Я к вам пишу

Спасибо вам, мои корреспонденты —

Все те, кому ответить я не смог, —

Рабочие, узбеки и студенты —

Все, кто писал мне письма, – дай вам бог!

Дай бог вам жизни две

И друга одного,

И света в голове,

И доброго всего!

Найдя стократно вытертые ленты,

Вы хрип мой разбирали по слогам.

Так дай же бог, мои корреспонденты,

И сил в руках, да и удачи вам!

Вот пишут – голос мой не одинаков:

То хриплый, то надрывный, то глухой.

И просит население бараков:

«Володя, ты не пой за упокой!»

Но что поделать, если я не звóнок, —

Звенят другие – я хриплю слова.

Обилие некачественных пленок

Вредит мне даже больше, чем молва.

Вот спрашивают: «Попадал ли в плен ты?»

Нет, не бывал – не воевал ни дня!

Спасибо вам, мои корреспонденты,

Что вы неверно поняли меня!

Друзья мои – жаль, что не боевые —

От моря, от станка и от сохи, —

Спасибо вам за присланные – злые

И даже неудачные стихи.

Вот я читаю: «Вышел ты из моды.

Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!

Как глупо, что не месяцы, а годы

Тебя превозносили до небес!»

Еще письмо: «Вы умерли от водки!»

Да, правда, умер, – но потом воскрес.

«А каковы доходы ваши все-таки?

За песню трешник – вы же просто Крез!»

За письма высочайшего пошиба:

Идите, мол, на Темзу и на Нил, —

Спасибо, люди добрые, спасибо,

Что не жалели ночи и чернил!

Но только я уже бывал на Темзе,

Собакою на Сене восседал.

Я не грублю, но отвечаю тем же, —

А писем до конца не дочитал.

И ваши похвалы, и комплименты,

Авансы мне – не отфутболю я:

От ваших строк, мои корреспонденты,

Прямеет путь и сохнет колея.

Сержанты, моряки, интеллигенты, —

Простите, что не каждому ответ:

Я вам пишу, мои корреспонденты,

Ночами песни – вот уж десять лет!

1973

* * *

Я бодрствую, но вещий сон мне снится.

Пилюли пью – надеюсь, что усну.

Не привыкать глотать мне горькую слюну:

Организации, инстанции и лица

Мне объявили явную войну —

За то, что я нарушил тишину,

За то, что я хриплю на всю страну,

Затем, чтоб доказать – я в колесе не спица,

За то, что мне неймется, и за то, что мне не спится,

За то, что в передачах заграница

Передает блатную старину,

Считая своим долгом извиниться:

«Мы сами, без согласья…» – Ну и ну!

За что еще? Быть может, за жену —

Что, мол, не мог на нашей подданной жениться,

Что, мол, упрямо лезу в капстрану

И очень не хочу идти ко дну,

Что песню написал, и не одну,

Про то, как мы когда-то били фрица,

Про рядового, что на дзот валится,

А сам – ни сном ни духом про войну.

Кричат, что я у них украл луну

И что-нибудь еще украсть не премину.

И небылицу догоняет небылица.

Не спится мне… Ну как же мне не спиться!

Нет, не сопьюсь – я руку протяну

И завещание крестом перечеркну,

И сам я не забуду осениться,

И песню напишу, и не одну,

И в песне я кого-то прокляну,

Но в пояс не забуду поклониться

Всем тем, кто написал, чтоб я не смел ложиться!

Пусть даже горькую пилюлю заглотну.

‹1973›

* * *

Жил-был один чудак —

Он как-то раз, весной,

Сказал чуть-чуть не так —

И стал невыездной.

А может, что-то спел не то

По молодости лет,

А может, выпил два по сто

С кем выпивать не след.

Он письма отправлял —

Простым и заказным,

И не подозревал,

Что стал невыездным.

Да и не собирался он

На выезд никуда —

К друзьям лишь ездил на поклон

В другие города.

На сплетни он махнул

Свободною рукой, —

Сидел и в ус не дул

Чудак невыездной.

С ним вежливы, на вы везде,

Без спущенных забрал,

Подписку о невыезде

Никто с него не брал.

Он в карточной игре

Не гнался за игрой —

Всегда без козырей

И вечно без одной.

И жил он по пословице:

Хоть эта мысль не та —

Всё скоро обеззлобится

И встанет на места.

И он пером скрипел —

То злее, то добрей, —

Писал себе и пел.

Про всяческих зверей:

Что, мол, сбежал гиппопотам

С Египта в Сомали —

Хотел обосноваться там,

Да высох на мели.

Но строки те прочлись

Кому-то поутру —

И, видимо, пришлись

С утра не по нутру.

Должно быть, между строк прочли,

Что бегемот – не тот,

Что Сомали – не Сомали,

Что всё наоборот.

Прочли, от сих до всех

Разрыв и перерыв,

Закрыли это в сейф,

И все – на перерыв.

Чудак пил кофе натощак —

Такой же заводной, —

Но для кого-то был чудак

Уже невыездной.

… Пришла пора – а то

Он век бы не узнал,

Что он совсем не то,

За что себя считал.

И, после нескольких атак,

В июльский летний зной

Ему сказали: «Ты, чудак,

Давно невыездной!»

Другой бы, может, и запúл —

А он махнул рукой:

«Что я, – когда и Пушкин был

Всю жизнь невыездной!»

1973

* * *

Как во городе во главном,

Как известно – златоглавом,

В белокаменных палатах,

Знаменитых на весь свет,

Выразители эпохи —

Лицедеи – скоморохи,

У кого дела неплохи, —

Собралися на банкет.

Для веселья есть причина:

Ну, во-первых – дармовщина,

Во-вторых – любой мужчина

Может даму пригласить

И, потискав, даму эту

По паркету весть к буфету

И без денег – по билету

Накормить и напоить.

И стоят в дверном проеме

На великом том приеме

На дежурстве, как на стреме,

Тридцать три богатыря, —

Им потеха – где шумиха:

Там ребята эти лихо

Крутят рученьки, но – тихо:

Ничего не говоря.

Но ханыга, прощелыга,

Забулдыга и сквалыга —

От монгольского от ига

К нам в наследство перешли, —

И они входящим – в спину —

Хором, враз: «Даешь Мазину,

Дармовую лососину

И Мишеля Пиколи!»

… В кабаке старинном «Каме»

Парень кушал с мужиками, —

Все ворочали мозгами —

Кто хорош, а кто и плох.

А когда кабак закрыли,

Все решили: недопили, —

И трезвейшего снабдили,

Чтоб чего-то приволок.

Парень этот для начала

Чуть пошастал у вокзала —

Там милиция терзала

Сердобольных шоферов, —

Он рванул тогда накатом

К белокаменным палатам —

Прямо в лапы к тем ребятам, —

По мосту, что через ров.

Под дверьми все непролазней —

Как у лобного на казни,

Но толпа побезобразней —

Вся колышется, гудёт, —

Не прорвешься, хоть ты тресни!

Но узнал один ровесник:

«Это тот, который – песни, —

Пропустите, пусть идет!»

«Не толкайте – не подвинусь!

Думал он: а вдруг навынос

Не дадут – вот будет минус!..

Ах – красотка на пути!

Но ‹Ивану› не до крали, —

Лишь бы только торговали,

Лишь бы дали, лишь бы дали!

Время – два без десяти.

У буфета всё нехитро:

«Пять “четверок”, два поллитра!

Эй, мамаша, что сердита?

Сдачи можешь не давать!..»

Повернулся – а средь зала

Краля эта танцевала:

Вся блестела, вся сияла, —

Как звезда – ни дать ни взять!

И – упали из-под мышек

Две «больших» и пять «малышек»

(Жалко, жалко ребятишек —

Тех, что бросил он в беде), —

И осколки как из улья

Разлетелись – и под стулья.

А пред ним мелькала тулья

Золотая на звезде.

Он за воздухом – к балконам, —

Поздно! Вырвались со звоном

И из сердца по салонам

Покатились клапана…

И, назло другим принцессам,

Та – взглянула с интересом, —

Хоть она, писала пресса,

Хороша, но холодна.

Одуревшие от рвенья,

Рвались к месту преступленья

Люди плотного сложенья,

Засучивши рукава, —

Но не сделалось скандала:

Всё кругом затанцевало —

Знать, скандала не желала

Предрассветная Москва.

И заморские ехидны

Говорили: «Ах, как стыдно!

Это просто несолидно,

Глупо так себя держать!..»

Только негр на эту новость

Укусил себя за ноготь —

В Конго принято, должно быть,

Так восторги выражать…

Оказал ему услугу

И оркестр с перепугу,

И толкнуло их друг к другу —

Говорят, что сквозняком…

И ушли они, не тронув

Любопытных микрофонов,

Так как не было талонов

Спрыснуть встречу коньяком.

… Говорят, живут же люди

В этом самом Голливуде

И в Париже!.. Но – не будем:

Пусть болтают куркули!

Кстати, те, с кем я был в «Каме»,

Оказались мужиками:

Не махали кулаками —

Улыбнулись и ушли.

И пошли летать в столице

Нежилые небылицы:

Молодицы – не девицы —

Словно деньгами сорят, —

В подворотнях, где потише,

И в мансардах, возле крыши,

И в местах еще повыше

Разговоры говорят.

1973

* * *

Марине В.

Люблю тебя сейчас,

не тайно – напоказ, —

Не после и не до в лучах твоих сгораю;

Навзрыд или смеясь,

но я люблю сейчас,

А в прошлом – не хочу, а в будущем – не знаю.

В прошедшем – «я любил» —

печальнее могил,

Все нежное во мне бескрылит и стреножит, —

Хотя поэт поэтов говорил:

«Я вас любил: любовь еще, быть может…»

Так говорят о брошенном, отцветшем,

И в этом жалость есть и снисходительность,

Как к свергнутому с трона королю,

Есть в этом сожаленье об ушедшем,

Стремленье, где утеряна стремительность,

И как бы недоверье к «я люблю».

Люблю тебя теперь —

без пятен, без потерь.

Мой век стоит сейчас – я вен не перережу!

Во время, в продолжение, теперь —

Я прошлым не дышу и будущим не брежу.

Приду и вброд, и вплавь

к тебе – хоть обезглавь,

С цепями на ногах и с гирями по пуду, —

Ты только по ошибке не заставь,

Чтоб после «я люблю» добавил я «и буду».

Есть горечь в этом «буду», как ни странно,

Подделанная подпись, червоточина

И лаз для отступленья про запас,

Бесцветный яд на самом дне стакана

И, словно настоящему пощечина, —

Сомненье в том, что «я люблю» сейчас.

Смотрю французский сон

с обилием времен.

Где в будущем – не так, и в прошлом – по-

другому.

К позорному столбу я пригвожден,

К барьеру вызван я – языковому.

Ах, разность в языках, —

не положенье – крах!

Но выход мы вдвоем поищем – и обрящем.

Люблю тебя и в сложных временах —

И в будущем, и в прошлом настоящем!

1973

‹ИЗ ДОРОЖНОГО ДНЕВНИКА›

Дата добавления: 2015-06-04