца» Ретвизан» Шенснович и командир «Севастополя» Эссен. Шенснович попросил разрешения зачитать докладную записку о дальнейшей деятельности флота.

— Вопрос этот решен, — мы остаемся в Артуре, пока он будет держаться, и лишь в крайнем случае попытаемся уйти хотя бы в нейтральные порты, — сразу запротестовал Вирен.

— Я предлагаю прорываться из Артура поодиночке и прежде всего имею в виду «Баяна». Он обладает ходом в двадцать узлов. Выйдя с темнотой из Артура, к рассвету крейсер будет уже милях в ста‑ста двадцати от Артура, то есть достигнет Циндао.

— Скоро наступит осень с ее длинными темными ночами и частыми туманами. При таких условиях вести тесную блокаду на море невозможно, — поддержал Шенсновича Эссен. — Я тоже готов попытать счастья на своем тихоходном броненосце.

— Вы забываете о бесчисленном количестве мин, которыми еженощно японцы забрасывают наш внешний рейд. Прежде чем прорвать блокаду, придется миновать винегрет из плавающих в море мин, — возразил Ухтомский.

— Их и вытралить можно.

— Это привлечет внимание японцев, и они будут начеку.

Простившись с моряками, генералы отправились с докладом к Стесселю.

У него они застали городского комиссара подполковника Вершинина. Выше среднего роста, с окладистой бородой, он был похож на нижегородского купца. Это сходство увеличивалось окающим говором Вершинина. Он был сильно взволнован.

— Поскольку вы являетесь артиллерийским офицером, в которых сейчас большой недостаток, вам надлежит сдать гражданские дела и принять батарею по указанию генерала Белого, — сердито говорил Стессель.

— Я назначен комиссаром высочайшим приказом и без повеления Петербурга своего поста не оставлю, — возразил подполковник.

— Я предам вас военно‑полевому суду за отказ выполнить мое распоряжение в осажденной крепости. Чтобы завтра мой приказ был выполнен. Марш отсюда! — уже прикрикнул Стессель.

Вершинин неловко, совсем не по‑уставному, повернулся и вышел.

— Зажирел и совсем распустился, — обернулся Стессель к входящим Кондратенко и Белому.

— Как артиллерийский офицер Вершинин никуда не годится: отстал и позабыл все, что раньше знал. Мне его и даром не надо, — взмолился Белый.

— Тогда поручу ему уборку трупов, пусть хоть этим будет полезен, — решил Стессель.

В это время Вершинин уже сидел в кабинете Рейса. Дрожащим от волнения голосом он умолял начальника штаба помочь ему избавиться от строевой службы.

— Виктор Александрович, будьте благодетелем, избавьте от строевой службы. За благодарностью не постою.

Полковник задумался.

— Боюсь, что генерал закусил узду. В таком случае ничего с ним не сделаешь. Будет рвать и метать, если не подчинитесь. Разве что сходите к Вере Алексеевне. Она одна может сладить с мужем в любое время.

— Недолюбливает меня генеральша. Отказал я ей в проведении налога на нужды благотворительного общества. Незаконно это, а она разгневалась.

— Внесите от себя тысчонку‑другую на дела общества. Может, она и положит гнев на милость.

Откланявшись, Вершинин направился все же к Вере Алексеевне. Генеральша приняла его весьма сухо; хотя Дары и приняла, но помочь не обещала.

— Я в служебные дела мужа не вмешиваюсь. Придется к слову — спрошу, в чем дело.

С этим перепуганный комиссар и отбыл домой.

В ту же ночь Вершинин во главе команды жандармов и китайцев приступил к уборке трупов. Его все время тошнило. Он не мог переносить трупный запах. Чуть живой Вершинин вернулся поутру домой и, ругая на чем свет стоит Стесселя, приступил к сбору денег для нового подношения всесильной генеральше.

За столом Вера Алексеевна прислушивалась к разговору мужчин.

— Так, значит, моряки целиком пошли нам навстречу? — переспросил Стессель, выслушав Белого и Кондратенко.

— Вполне. Были очень любезны, — засвидетельствовал Белый.

— Что это с ними случилось? Чуют, видно, что в Артуре начинает пахнуть жареным и без нас им крышка. Того — в море, Ноги — на суше, а они — как мусор в проруби — посредине. Не знают, куда им податься, — проговорил Стессель.

— Вонь на позициях невозможная. Не знаю, как с ней и бороться. Жарко, трупов масса. Ужасающие миазмы, — заметил Кондратенко.

— Субботин рекомендует совать в нос паклю, смоченную в скипидаре. Я уже отдал об этом приказ.

— Едва ли это очень приятно, — усомнился Белый.

— С солдатней церемониться нечего.

Гости стали прощаться.

На другой же день на Залитерной батарее ротный фельдшер Мельников раздавал солдатам паклю.

— Закладай в нос, чтобы дохлым японцем не воняло, — пояснил он.

Блохин засунул, потянул в себя воздух и громко чихнул.

— Мусорное дело: щекотно, и все же слыхать.

— Обмакни в скипидар, тогда ничего не учуешь.

Солдат последовал его совету и тотчас выдернул паклю из носа.

— Кто такую глупость придумал? В носу свербит, аж слезы катятся, долго не вытерпишь, — возмутился он.

— Приказ генерала Стесселева!

— Пусть он тую паклю со скипидаром себе под хвост сунет, авось поумнеет! — под общий смех проговорил Блохин.

С наступлением темноты прибыли китайцы под командой жандармов для уборки трупов. На этот раз среди мобилизованных китайцев оказался и Вен Фань‑вей. Вместе с другими он рыл длинные и глубокие ямы, в которые крюками стаскивали уже сильно разложившиеся и отравляющие воздух вонью трупы японцев. Особенно много убитых лежало между Залитерной батареей и Китайской стенкой. Убитых русских уже свезли на военное кладбище, на поле остались лишь тела японцев. Работа была трудная, и приходилось часто делать короткие перерывы. Выбившиеся из сил китайцы валились прямо на землю и старались уснуть, но это не всегда удавалось: мешал сильный ружейный и артиллерийский огонь. Работая, Вен заметил одного китайца, который не столько занимался уборкой трупов, сколько старался поближе пробраться к укреплениям, приглядывался к ним, видимо, изучая состояние русских батарей и валов. Китаец припадал к земле, чтобы на фоне неба отчетливее видеть, что происходит на русских укреплениях. Это показалось Веню подозрительным, он невольно вспомнил бежавшего после суда Танаку. Желая проверить свои подозрения, садовник подошел к незнакомцу и попросил у него закурить. Прян сеете спички Вен внимательно поглядел на своего собеседника в сразу узнал в нем Танаку, каким видел его на суде. Но шея у Танаки была забинтована платком; шрама не было видно. Танака тоже внимательно поглядел на Вева, но не узнал его. Глубоко надвинутая на голову шапка скрывала его обрезанное ухо.

— Зачем ты замотал шею? — спросил Вен.

— От грязи вскочил нарыв, — с некоторым акцентом ответил китаец.

Акцент окончательно убедил Вена в правоте его подозрений. Перед ним был его злейший враг. Вен пожалел, чю де захватил с собой нож. Оп мог бы затеять драку и попытаться убить японца.

Можно, конечно, было снова выдать Танаку русским властям, но теперь Вен твердо знал, что русское начальство» снова отпустит Танаку на свободу.

Убирать трупы приходилось около самой Залитерной батареи. Здесь у костра сидели солдаты‑артиллеристы, среди которых Вен увидел и Блохина, — он его еще помнил по Цзинджоу. Подойдя к костру. Вен окликнул солдата.

— Ты ко мне, что ли, лао? — спросил солдат, вглядываясь в лицо китайца. — Да, никак, одноухий приятель? Здорово. Зачем припожаловал?

Вен поделился своими подозрениями относительно Танаки.

— Не может того быть, — изумился Блохин, но все же побежал с докладом к Борейко.

— Врет что‑то твой китаец. Танака не окончательный дурак, чтобы оставаться в Артуре, — не поверил поручик, но все же разрешил трем солдатам с винтовками под командой Блохина отправиться на поимку «мифического», как он выразился, Танаки.

— Вали, Блоха, и душа из тебя вон, ежели не приведешь сюда этого «любопытного» китайца, — напутствовал поручик Блохина.

Вен вместе с солдатами направился к уборщикам трупов. В темноте было трудно сразу найти китайца с обмотанной шеей. Но тот уже издали заметил белые рубахи русских солдат и поспешно юркнул в толпу. Вен с солдатами бросился за ним, но безуспешно: темнота скрыла от Вена его врага.

Хмурые и недовольные, ругая Вена, солдаты возвращались на Залитерную. Вен немного поотстал, надеясь все же найти пропавшего. Вдруг на него неожиданно напали сзади и ударили ножом в спину. Обливаясь кровью, Вен повалился на землю. На его крик бросился Блохин и успел заметить убегавшего в темноту человека. Солдат кинулся вдогонку, успел прикладом сбить беглеца с ног, но при этом упал сам, выронив винтовку из рук. Тут подоспели другие солдаты, но беглец уже успел скрыться.

Охая и отчаянно ругаясь, поднялся Блохин на ноги.

— Где Вен? — спросил он у солдат. — Здорово его саданули? Живой?

— Живой. Мы его уже отправили на перевязочный пункт.

В тот же вечер в изящном будуаре на квартире Сахарова лежал на диване весь перевязанный Танака и громко стонал от боли.

Сахаров вполголоса отчитывал японца:

— Вы ведете себя крайне неосторожно. Разве можно появляться даже ночью среди китайских рабочих. Они все здесь знают друг друга. Вы зря лезете на рожон, зная, что ваше вторичное разоблачение неминуемо кончится виселицей. Кроме того, вы погубите и меня. Вам надо немедленно покинуть Артур. Иначе я ни за что не ручаюсь…

— Замолчите, Сахаров. Вы плохо работаете. Поэтому мне лично приходится собирать нужные сведения…

— Они будут у вас утром, — оправдывался Сахаров.

— Они нужны сейчас, чтобы утром в нашем штабе знали, куда следует направлять атаки наших войск, — сердито ответил Танака и со стоном перевернулся на бок. — Как мне сегодня пришлось удирать от солдатни! На бегу я вывихнул ногу, да еще получил удар прикладом. Успокойтесь, уеду при первой возможности отсюда. С меня хватит, — пообещал Танака. — Найдите только этого одноухого китайца, который опознал меня на суде и выдал солдатам сегодня. Он должен быть уничтожен. Это мое категорическое требование.

Вен оказался довольно тяжело ранен. Прошло немало времени, когда он смог наконец выехать вместе с семьей на джонке из Артура.

Прошло несколько дней. В крепости спешно исправляли повреждения и возводили ряд батарей на второй линии обороны — Скалистом кряже и между Орлиными Гнездами. Стессель осторожно объезжал спокойные участки и благодарил солдат за проявленное в боях геройство. В штабах писались победные реляции и составлялись огромные наградные списки. У Веры Алексеевны толпились десятки людей, чающих того или другого ордена.

Генеральша благосклонно принимала подношения и, сообразно с их размерами, испрашивала у мужа подателям награды.

В один, из этих дней в Артур пришла китайская шхуна из Чифу, на которой прибыл с пакетом от Куропаткина переодетый китайцем хорунжий Христофоров. Прямо из военного порта, куда шхуна была приведена дежурным миноносцем, он направился в штаб Стесселя. Хорунжего принял Рейс, так как Стессель был в отъезде.

— Хорошие ли новости привезли нам? — осведомился полковник.

— Неплохие! Его величество повелел считать с первого мая всему артурскому гарнизону месяц службы за год. Кроме того, назначил генерала Стесселя своим генерал‑адъютантом по случаю рождения наследника, а полковника Семенова своим флигель‑адъютантом. Затем генералу Стесселю пожалован орден Георгия третьей степени за бой под Цзинджоу, за тот же бой генералу Фоку — золотая сабля с бриллиантами, а Надеину орден Георгия четвертой степени.

Новости быстро облетели Артур. В штаб поспешили все, кто только был свободен от службы. За Стесселем послали двух конных ординарцев.

Как только полученные бумаги были расшифрованы,

Рейс тотчас же направился к Вере Алексеевне и ей первой сообщил текст полученных телеграмм. Генеральша сразу расцвела.

— Анатоль — генерал‑адъютант, придворный! Вот никогда в жизни не поверила бы этому!

— И напрасно, матушка Вера Алексеевна, — появился в комнате на правах друга дома Никитин. — Я всегда предрекал, что супруг ваш и повелитель будет не токмо генерал‑адъютантом, но и генерал‑фельдмаршалом! Вот помяните мое слово. Пока пожалуйте, матушка, вашу генерал‑адъютантскую ручку, — склонился Никитин, — и примите мои горячие поздравления с царской милостью.

Вера Алексеевна поблагодарила.

— Только насчет Цзинджоу как‑то неудобно получается. Ведь в Артуре все знают, что Анатоля там не было, да и потеряли мы там семьдесят орудий. Лучше отдать в приказе «за бои на передовых позициях»: суть дела не изменится. Фок и Надеин не будут возражать, и никто ничего не посмеет сказать, — обернулась она к Рейсу. — Как вы думаете, Виктор Александрович?

— Вполне разделяю мнение вашего превосходительства.

Вечером того же дня на квартире у Стесселя состоялось чествование нового генерал‑адъютанта и кавалера ордена Георгия третьей степени. Потянулись поздравители. Далеко за полночь шла веселая пирушка.

Однако не все приняли известия о наградах так, как в семье Стесселя. Узнав о своем награждении, генерал Надеин переполошился.

— Жа што мне дали крешт? — недоуменно шамкал старик. — Я его не жашлужил. Тут проижошла ошибка. Чарю неверно доложили. Вше это надо выяшнить.

Он поспешно покинул свой блиндаж за Скалистым кряжем, где поселился с самого начала тесной блокады, приказал подать себе лошадь и направился к Стесселю.

Появление старика было встречено восторженно. Все знали его строптивый характер и визит к Стесселю расценили как проявление с его стороны уважения и преданности к вновь пожалованному генерал‑адъютанту. Вера Алексеевна сама повела его к столу и усадила рядом с собой. Надеин был по‑старинному галантен и своим беззубым ртом шамкал витиеватые комплименты хозяйке дома.

— Вас ведь тоже можно поздравить, Митрофан Александрович, с монаршей милостью, — обратилась к нему генеральша.

— Тут проижошла ошибка, верно, моя фамилия шлучайно попала в прикаж.

— То есть как случайно? Мой муж представил вас к награде, и вы ее получили.

— Я не шовершал никаких подвигов, доштойных штоль великой награды. Надо чарю напишать, што получилашь ошибка.

— Быть может, вы считаете, что и Анатоль зря получил свои награды? — обиделась генеральша.

— О вашем шупруге ничего шкажать не могу, так как не жнаю, жа что он награжден.

Затем Надеин отозвал Стесселя в сторону и изложил ему свои сомнения. Генерал долго не мог понять, о чем ему говорят.

— Дали вам крест — радуйтесь и не беспокойте зря священную особу монарха! — посоветовал он Надеину.

Но старик не унимался.

— Делайте как хотите. Я совершенно не одобряю ваших намерении, но запретить вам писать об этом не могу, — обозлился Стессель.

Наденя поспешил откланяться и отправился к себе.

Вечером того же дня он старательно выводил гусиным пером — стальных не признавал — на толстой пергаментной бумаге: «Всепресветлейший, Державнейший Государь Император, Царь Всемилостивейший…»— и излагал все свои сомнения в связи с получением награды.

Когда послание Надеина было вручено Стесселю, он сердито бросил его Рейсу.

— Положите под сукно, а этому старому дураку сообщите, что отослано с первой почтой в Чифу.

На Залитерную батарею последние новости привез Звонарев. Войдя в блиндаж к Борейко, он громко проговорил:

— Получены телеграммы: Стесселя…

— Убирают ко всем чертям? — обрадовался поручик.

— …наградили званием генерал‑адьютанта и крестом третьей степени.

— Это, верно, по ходатайству японского микадо за то, что он отпустил Танаку.

— Фока тоже наградили…

— За потерю цзинджоуских позиций?..

Солдаты были возмущены и удивлены.

— Не слыхали, чтобы генерал Стессель был из героев! Уж наш Белый больше заслужил: денно и нощно скачет по батареям, — говорил Блохин.

Известие о зачете месяца артурской службы за год произвело гораздо большее впечатление.

— Теперь, значит, как война кончится, все поедем по домам, — мечтал Белоногов.

— Скоро мира не дождешься! — возразил Блохин. —

Вот если бы наш брат солдат делами ворочал, мигом бы с японцами договорились.

— С генералами‑то ихними, что ли?

— На хрен они нам сдались! С солдатами же, конечно. Они небось тоже по своим бабам скучают.

— Больно у тебя все просто, Филя! Иди‑ка на «литербу», отнеси капитану рапортичку о расходе снарядов, — распорядился взводный Родионов.

На следующий день был назначен торжественный парад на одной из площадей, укрытых от японского обстрела. День выдался ясный. Море искрилось на солнце. Японцы не беспокоили. Артур ожил; по улицам сновали прохожие, магазины бойко торговали. На площади, невдалеке от дома Стесселя, были выстроены покоем войска. Посредине высился покрытый серебряной парчой аналой, около которого, блестя ризами, собралось все артурское духовенство. Стессель с огромной свитой стоял впереди и громким шепотом торопил священников. Наконец протодьякон провозгласил последнее многолетие «богоспасаемому граду сему и его жителям», и молебствие кончилось. Выйдя на середину, Стессель зычным голосом зачитал царские телеграммы и поздравил гарнизон с царской милостью. Затем от свиты отделился Фок и начал речь в честь Стесселя:

— Генерал‑адъютант — приближенное к царю лицо. Он представляет в Артуре священную особу для государя императора. Генерал Стессель — наша слава, наша гордость, наш вождь. Под его руководством мы не пропадем. Ура артурскому герою!

Гремел оркестр, Фок и Стессель торжественно поцеловались.

После парада к гечерал‑адьютанту подошел с поздравлениями Эссен. Стессель, как всегда, был с ним отменно вежлив и любезен.

— У меня есть просьба к вашему превосходительству, — обратился моряк к генералу.

— Заранее готов ее исполнить, Николай Оттович.

— Весьма вам признателен за ваше благосклонное отношение к моей скромной персоне. Я хотел вас просить о помиловании госпожи Блюм, осужденной якобы за шпионаж вместе с генералом Танакой.

— Разве ее еще не повесили?

— Никак нет! Со вчерашнего дня она православная. Дело вчера разбиралось в военно‑морском суде под моим председательством, и мы решили просить о ее помиловании.

— Счастлив ее бог. Черт с ней, пусть живет, но чтобы я о ней ничего больше не слыхал, — смилостивился Стессель.

Эссен поспешил поблагодарить и отошел в сторону, где его ожидал уже Акинфиев.

В тот же день Варя Белая увидела на «Этажерке» Риву под руку с Акинфиевым и очень удивилась. Ее соперница опять оказалась на воле. За разъяснениями она отправилась к Желтовой.

— Завтра ее свадьба с лейтенантом, — пояснила Варе Мария Петровна.

Варя запрыгала и бросилась целовать Желтову.

— Как я всему этому рада — она на свободе, и…

— …и больше не угрожает твоему счастью с Звонаревым, — докончила учительница.

Девушка еще раз крепко ее поцеловала.

Отрядная церковь была ярко освещена.

В церкви находился Эссен с группой своих офицеров, среди которых стоял взволнованный и раскрасневшийся Андрюша Акинфиев. У алтаря Борейко договаривался с причтом о подробностях венчания. Тут же стоял Звонарев в белых перчатках, с букетом цветов в руках.

— Невеста что‑то опаздывает, — недовольно бурчал поручик.

Наконец в церкви появилась Рива в сопровождении обеих учительниц и Желтовой.

— Становитесь рядом. Жених справа, невеста слева, возьмитесь за руки, — командовал Борейко. — Сережа, дай ленту связать их руки, чтобы не убежали из‑под венца, — шутил он.

— Подойдите, брачующиеся, — пригласил священник, и молодые подошли к аналою.

Обряд начался. Прапорщик посменно с Борейко держали венец над Ривой и Акинфиевым. Когда служба подходила к концу, в церковь вошла Варя Белая с букетом чайных роз. Она с трудом протолкалась вперед и внимательно осмотрелась вокруг, затем тихонько подозвала к себе одного из матросов и попросила его передать невесте букет после венчания. Сунув матросу в руку рублевку, она надвинула на лоб сестринскую косынку и поспешно вышла из церкви. В дверях обернулась па жениха и невесту и, радостная, сбежала на паперть.

— Жена да убоится своего мужа! — провозгласил дьякон.

— Да не дюже, — в тон ему прогудел на ухо Риве Борейко.

Обряд венчания окончился. Все направились к молодым с поздравлениями. Подошел и матрос с букетом.

— Барышня‑сестрица приказали вам его передать, — доложил он.

— Какая сестрица? — удивилась Рива.

— Не могу знать. Субтильная такая, все глазами по сторонам зыркает. Платочек обронили. — И он протянул небольшой, обшитый кружевцем носовой платок.

Из церкви молодые с гостями направились в маленький домик Ривы в Новом городе.

Эссен и Желтова, бывшие посаженными отцом и матерью, благословили молодых иконой. Оля и Леля осыпали их рисом, а Борейко во всю силу своих могучих легких прокричал: «Горько молодым!» Андрюша и Рива смущенно целовались под аплодисменты гостей.

— Теперь горько шаферам и шаферицам, — ответил Андрюша.

— Горько, горько! — поддержали остальные.

Звонарев осторожно приложился к щечке Лели Лобиной, зато Борейко, поставив маленькую Олю на стул, наградил ее таким поцелуем, что получил немедленно звонкую оплеуху.

— Этот медведь не целуется, а кусается, — обиженно объявила девушка. — Я так и думала, что он сейчас меня проглотит. Не смейте больше ко мне прикасаться, косолапый!

— Так я же, можно сказать, любя, — оправдывался поручик и опять был награжден пощечиной, на этот раз совсем легонькой.

— Не говорите глупостей. Кто же поверит, что такой страшный зверь способен на нежные человеческие чувства. Уж, во всяком случае, не я!

— Как известно, дурной пример заразителен, чья теперь очередь? — спросил Эссен.

— Сережи Звонарева и его амазонки, — ответил Борейко.

— Да, кстати, я получила от неизвестной сестры прекрасный букет роз, — сообщила Рива. — Себя она не назвала, но обронила, уходя, вот этот платок. Кто бы это мог быть?

Леля Лобина с Желтовой принялись рассматривать платок.

— Да ведь это Вари Белой, — узнала Леля. — Пахнет аптекой — значит, ее. Она ведь не признает духов и предпочитает благоухать конюшней или карболкой.

— Молодчина Варя! Я всегда говорила, что она — прекрасный человек! — с жаром проговорила Оля.

— Я очень, очень тронута ее вниманием и прошу вас, Сережа, горячо поблагодарить ее за меня, — проговорила Рива.

— Боюсь, что я ее увижу не скоро, Ривочка.

— Во‑первых, я больше не Рива, а Надежда Сергеевна Акиифиева, а для друзей — просто Надя, и, вовторых, вы сегодня же увидитесь с ней. Она, наверно, сама вас найдет и подробно расспросит про свадьбу. Для нее все это представляет большой интерес. Мы, женщины, как известно, очень любопытны во всем, что касается любви.

Отъезжающих на Ляотешань молодых пошли провожать до пристани, где уже ожидал разукрашенный флагами паровой катер с «Севастополя». В последний раз прокричали «горько молодым»и чокнулись остатками вина. После этого, отдав концы, катер заскользил по гладкой поверхности уже темнеющего рейда. Компания разошлась.

Около дома Стесселя Звонарев неожиданно встретился с Варей. Можно было предположить, что девушка его поджидала.

— Надежда Сергеевна Анунфиева просила вам передать свою благодарность за букет.

— Я такой не знаю!

— Вы еще будете отрицать, что не были сегодня в церкви на ее свадьбе…

— Это вам приснилось!

— …и там потеряли свой носовой платок?..

— Разве там? А я‑то искала, искала, — выдала себя Варя.

— Значит, это были вы? — торжествовал Звонарев.

— А хоть бы и так!

— Вы меня тронули этим поступком. Никак не ожидал, чтобы свирепая амазонка была способна на такую мягкость по отношению к «потерянной», как вы говорите, женщине.

— Она раньше была такой, а раз на ней женились, значит, она исправилась и стала настоящей дамой, — серьезно проговорила Варя.

— Вы восхитительны в своей наивности, Варя!

— А вы… просто глупый и ничего не понимаете. Ну, расскажите подробно, как все было, — подхватила она Звонарева под руку.

Прапорщику пришлось проводить девушку до самого дома, по дороге живописуя все происходившее на свадьбе.

— Теперь, Варя, очередь за вами. Гантимуров спит и во сне видит вас своей женой.

— Я никогда не выйду замуж за такого противного слизняка, как он!

— А за неслизняка?

— Еще подумаю, но он должен быть, во всяком случае, много умнее и догадливее, чем вы. — И Варя убежала, издали помахав рукой на прощанье.

Звонарев, улыбаясь, пошел обратно. Он впервые подумал о ней как о своей возможной жене. И хотя он постарался прогнать эту мысль из головы, но она невольно возвращалась к нему.

Глава четвертая

После августовских штурмов японцы подошли на Восточном фронте обороны к форту номер два, батарее литеры Б и Куропаткинскому люнету на двести — двести пятьдесят шагов. Передовые укрепления соседнего Северного фронта — Кумирненский и Водопроводный редуты — оказались при этом сильно выдвинутыми вперед и стали простреливаться во фланг и отчасти даже с тыла. Гарнизон редутов составляли роты Двадцать шестого Восточносибирского стрелкового полка полковника Семенова, штаб которого расположился в непосредственной близости от них в деревне Палиджуан.

Едва оправившись от ран, Енджеевский, прихрамывая и опираясь на палочку, направился к Семенову.

— Зачем же вы ушли из госпиталя в таком виде? — спросил полковник. — Ведь вы форменный калека!

— Выписан после освидетельствования «комиссией

Четырнадцатого полка, признавшей меня годным к строевой службе.

— Ну и отправляйтесь тогда в Четырнадцатый полк к Савицкому. Пусть он что хочет, то и делает с вами.

— Разрешите мее принять по‑прежнему охотничью команду.

— На руках, что ли, вас будут носить в разведку?

— Авось на четвереньках поспею за солдатами.

— Ладно уж! Вы мне сейчас, откровенно говоря, очень нужны. Без вас в охотничьей команде все пошло вверх дном, и я не знаю, что делается под носом. Ну, желаю всего лучшего! — И Семенов крепко пожал руку поручика.

— Лучший офицер у меня в полку, — бросил он адъютанту, когда Стах вышел. — Только всегда с начальством не в ладах!

Узнав о возвращении Енджеевокого, стрелки‑охотники, побросав все свои дела, кинулись к нему.

— Евстахий Казимирович? Вот радость‑то какая! Без вас дело у нас совсем расклеилось.

Стах, начал расспрашивать, что произошло в его отсутствие. Оказалось, что заменивший его поручик Минят сместил едва ли не всех начальствующих из нижних чинов.

Енджеевскому пришлось всех возвращать на прежние места.

Стах перераспределил также и людей между взводами, чтобы старые, наиболее опытные разведчики равномерно попали в каждый из них. Взводами стали командовать простые солдаты, иногда из штрафных, но опытные и лихие разведчики, и плохие унтеры стали в строй рядовыми.

Вечером, за обедом в штабе полка, Семенов предупреждал Стаха:

— Что касается произведенных вами перемещений среди нижних чинов, то ответственность за них возлагается целиком на вас.

— Неплохо бы такую перестановку произвести и во всем Артуре, — заметил Енджеевокий.

Семенов сбоку взглянул на него, хитро улыбаясь, и, поправив свои новенькие золотые флигель‑адьютантские аксельбанты, спросил:

— Вы поручили бы мне заведовать дивизионным обозом, а сами приняли бы командование дивизией?

— О нет! Прежде всего убрал бы куда‑либо подальше Стесселя, Фока, Никитина, Рейса — на Ляотешань, что ли, и посадил бы под крепкий караул. Романа Исидоровича поставил во главе обороны, а в помощь ему дал бы вас и Третьякова.

— А Смирнова куда?

— Учителем арифметики в Пушкинскую школу.

Семенов громко захохотал.

— Придумали вы ему место!

И поспешил переменить тему разговора.

— Я слыхал, что под Ляояном должен произойти генеральный бой между нашими и японцами. Говорят, много шансов на нашу победу, — проговорил он.

— Будут японцы под Артуром сидеть смирно — значит, в Маньчжурии им наступили на хвост; — полезут на штурм — значит, мы побиты под Ляояном, — отозвался Стах.

Для Стаха охотники выбрали большой просторный погреб под разрушенной кумирней. Японцы, разбив пагоду, больше не стреляли в этом направлении. Стрелки расчистили подступы к нему, подмели помещение, натащили свежего душистого сена и по возможности придали жилью уютный вид. Отправив солдат в разведку, утомленный за день Енджеевский с удовольствием вытянулся на сене и погрузился в дремоту. Охраняя сон командира, два охотника по своему почину улеглись у входа. Ночь выдалась сырая, с моря наползал туман, заполняя все низины и овраги. На позициях было тихо.

— Теперь дело у нас пойдет, — тихо проговорил один из стрелков. — Поручик наш — человек правильный, солдата насквозь видит.

— Наш Стах своих в обиду не даст.

— Беречь его следует и от японских пуль и от начальства.

После полуночи разведчики стали возвращаться. Они хотели было тотчас разбудить Енджеевского, но стража не позволила.

— Соберутся все, тогда разом и доложите, а то до утра всю ночь беспокоить зря человека будете.

Дата добавления: 2015-06-04