Часть четвертая 14 страница. Освободившись от верхней одежды, все направились к Никитину, который священнодействовал у буфета с выпивками и закусками

Освободившись от верхней одежды, все направились к Никитину, который священнодействовал у буфета с выпивками и закусками.

— Милости прошу по рюмашке коньячку, — угощал он, входя в роль любезного хозяина, — а затем попробуйте вот эти рыжики в маринаде изготовления самой Веры Алексеевны. Так и тают во рту. Вот балычок от Чурина, швейцарский сыр со слезой, не угодно ли отведать?

Генералы дружно чокались, выпивали, крякая от удовольствия, и с наслаждением закусывали. Звонарев скромно стоял в стороне. Стессель и его жена, казалось, не замечали прапорщика, все свое внимание отдав превосходительным гостям.

Заметив неловкое положение Звонарева, Копдратенко с подчеркнутой теплотой поднял свою рюмку за здоровье «храброго юноши, только что смело рискнувшего своей жизнью для установления связи с атакованным фортом». Белый тотчас присоединился к нему. Расчувствовавшийся Никитин не замедлил со слезами облобызать прапорщика… Супругам Стессель ничего не оставалось, как, в свою очередь, поздравить Звонарева с боевым успехом. Вера Алексеевна все же не преминула заметить, что почтительность к старшим является неотъемлемой частью хорошего воспитания молодых людей,

За закусками последовал сытный и обильный ужин. Проголодавшийся Звонарев отдал должное кулинарному искусству Веры Алексеевны. Слегка отяжелев и опьянев от вина и сытной еды, он стал наблюдать за происходящим.

Шел оживленный разговор. Ничто не напоминало ни об осаде, ни о войне, голоде, цинге, тифе и десятках тысяч раненых, страдающих в госпиталях. Сквозь плотно закрытые двери едва доносились глухие удары орудийных выстрелов.

— Слыхал, Василий Федорович, как сегодня отличились твои друзья самотопы? — проговорил Стессель. — Оказывается, еще месяц тому назад Григорович получил сведения о предполагаемом на сегодня прибытии одного из пароходов с боевыми припасами и продовольствием, который должен был прорвать морскую блокаду. Он и появился у Голубиной бухты около полудня. Твои артиллеристы об этом ничего не знали и, когда пароход стал подавать сигналы, обстреляли его, решив, что он дает знаки японцам. Он отошел от берега, а тут к нему подлетел японский миноносец и увел с собой на виду у нас! Самотопы же появились лишь значительно позже. Так и пропали наши снаряды, а их там было несколько тысяч и сто тысяч пудов продовольствия.

— Арестуй немедленно, Анатолий Михайлович, всех адмиралов и перевешай как изменников, — вскочил с места Никитин. — Иначе я собственноручно их перестреляю.

— История столь невероятна, что заставляет меня сомневаться в ее правдивости, — отозвался Белый. — Моряки мне не рассказывали ничего подобного.

— Мы получили об этом подробное донесение от

Романовского, — подтвердил Рейс.

— Я запросил адмиралов, — продолжал Стессель. — Представьте — они имели наглость обвинить во всем артиллеристов! Пароход, мол, должен был прийти вечером, а днем его никто не ждал, и крепости давно пора усвоить морскую сигнализацию.

— Во всяком случае, они должны были заблаговременно предупредить хотя бы Василия Федоровича, если это уж так секретно, — вмешалась Вера Алексеевна. — Теперь ты, Анатоль, можешь потребовать, чтобы они поделились с крепостью своими запасами.

— Добром они этого не сделают, а применить силу — значит, начать в Артуре междоусобную войну, — ответил Стессель.

— Да, так или иначе, прозевали снаряды и продовольствие, которые помогли бы нам продержаться, по крайней мере, лишний месяц, если не больше, — грустно проговорил Кондратенко.

— Тем лучше! Расстреляем все снаряды, кончится продовольствие, а с ним кончится для Артура и война, — живо проговорила генеральша.

— Ваши запасы, Вера Алексеевна, судя по сегодняшнему лукулловскому пиршеству, еще так обильны, что их хватит надолго, — заметил с улыбкой Кондратенко. — Вы уже отменили, Анатолий Михайлович, распоряжение Субботина о совместном размещении инфекционных больных и раненых? — обернулся он к Стесселю.

— Решил сначала поговорить с Балашовым. Фок уверяет, что это совершенно безопасно и только лодыриврачи не хотят возиться с больными.

— Подобное рассуждение граничит с преступлением. Надо в кратчайший срок исправить эту ошибку Субботина, — настаивал Кондратенко.

— Еще вопрос, ошибка ли это? Раз Фок настаивает, значит, здесь дело похуже, чем простая ошибка, — неожиданно отозвался Никитин, успевший основательно нагрузиться коньяком и водкой.

— Выпил ты лишнее, Владимир Николаевич, потому и несешь такие нелепости! — резко остановил Стессель своего приятеля.

— Ну, пора, — встал Белый, — а то уже час не ранний.

Все стали прощаться. Кондратенко и Науменко пешком отправились к себе. Звонарев предложил заехать за Варей в Сводный госпиталь.

— Быть может, она свободна и пешком отправиться домой в такую вьюгу и темень побоится.

Генерал немного поворчал, но потом все же согласился. Варя оказалась занятой в операционной и появилась лишь через несколько минут. Увидев отца, она торжественно заявила, что сейчас ассистировала при тяжелой операции.

— И оперированный, конечно, умер на столе? — улыбнулся ее восторгу Звонарев.

В ответ Варя обдала его леденящим взглядом и попросила не вмешиваться в ее разговор с отцом.

— Не дури, Варвара! Прежде всего поздоровайся с Сергеем Владимировичем, — остановил ее Белый.

— Извините меня, пожалуйста, Сергей Владимирович. — И девушка карикатурно низко присела, одновременно презрительно глядя на прапорщика.

— Не можешь без глупостей? — окончательно рассвирепел Белый. — Одевайся, поедешь со мной домой.

— Но, папа, я занята! У меня еще одна операция.

— Что ты за знаменитый хирург?! И без тебя обойдутся, марш за пальто!

Варя вспыхнула, но возражать не посмела. Когда размещались в экипаже, генерал заставил Варю, несмотря на ее протесты, сесть между собой и Звонаревым. Всю дорогу она старалась возможно меньше прикасаться к прапорщику, но, как назло, экипаж то и дело попадал в ухабы, и Варе волей‑неволей приходилось чуть ли не ежесекундно опираться на молодого человека.

Пользуясь тем, что верх был поднят и в фаэтоне было довольно темно, Звонарев несколько раз осмеливался осторожно прикоснуться губами то к розовому ушку, то к затылку, а то и к раскрасневшейся от мороза щеке девушки. Всякий раз при этом Варя резко отклонялась в сторону и наконец, не выдержав, с отчаянием в голосе пожаловалась отцу.

— Папочка, скажи ему, чтобы он не смел прикасаться ко мне.

— Не подставляй ему свою физиономию, тогда никто такую злючку, как ты, и целовать не станет, — равнодушно ответил Белый и еще сильнее уткнул лицо в меховой воротник своей шинели.

Не успел экипаж остановиться около крыльца квартиры Белого, как Варя, вся трепеща от гнева, первая выскочила из него и ринулась в дом. Звонарев помог выйти генералу и вместе с ним появился в передней.

Хотя было около полуночи, но Мария Фоминична с чаем поджидала мужа. Чтобы не обидеть ее, Звонарев и Белый выпили по стакану, в то время как Варя жадно набросилась на еду.

— Можно подумать, что вас в госпитале совсем не кормят, — заметила ей мать.

— Я сегодня не обедала, мамочка, все была занята на операциях. Я ведь теперь операционная сестра и должна все время находиться гам.

— Надеюсь, что тебе‑то оперировать не разрешают? — с беспокойством спросила Мария Фоминична.

— Так и позволят ей оперировать, такой вертлявой девчонке! — перебил жену Белый. — Сейчас она жаловалась мне на Сергея Владимировича…

— Папка, не смей говорить при нем! Я сама потом все расскажу маме, — даже привскочила со стула от волнения девушка, густо покраснев.

— Ей‑богу, неправда! — сказал Звонарев.

Глядя на молодую пару, старики залились громким, веселым смехом.

— Можешь и не говорить, Федорович! Я и так понимаю, в чем дело, — произнесла наконец Мария Фоминична.

— Совсем, совсем не так, как ты, мамочка, думаешь, — уверяла Варя.

— Ладно уж, чай, и я не всегда была старухой! Приготовишь Сергею Владимировичу постель в кабинете, — распорядилась Мария Фоминична, когда чай был окончен.

Звонарев поднялся из‑за стола вместе с Варей и хотел идти за ней, но девушка так свирепо взглянула на него, что он отказался от своего намерения.

Побыв еще немного с Белым в столовой, он направился в кабинет. Сквозь неплотно притворенную дверь Звонарев увидел, как девушка сердито, рывками накрывала кушетку простынями, небрежно бросила на нее подушки и с силой ударила по ним кулаками.

— Можно подумать, Варя, что вы и меня хотели бы угостить такими тумаками, — проговорил прапорщик, входя в кабинет.

— С сегодняшнего дня я вам не Варя, а Варвара Васильевна или даже никто! Я не желаю иметь с вами ничего общего после той наглости и нахальства, которые вы себе позволили в экипаже, господин Звонарев.

— Если я повинен лишь в том, что поцеловал вас недостаточно крепко, то я готов немедленно исправить свою ошибку, — улыбнулся Звонарев и, шагнув к девушке, хотел было обнять ее. В то же мгновение он получил оплеуху. Охнув от удивления, прапорщик на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, как Варя с торжествующим видом выпорхнула из комнаты.

Расправившись с Звонаревым, Варя ласково попрощалась с родителями перед сном и тоже улеглась в постель. Как ни устала она за день» но уснуть ей скоро все же не удалось. Она вновь переживала все нанесенные ей сегодня Звонаревым обиды. Оказался он виновен и в замечании, сделанном ей отцом в госпитале, и в шутках родителей, не говоря уже о предерзких поцелуях в экипаже и попыток обнять в кабинете. Одним словом, прапорщик был кругом виноват перед нею и вполне заслужил постигшую его кару. И все же Варя была недовольна собой. В глубине души она признавалась, что не так уж неприятны были звонаревокие поцелуи и сам он не меньше ее был смущен подтруниванием отца и матери. Пожалуй, можно было бы обойтись и без пощечины, ограничиться лишь холодной вежливостью и ледяным презрением. Варя ярко представила себе, какой неприступный вид был бы у нее в этом случае.

«Быть может, он, бедняжечка, от огорчения тоже не спит, — вздохнула Варя и вспомнила рассказ отца об опасном путешествии прапорщика на форт. — И зачем только он всегда норовит попасть в такие места! Не дай бог, случится еще с ним что‑нибудь! — уже с волнением подумала Варя. — Тогда я себе никогда не прощу сегодняшней пощечины».

Накинув затем шаль на плечи, она осторожно пробралась к двери кабинета, желая убедиться, спит ли прапорщик. Каково же было ее разочарование, когда из‑за двери до нее донесся храп крепко уснувшего Звонарева. Это было для нее новой обидой. Добравшись до своей постели, она решительным движением сунула голову под подушку и мгновенно уснула.

Утром Звонарев не встретил Варю — она убежала в госпиталь. Получив от Белого различные указания служебного характера, прапорщик побывал в Управлении артиллерии, в порту, а затем направился в штаб Кондратенко.

Уже темнело. Солнечный день сменился холодным, туманным вечером. Артур заволокся густыми облаками.

Генерала он застал лежащим в постели, с высокой температурой. Вчерашняя прогулка в штаб Горбатовского не прошла даром. Тем не менее Роман Исидорович тотчас же принял прапорщика и, подробно расспросив о результатах посещения моряков, дал ряд указаний о спуске мины.

— Помните, что вы остались единственным специалистом по опусканию шаровых мин. Горский болен и не скоро оправится. Значит, на вас ложится вся тяжесть руководства минно‑шаровым делом. Главное же — не рисковать зря людьми и собой, — проговорил генерал.

— Больше всего надо вам самим беречься, ваше превосходительство. Меня и солдат легко можно заменить, вас же заменить некем! Между тем вы совсем не бережетесь, о чем свидетельствует ваше здоровье.

В ответ Кондратенко громко рассмеялся.

— Первый раз в жизни слышу, чтобы прапорщик читал нотации генералу!

— Я не хотел вас обидеть… — смутился Звонарев.

— Прекрасно это понимаю. Меня заменить легко, и, быть может, давно пора это сделать. Оборона крепости отличается крайней пассивностью. Ни одной вылазки за три с половиной месяца тесной блокады! Это ли не возмутительно! В первые дни осады мы легко могли прорвать расположение японцев, выйти в тыл, захватить их артиллерию, а главное — так необходимые нам снаряды, порох и продовольствие. По этому одному можно судить, насколько хорош я как руководитель сухопутной обороны.

— Вы тут ни при чем. Стессель, Фок и Рейс никогда не допустили бы такого образа действий с вашей стороны. Вылазки были запрещены Стесселем. Фок и Рейс все время мешали активизации обороны.

— Какой же я военный, если не сумел отстоять своего мнения перед высшими начальниками?

— Зная Стесселя и его окружение, нетрудно понять, что тут играет роль не ваша мягкость, а твердокаменное упрямство высшего артурского начальства. Мне не совсем понятна роль Смирнова. Комендант крепости по должности мог и должен был возглавить оборону Артура, не уступать своего места Стесселю. Фактическим комендантом является генерал‑адъютант, Смирнов же играет роль коменданта без крепости.

— Хрен, говорят, не слаще редьки! Если бы фактически во главе Артура стоял Смирнов, то, возможно, мы были бы свидетелями еще более «оригинальных» деяний, чем теперь. Комендант крепости хочет предвидеть все возможное и невозможное. Ему совершенно непонятна та простая истина, что всего не предусмотришь и, следовательно, должна быть сохранена инициатива младших начальников. Нет, знаете, не хотел бы я видеть Смирнова в роли старшего начальника в Артуре. У него нет необходимой для этого широты взглядов, — задумчиво закончил Кондратенко.

— Мнение огромного большинства артурского гарнизона, что ваше превосходительство являетесь наиболее подходящим комендантом для Артура.

— Начальство в Питере и Маньчжурии держится иного мнения, да и здесь некоторые весьма влиятельные лица находят, что я приношу больше вреда, чем пользы, — с горечью проговорил генерал.

— А кто же такие эти глупцы, выражаясь мягко? — возмутился Звонарев.

— Прочтите, — протянул ему Кондратенко одну из бумаг, лежащих на столе.

Это была напечатанная на машинке записка Фока под заглавием «Некоторые соображения об артурской обороне». Адресовалась она Стесселю и всем генералам и командирам отдельных частей. Наверху имелась надпись: «Не подлежит оглашению». Прапорщик уже был знаком с литературными произведениями Фока и сразу понял, что перед ним очередной пасквиль на Кондратенко.

— Стоило ли читать эту чепуху? — повернулся он к генералу.

— Хотя она и «не подлежит оглашению», но ее читают все писари, вплоть до ротных, и, конечно, знакомят с ее содержанием солдат. Это, так сказать, артурекая литература для народа. Все равно вам придется с нею познакомиться.

Звонарев принялся за чтение.

— «Я уже не раз указывал, что излишнее переполнение передовых окопов стрелками и матросами ведет только к ненужным, ничем не оправданным потерям. Но генерал Кондратенко, который воображает себя самым умным человеком в Артуре, конечно, не пожелает снизойти до этих соображений. С ученым видом всезнайки он по‑прежнему будет напрасно проливать реками солдатскую кровь, твердо веря, что это принесет ему славу героя, чины и ордена».

— Как допускает Стессель появление подобных произведений? — не выдержал Звонарев. — Ведь это не только подрыв вашего авторитета среди солдат и матросов, но прямое натравливание их на вас!

— «Известный всему Артуру своими длинными усами генерал недавно прямо заявил мне, что он гораздо больше беспокоится о снарядах, которых мало, чем о людях. По его мнению, солдат в крепости гораздо больше, чем имеющегося продовольствия. Поэтому потеря тысячи‑другой человек только облегчит положение крепости. Надо ли говорить, что он сам отнюдь не хочет оказаться в числе этих тысяч». Вопиющий поклеп на Василия Федоровича.

— Его хоть прямо по фамилии не называют, — все же как‑никак родственник Стесселю, не то что мы, грешные.

— Не секрет, что вы собираетесь предпринять, Роман Исидорович, в связи с этой наглой и бестактной выходкой Фока?

— Подал рапорт об освобождении от должности начальника сухопутной обороны и, как следовало ожидать, получил отказ. Нельзя‑де обращать внимания на чудачества Фока, он ведь еще в турецкую войну ранен в голову и немного ненормален. Я не настаивал: боюсь, что без меня дело попадет в руки того же Фока, и тогда дни Артура будут сочтены. Нет, я не собираюсь сдавать свои позиции! — с жаром проговорил Кондратенко.

— Если бы вам, Роман Исидорович, предложили взять на себя высшее начальствование в Артуре, вы согласились бы?

— Куда же денутся Стессель и Смирнов?

— Мы бы их арестовали.

— Кто вы?

— Ваши приверженцы.

— Я бы немедленно арестовал вас и освободил Стесселя и Смирнова, дабы они вернулись к исполнению возложенных на них обязанностей, — улыбнулся Кондратенко. — Нет, я против всяких незаконных действий. Так и передайте всем «моим приверженцам», как вы выражаетесь.

Прапорщик разочарованно вздохнул. Вскоре пришел Науменко. Воспользовавшись этим, Звонарев стал прощаться.

В Свободном госпитале ему пришлось довольно долго ждать в приемной, пока вышла Варя. Увидев прапорщика, она сурово сдвинула брови и сухо справилась, чем она может быть ему полезна.

— Прежде всего, я думаю, вам следует извиниться передо мной за вашу вчерашнюю грубость, — в тон ей умышленно хмуро ответил Звонарев.

Не произнеся ни слова, девушка повернулась и направилась к двери. Прапорщик едва успел схватить ее за руку.

— Стоп, стоп, стоп! Я еще не кончил, и вы, как всякая воспитанная девочка, должны выслушать до конца, когда с вами говорит старший, — проговорил он.

— Руки прочь, или вы получите еще одну оплеуху, — попыталась вырваться Варя.

— Ша, киндер, как говорит Борейко в таких случаях, — еще крепче сжал ее руку Звонарев. — Кондратенко прислал вашим больным цингой свежее мясо и овощи. Потрудитесь их получить, — протянул он большой сверток.

— Я больше не веду палаты. Пустите, мне больно, — тихо проговорила она.

— А вы драться не будете? — уже совсем весело спросил Звонарев.

— Не хочу марать руки о вашу… вашу противную физиономию, — заикаясь от волнения, проговорила девушка.

— То‑то же, — отпустил ее прапорщик. — Теперь мы квиты, и я могу опять поцеловать вас…

Варя фыркнула, как кошка, и одним прыжком оказалась за дверью.

— Не смейте никогда больше приближаться ко мне, приходить сюда или к нам домой, низкий вы… человечишка, — наконец подобрала она наиболее уничтожающее слово и, хлопнув дверью, исчезла.

Звонарев улыбнулся. Негодующая Варя была ему больше по сердцу.

В штабе Горбатовского его уже поджидали Буторин и Фомин с тремя десятипудовымн шаровыми минами. Наскоро переговорив со Степановым и получив от него последние указания, прапорщик отправился с матросами на форт номер два.

На форте было относительно тихо: редкая ружейная перестрелка, взрывы бомбочек, изредка гулкий артиллерийский выстрел и визг разорвавшейся шрапнели. Сквозь туманную ночь чуть пробивались бледные лучи прожекторов. Две подводы, запряженные парой осликов каждая, затарахтели за Звонаревым и матросами.

Фролов уже ждал прапорщика. Им был разработан подробный план очищения рвов форта от японцев.

— Как только ваши мины взорвутся, мичман Витгефт с матросами бросится в атаку вдоль левого бокового рва, я со стрелками — вдоль правого, поручик Юницкии из контрэскарпной галереи попытается выбить японцев из капонира. Вы же будете орудовать на бруствере и командовать артиллерией внутри форта, — распределил он роли между офицерами.

— По‑моему, мое задание невыполнимо. Японцы так прочно засели в капонире, что едва ли мы сможем чтолибо с ними поделать, — заикаясь, проговорил Юницкий.

— Умереть‑то там вы, я думаю, сможете, если это будет нужно, — насмешливо ответил комендант форта.

— Думаю, что я больше пользы принесу живым, чем мертвым.

— Можете думать что хотите, но выполнить поставленную вам задачу вы обязаны. Ступайте! — резко приказал Фролов. — От него, живого, пользы не больше, чем от мертвого.

Места для спуска мин были выбраны на бруствере заранее, и на них начали устанавливать желобообразные салазки, соблюдая полную тишину, боясь столкнуть малейший камешек или комочек земли. Как только это было сделано, Фролов в последний раз повторил свои наставления: взрывы спускаемых мин послужат сигналом для общей атаки, Звонарев с артиллеристами форта должны орудийным огнем парализовать контратаку японцев, если она последует. Пожелав прапорщику успеха, Фролов ушел.

Мины осторожно, без шума подняли на салазки. Звонарев поочередно поджег фитили и шепотом скомандовал:

— С богом, кати!

По три рослых матроса налегли на каждый шар, и они со слабым скрипом двинулись с мест. Налетевшая густая волна тумана совсем закрыла русских. Японцы ничего не подозревали и держались тихо. С нарастающим шумом мины ринулись вниз.

Один за другим раздались три сильных взрыва. Сотрясение было так сильно, что мешки с землей лавиной обрушились вниз, завалили вход в блиндаж, крыша которого подозрительно заскрипела.

— Господи Исусе Христе, да что же это такое? Никак, японец сам нас взорвал? — заметались испуганные солдаты, торопливо расчищая выход из блиндажа.

Прапорщик выбрался наружу одним из первых. Осколки и комья земли после взрыва уже пролетели, но в воздухе стоял грохот ружейной стрельбы, взрывов бомбочек и свист пуль. Из рвов доносился шум рукопашной схватки; крики, стоны, выстрелы, взрывы бомбочек слились в один общий рев, который все нарастал и быстро передвигался по направлению к переднему рву.

— Бежит японец! — проговорил Буторин. — Мы его сегодня застали врасплох. С перепугу он и стал тикать без оглядки.

Звонареву хотелось выглянуть из‑за бруствера, но это грозило ранением или даже смертью. Несколько лучей японских прожекторов остановились над фортом, тщетно силясь проникнуть сквозь молочную пелену густого тумана. Молчавшие ранее осадные батареи теперь открыли беспорядочный огонь, осыпая снарядами всю площадь форта.

Вскоре прибыл связной от Фролова и сообщил, что все рвы очищены от японцев.

— Потери велики? — спросил Звонарев.

— Почти нет, двое или трое легкораненых. Поручика немного зацепило, но они остались в строю, да морского офицера ранило «в плечо, но тоже не сильно, — докладывал стрелок. — Только в капонире артиллерийский поручик дюже спужались и не пошли вперед. Комендант просили вас, вашбродь, пройти туда, помочь им.

Звонарев торопливо перебежал дворик форта, который забрасывался ручными гранатами, и укрылся в тыловой казарме. Тут он встретил Фролова, как всегда, бодрого и веселого.

— Все вышло как нельзя лучше. Я даже не ожидал такого быстрого и решительного успеха. Особенно нам помог взрыв японского склада пироксилина. Он уничтожил массу людей у противника. Сейчас стрелки начнут кидать бомбочки в амбразуры, а вас попрошу сменить Юницкого и организовать удар со стороны контрэокарпной галереи.

— Слушаюсь, — козырнул прапорщик и направился вниз по потерне.

Едва Звонарев минул потерну, как вдоль галереи хлестнула пулеметная очередь, пули с громким щелканьем впивались в бетонные стены. Прапорщик отпрянул назад, пережидая конца стрельбы.

— Он, вашбродь, почитай уже с час бьет без передыху. Надо сюда подвезти пушку и вдарить по пулемету, — проговорил один из стрелков.

Со стороны капонира донеслись один за другим два взрыва ручных гранат, и пулемет сразу смолк.

— Подбили через амбразуру, — понял прапорщик. — Пошли, — обернулся он к стрелкам.

В контрэскарпной галерее было почти темно. Только два фонаря, стоящие в углублениях амбразур, чуть освещали сводчатое помещение. В конце его, прижавшись за бруствером из земляных мешков, сидело несколько стрелков. Невдалеке от них, распластавшись на полу, лежал Юницкий. Когда надо было отдать приказание, он взмахом руки подзывал к себе солдат. Стрелки опускались рядом с офицером на колени и получали нужные распоряжения. Поручик боялся даже поднять голову от земли и при каждом взрыве ручной гранаты испуганно вздрагивал.

Подойдя к нему, Звонарев передал ему распряжение Фролова. Юницкий рассыпался в благодарностях и, не поднимаясь на ноги, на коленях пополз в тыл.

— Вы бы встали! — посоветовал ему прапорщик.

— Береженого и бог бережет, — ответил поручик, торопливо отползая от него.

— Уж очень они нервенные, — усмехнулся один из стрелков, глядя на странную фигуру офицера. — А каким козырем смотрят, когда тихо! Чуть зазеваешься с отданием чести, враз по рылу смажут.

— То ранее было, теперь господа офицеры стали уважать солдатскую морду… Пули ведь и с тылу попасть могут, — зло заметил другой стрелок.

— Где японцы и что вы предпринимаете, чтобы их выбить? — перебил Звонарев.

— Ждем, когда наши из рва начнут бросать бомбочки, тогда мы и ударим на японца, — пояснили стрелки прапорщику.

Звонареву это не понравилось.

— Вперед! — скомандовал он и с винтовкой в руках вскочил на траверс. Стрелки бросились за ним.

Оглушенные японцы были быстро разоружены. Вскоре вся правая уцелевшая часть капонира оказалась в руках стрелков.

Преследуя отступающих японцев, русские ворвались в ход сообщения, идущий в японский тыл, но были встречены пулеметным огнем. Почти в полной темноте, на небольшом пространстве, в узком ходе завязался штыковой бой. Бились прикладами, кулаками, кололи штыками, кусались, душили друг друга… Над местом побоища стоял смешанный гул криков, стонов, брани.

Неожиданно перед Звонаревым выросла фигура Фролова.

— Я приказал подвезти сюда полевую пушку и стрелять в упор картечью, — проговорил поручик.

— Да в темноте не разберешь, где наши, а где чужие.

— Солдаты и матросы разберут и лучше нас сообразят, что и как надо делать.

Звонарев прошел по контрэскарпной галерее и потерне во внутренний дворик форта, где вдоль брустверов были распределены противоштурмовые орудия. Здесь он застал Витгефта с его моряками. Мичман был ранен в обе руки, но остался в строю, продолжая распоряжаться действиями стрелков и матросов.

— Вручную скатите одну из пушек в горжевой ров и там установите ее по указаниям прапорщика. Захватите с собой также десяток‑другой картечи и зарядов к ним. Матросы и стрелки помогут вам.

Солдаты быстро подхватили одно из орудий и покатили его к проходу в тыловой ров. Звонарев едва поспевал за ними. В горжевом рву около пушки собралась прислуга — четыре канонира с фейерверкером. Тут же находились человек шесть стрелков и матросов, державших в руках картечь и картузы с порохом.

Не успели подвезти орудие к нужному месту, как было ранено несколько солдат и матросов. Все же с трудом пушку установили. Неподалеку началась рукопашная схватка. Стрельба почти прекратилась, и слышались отдельные вскрики, стоны, ругань.

— Банза‑а‑ай! — раздалось откуда‑то сверху из темноты.

Стрелки и матросы сначала в одиночку, а затем группами отбегали назад и скрывались в уцелевшем крыле капонира. Часть из них отходила в ров.

— Одолевает японец, вашбродь! — испуганно проговорил один из артиллеристов.

Прапорщик и сам видел, что опасность нарастала с каждой секундой. Гарнизон форта слабел все больше. В мутном свете скользивших поверху лучей прожектора темной массой проступали приближавшиеся колонны противника. Наступил момент действовать картечью.

— Заряжай! — скомандовал Звонарев.

— Давно заряжено, — отозвался наводчик.

— Пли!

Выбросив вперед огненный столб и струю визжащей на лету картечи, пушка отлетела назад, но ее тотчас же накатили на место.

— Больно высоко! Картечь над головами пошла, — пробормотал наводчик, — надо брать пониже.

— Пли! — заорал не своим голосом прапорщик, заметив в двадцати шагах поблескивавшие японские штыки.

На этот раз картечь врезалась в плотную массу человеческих тел. Со стороны японцев донесся протяжный вой, и на мгновение они остановились.

Воспользовавшись этой заминкой, пушка дала еще два выстрела, сметая передние ряды наступающих. Подбодренные успехом, стрелки и матросы вновь кинулись на врага. Звонарев хотел дать еще один выстрел, но тут произошел взрыв у самого орудия. Стрельба для скорости велась без пробанивания, и в зарядной камере пушки остались тлеющие клочки зарядного картуза. Впопыхах заряжающий не заметил этого и сунул новый заряд с порохом, который мгновенно взорвался в еще не закрытом орудии. Вся прислуга орудия погибла; Звонарева отбросило в сторону, слегка опалив ему лицо и руки. Японцы воспользовались этой заминкой и бросились в атаку.

Стрелки и матросы кинулись под прикрытие капонира. Преследуя их, японцы стали быстро распространяться по рвам. Едва поднявшись на ноги, прапорщик опрометью бросился к левому боковому рву. Остановился он уже вблизи казармы. Тут только он заметил отсутствие папахи, шашки, бинокля. Проведя ладонью по лицу, он с удивлением установил отсутствие бровей, усов и чуть пробивающейся бородки. Отдышавшись, Звонарев уже не спеша отправился в казарму. Около ворот его чуть не сбили с ног матросы и стрелки, под командой Витгефта спешившие в правый боковой ров.

— Неужели это вы? — подошел мичман к прапорщику. — Мне только что доложили, что при разрыве орудия вас разнесло на клочки, и в доказательство представили вашу окровавленную папаху. Она лежит на столе в офицерском каземате.

— Разве пушку разорвало? — удивился Звонарев. — Мне казалось, что бомбочка попала в сложенные около орудия пороховые заряды, которые и взлетели на воздух. Меня отбросило в сторону и немного обожгло.

Дата добавления: 2015-06-04