Помощник бальзамировщика 3 страница

— Мама вышла замуж, когда ей было всего девятнадцать. Она хотела стать настоящей поэтессой. Она хотела быть учительницей. Как вы, мистер Хэринг.

Похоже, это заявление растрогало Хэринга. К тому же эта девочка такая очаровашка!

Нечто в вибрирующем голоске Нормы Джин заставило его мягко спросить:

— А где сейчас ваша мама, Норма Джин? Вы с ней не живете?

И Норма Джин застенчиво покачала головой. Глаза ее увлажнились, юное личико словно закаменело.

Только тут Хэринг вспомнил какие-то разговоры насчет того, что девочка вроде бы сирота и находится на попечении властей. И живет в семье Пиригов. Ох уж эти Пириги! Ему довелось сталкиваться с другими приемными детьми из этой семейки. Просто удивительно, что эта девочка выглядит такой ухоженной, здоровенькой и умной. Пепельно-белокурые волосы чисто вымыты, одета всегда так опрятно, правда, несколько вызывающе. Этот дешевый красный свитерок так соблазнительно подчеркивает твердые круглые грудки, а дешевенькая юбчонка из серой саржи едва прикрывает задик. Уж лучше не смотреть.

Он и не смотрел, и не собирался. Он жил с измученной молодой женой, четырехлетней дочерью и восьмимесячным сыном, и это видение, безжалостное, как палящее солнце пустыни, вечно стояло перед его усталыми глазами.

Но что-то заставило его быстро выпалить:

— Послушайте, Норма Джин. Приносите еще стихи, и свои, и вашей мамы. Всегда, в любое время, я буду рад прочесть их. Это моя работа.

И вот так получилось, что зимой 1941 года Сидни Хэринг стал самым любимым учителем Нормы Джин в школе. И они начали встречаться — раз или два в неделю, после занятий. И неустанно говорили — о чем же они говорили? — ну, о литературе, естественно! О романах и стихах, которые давал почитать Норме Джин мистер Хэринг. Она читала «Грозовой перевал» Эмилии Бронте, «Джен Эйр» Шарлотты Бронте, «Земля» Перл Бак[32], тоненькие сборники стихов Элизабет Баррет Браунинг, Сары Тисдейл, Эдны Сент-Винсент Миллей и, наконец, самого любимого поэта Хэринга, Роберта Браунинга. Он продолжал «разбирать» ее девичьи стишки (она никогда больше не показывала ему стихов матери). Однажды они засиделись допоздна, и Норма Джин вдруг с ужасом спохватилась, что ее давным-давно дожидается миссис Пириг, которой она обещала помочь по дому. И тогда Хэринг предложил ее подвезти.

И после этого он частенько подвозил ее к дому, который находился примерно в полутора милях от школы. И у них было больше времени поговорить обо всем.

Все это носило совершенно невинный характер, мистер Хэринг готов был поклясться. Совершенно невинный. Девочка была его ученицей, он являлся ее учителем. Он и пальцем до нее не дотронулся, ни разу. Только, распахивая перед ней дверцу машины, слегка касался ее руки — чисто случайно, разумеется, ну и еще раза два погладил по длинным волосам. И бессознательно вдыхал ее запах. И возможно, смотрел на нее чуть дольше, чем следовало бы, а иногда, во время оживленного разговора, вдруг терял нить и начинал запинаться и повторяться. И сам не желал признаться себе в том, что, когда после этих свиданий возвращался в свой бедный и жалкий дом, к семье, перед глазами все время маячили улыбающееся прелестное детское личико Нормы Джин, ее обольстительная фигурка. И он испытывал жгучее чувство вины, особенно при воспоминании об этом «тающем» взгляде ее влажно-синих глаз, всегда чуть-чуть как бы «вне фокуса», всегда словно приглашающих войти.

Я живу в твоих мечтах, ведь правда? Приди, живи и ты в моих!

И однако на протяжении нескольких месяцев их «дружбы», девушка ни разу не намекнула на возможность сексуальных отношений. Похоже, она действительно хотела говорить лишь о книгах, которые давал ей почитать мистер Хэринг, да о своих стихах, которые он совершенно искренне считал «многообещающими». И если в стихотворении говорилось о любви и адресовано оно было некоему загадочному «ты», мистер Хэринг не мог удержаться от тайной и сладкой мысли, что этим «ты» являлся он, Сидни Хэринг. Лишь однажды Норма Джин очень удивила Хэринга, и случилось это, когда они затронули совершенно другую тему. Хэринг заметил, что не доверяет Ф.Д.Р.[33], в том смысле, что при нем неадекватно освещаются новости с фронта. Что он вообще не доверяет ни одному политику — просто в принципе. И тут Норма Джин вдруг вспыхнула и воскликнула:

— Нет-нет, это неправильно, это совсем не так! Президент Рузвельт вовсе не такой!

— Вот как? — с усмешкой заметил Хэринг. — А откуда ты знаешь, какой он? Ты же с ним лично не знакома, не так ли?

— Конечно, нет, не знакома, но я слышала его выступления по радио!

После паузы Хэринг заметил:

— Я тоже слышал его выступления по радио, и у меня создалось впечатление, что мной манипулируют. Все, что мы слышим по радио или видим в кино, создается по определенному сценарию. Предварительно репетируется и играется на публику. Это не спонтанно. У человека создается впечатление, что слова идут от самого сердца, но на деле это вовсе не так. И не может быть так.

Норма Джин взволнованно воскликнула:

— Но президент Рузвельт — великий человек! Возможно даже, такой же великий, как Авраам Линкольн!

— С чего это ты взяла?

— Я в него в-верю.

Услышав это, Хэринг расхохотался.

— А знаешь, какое определение дал вере я, Норма Джин? Верить можно только в то, что не является правдой.

Норма Джин сердито нахмурилась.

— Это не так! Мы верим в то, что считаем правдой, пусть даже иногда это невозможно доказать!

— Но что, к примеру, ты можешь знать о том же Рузвельте? Только то, что о нем пишут в газетах и говорят по радио. Готов поспорить, ты даже не знаешь, что он калека!

— Ч-что?!

— Калека, инвалид. Кажется, он перенес полиомиелит. И с тех пор ноги у него парализованы. И он передвигается на инвалидной коляске. Неужели не заметила, что на всех фотографиях его показывают только до пояса?

— О нет! Этого просто быть не может!

— Но я это точно знаю. Из надежного источника. От дяди, он работает в Вашингтоне, округ Колумбия. Вот так!

— Все равно не верю.

— Что ж… — Хэринг улыбнулся, его забавляло все это. — Можешь, конечно, не верить. Ф.Д.Р. — абсолютно здоровый и нормальный человек, потому что так считает, в это твердо верит Норма Джин Бейкер, проживающая в Ван-Найсе, штат Калифорния!

Они сидели в машине Хэринга, на грязной немощеной улочке, на окраине городка. В пяти минутах езды от старенького и убогого домишки Пиригов на Резеда-стрит. Поблизости находилась железная дорога, в отдалении маячили в туманной дымке горы Вердуго. Казалось, впервые за все то время, что они были знакомы, Норма Джин смотрела прямо ему в глаза. Раскрасневшаяся, возбужденная спором, она часто дышала, и он вдруг испытал жгучее желание схватить ее, привлечь к себе, сжать в объятиях и держать, и успокоить, и утешить. И тут, широко раскрыв глаза, она вдруг прошептала:

— О! Я ненавижу вас, мистер Хэринг! Вы совсем, совсем мне не нравитесь!

Хэринг рассмеялся и повернул ключ в замке зажигания.

Высадив Норму Джин у дома Пиригов, он вдруг обнаружил, что весь вспотел. А в брюках сердито подрагивал твердый, как кулак, пенис.

Но ведь я до нее и пальцем не дотронулся! Мог, мог, но не стал!

Когда они встретились в следующий раз, об этом взрыве эмоций было забыто. И разумеется, ни один из них не упомянул о нем и словом. Ведь эта девочка была его ученицей; а он — ее учителем. Они больше ни разу не говорили друг с другом в таком тоне. И черт возьми, думал Хэринг, как же хорошо, что он вовсе не влюблен в эту пятнадцатилетнюю девчонку, а потому нет смысла рисковать. Ведь в противном случае он может потерять работу, разрушить и без того шаткий брак.

Ну, хорошо, я ее не трону. Но что же дальше?

Ведь она наверняка писала эти стихи для него. И признавалась в них в любви именно ему, Сидни Хэрингу, разве нет?..

И вдруг в конце мая самым неожиданным и таинственным образом Норма Джин оставляет школу в Ван-Найсе. И это при том, что до десятого класса ей осталось доучиться каких-то несколько недель. Оставляет, не сказав ни слова своему любимому учителю. В один прекрасный день она просто не явилась на занятия по английскому, а на следующий день мистера Хэринга, а также всех остальных преподавателей официально известили о том, что девушка ушла из школы «по семейным обстоятельствам». Хэринг был потрясен, но старался этого не показывать. Что с ней случилось? К чему это ей вдруг понадобилось уходить из школы в столь неподходящий момент? И не сказав ему ни слова?..

Несколько раз он снимал телефонную трубку, хотел позвонить Пиригам и поговорить с ней. Но так и не решился.

Не связывайся. Держи дистанцию.

Если не любишь ее. А вдруг любишь?..

И вот однажды он, вконец измученный мыслями о девушке, столь внезапно ушедшей из его жизни (а заодно — и из школы), приехал на Резеда-стрит — в надежде хотя бы мельком, хотя бы издали увидеть Норму Джин. Остановил машину и, вдыхая запах какой-то гари и гнили, смотрел на дощатый обшарпанный дом, сад перед домом, где не росло ни травинки, кучи мусора на заднем дворе. Что за дети могут воспитываться и жить здесь, в таком убожестве? В ярком полуденном свете дом Пиригов казался особенно жалким, серая краска облезла со стен, крыша сгнила и прохудилась. И все это показалось Хэрингу заряженным неким символическим смыслом. Символом рухнувшего вдруг мира, центром которого была для него эта несчастная и невинная девочка. Спасти ее, вырвать отсюда мог только очень храбрый человек. Норма Джин? Где же ты? Я приехал за тобой, спасти тебя.

Тут из гаража за домом вдруг вышел Уоррен Пириг. И направился к пикапу, стоявшему у дома.

Хэринг надавил на педаль газа и быстро уехал.

Разбить легко, как стеклянную дверную панель резким ударом кулака.

Она уже выпила с утра два пива. И сейчас держала в руке третью бутылку.

И говорила:

— Она должна уехать.

— Норма Джин? Это еще почему?

Элси ответила не сразу. Закурила сигарету. Дым показался очень горьким на вкус.

Уоррен спросил:

— Мать, что ли, ее забирает? Да?

Они избегали смотреть друг другу в глаза. Они вообще не смотрели друг на друга. Здоровый глаз Уоррен почему-то зажмурил, больной глаз смотрел затуманенно, в никуда. Элси сидела на табурете за кухонным столом с сигаретой и бутылкой теплого пива — из всех марок она предпочитала «Твелв хорс». Уоррен, который только что вошел в дом, стоял перед ней, он даже не успел снять грязные сапоги. В такие моменты он казался ей просто опасным, как бывают опасны все крупные мужчины, вошедшие с улицы в замкнутое жаркое и душное пространство дома, где пахнет женщинами.

Уоррен стащил с себя грязную рубашку и швырнул ее на стул. Остался в тонкой хлопчатобумажной майке. От него так и несло теплом разгоряченного тела, мощным запахом пота. Пириг, он же Поросеночек. Так называла она его в моменты близости, но было это страшно давно. Пириг Поросеночек, он так любил зарываться в нее носом, копаться, рыться, фыркать, сопеть и тихонько похрюкивать от наслаждения. А жена обхватывала руками его жирные мускулистые бока, с этих боков прямо оковалки мяса свисали. О-о-о! Уор-рен!.. Боже мой!.. Но было все это так давно, что прямо вспомнить тошно. За последние годы ее муж еще больше раздался — в плечах, в груди. И живот огромный, а руки толстые, как окорока, и голова просто утопает в шее. И повсюду на теле жесткие кустики седоватотемных волос. Даже на спине, на шее, на боках, на тыльных сторонах огромных ладоней.

Элси смахнула слезинку, делая вид, что вытирает нос.

Уоррен заметил громко:

— Вроде бы ее мамаша чокнутая. Так ей что, стало лучше? Когда это?

— Да нет.

— Что нет?

— Дело тут не в матери Нормы Джин.

— А в чем тогда?

Элси задумалась, подбирая слова. Она была не из тех женщин, которые тщательно подбирают слова и готовятся к речи заранее. Но для этого случая она их предварительно отрепетировала. Столько раз произносила про себя, что теперь каждый слог казался невыразительным и фальшивым.

— Норма Джин должна уехать. Пока ничего не случилось.

— Какого хрена? Что это должно с ней случиться?

Да, получалось хуже, чем она рассчитывала. Он был такой огромный, он прямо нависал над ней. И без рубашки мохнатое тело казалось еще массивнее, оно едва помещалось в кухне. Элси потянулась за сигаретой. Вот ублюдок! Делает вид, будто ничего не понимает. Днем она ходила в город за покупками. И перед выходом нарумянила щеки, подобрала волосы вверх и воткнула в них гребешок. Но позже, взглянув на себя в зеркало, увидела, как жутко она выглядит. Кожа обвисшая, лицо усталое. А тут еще Уоррен рассматривает ее в профиль. Господи, она всегда ненавидела, когда он смотрел на нее в профиль, этот ублюдок с жирным подбородком и носом, похожим на свиное рыло!..

И Элси сказала:

— У нее полно парней. И ребят постарше. Чересчур много.

— Постарше? Интересно, кто ж это?

Элси пожала плечами. Ее хотелось, чтобы Уоррен понял: она на его стороне.

— Знаешь, имен я не спрашивала. Парни этого типа обычно в дом не заходят.

— Может, тебе все же следовало спросить, — злобно заметил Уоррен. — Может, я лучше сам спрошу. Где она?

— Вышла.

— Куда это вышла?

Элси боялась посмотреть мужу в глаза. В сверкающие, с красными прожилками глаза.

— Может, поехала прокатиться? На автозаправку, где обычно собираются эти ребята. Не знаю.

Уоррен тихонько присвистнул.

— Девчонке в ее возрасте, — заметил он, — давно пора встречаться с парнями. Это вполне естественно.

— Да, но у Нормы Джин их слишком много. И сама она так доверчива.

— Доверчива? Это в каком же смысле?

— Ну, она… э-э… слишком уж симпатичная.

Элси не стала распространяться на эту тему. Подразумевалось, что если муж и проделывал что-то, оставшись с Нормой Джин наедине, так только потому, что она была слишком симпатичная, слишком милая, и послушная, и угодливая. А потому просто не могла отказать ему.

— Послушай, а может, она «залетела», а?

— Да нет, пока вроде бы нет. Во всяком случае, я об этом не знаю.

Впрочем, Элси прекрасно знала, что не далее как на прошлой неделе у Нормы Джин была менструация. Сильные колики, жуткая головная боль. И кровища из нее так и хлестала, прямо как из зарезанного поросенка. Бедняжка была перепугана до смерти и все молилась Иисусу Христу Исцелителю.

— Пока вроде бы нет? Что, черт побери, это значит?

— Знаешь, Уоррен, нам следует подумать о своей репутации. Мы — Пириги. — Точно была в том необходимость, напоминать мужу, какую он носит фамилию. — И рисковать в таких делах нельзя.

— Репутация? Какая, где?

— Ну, как какая. В городе. В комитете социальной защиты сирот.

— А они что, приезжали сюда? Шпионить, вынюхивать? Задавать разные вопросы? Когда это?

— Ну, они мне звонили. Несколько раз.

— Звонили? Кто звонил?

Элси все больше нервничала. Щелчком стряхивала пепел в пеструю глиняную пепельницу. Ей действительно звонили, но не из комитета социальной защиты сирот округа Л.A., и она вдруг испугалась, что Уоррен может прочесть ее мысли. Уоррен считал себя великим боксером, ничуть не хуже самого Генри Армстронга, чьи бои ему довелось видеть в Лос-Анджелесе. И он утверждал, что, подобно всем остальным великим боксерам, умеет читать мысли противника. Вообще-то сам Армстронг, похоже, действительно угадывал мысли противника или пытался угадать раньше, чем противник разгадает его. И в маленьких свинячьих глазках Уоррена порой появлялось такое хитрое выражение. Достаточно было просто заглянуть в них, чтобы понять — тебе грозит опасность.

Он склонился над ней еще ниже, придвинулся еще ближе. Огромная туша. От него воняло — грязью и потом. И еще эти лапищи. Чудовищные кулаки. Стоит закрыть глаза, и кажется, чувствуешь силу удара. Удара, который когда-то он нанес ей по правой щеке. И все лицо после этого опухло, и его совершенно перекосило. Да, тут есть о чем призадуматься. Поразмышлять. От него так просто не отделаться.

А в другой раз он ударил ее по животу. И ее пронесло, прямо в комнате, на полу. И ребятишки, которые тогда жили в доме (все давно разъехались, разлетелись, никакой связи с ними она не поддерживала), просто со смеху помирали, а потом пулей вылетели на задний двор. Их так и вынесло из дома, словно ветром сдуло. Нет, на взгляд Уоррена, он бил жену вовсе не сильно. Если б хотел как следует врезать, ты бы не встала. Но я не хотел.

И ей следовало признать: она сама напросилась. Посмела орать на него, а Уоррен просто терпеть не мог, когда с ним разговаривают таким тоном. И он уже собирался ответить в том же тоне, но тут Элси стала выходить из комнаты, и Уоррену это тоже очень не понравилось.

После этого, не сразу, но на следующий день или ночь, он обычно становился как шелковый. Не извинялся, но всячески давал понять, что хочет помириться. Об этом говорили и руки, и рот. Вообще-то Уоррен был не слишком разговорчив с женой, да и что в таких случаях скажешь?

Он никогда не говорил, что любит ее. Но она знала — нет, скорее догадывалась, чем знала, — он ее любит.

Я люблю вас! Так говорила эта девчонка. А глаза заплаканные и испуганные. О, тетя Элси, я так люблю вас! Пожалуйста, не отсылайте меня обратно!

И Элси, осторожно подбирая слова, заметила:

— Нам следует подумать о будущем, дорогой. В прошлом мы наделали немало ошибок и…

— Чушь собачья.

— Я хотела сказать, мы ошибались. В прошлом.

— На фиг его вспоминать, это прошлое. Прошлое — это не сейчас.

— Ты же знаешь, как это бывает с молоденькими девушками, — умоляющим тоном сказала Элси. — Что с ними может случиться.

Уоррен подошел к холодильнику, распахнул дверцу, достал бутылку пива. Потом громко захлопнул дверцу и так и присосался к этой бутылке. Стоял, привалившись к разделочному столику, возле грязной раковины, и тыкал грязным ногтем свободной руки в щель в стене, пытаясь поправить выбившуюся паклю. Он сам лично законопатил все эти щели прошлой зимой, и надо же, черт побери, начинай все сначала!.. А через эти щели лезут в дом крошечные черные муравьи.

После долгой паузы он неуверенно, как человек, примеряющий не подходящую ему одежду, заметил:

— Она это плохо воспримет. Ей у нас вроде бы нравится.

И Элси не удержалась, чтобы не поддакнуть:

— Да, нравится.

— Черт.

— Но ты же помнишь, чем это закончилось в прошлый раз, — начала Элси. И заговорила о девочке, которая жила у них несколько лет назад, все в той же комнатушке на чердаке, ходила в ту же школу в Ван-Найсе. Звали ее Люсиль. В пятнадцать лет Люсиль «залетела» и даже не знала толком, кто отец ребенка. Как будто эту Люсиль можно было сравнивать с Нормой Джин!.. И Уоррен, погруженный в собственные мысли, не очень-то внимательно прислушивался к тому, что говорит жена. Да и сама Элси не слишком себя слушала. Однако произнести подобную речь требовали обстоятельства.

Когда она наконец умолкла, Уоррен спросил:

— Так ты собираешься отослать бедную малышку обратно в приют? Обратно в этот… как его… сиротский дом?

— Нет, — улыбнулась Элси. Впервые за весь день улыбнулась. То была ее козырная карта, она приберегала ее напоследок. — Я собираюсь выдать эту девушку замуж. Пусть себе живет счастливо и спокойно.

Она растерянно заморгала, увидев, как Уоррен резко развернулся и, не говоря ни слова, вышел, громко хлопнув дверью. А чуть позже услышала во дворе звук заводимого мотора.

Вернулся он поздно, за полночь, когда Элси и все остальные в доме уже улеглись спать. Сон у Элси был чуткий. Ее разбудили тяжелые шаги мужа. Затем дверь в спальню распахнулась, и она уловила сильный запах спиртного. В спальне было темно, как в колодце, и Элси подумала, что сейчас Уоррен будет шарить по стене в поисках выключателя, но ничего подобного не произошло. Не успела она потянуться к настольной лампе на тумбочке, как он всей тяжестью навалился на нее.

Он не произнес ни слова. Даже не назвал ее по имени. Горячий, тяжелый, разбухший от желания (не обязательно ее, любой женщины), он пыхтел, сопел, разорвал на ней нейлоновую сорочку, а она, застигнутая врасплох, даже не нашла в себе сил оказать хоть какое-то сопротивление. Или (ведь в конце концов она ему жена и обязана исполнять супружеский долг) устроиться в постели поудобнее.

Они не занимались любовью — сколько же? — уже несколько месяцев. Заниматься любовью — не слишком подходящее выражение для того, что происходило между ними в постели. Сама Элси говорила: «делать это», поскольку в моменты близости ею овладевала не характерная для нее застенчивость, причем с самого начала их супружеской жизни и несмотря на сексуальную ненасытность, требовательность и даже нежность, которые проявлял Уоррен, будучи еще молодым мужем. Сама же Элси была в те годы скрытна и молчалива, и если и поддразнивала мужа, то шутливо и нежно. И никогда не произносила слова любовь, никогда не говорила: люблю тебя. Это было трудно, просто невозможно. Странно, иногда думала она, какие-то вещи человек делает каждый день — ну, ходит, к примеру, в ванную, ковыряет в носу, почесывается. Прикасается к себе и другим людям (если, конечно, есть в твоей жизни люди, к которым ты можешь прикасаться и которые имеют право трогать тебя). И однако же об этих вещах как-то не принято говорить, и трудно, почти невозможно подыскать для них подходящие слова.

Примерно то же проделывал он с ней и сейчас, и какие тут можно найти слова, чтобы описать это, хотя бы осмыслить, что происходит. То было сравнимо с насилием, сексуальным насилием (если бы она не являлась женой этого человека, а потому нечего жаловаться и возмущаться). К тому же она здорово разозлила его днем, и теперь это воспринималось ею как возмездие. Перед тем как залезть в постель, Уоррен расстегнул молнию на брюках и сбросил их на пол, на нем осталась вонючая, насквозь пропотевшая майка. Элси задыхалась, ощущая прикосновение жестких волосков, она была смята, раздавлена этой громоздкой вздымавшейся тушей. Никогда прежде он не казался ей таким тяжелым, никогда не атаковал ее столь яростно и беспощадно. Сначала его короткий и толстый пенис слепо колотился о ее тело. Потом он грубо раздвинул коленями ее дряблые бедра, схватил пенис в руку и вонзил в нее. Примерно так он обращался с разбитой в аварии машиной, разбирая ее на части — она сама не раз это видела, — хватал ломик и яростно вонзал в металл, явно наслаждаясь сопротивлением.

Элси пыталась было утихомирить мужа:

— О Господи, Уоррен… о, да погоди же ты! — Но тут он навалился локтем ей на лицо и шею. И она отчаянно старалась высвободиться — ей казалось, что в пьяном угаре Уоррен вот-вот задушит ее, просто раздавит дыхательное горло и все. И она бешено забилась, забарахталась; тогда Уоррен схватил ее за запястья, вздернул руки вверх, потом развел их в стороны и пригвоздил к постели. И она оказалась словно распятой, а он продолжал яростно и методично вонзаться в нее, и в темноте Элси видела перекошенное и потное его лицо, видела, как он оскалил зубы в гримасе (она часто замечала эту гримасу на лице мужа, когда тот спал и стонал во сне; видно, ему снились боксерские бои, снилось, как его избивают или он избивает противника). Я растратил часть своей боли. Может, это своего рода счастье, счастье для мужчины, знать, что ты растратил часть своей боли, передал ее другому, причем говорилось об этом не хвастливо, а как бы между прочим?..

Элси пыталась устроиться так, чтобы ослабить силу атаки Уоррена, но он был слишком силен и слишком хитер. Да он бы убил меня, если б мог. Затрахал бы до смерти. Меня, но только не Норму Джин. Однако она терпела, не кричала, не звала на помощь, даже не рыдала. Только ловила ртом воздух, а по лицу, смешиваясь со слюной, текли слезы. А между ногами жгло — нет, он точно порвал ей что-то, и теперь она истекает кровью. Никогда еще пенис Уоррена не казался ей таким большим, просто огромным. Налившимся кровью, дьявольски сильным. Бам-бам-бам! Бедная Элси колотилась затылком о спинку кровати, служившей им верой и правдой на протяжении всей их супружеской жизни, а спинка, в свою очередь, колотилась о стенку. И тонкая стена дома вибрировала и содрогалась, как бывает при землетрясении.

Ее охватил ужас. Да он, того гляди, сломает ей шею!

Но этого не случилось.

— Ну, что я говорила тебе, милая? Нам сегодня здорово повезло!

С горечью и одновременно радостью предвкушая тот факт, что это, очевидно, их последняя вылазка в город, в четверг вечером Элси отвезла Норму Джин в театр Сепульведы, где сначала показывали две одноактные пьесы — «Служебная столовка» и «По призыву», а затем состоялась премьера нового фильма с Хеди Ламарр. А после был проведен розыгрыш призов для зрителей. И, о чудо! Элси Пириг достался второй приз, по билету Нормы Джин.

— Здесь! Мы здесь! Это наш номер! Билет моей дочери! Мы идем!

То был просто вопль счастья. Ведь эта женщина ни разу ничего в своей жизни не выигрывала.

Элси была так возбуждена, так безрассудно, по-детски радовалась выигрышу, что вся публика добродушно смеялась над ней и одарила ее целым шквалом аплодисментов. А что касалось дочери, то в ее адрес раздавались одобрительные свистки, пока она вместе с Элси и другими победителями поднималась на сцену.

— Черт побери, жаль, что Уоррен этого не видит! — шепнула на ушко Норме Джин Элси. Она была в самом лучшем своем платье, нейлоновом, в сине-белый горошек и с огромными накладными плечами. Надела она также последнюю пару приличных чулок, а щеки щедро нарумянила, и сейчас они просто пылали. Загадочные синяки и кровоподтеки на шее умудрилась замаскировать, их почти не было видно под толстым слоем пудры.

Норма Джин в школьной клетчатой юбочке и красном свитере тоже выглядела отлично — надела нитку стеклянных бус, стянула пепельно-белокурые вьющиеся волосы шелковым шарфом. Она была самой молоденькой из всех оказавшихся на сцене людей, и публика в зале глазела на нее особенно пристально. Ни пудры, ни румян на лице, но губы были ярко-красные, в тон свитеру. И ногти тоже очень красные. А сердце от волнения колотилось мелко и бешено, как у птички, попавшей в клетку, но держалась она прямо и возвышалась над всеми остальными, в том числе и над Элси. И голову держала высоко и слегка склонив набок, словно то была самая естественная для нее вещь в мире — подняться вечером на сцену театра Сепульведы, обменяться рукопожатием с пожилым менеджером и принять из его рук приз.

Совсем не то, что тогда, в сиротском приюте Лос-Анджелеса, когда ее, испуганную маленькую девочку, втащил за руку на возвышение Темный Принц. Протянул руку в белой перчатке и поставил рядом с собой, и она глупо таращилась сквозь свет прожекторов в зал. О, теперь она знала, как надо себя вести. Теперь она и не думала всматриваться в зал, где так много знакомых лиц, людей, которые ее знают, по школе, по Ван-Найсу. Теперь пусть это они на меня смотрят! На меня. Теперь это уже не соблазнительная Хеди Ламарр, а она, Норма Джин. Она четко усвоила свою роль, это на нее сейчас устремлены все взгляды.

И вот Норме Джин с Элси вручили приз: набор пластиковых тарелок и салатниц в цветочек, целый сервиз на двенадцать персон. И всем пятерым победителям — все женщины, среди них оказался только один мужчина, полный и пожилой, в потрепанной военной фуражке цвета хаки, — так искренне и бурно аплодировала публика. И Элси обняла Норму Джин прямо на сцене и едва не разрыдалась — так она была счастлива.

— Это не просто пластиковые тарелочки! Это знак свыше!

Юноше, с которым Элси хотела познакомить Норму Джин, исполнился двадцать один год, и он был сыном ее подруги из Мишен-Хиллз. Но говорить этого Норме Джин она не стала. И уж тем более не сказала ей, что он в тот вечер тоже находился в зале. Согласно ее плану он должен был сперва просто поглядеть на Норму Джин на расстоянии и уже потом решить, хочет ли с ней встречаться. Разница в возрасте, конечно, существовала, целых шесть лет. Для взрослых это незаметно — к тому же всегда лучше, если девушка на несколько лет младше. Но в столь юном возрасте, пожалуй, многовато, так заявила Элси мать парня.

— Да ладно тебе. Дай моей девочке шанс. Пусть просто поглядит на нее и все.

И Элси уломала подругу. Она не сомневалась, что, если этот мальчишка действительно в зале, стоящая на сцене Норма Джин должна произвести на него сильное впечатление. Еще бы, ничем не хуже, чем какая-нибудь королева красоты!.. Для него это тоже будет знаком.

Эта девушка приносит удачу!

И вот Элси с Нормой Джин вышли из темного зала в фойе. Элси ожидала, что подруга с сыном подойдут к ним. Однако этого не случилось. (Их и в зале не было видно. Черт, неужели не пришли?) Но их тут же обступила целая толпа. Каждому хотелось поговорить с победителями. Тут были и знакомые, и соседи, но по большей части — совершенно незнакомые люди.

— Победителя любит каждый, верно, детка? — И Элси игриво подтолкнула Норму Джин в бок.

Постепенно сутолока прекратилась, люди начали расходиться. В фойе гасли огни. Бесси Глейзер и ее сын Бак так и не появились. Интересно, что же это означает? Но Элси не хотелось думать об этом, портить себе настроение. И они с Нормой Джин отправились домой, на Резеда-стрит, предварительно положив на заднее сиденье «понтиака» Уоррена коробку с пластмассовыми тарелками.

— Мы все время откладывали этот разговор, милая. Но сегодня нам стоит поговорить. Сама знаешь, о чем.

Дата добавления: 2015-06-04