Лекция: состояние современной науки 3 страница

Для себя самого!

Ну а что для других, что для многих,

Что для лучших друзей?

А для них – земляные дороги

Души моей!

1970

* * *

Тоска немая гложет иногда,

И люди развлекают – все чужие.

Да, люди, создавая города,

Все забывают про дела иные,

Про самых нужных и про близких все‹м›,

Про самых, с кем приятно обращаться,

Про темы, что важнейшие из тем,

И про людей, с которыми общаться.

Мой друг, мой самый друг, мой собеседник,

Прошу тебя, скажи мне что-нибудь!

Давай презрим товарищей соседних

И посторонних, что попали в суть.

‹1970›

* * *

Цыган кричал, коня менял:

«С конем живется вольно.

Не делай из меня меня,

С меня – меня довольно!

Напрасно не расстраивай,

Без пользы не радей…

Я не гожусь в хозяева

Людей и лошадей.

Не совещайся с гадиной,

Беги советов бабских…

Клянусь, что конь не краденый

И – что кровей арабских».

‹1970›

* * *

Вагоны не обедают,

Им перерыва нет.

Вагоны честно бегают

По лучшей из планет.

Вагоны всякие,

Для всех пригодные.

Бывают мягкие,

Международные.

Вагон опрятненький,

В нем нету потненьких,

В нем всё – десятники

И даже сотники.

Ох, степь колышется!

На ней – вагончики.

Из окон слышится:

«Мои лимончики!..»

Лежат на полочке

Мешки-баллончики.

У каждой сволочи

Свои вагончики.

Порвешь животики

На аккуратненьких!

Вон едут сотники

Да на десятниках!

Многосемейные

И просто всякие

Войдут в купейные

И даже в мягкие.

А кто с мешком – иди

По шпалам в ватнике.

Как хошь – пешком иди,

А хошь – в телятнике.

На двери нулики —

Смердят вагончики.

В них едут жулики

И самогонщики.

А вот теплушка та —

Прекрасно, душно в ней, —

На сорок туш скота

И на сто душ людей.

Да в чем загвоздка-то?

Бей их дубиною!

За одного скота —

Двух с половиною.

А ну-ка, кончи-ка,

Гармонь хрипатая!

Вон в тех вагончиках —

Голь перекатная…

Вестимо, тесно тут,

Из пор – сукровица…

Вагоны с рельс сойдут

И остановятся!

‹1970›

* * *

В тайгу

На санях на развалюхах,

В соболях или в треухах —

И богатый, и солидный, и убогий —

Бегут

В неизведанные чащи, —

Кто-то реже, кто-то чаще, —

В волчьи логова, в медвежие берлоги.

Стоят,

Как усталые боксеры,

Вековые гренадеры

В два обхвата, в три обхвата и поболе.

И я

Воздух ем, жую, глотаю, —

Да я только здесь бываю

За решеткой из деревьев – но на воле!

1970

* * *

Нараспашку – при любой погоде,

Босиком хожу по лужам и росе…

Даже конь мой иноходью ходит,

Это значит – úначе, чем все.

Я иду в строю всегда не в ногу,

Столько раз уже обруган старшиной!

Шаг я прибавляю понемногу —

И весь строй сбивается на мой.

Мой кумир – на рынке зазывалы:

Каждый хвалит только свой товар вразвес.

Из меня не выйдет запевалы —

Я пою с мелодией вразрез.

Знаю, мне когда-то будет лихо;

Мне б заранее могильную плиту,

На табличке: «Говорите тихо!»

Я второго слова не прочту.

Из двух зол – из темноты и света —

Люди часто выбирают темноту.

Мне с любимой наплевать на это —

Мы гуляем только на свету!

‹1970›

* * *

Я тут подвиг совершил —

Два пожара потушил, —

Про меня в газете напечатали.

И вчера ко мне припер

Вдруг японский репортер —

Обещает кучу всякой всячины.

«Мы, – говорит, – организм ваш

Изучим до йот,

Мы запишем баш на баш

Наследственный ваш код».

Но ни за какие иены

Я не продам свои гены,

Ни за какие хоромы

Не уступлю хромосомы!

Он мне «Сони» предлагал,

Джиу-джитсою стращал,

Диапозитивы мне прокручивал, —

Думал, он пробьет мне брешь —

Чайный домик, полный гейш, —

Ничего не выдумали лучшего!

Досидел до ужина —

Бросает его в пот.

«Очень, – говорит, – он нужен нам —

Наследственный ваш код».

Но ни за какие иены

Я не продам свои гены,

Ни за какие хоромы

Не уступлю хромосомы!

Хоть японец желтолиц —

У него шикарный блиц:

«Дай хоть фотографией порадую!»

Я не дал: а вдруг он врет? —

Вон с газеты пусть берет —

Там я схожий с ихнею микадою.

Я спросил его в упор:

«А ну, – говорю, – ответь,

Код мой нужен, репортер,

Не для забавы ведь?…»

Но ни за какие иены

Я не продам свои гены,

Ни за какие хоромы

Не уступлю хромосомы!

Он решил, что победил, —

Сразу карты мне открыл, —

Разговор пошел без накомарников:

«Код ваш нужен сей же час —

Будем мы учить по вас

Всех японских нашенских пожарников».

Эх, неопытный народ!

Где до наших вам!

Лучше этот самый код

Я своим отдам!

‹Между 1966 и 1971›

* * *

Приехал в Монако

какой-то вояка,

Зашел в казино и спустил капитал, —

И внутренний голос

воскликнул, расстроясь:

«Эх, елки-моталки, – опять проиграл!»

Банкрот заорал: «Кто это сказал?!»

Крупье безучастно плечами пожал,

Швейцар ему выход в момент указал,

Тот в глаз ему дал, – ну, в общем, скандал.

А он все кричал: «Кто ‹это› сказал?!

Мне этот же голос число подсказал!..» —

Стрельнул себе в рот – и тотчас замолчал.

Не стало бедняги, и жаль капитал.

‹Между 1966 и 1971›

* * *

Вот я выпиваю,

потом засыпаю,

Потом просыпаюсь попить натощак, —

И вот замечаю:

не хочется чаю,

А в крайнем случáе – желаю коньяк.

Всегда по субботам

мне в баню охота,

Но нет – я иду соображать на троих…

Тут врали ребяты,

что – есть телепаты.

И даже читали в газете про их.

А я их рассказу

поверил не сразу, —

Сперва я женился – и вспомнил, ей-ей:

Чтоб как у людей я

желаю жить с нею, —

Ан нет – все выходит не как у людей!

У них есть агенты

и порпациенты —

Агенты не знаю державы какой, —

У них инструменты —

магнитные ленты,

И нас они делают левой ногой.

Обидно, однако, —

вчера была драка:

Подрались – обнялись, – гляжу, пронесло.

А áгент внушает:

«Добей – разрешаю!»

Добил… Вот уже восемь суток прошло.

Мне эта забава

совсем не по нраву:

Пусть гнусности мне перестанут внушать!

Кончайте калечить

люд я м кажный вечер

И дайте возможность самим поступать!

‹Между 1966 и 1971›

* * *

Сколько великих выбыло!

Их выбивали нож и отрава…

Что же, на право выбора

Каждый имеет право.

‹1971›

* * *

В восторге я! Душа поет!

Противоборцы перемерли,

И подсознанье выдает

Общеприемлемые перлы.

А наша первая пластинка —

Неужто ли заезжена?

Ну что мы делаем, Маринка!

Ведь жизнь – одна, одна, одна!

Мне тридцать три – висят на шее.

Пластинка Дэвиса снята.

Хочу в тебе, в бою, в траншее —

Погибнуть в возрасте Христа.

А ты – одна ты виновата

В рожденье собственных детей!

Люблю тебя любовью брата,

А может быть – еще сильней!

‹1971›

* * *

Отпишите мне в Сибирь, я в Сибири!

Лоб стеною прошиби в этом мире!

Отпишите мне письмо до зарплаты,

Чтоб прочесть его я смог до питья-то.

У меня теперь режим номер первый —

Хоть убей, хоть завяжи! – очень скверный.

У меня теперь дела ох в упадке,

То ли пепел, то ль зола, всё в порядке.

Не ходите вы ко мне, это мало,

Мне достаточно вполне персонала.

Напишите мне письмо поправдивей,

Чтоб я снова стал с умом, нерадивый.

Мне дают с утра яйцо, даже всмятку,

Не поят меня винцом за десятку,

Есть дают одно дерьмо – для диеты…

Напишите ж мне письмо не про это.

‹1971›

* * *

Ядовит и зол, ну словно кобра, я —

У меня больничнейший режим.

Сделай-ка такое дело доброе —

Нервы мне мои перевяжи.

У меня ужасная компания —

Кресло, телефон и туалет…

Это же такое испытание,

Мука и… другого слова нет.

Загнан я, как кабаны, как гончей лось,

И терплю, и мучаюсь во сне.

У меня похмелие не кончилось —

У меня похмелие вдвойне.

У меня похмелье от сознания,

Будто я так много пропустил…

Это же моральное страдание!

Вынести его не хватит сил.

Так что ты уж сделай дело доброе,

Так что ты уж сделай что-нибудь.

А не то – воткну себе под ребра я

Нож. И всё, и будет кончен путь!

‹1971›

* * *

«Я б тоже согласился на полет,

Чтоб приобресть благá по возвращенье! —

Так кто-то говорил. – Да, им везет!..»

Так что ж он скажет о таком везенье?

Корабль «Союз» и станция «Салют»,

И Смерть – в конце, и Реквием – в итоге…

«СССР» – да, так передают

Четыре буквы – смысл их дороги.

И если Он живет на небеси,

И кто-то вдруг поднял у входа полог

Его шатра. Быть может, он взбесил Всевышнего.

Кто б ни был – космонавт или астролог…

Для скорби в этом мире нет границ,

Ах, если б им не быть для ликованья!

И безгранична скорбь всех стран и лиц,

И это – дань всемирного признанья…

‹1971›

* * *

Жизнь оборвет мою водитель-ротозей.

Мой труп из морга не востребует никто.

Возьмут мой череп в краеведческий музей,

Скелет пойдет на домино или в лото.

Ну всё, решил – попью чайку да и помру:

Невмоготу свою никчемность превозмочь.

Нет, лучше пусть все это будет поутру,

А то – лежи, пока не хватятся, всю ночь.

В музее будут объегоривать народ,

Хотя народу это, в общем, все равно.

Мне глаз указкою проткнет экскурсовод

И скажет: «Вот недостающее звено».

Иль в виде фишек принесут меня на сквер,

Перетряхнут, перевернут наоборот,

И, сделав «рыбу», может быть, пенсионер

Меня впервые добрым словом помянет.

Я шел по жизни, как обычный пешеход,

Я, чтоб успеть, всегда вставал в такую рань…

Кто говорит, что уважал меня, – тот врет.

Одна… себя не уважающая пьянь.

‹1971›

* * *

В голове моей тучи безумных идей —

Нет на свете преград для талантов!

Я под брюхом привыкших теснить лошадей

Миновал верховых лейтенантов.

… Разъярялась толпа, напрягалась толпа,

Нарывалась толпа на заслоны —

И тогда становилась толпа на попа,

Извергая проклятья и стоны.

Дома я раздражителен, резок и груб, —

Домочадцы б мои поразились,

Увидав, как я плакал, взобравшись на круп, —

Контролеры – и те прослезились.

Столько было в тот миг в моем взгляде на мир

Безотчетной отчаянной прыти,

Что, гарцуя на сером коне, командир

Удивленно сказал: «Пропустите!»

Он, растрогавшись, поднял коня на дыбы —

Аж нога ускользнула из стремя.

Я пожал ему ногу, как руку судьбы, —

Ах, живем мы в прекрасное время!

Серый конь мне прощально хвостом помахал,

Я пошел – предо мной расступились;

Ну а мой командир – на концерт поскакал

Музыканта с фамилией Гилельс.

Я свободное место легко разыскал

После вялой незлой перебранки, —

Всё не сгонят – не то что когда посещал

Пресловутый Театр на Таганке.

Тесно здесь, но тепло – вряд ли я простужусь,

Здесь единство рядов – в полной мере!

Вот уже я за термосом чьим-то тянусь —

В нем напиток «кровавая Мэри».

Вот сплоченность-то где, вот уж где коллектив,

Вот отдача где и напряженье!

Все болеют за нас – никого супротив, —

Монолит – без симптомов броженья!

Меня можно спокойно от дел отстранить —

Робок я перед сильными, каюсь, —

Но нельзя меня силою остановить,

Если я на футбол прорываюсь!

1971

* * *

Может быть, моряком по призванию

Был поэт Руставели Шота…

По швартовому расписанию

Занимает команда места.

Кто-то подал строителям мудрый совет —

Создавать поэтический флот.

И теперь Руставели – не просто поэт,

«Руставели» – большой теплоход.

А поэта бы уболтало бы,

И в три бала бы он померк,

А теперь гляди с верхней палубы

Черный корпус его, белый верх.

Непохожих поэтов сравнить нелегко,

В разный срок отдавали концы

Руставели с Шевченко и Пушкин с Франко…

А на море они – близнецы.

О далеких странах мечтали и

Вот не дожили – очень жаль!..

И «Шевченко» теперь – близ Италии,

А «Франко» идет в Монреаль.

‹1971›

* * *

С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм

Я недавно вернулся из Штатов,

Но проблемы бежали за мной по пятам,

Вслед за ростом моих результатов.

Пытаются противники

Рекорды повторить…

Ах! Я такой спортивненький,

Что страшно говорить.

Но супруга, с мамашей своею впотьмах

Пошептавшись, сказала, белея:

«Ты отъелся на американских харчах

И на вид стал еще тяжелее!

Мне с соседями стало невмочь говорить,

Вот на кухне натерпишься сраму!

Ты же можешь меня невзначай придавить

И мою престарелую маму».

Как же это попроще сказать им двоим,

Чтоб дошло до жены и до мамы, —

Что пропорционально рекордам моим

Вырастают мои килограммы?

Может, грубо сказал (так бывает со мной,

Когда я чрезвычайно отчаюсь):

«Я тебя как-нибудь обойду стороной,

Но за мамину жизнь не ручаюсь».

И шныряют по рынку супруга и мать,

И корзины в руках – словно гири…

Ох, боюсь, что придется мне дни коротать

С самой сильною женщиной в мире.

«Хорошо, – говорю, – прекращаю разбег,

Начинаю сидеть на диете».

Но супруге приятно, что я – человек

Самый сильный на нашей планете.

Мне полтонны – не вес, я уже к семистам

Подбираюсь и требую пищи,

А она говорит: «Что ты возишься там?!

Через год, – говорит, – чтоб до тыщи!»

Тут опять парадокс, план жены моей смел,

Ультиматум поставлен мне твердый —

Чтоб свой собственный вес подымать я не смел,

Но еще – чтобы я бил рекорды.

И с мамашей они мне устроили пост,

И моя худоба процветала,

Штангу я в трех попытках ронял на помост.

Проиграл я, но этого мало.

Я с позором едва притащился домой,

И жена из-за двери сказала,

Что ей муторно жить с проигравшим со мной,

И мамаша ее поддержала.

Бил, но дверь не сломалась, сломалась семья.

Я полночи стоял у порога

И ушел. Да, тяжелая доля моя,

Тяжелее, чем штанга – намного!

‹1971›

* * *

Свечи потушите, вырубите звук,

Дайте темноты и тишины глоток,

Или отыщите понадежней сук,

Иль поглубже вбейте под карниз гвоздок.

Билеты лишние стреляйте на ходу:

Я на публичное повешенье иду,

Иду не зрителем и не помешанным —

Иду действительно, чтоб быть повешенным,

Без палача (палач освистан) —

Иду кончать самоубийством.

‹1972›

* * *

По воде, на колесах, в седле, меж горбов и в вагоне,

Утром, днем, по ночам, вечерами, в погоду и без

Кто за делом большим, кто за крупной добычей – в погони

Отправляемся мы ‹судьбам наперекор›, всем советам вразрез.

И наши щеки жгут пощечинами ветры,

Горбы на спины нам наваливает снег…

‹Но впереди – рубли длиною в километры

И крупные дела величиною в век›.

За окном и за нашими душами света не стало,

И вне наших касаний повсюду исчезло тепло.

На земле дуют ветры, за окнами похолодало,

Всё, что грело, светило, теперь в темноту утекло.

И вот нас бьют в лицо пощечинами ветры

И жены от обид не поднимают век!

Но впереди – рубли длиною в километры

И крупные дела величиною в век.

Как чужую гримасу надел и чужую одежду,

Или в шкуру чужую на время я вдруг перелез?

До и после, в течение, вместо, во время и между —

Поступаю с тех пор просьбам наперекор и советам вразрез.

Мне щеки обожгли пощечины и ветры,

Я взламываю лед, плыву в пролив Певек!

Ах, где же вы, рубли длиною в километры?…

Всё вместо них дела величиною в век.

‹1972›

Дата добавления: 2015-06-04