Часть четвертая 11 страница. — Здравия желаю, вашбродь

Зачем пожаловал?

— Здравия желаю, вашбродь! Явите божецкую милость, разрешите вернуться на батарею, — взмолился солдат.

— Здесь ты не нужен, а Залитерной командует прапорщик. С ним и разговаривай.

— Вашбродь, — жалобно взмолился Блохин к Звонареву, — дозвольте к вам обратно!

Прапорщик внимательно посмотрел на него.

— Чем тебе плохо на втором форту? — спросил он.

— Житья от пехтуры нету. Даве смена произошла, пришли новые, один дурнее другого. Невесть што мелют.

— Что же именно? — поинтересовался Борейко.

— Вашу, грит, «литербу» японец с потрохами забрал. Как, говорю им, это может быть, коль на ней солдаты с Электрического Утеса, да еще с самим Медв… то бишь поручиком Борейко! — В глазах солдата мелькнула лукавая искорка. — Да нет на всем свете такого войска, чтобы их одолеть! А у самого на сердце кошки скребут: а вдруг, думаю, осрамились. Чуть стемнело, сюда и побег посмотреть, что здесь деется.

— Гладко врешь. Блоха, без запинки, — расхохотался Борейко.

— Убей меня гром, если вру! — перекрестился солдат.

— Ладно, можешь остаться на Залитерной, только, чур, к Харитине не подкатывайся. Совсем тогда выгоню из роты до конца войны, — предупредил поручик.

— Покорнейше благодарю, вашбродь! — гаркнул солдат и, умильно посмотрев на водку, тяжко вздохнул.

Заметив это, поручик налил полстакана и протянул солдату. Тот мгновенно проглотил водку и, прокричав благодарность, выскочил из блиндажа.

— Люблю Блоху. Пьяница, варнак, под горячую руку отца родного зарезать может, а сердце золотое! Да и не дурак, хотя и малограмотный. Много такого нашего народа без настоящего дела шляется по Руси‑матушке… — задумчиво проговорил Борейко. — А твоя амазонка как?

— Хорошо, что напомнил. Она, верно, ожидает с судками меня на Залитерной, надо возвращаться. Оля как?

— Не видел уже с неделю, — видно, занята в госпитале, — вздохнул поручик. — Не вздумай Варе рассказать о моей ране, а то Ольга Семеновна только зря будет беспокоиться.

На Залитерной Вари не оказалось. Вместо нее явился с обедом Вася. Звонарев застал его в своем блиндаже беседующим с Харитиной.

— Тетя Варя велела вам передать записку и просила ответ.

Подчеркнув две грамматические ошибки, прапорщик на обороте сообщил девушке, что цел, невредим и сидит в полной безопасности на Залитерной.

— Зайца придется отправить в госпиталь, — проговорила Харитина. — Как бы у него от грязи антонов огонь не сделался. Вася доведет его до перевязочного пункта, а оттуда его доставят в Сводный госпиталь, к Варваре Васильевне.

Звонарев согласился. Поужинав, он зашел на кухню к Зайцу. Солдат лежал в жару и бредил.

— Справишься один, Балоногов? — спросил Звонарев, увидев певца с забинтованной физиономией.

— Харитина Федосеевна помогут, а вместе, конешно, справимся, — весело отозвался солдат.

— Егор Иванович тоже нам подсобят, — добавила Харитина.

Следующие два дня штурм крепости продолжался. Звонарев все время проводил на наблюдательном пункте, поддерживая огнем то батарею литеры Б, то форт номер два, то Куропаткинский люнет. Японские атаки нигде не увенчались успехом.

Варя совсем не показывалась на батарее, будучи сильно занята в госпитале. Вася же неизменно являлся по вечерам с судками. От Харитины и солдат он узнавал все о прапорщике, затем получал записку для Вари и уезжал, вздыхая, что ему не разрешают остаться на батарее.

На третий день утром Звонарева вызвали в штаб.

Японские атаки снова возобновились, но уже в направлении форта номер три. Степанов нервничал и не отходил от телефона, требуя подкрепления из штаба крепости. Горбатовский отдавал целый поток бестолковых распоряжений, которые тут же и отменял. Надеин молился перед иконами в своем блиндаже, призывая божье благословение на русское воинство.

Один Рашевский сохранял полное спокойствие. Он сидел над картой и делал на ней пометки карандашом. Звонарев подошел к нему.

— Рад вас видеть опять в добром здравии, Сергей Владимирович, — приветствовал его подполковник. — Вы нам очень нужны. Дело в том, что японцы прочно засели во рву форта номер два и около — батареи литеры Б. Мы решили спустить в них шаровые мины. На форт направится лейтенант Лурский, а вам мы хотим поручить батарею литеры Б. Я думаю, что вы с этим делом справитесь. На всякий случай вместе со снаряженной миной пришлю к вам своего кондуктора, минера Бутбфина, — добавил Рашевский.

Договорившись о деталях, Звонарев поторопился обратно, чтобы заблаговременно произвести все необходимые приготовления.

В штабном блиндаже по‑прежнему царила растерянность Горбатовский нервничал и дергал Степанова. Выведенный из себя капитан с отчаянием спрашивал:

— Так, что же вы наконец решили, ваше превосходительство? Двинем ли мы резервные роты моряков к Китайской стенке или нет?

— Делайте, Федор Васильевич, как хотите, но чтобы положение там было немедленно восстановлено и прочно закреплено, — отмахнулся генерал и поспешил выйти в соседнее помещение.

Степанов выбежал из блиндажа и позвал командовавшего моряками офицера.

— Эта неразбериха тянется с утра, — с досадой проговорил Рашевский, подошедший провожать прапорщика. — Надеин, при всей своей старости и дряхлости, никогда так не волновался и не падал духом, как Горбатовский. Хорошо хоть Степанов, человек уравновешенный и умный, при всяких обстоятельствах сохраняет присутствие дух а и ясность мышления.

Около блиндажа Звонарева увидел Надеина. Генерал с иконкой в руках направился к матросам.

— Ждрааштвуйте, братцы! — приветствовал их Надеин, беря под козырек.

Моряки дружно ответили,

— Шейчаш — вы пойдете в атаку на нашего врага и шупоштата — японца. Я хочу благожловить ваш, чтобы пречиштая дева‑матерь шохранила ваш швятым твоим покрововом. На молитву, шапки долой!

Матросы, переложив винтовки на сгиб левой руки, поуставному сняли фуражки. Генерал громко прочитал несколько молитв и, подняв обеими руками иконку, трижды перекрестил ею моряков.

— Теперь ш богом! Ш ружьем в руке и крештом в шердце, жа мной, ребята!

Звонарев взволнованно следил за этой сценой. Он видел, как большинство матросов иронически улыбалось, смотря на Надеина, но некоторые истово, с чувством осеняли себя крестом.

Подошедший Степанов пытался было отговорить Надеина от намерения лично вести матросов в бой.

— Генерал Горбатовский просит ваше превосходительство вернуться назад, — доложил он.

— Шкажите ему, што никто не может жапретить умереть во главе швоих шолдат жа матушку Рошию, — на ходу бросил генерал, продолжая идти вперед.

Степанов пожал плечами и пошел обратно.

Звонарев, сам того не замечая, увлеченный примером Надеина, тоже пошел за моряками. Сбоку дороги торопливо ковылял Капитоныч, опираясь на винтовку вместо палки. Старик, верный своему другу и генералу, решил последовать за ним в бой.

Свыше двухсот человек, увлеченные порывом старика, лавиной ринулись вперед, не обращая внимания на огонь японских батарей.

— Рашшыпаться в цепь! — скомандовал Надеин, когда до Китайской стенки осталось две‑три сотни шагов. Затем он еще раз перекрестился, выхватил шашку из ножен и закричал во всю силу неожиданно окрепшего голоса:

— Ш нами бог! Ура! — и бросился бежать по направлению к японцам, открывшим пачечный огонь по атакующим.

Несколько мгновений генерал бежал впереди всех, но затем матросы обогнали его и со штыками наперевес обрушились на врага. Надеин споткнулся, упал, выронив шашку, затем с трудом встал и уже с одним револьвером в руке побежал дальше. Рядом падали убитые и раненые, но старик не видел и не замечал ничего, продолжая хриплым голосом кричать «ура».

Вскоре его еще раз сбили с ног бегущие матросы. Двое из них остановились и, подняв старика под руки, бережно поставили на ноги.

— Вы бы, ваше превосходительство, поберегли себя, в свалке вас затопчут, — уговаривали они генерала, отряхивая испачканную землей шинель.

Надеин покорно слушал их, и слезы капали из его глаз.

— Штар штал, никуда больше не гожушь! Думал шегодня шмерть принять вмеште ш матрошиками, да, видно, гошподь бог еще не приживает меня к шебе. Идите ш богом, братцы!

Между тем у Китайской стенки все уже было кончено.

Немногие уцелевшие в штыковой схватке японцы поспешно отступали в свои окопы, а матросы, рассыпавшиеся вдоль стены, готовы были встретить врага штыком и пулей.

Звонарев, вместе с матросами кинувшийся в атаку, вскоре заметил упавшего Надеина. Вырвавшись из штыковой свалки, он поспешил к нему на помощь.

— Вше шлава богу, жив и невредим, — ответил генерал на вопрос прапорщика. — Пойдемте поблагодарим матрошиков жа геройшкую атаку.

Обойдя весь участок, отбитый только что моряками, генерал громко благодарил чуть не каждого в отдельности матроса за проявленную храбрость. Моряки отвечали ему весело и бодро. Ни тени прежней иронии не мог заметить на их лицах Звонарев. Наоборот, теперь матросы с нескрываемым восхищением и любовью смотрели на чудаковатого деда, только что показавшего пример мужества, порожденного великой любовью к своей родине.

— Ура нашему генералу, нашему дедушке! — неожиданно выкрикнул один из матросов, и этот крик был подхвачен всеми остальными. Надеин остановился и, поднявшись на цыпочки, поцеловал рослого моряка.

Пережитое напряжение не прошло для старика даром, к вечеру он слег и был отправлен в госпиталь.

Проводив генерала почти до штаба, Звонарев вернулся на Залитерную, где его ожидала Варя. Она успела по дороге побывать в штабе Горбатовского и уже узнала об участии прапорщика в контратаке.

— Ну зачем, зачем вы зря рискуете собой? — встретила его девушка. — Чего ради вы пошли с моряками?

— Хорошо все, что хорошо кончается, милая Варя, не стоит больше об этом говорить.

— Обо мне вы даже и не подумали! — И Варя неожиданно разрыдалась.

Долго пришлось прапорщику уговаривать ее, пока она наконец успокоилась.

Стук в дверь заставил Варю торопливо вытереть глаза и принять равнодушно‑сосредоточенный вид. Вошла Леля Лобина.

— Как бы мне повидать Стаха? — спросила она, поздоровавшись.

Прапорщик по телефону через батарею литеры Б соединился с Енджеевским. Поручик пообещал немедленно прийти на Залитерную.

— Кстати, у меня к вам, Сергей Владимирович, есть разговор по поводу спуска шаровой мины в японские окопы, — добавил он.

В ожидании прихода Стаха все направились навестить раненого Родионова, который отлеживался на Залитерной. У фейерверкера был жар, одна из ран в ноге нагноилась. Осмотрев солдата, Варя решительно заявила, что его необходимо тотчас же отправить в госпиталь.

— Необходимо произвести очистку ран, иначе септицемия неизбежна, — авторитетно заявила она.

Родионов умолял оставить его на Залитерной. Долго пришлось его уговаривать, пока наконец он согласился уехать с батареи, на только к Варе, чтобы быть «месте хотя бы с Зайцем.

Стах рассказал о последних штурмах батареи литеры Б. Варя подробно сообщила о сегодняшней штыковой атаке Китайской стенки. Звонарев ее тихонько поддразнивал, Леля ужасалась.

Начал накрапывать дождь, и обе гостьи заторопились домой. Офицеры немного проводили их, а затем вернулись на Залитерную и договорились о спуске мины. Решено было на следующий день произвести рекогносцировку на месте, а с наступлением темноты приступить к действиям.

Место для спуска шаровой мины выбрали в передовом окопе, который обычно на ночь занимали секреты. До противника было около тридцати шагов, причем японские траншеи помещались значительно ниже, под крутым скатом горы. Буторин с двумя матросами доставил на батарею литеры Б большую шаровую мину весом около шестнадцати пудов. Внутри ее, в жестяном ящике, помещался семипудовый заряд пироксилина. Свободное пространство мины было заполнено кусками железа и камнями: они имели назначение усилить картечное действие при взрыве. Для спуска мины имелся деревянный желоб длиной свыше трех саженей. Разогнавшись по нему, мина дальше катилась по инерции.

Кроме Буторина, Звонарев взял с собой еще Блохина и Ярцева, уже видевших в сентябре, на Высокой горе, действие таких мин. Борейко тоже не утерпел и решил хотя бы сзади, из стрелковых окопов, посмотреть на взрыв.

Для доставки мины к месту спуска Стах отрядил десяток стрелков. Солдаты с трудом перенесли ее на носилках. Как только наступили сумерки, японцы начали усиленно освещать укрепления прожекторами. Несколько раз лучи света останавливались на батарее литеры Б и затем, не обнаружив ничего подозрительного, ползли дальше.

Уложив на бруствер окопа желоб, стрелки подняли и положили в него мину. Чтобы она не скатилась раньше времени, ее удерживали короткой веревкой, привязанной к специальному кольцу на корпусе мины. Затем солдаты сошли в окоп, а Звонарев поднялся к мине и вставил запальный шнур, рассчитанный на полторы минуты горения.

— Подай‑ка фитиль, Блохин, — вполголоса приказал он.

Солдат протянул ему жестяную коробку, в которой чуть тлел джутовый фитиль. Подув на него, чтобы он лучше разогрелся, прапорщик приложил его к запалу. Последний тотчас вспыхнул и начал гореть с легким шипением. Звонарев оглянулся. В японских окопах было вес тихо и темно. Луч прожектора удалился далеко вправо.

Опасаясь, чтобы мина не взорвалась через слишком долгий промежуток времени, что дало бы японцам возможность разбежаться, прапорщик решил выждать еще полминуты, прежде чем ее пустить. Прислушиваясь к чуть слышному шипению горевшего запального шнура, он дро себя отсчитывал секунды: ноль раз, ноль два, ноль три… С последним счетом — ноль тридцать — он приказал солдатам отпустить конец веревки, удерживающий мину, и изо всех сил толкнул ее. К его удивлению, мина даже не шевельнулась.

Звонарев хотел выдернуть запальный фитиль, но последний снаружи уже обгорел, и только в запальном отверстии чуть заметно мерцал огонек. Вынуть его уже было невозможно.

» Сейчас взорвется «, — мелькнула тревожная мысль.

Часть стрелков стремительно бросилась в тыл. Холодный пот выступил на спине у прапорщика, волосы зашевелились на голове.

— Я сейчас вам подсоблю, вашбродь, — неожиданно раздался голос Блохина, и он очутился рядом с Звонаревым.

— Раз, два, сильно! — скомандовал солдат, и они вдвоем навалились на страшный шар. Он скрипнул и повернулся. Наполнявшие его осколки и камни, пересыпаясь, сильно зашумели.

— Давай, давай, — шептал Блохин, продолжая катить мину со все увеличивающейся скоростью.

Шестнадцатипудовый шар с грохотом полетел вниз. В японских окопах поднялась тревога, японцы открыли беспорядочный огонь по направлению шума, засвистели пули. Достаточно было одной из них удачно попасть в мину, и она взлетела бы на воздух.

— Бежим назад! — скомандовал прапорщик и ринулся к окопу.

Блохин все же сперва пробежал вслед за миной до самого конца желоба и только тогда вернулся обратно. Припав за бруствером почти к самой земле, они с трудом переводили дух от волнения и с нетерпением ожидали взрыва. Грохот все еще катящейся мины постепенно ослабевал, один за другим раздались два небольших взрыва.

— Не наша, — быстро прошептал Звонарев.

— Японец, верно, хочет ее остановить и бросает ей навстречу бомбочки, — отозвался Блохин.

— Хоть бы фитиль не затух, — забеспокоился прапорщик.

Через мгновение внизу вспыхнуло яркое пламя и грохнул оглушительный взрыв. С бруствера слетело несколько мешков с землей. Над головой засвистели осколки.

Затем в японских окопах наступила полная тишина, только луч прожектора торопливо заметался в разные стороны. С какого‑то форта или крепостной батареи сзади высоко взвилась ракета, за ней другая, и, разорвавшись, рассыпались тысячами огненных звездочек, освещая далеко все вокруг.

— Вот дураки! Они нас выдадут, — выругался прапорщик, совсем припадая ко дну окопа.

При ярком свете сразу же разгорелась с обеих сторон ожесточенная ружейная и пулеметная стрельба и быстро распространилась по всему фронту. Звонарев и Блохин оказались под перекрестным огнем, целые рои пуль с визгом носились над их головами.

— Ложись! — приказал прапорщик приподнявшемуся Блохину.

— А вдруг японец пойдет в атаку и заберет нас? — с сомнением проговорил солдат, опускаясь на землю.

— Наши не допустят сюда японцев, — успокоил его прапорщик.

Прошло добрых четверть часа, пока стрельба настолько утихла, что Блохин рискнул выглянуть из‑за бруствера. При свете прожектора он разглядел огромную яму среди японских окопов. Вокруг нее валялись трупы и огромные каменные глыбы, вывороченные из земли при взрыве.

— В самый раз угодили, Сергей Владимирович! Можно теперь и домой идтить.

Прапорщик, в свою очередь, рискнул выглянуть из окопа. В то же мгновение пуля сбила у него с головы папаху.

— Зацепило? — тревожно спросил Блохин и, не дожидаясь ответа, провел своей шершавой рукой по лицу и волосам Звонарева.

— Кажется, цел, — еще неуверенно отозвался прапорщик, ощупывая голову.

— Ну и ударила же ваша мина! — подошел Енджеевский. — В блиндажах до сих пор еще пыль не улеглась.

Лампы сразу потухли, все посыпалось со стен, у меня у дверь соскочила с петель.

Попрощавшись с Енджеевским, прапорщик направился на батарею литеры Б, где его с нетерпением ожидал Борейко.

— Наделал же ты, Сережа, переполоху и у японцев и у нас! — встретил его поручик. — Со всех сторон звонят по телефону, спрашивают, что случилось.

— Уже все знает — удивился Звонарев.

— Ну он никого ни о чем не предупредил. Да и я, признаться, после взрыва со всех ног бросился на батарею: думал, что начинается грандиозная драка.

— Поднеси Блохину стакан водки. Если бы не он, меня разнесло бы в куски. — И прапорщик рассказал о своих переживаниях.

— Верно, здорово за тебя молится твоя великомученица Варвара, — шутил поручик и вдруг оглушительно крикнул: — Филя, подь сюда, сучий сын!

Блохин выскочил, как из‑под земли.

— Пей! — налил Борейко стакан водки.

— За что жалуете, вашбродь? — удивился солдат.

— За спасение прапорщика от верной смерти. Расскажешь потом все его барышне, она тебе еще поднесет.

— Нет уж, пожалуйста, Варю сюда не вмешивайте.

Опять будет реветь в три ручья, — запротестовал Звонарев.

— Она способна на это? — удивился Борейко.

— Представь себе, и даже очень!

— Значит, быть тебе за ней замужем, — хлопнул поручик по спине Звонарева.

Блохин захохотал, почтительно закрыв рот рукой.

— Пошли домой, на Залитерную, — обернулся к солдату Звонарев, и они зашагали по разбитой и скользкой от дождя дороге.

После штурма наступило затишье. Японцы, потеряв пятнадцать тысяч человек и добившись лишь незначительных успехов, усиленно занялись траншейными работами, проводя все новые и новые параллели в непосредственной близости от русских. Одновременно из Японии шли большие пополнения, которые надо было обучать тактике осадной войны. Артурцы, в свою очередь, использовали затишье на фронте для исправления нанесенных фортам и укреплениям повреждений и создания тыловых линий обороны. Как и прежде, всеми работами руководил Кондратенко, а Стессель и Смирнов отсиживались в своих штабах, ведя между собой бумажную войну из‑за всякого пустяка.

Звонарев продолжал пребывать на Залитерной, отдыхая после пережитых треволнений. Борейко умудрился организовать на батарее литеры Б, в непосредственной близости японцев, лабораторию по изготовлению ручных гранат и одновременно мастерил пушку для стрельбы минами. По мере сил Звонарев помогал ему.

Стоял серый, уже по‑зимнему холодный день. Временами срывался снег. В офицерском блиндаже наталитерной было сыро, дымно и неуютно Звонарев мерз, был голоден и поэтому зол. Варины обеды все больше оскудевали, а с ними тощал и прапорщик. Девушка тоже сильно похудела. На осажденную крепость вплотную надвигался голод, но осаде не было видно конца.

Вошедший в блиндаж Ярцев принес несколько приказов и распоряжений, полученных из Управления артиллерии.

Звонареву бросилась в глаза длиннейшая» Ягска» Фока «О пределе обороны каждой крепости», взяв ее, прапорщик с удивлением стал читать:

«Осажденную крепость можно сравнить с организмом, пораженным гангреной. Как организм рано или поздно должен погибнуть, так равно и крепость должна пасть. Это должны знать и всегда помнить доктор и комендант. Конечно, никто не мешает им верить в чудо, но их на войне не бывает. Гангрена поражает организм с конечностей, — доктор должен своевременно их удалить; так и крепость теряет прежде всего свои передовые форты, — и комендант должен своевременно их очистить, дабы вовремя уйти из‑под удара. Доктор постепенно отделяет пораженные органы; комендант же постепенно оставляет периферию и уводит войска в цитадель. Ни один доктор не станет вновь приобщать к организму удаленный орган, — так и комендант не должен пытаться вернуть утраченные форты и укрепления, ибо это ни — когда не может увенчаться успехом и поведет только к напрасным жертвам. Доктору, для того чтобы удалить больной орган, нужны ассистенты, — так и коменданту нужны надежные помощники, чтобы выполнять его приказания об очистке фортов и укреплений».

Дальше Звонарев не стал читать. Ему стало ясно, что Фок, с благословения Стесселя, предлагает постепенно сдать Артур японцам. Взволнованный, он позвонил Борейко на батарею литеры Б.

— Ты читал записку Фока? — спросил он. — Что ты о ней думаешь?

— Думаю, что Фок подготовляет изменническую сдачу крепости.

— Чем все это кончится?

— Совместным парадным обедом Стесселя и Ноги в Артуре, если только Кондратенко решительно не вмешается и не арестует этих предателей. Я готов со своей ротой оказать ему в этом полное содействие.

— Сомневаюсь, чтобы он осмелился на такие решительные шаги, это не в его характере.

— Сообща уговорим. Одним словом, сейчас осаждают Артур сразу три генерала: Ноги с фронта и Фок со Стесселем изнутри… Кстати, еще новость: Вамензон назначен начальником артиллерии нашего сектора и собирается сегодня посетить «литербу».

— Я далеко не в восторге от этого известия…

— Да… следует ожидать всяких пакостей. Прикажи на батарее и около кухни все привести в порядок, да и Харитине вели куда‑нибудь на время исчезнуть.

Едва прапорщик успел отдать необходимые распоряжения, как Вамензон уже подъехал в экипаже и направился к батарее. Звонарев встретил его рапортом. Сухо поздоровавшись, капитан прежде всего справился, есть ли на батарее икона и у всех ли солдат имеются нательные кресты. Удивленный этим вопросом, прапорщик сообщил, что иконы нет, а нательными крестами он совсем не интересовался.

— Вы, очевидно, к сожалению, не религиозны? Православный воин прежде всего должен быть глубоко верующим. Только тогда, с помощью божьей, он может надеяться на победу, — поучал Вамензон, неторопливо идя вдоль батареи.

— Помимо веры, нужны еще снаряды, патроны и продовольствие, а их‑то у нас как раз не хватает.

— Вы, оказывается, настоящий крамольник, — даже остановился от возмущения капитан.

Далее начался разгром. Вамензон шарил по всем углам и закоулкам, заставляя солдат разуваться, чтобы видеть, острижены ли у них ногти, и совал в нос Звонареву грязные портянки. На беду, около кухни он завидел Харитинину юбку и произвел целое расследование, как она оказалась на батарее, и в результате обнаружил Харитину.

— Это что за… — выругался он.

Харитина вспыхнула.

— Я законная жена бомбардира Егора Ярцева, и вам очень даже стыдно такие слова мне говорить.

— Вон с батареи! Чтобы твоего здесь и духу не было.

Где ее так называемый муж? — обернулся он к прапорщику.

— Я здесь, ваше высокоблагородие, — отозвался Ярцев.

— Как ты смел держать здесь свою суку, мерзавец?

— Жена Ярцева здесь находилась с разрешения поручика Борейко, — доложил Звонарев.

— Я ему за это объявлю выговор, а ты сегодня же набьешь морду своей шлюхе, — обернулся к Ярцеву капитан.

— Ваше приказание дико и незаконно, — вмешался Звонарев. — Вы не имеете права предъявлять к солдатам такие требования.

— Вы с ума сошли, прапорщик! Я вас немедленно арестую и дело передам военно‑полевому суду.

Звонарев обернулся к батарее. Все солдаты высыпали из блиндажей и издали хмуро следили за происходящим.

— В ружье! Ко мне! — звенящим от волнения голосом крикнул прапорщик.

Солдаты метнулись в разные стороны, и через минуту тридцать человек с винтовками в руках стояли за спиной Звонарева.

— Зачем вы их вызвали сюда? — спросил испуганно Вамензон.

— Чтобы отдать вам честь, когда вы будете уезжать, — иронически ответил уже овладевший собой прапорщик.

Вамензон бросил на него уничтожающий взгляд и, не прощаясь, пошел к экипажу.

— Слушай! На кра‑ул! — совсем весело скомандовал Звонарев.

Вамензон уехал.

— Мне надо уходить с батареи? — спросила Харитина.

— Можете оставаться здесь по‑прежнему. Едва ли капитан Вамензон еще нас посетит, — усмехнулся прапорщик.

— Вы бы, вашбродь, нам только глазом мигнули, мигом подняли бы их высокоблагородие на штыки, — проговорил Лебедкин.

— …и попали бы под расстрел.

На батарее литеры Б Вамензон встретил Блохина.

Солдат сразу же ощетинился и свирепо посмотрел на своего давнишнего врага.

— Как стоишь, сволочь? Голову выше. — И капитан ударил Блохина в нижнюю челюсть с такой силой, что он, громко ляскнув зубами, едва устоял на ногах. — Забыл, как я тебе каждый день спускал шкуру? Смотри, и сейчас отполирую ее под орех!

Блохин с ненавистью смотрел на Вамензона.

— В чем дело, господин капитан? — подошел Борейко. — В чем провинился бомбардир Блохин?

— Ни в чем! Просто увидел его нахальную рожу и решил проучить как следует. Он у вас совсем обнаглел и распустился, поручик.

— И, очевидно, поэтому получил два Георгиевских креста.

— Его надо ежедневно пороть, а не награждать крестами! Пошел вон, сволочь!

Блохин повернулся по уставу, а затем, бормоча под нос самую отчаянную брань, побежал к своему каземату. Через минуту он вышел со своей трофейной японской винтовкой, но Вамензон уже скрылся в каземате второго взвода. Заметив там большой образ и лампаду перед ним, начальник сектора снял фуражку и долго крестился.

— Вот это я одобряю! Это не то, что на Залитерной, где командует нигилист. Все успехи батареи я объясняю поручик, правильным, религиозным воспитанием ваших солдат.

Борейко слушал капитана с иронической усмешкой.

Вамензон уже собрался уходить, когда его взгляд упал на лежавшую на нарах лепехинскую Библию. Золотое старообрядческое двуперстие четко бросалось в глаза.

— Чья это книга? — сразу же взъерошился капитан.

— Обчая, — доложил взводный.

— Да у вас тут, оказывается, целый раскольничий скит!.. Сейчас же сжечь эту еретическую книгу!

Затем капитан подошел к иконе и тут только разглядел, что она тоже старинного письма. Рядом стояло еще несколько таких же образов.

— Это настоящая моленная! Немедленно уничтожить всю эту мерзость. — И Вамензон стал швырять иконки на пол, топча их ногами.

Солдаты зашумели и бросились поднимать свои святыни.

— Это… это бунт! Я вызову сюда стрелков, чтобы заставить вас выполнить мое распоряжение! — Капитан выскочил из каземата и торопливо зашагал к экипажу.

Едва он отъехал, как из‑за угла с ревом вылетел Блохин и, вскинув винтовку, пуля за пулей выпустил по Вамензону целую обойму, но промахнулся. — Тогда ни далеко отшвырнул ружье и, невероятно ругаясь, с пеной у рта стал кататься по земле. Борейко приказал запереть Блохина в свободном пороховом погребе.

— Пусть посидит, а то еще опять попортит кого‑либо под горячую руку, — решил он.

Сверх ожидания Блохин подчинился без возражений.

Переговорив по телефону с Залитерной, поручик узнал, что произошло там, и, в свою очередь, осведомил Звонарева обо всем случившемся на батарее.

— Чем, по‑твоему, все это кончится для нас с гобой? — спросил прапорщик.

— Для тебя, дважды контуженного и будущего зятя Белого, ничем, а мне, верно, придется расстаться с батареей и немного отдохнуть на гауптвахте.

— Но ты ведь тоже ранен?

— Зато обо мне не беспокоится никакая генеральская дочка… Одним словом, поживем — увидим.

На следующий день Залитериую посетил начальник крепостной артиллерии Восточного фронта подполковник Стольников. Среднего роста, почти совсем седой, с седыми же усами и эспаньолкой, всегда раздраженный, он не пользовался особым авторитетом и любовью своих подчиненных, несмотря на несомненную храбрость.

Сразу же, с момента своего появления на батарее, он начал брюзжать на Звонарева и солдат. Но, в отличие от Вамензона, Стольников считал мордобой некультурностью, недопустимой для офицера. Поставив многих солдат под винтовку на различные сроки и доведя прапорщика до состояния тихого бешенства. Стольников прошел с ним в офицерский блиндаж и тут с глазу на глаз объявил ему выговор за вчерашнее непочтение к Вамензону.

— Я сам не перевариваю этого «дантиста»и прохвоста, но поскольку он является вашим начальником, то дерзить ему все же нельзя. Я вас снимаю с Залитерной и отправляю в госпиталь. Сдадите сегодня же батарею штабс‑капитану Чижу. Он заодно примет и батарею литеры Б. — А куда денется Борейко?

— Я пока отправлю его на гауптвахту.

Дата добавления: 2015-06-04