Анна Хорошкевич 3 страница

Трудности вызывали и процедурные вопросы. В самом начале переговоров литовские послы хотели, чтобы условия перемирия излагали либо имперские послы, либо русские бояре. Герберштейна и Нугаролу поддержали русские, требовавшие, чтобы эти условия излагали сами литовцы. Им и пришлось это сделать (Там же. — С. 721 (21.Х 1526 г.).). На вторую уступку по процедурным вопросам литовцы согласились при составлении окончательного текста перемирия. И литовские, и имперские, и австрийский и папский послы просили, чтобы в текст были внесены имена посредников. На это русская сторона, ссылаясь на старину, не согласилась (Там же. — С. 729 (26.Х 1526 г.).).

Результаты переговоров сводились к следующему: заключение перемирия на 5 лет с зачетом того года, который оставался от прежнего перемирия 1522 г. при обязательном условии улучшения содержания русских пленных в Литовском княжестве (они должны были быть переведены из тюрем в “хоромы” и освобождены от “желез”); в случае невыполнения этого условия (“не роскуются пленные”) срок перемирия должен был быть сокращен до 2 лет; при условии возвращения пленных на родину срок перемирия продлевался до 20 лет (Там же. — С. 727, 729; № 102. — С. 743—749.). Итоги переговоров не удовлетворили литовскую сторону. Послы Сигизмунда I превысили свои полномочия: им не было дано никаких инструкций по поводу пленных.

Таким образом, переговоры 1526 г. воочию показали, что Литовскому княжеству нельзя было рассчитывать на поддержку их требований ни со стороны Империи, ни со стороны Австрийского эрцгерцогства.

В 1549 г., в момент заключения очередного перемирия Великого княжества Литовского с Россией, уроки польско-литовско-имперско-австрийского сотрудничества у, всех были живы в памяти. Поэтому-то Фердинанду и потребовалось письменное опровержение обвинений поляков в его адрес.

Переговоры 1526 г. упрочили связи Русского государства с папским престолом и Империей. Вместе со скаренским епископом в Рим отправились Еремей Матвеевич Трусов и дьяк Тимофей Семенович Шарап Лодыгин, а к Карлу V — Ляпун Осинин и Андрей Волосатый. Последние вернулись на родину в сопровождении посла Фердинанда — Степана Клинчича в 1527/28 гг. Из Риги 2 июня 1530 г. в Прагу к Фердинанду отправились Мешок Квашнин и Иван Шелоня Булгаков (См.: Зимин. 1972. — С. 308; Хорошкевич.— С. 219—220.). [26]

Русско-австрийские отношения конца 20-х годов развертывались на фоне борьбы Фердинанда за Венгрию. Став 13 февраля 1527 г. чешским королем, через 10 дней, 24 февраля, он венчался венгерской короной св. Стефана и погряз в войнах из-за Венгрии. Фердинанд настоятельно рекомендовал своему старшему брату Карлу V возобновить договор с Русью. О том же хлопотали и русские послы. Однако до этого дело не дошло. Как писал польский исследователь Вл. Поцеха, договор с Русью оказался “несвоевременным” (Роеiесhа. — Т. IV. — S. 76—78.).

Полностью выяснить причины подобной “несвоевременности” трудно. Можно выделить лишь некоторые факторы, препятствовавшие возобновлению договора 1514 г. Одним из них была позиция Руси по отношению к Венгрии. Герберштейн, подчеркивая в своих “Записках” враждебность намерений польского короля по отношению к Венгрии, подробно развивает теорию родственности населения Русского государства и Венгрии, он устанавливает три типа связей этих народов и отдельных их представителей. Прежде всего славяне происходят с Дуная, где теперь располагаются Венгрия и Болгария, кроме того, венгры близки уграм, живущим на северо-востоке Русского государства — в Югре. При этом Герберштейн апеллировал к филологическим (сходство ругательств на венгерском и югорском языках) и этнографическим (сходство одежды — на Руси носят длинные кафтаны на венгерский лад) доказательствам. Наконец, он производил Глинских от венгерских магнатов славянского происхождения — Петровичей, с одним из которых — Петром Петровичем — сам Герберштейн был близко знаком, так как тот был казначеем Яноша Запольяи.

Герберштейн сообщил и о тех практических выводах, которые делали видные руководители внутренней и внешней политики Руси. Так, он привел слова Юрия Дмитриевича Траханиота о правах русского государя на Венгрию в силу происхождения венгров с территории Русского государства.

Мысль о происхождении венгров от угров европейского Севера впервые отчетливо прозвучала у Туроци, хроника которого была издана в 1488 г. Проникла она и в сочинение Петра Рансана, конспект сочинения которого увидел свет в 1558 г. (См.: Меховский. — С. 231.) Был знаком с этой теорией и Матвей Меховский, при этом Меховский и Рансан ссылались на титул Ивана III, в котором было определение “угорский”. Таким образом” и Герберштейн, и его русский информатор — Ю. Д. Траханиот не одиноки в констатации “родства” венгров и угров. Последний мог узнать об этой теории как от своего дяди Г. Траханиота, трижды в 1489— 1493 гг. посетившего Империю, и от Федора Курицына, побывавшего в Венгрии в 1482—1486 гг. XV в. (См.: Лурье Я. С. Повесть о Дракуле. — М., 1970. — С. 42—43.)

В 80—90-е годы XV в. мысль о близости угров и венгров должна была идеологически обосновать необходимость русско-венгерского антиягеллонского союза. В этой связи особое значение приобретает чеканка двусторонней золотой монеты на Руси в 1485—1490 гг. с изображением венгерского короля Ласло I (См.: Попов Г. В. Культурно-художественные связи России с Венгрией в конце XV в.//Советско-венгерские связи в художественной культуре. — М., 1975. — С. 197—198.).

Трактовка темы венгерско-русских отношений существенно отличается от интерпретации М. Меховского, Петра Рансана и других. По мнению Траханиота, угры “заняли” не только Паннонию (Венгрию), [27] но и Богемию (Чехию) и Польшу, т. е. им была подвластна значительная часть Центральной Европы. Для руководителя и идеолога внешней политики Руси начала XVI в. мысль о единстве венгров и угров — обоснование притязаний Русского государства на земли, занятые его западными соседями. Точка зрения Траханиота позднее трансформировалась. Судя по сообщению Дж. Флетчера конца XVI в. о происхождении титула “белый царь” от венгерского дома Белы (См.: Флетчер Дж. О государстве Русском. — Спб., 1905. — С. 77.), можно думать, что эта теория не исчезла полностью из внешнеполитического обихода русского самодержавия, несмотря на то, что главный тон в нем задавали другие идеи — унаследованная от конца XV в. идея о новом Израиле, о происхождении русских государей от Августа-кесаря, изложенная в “Сказании о князьях владимирских”, и др.

Изложение Герберштейном версии Ю. Д. Траханиота противоречит общему замыслу книги — доказать права Габсбургов и беспочвенность притязаний поляков на Венгрию, но подрывает права Ягеллонов на восточные земли Великого княжества Литовского. Кроме того, это известие Герберштейна должно было информировать Фердинанда о далеко идущих планах партнера Империи в борьбе за Венгрию,— возможно, именно эта идея Траханиота и послужила одним, впрочем, из многих препятствий для возобновления русско-имперского союзного договора — “завещания”. Впрочем, настаивать на этом трудно.

Неудачной оказалась попытка возобновления имперско-русского договора и в 30-е годы. В декабре 1537 г. к императору Карлу V был отправлен Ю. И. Скобельцын, а к Фердинанду — Дмитрий Васильев, прибывший в Австрию в крайне неблагоприятный для переговоров момент — вскоре после разгрома австрийских войск у Сисека 9 октября 1537 г. Скобельцыну же и вовсе не удалось добраться до Испании, поскольку во время плавания по Средиземному морю русское посольство попало в руки пиратов (Сб. РИО. — Т. 59. — № 8. — С. 132; Зимин. Реформы. — С. 242.). После этого сношения с Австрией и Империей осуществлял лишь незадачливый Ганс Шлитте.

Тем не менее в 1549 г. отношения с Россией Габсбурги рассматривали как потенциальный рычаг, с помощью которого они пытались добиться уступчивости Польши в венгерском вопросе. Австрийские дипломаты не скрывали этого от польских. Так, в Праге в 1549 г. они заявили польскому послу Хозиушу, что от позиции Польши в венгерском вопросе будет, в свою очередь, зависеть позиция Австрии в отношениях с Россией (Finkel L. Op. cit. — S. 597.).

Можно подвести некоторые итоги русско-имперских и русско-австрийских отношений конца XV — начала XVI в. В течение всего этого времени они были тесно связаны с имперско-венгерскими и имперско-ягеллонскими, их можно даже характеризовать как производные от борьбы Габсбургов за Венгрию. В конечном итоге Габсбурги поступались интересами Руси ради собственных (так было в 1491, 1515 и 1549 гг.), но никогда не отказывались от дружественных связей с ней ради давления на внешнюю политику Ягеллонов.

Огромные переложения из русских летописей должны были убедить читателей в древности рода русских государей, а этимологические изыскания Герберштейна — показать разницу между титулами “царь” и “император”. Характеристика русской экономики служила для доказательства богатства края, а соответственно и его главы. Герберштейн стремился показать всему миру, что империя Габсбургов [28] выбирает себе достойного партнера по внешней политике, поскольку могущество государя России может составить честь любому монарху, а ее территория превышает территории многих других стран.

Однако оправданием политики Габсбургов, осуждением политики Ягеллонов, которых он обвинял в предательстве Венгрии в 1526 г., равно как и Яноша Запольяи, которому вменялись в вину сговор с султаном и открытая измена Венгрии, далеко не исчерпывается значение “Записок о Московии”. Если бы их содержание можно было бы свести лишь к развернутому манифесту внешнеполитической линии Габсбургов по отношению к Венгрии, Польше и Русскому государству, книга не обрела бы столько читателей в XVI в. и столько усердных почитателей в XX в.

Но прежде чем рассматривать другие аспекты его труда, нужно поближе познакомиться с его автором.

СЛУГА ЧЕТЫРЕХ КОРОЛЕЙ

На своем надгробном памятнике Сигизмунд Герберштейн с непосредственностью верноподданного тщеславца велел высечь слова, что он верой и правдой служил четырем королям (это четыре Габсбурга — Максимилиан I, Карл V, Фердинанд I и Максимилиан II). Он действительно был преданным подданным Габсбургов.

Сигизмунд Герберштейн родился в 1486 г. в замке Виппах (ныне Випава) в Штирии, рос в среде словенцев, еще сохранивших органичные связи с Каринтийской маркой, где словенский (виндский) язык был родным для значительной части населения. Это дало основание одному из исследователей назвать его “пограничным немцем” (Remsing E. Siegmund von Herberstein, ein Grenzlanddeutsche//Mitteilungen der Akademie zur Erforschung und Pflege des Deutschtums. — 1935. — Bd. 3. — S. 414. Любопытна и пометка XVI в. на титульном листе издания 1551 г. из петербургской Воронцовской библиотеки (ныне БАН в Ленинграде) — “Gruati” (Хорвата) после фамилии автора.). В отличие от большинства своих сверстников, Герберштейн уже в отрочестве наряду с латынью учил и словенский язык, что делало его, как он сетовал в “Автобиографии”, объектом насмешек юных сограждан. В 1499 г. он поступил в Венский университет, переживавший тогда эпоху расцвета, связанную с проникновением духа Возрождения. Здесь, в частности, преподавал Конрад Цельтис, внедряя гуманистическое направление в географии. В возрасте 16 лет Герберштейн получил степень бакалавра, почти постыдную для молодых людей благородного происхождения. В 20 лет Герберштейн покинул университет, чтобы заняться упорядочением материального положения семьи, оставшейся на его попечении.

В 1506 г. начинается его многолетняя служба Габсбургам, орудием которой сначала была шпага. Он участвовал в походе против Венгрии, предпринятом Максимилианом, тогда еще носившим титул римского короля, ради заключения брака одного из его внуков — Фердинанда с Анной, дочерью венгерского короля Владислава Ягеллона. Герберштейн отличился в ряде сражений и стычек. В 1508 г., во время войны с Венгрией, за успешную доставку провианта в осажденную крепость Маран и разгром вражеского отряда в ходе очередной вылазки против венецианцев Герберштейн удостоился посвящения в рыцари самим Максимилианом, который не оставил незамеченным рвение юного выходца из Штирии. Максимилиан разглядел в нем не только отважного воина, но и разумного и осторожного политика. Рыцарь по мановению [29] руки римского короля превратился в дипломата. В 1516 г. Герберштейн навсегда расстается с военным делом. Отныне его оружие — слово, перо и память.

С 1515 г. Герберштейн стал членом Имперского совета, а в 1516 г. он получил щекотливое и сложное поручение — убедить датского короля Христиана II в необходимости хранить верность собственной супруге Изабелле (внучке Максимилиана I и сестре будущего императора, а пока герцога бургундского Карла) и расторгнуть связь с дочерью трактирщицы Сигбрид — некоей Дивеке. Король уже тогда был известен жестокостью и неуравновешенностью. Герберштейну удалось заставить короля выслушать его, но на этом успехи дипломата закончились. После этого представителю Габсбургского дома, далеко простиравшего свои имперские амбиции, нечего было делать при дворе необузданного монарха. Несмотря на очевидную неудачу миссии, Герберштейн добился благосклонности императора. С тех пор почти в течение полустолетия (до своих 77 лет) он выполнял сложные поручения четырех королей в самых разных краях Европы. Пожалуй, ни одна часть Европейского континента не потребовала такого внимания Габсбургов, как Венгрия, где Герберштейн побывал в 1530, 1531, 1532 1533, 1534, 1537, 1542, 1547, 1552 гг. Столь же часты были поездки в Польшу (1529, 1539, 1540, 1543, 1545, 1550, 1552 гг.).

Вершиной своей дипломатической деятельности Герберштейн считал поездку к Сулейману Великолепному, где ему удалось говорить не распростертым ниц перед султаном, как было принято при османском дворе, но стоя на одном колене. Недаром позднее с разрешения императора Герберштейн пополнил родовой герб изображением “московита” и “турка”, имея в виду две важнейшие дипломатические миссии своей жизни (Подробности биографии Герберштейна изложены в капитальном и до сих пор не потерявшем научного значения труде Фр. Аделунга (Аделунг I)).

Наряду с дипломатическими поручениями Герберштейн преуспевал и во внутриполитической жизни страны. После смерти Максимилиана I он участник посольства 1519 г. к будущему императору Карлу V. А при Фердинанде, австрийском эрцгерцоге, Герберштейн защищал не только государственные, но и представлял интересы родной Штирии. С начала 1521 г. он член Высшего государственного совета Штирии, с 1527 г. — член Нижнеавстрийской камеры, с 1537 г. — член Высшего военного совета, с 1539 г. — президент Нижнеавстрийской камеры. В 1532 г. Герберштейн был возведен в баронское звание.

Однако и этому выдающемуся политическому деятелю подобно доброму десятку его предков суждено было бы остаться безвестным бароном из Гуттенхага, Нойперга и Герберштейна, если бы притязал ния Габсбургов на Венгрию не потребовали нейтрализации Короны Польской, если бы связи Австрийского эрцгерцогства и Священной Римской империи с их неизменным и постоянно предаваемым союзником не бросили бы тень и на монархов и повелителей Герберштейна, и на него самого как старательного исполнителя их воли, если бы многолетняя дипломатическая служба Герберштейна не нуждалась бы в оправдании перед общественным мнением Короны Польской и Великого княжества Литовского (Даже в новейшей литературе можно встретить мнение, будто позиция Герберштейна по отношению к этим странам граничила с предательством интересов собственного государства, хотя аргументом для этого утверждения служат лишь обычные в дипломатической практике того времени подарки австрийскому представителю. Действительно, он получал их и от Ольбрахта Гаштольда, коронного канцлера Кш. Шидловецкого, королевского банкира Сев. Бонера и секретаря королевы Боны Людовика Алифиго (Zelewski R. Dyplomacja polska w latach 1506—1572//Historia dyplomacji polskiej. — 1980. — Т. I; Polowa X — 1572. — S. 735. Ср.: AT. — Т. XV. — N 291. — P. 402—403; Piсard. — S. 151, 153).), если бы, издавая “Записки о [30] Московии”, их автор и его повелитель не надеялись оказать дополнительное воздействие на Польшу.

Есть еще одно немаловажное если бы... если бы сочинение Герберштейна о Восточной Европе не удовлетворяло бы многообразным культурным потребностям эпохи Возрождения и Реформации с ее неуемной жаждой познания нового, интересом к географии и этнографии, бесконечными дискуссиями о роли человека (в первую очередь “государственного”, будь то князь или король) в осуществлении божественных предначертаний, о роли церкви и папства и т. д. И это “если бы” не состоялось.

Герберштейн был достойным сыном своего века. Сохранив традиционную верность католичеству (Stоekl G. Siegmund Freiherr von Herberstein Diplomat und Humanist//Ostdeutsche Wissenschaft. Jahrbuch des Ostdeutschen Kulturrates. — Muenchen, 1960. — Bd. VII. — S. 74. Этим обстоятельством новейшая исследовательница “Записок” Хр. Харрауэр объясняет неудачу И. Л. Брассикана издать книгу Герберштейна в Тюбингене в типографии лютеранина Ульр. Морхарда (Harrauer. — S. 151)), он тем не менее оказался на высоте поставленных перед ним задач по описанию Руси и ее соседей. Он был в курсе всех интересов современников, разумеется, в первую очередь соотечественников, и сумел удовлетворить их любознательность в области истории, религии, географии, этнографии и духовной культуры Восточной Европы. Гуманисты Австрии, Германии, Фландрии, с которыми Герберштейн поддерживал тесные связи, содействовали совершенствованию его труда, они консультировали дипломата, редактировали черновой вариант “Записок”. Усердный ученик Лоренцо Балла, он дал в своих “Записках” блестящие образцы современной ему археографии. Точность передачи им текстов русских памятников, снабженных заголовками, авторским комментарием, иногда и критикой текста, неоспорима, как читатель может убедиться из замечаний Б. М. Клосса, А. И. Плигузова и др. (см. с. 292, 304 настоящего издания). Можно сожалеть о том, что в “Записки” оказались невключенными текст русского календаря и сведения об Александрии, которыми он также располагал.

Не случайно поэтому “Записки” Герберштейна сопровождались дружным хором похвал лучших представителей немецкой культуры, близких к ведущим деятелям эпохи Реформации, в частности Генриха Лорити, более известного как Глареан (1488—1563), филолога, географа, философа и поэта, вся деятельность которого окрашена сильнейшим воздействием Ульриха Цвингли и Эразма Роттердамского, в теснейших контактах с которыми он находился всю жизнь (Прозвище происходит от г. Гларуса под Цюрихом, откуда был родом Г. Лорити. Он автор “Двух книг элегий”, “Введения в поэтику”, изданных в Базеле в 1516 г: Duo elegiarum libri: Isagogen in Musicen. — Basel, 1516. В 1510—1511 гг. учился в Кельне, в 1517—1519 гг. преподавал в Париже (Farner О. Huldrich Zwingli. Seine Entwicklung zum Reformator. 1506—1520. — Zuerich, 1946. — S. 18, 63, 109). Его духовным отцом по праву можно назвать У. Цвингли (Еgli E. Schweizerische Reformationsgeschichte. — Zurich, 1910. — S. 28 ff.). Известен его восторженный отзыв о Цвингли (Erasmi Roterodamii. Opus epistolarum. — Т. II. — P. 543, 544; Т. V. — Р. 437. Ср.: Farner О. Ор. cit. — S. 73). Вторым постоянным корреспондентом был Эразм Роттердамский, высоко ценивший Глареана (Erasmi Roterodamii. Opus epistolarum. — Т. VII. — Р. 35—37)).

Вместе с известным венским гуманистом Иоганном Куспинианом, а также Иоганном Александром Брассиканом (В 1522 г. он был профессором филологии в Ингольштадте, с 1523 г. — профессором римского права в Вене. В апреле 1525 г. сопровождал Герберштейна и В. фон Эберштейна в их посольстве в Венгрию (Ankwitz-Kleehoven H. Der wiener Humanist Johannes Cuspinian. Gelehrte, und Diplomat zur Zeit Kaiser Maximilian I. — Graz; Koeln, 1959. — S. 124, 212—244, 252)), филологом и поэтом, [31] тесно связанным с Эразмом Роттердамским (Erasmi Roterodamii. Opus epistolarum. — T. VII. — S. 416; Т. VIII. — S. 414—415; Т. IX. — S. 85, 282; Т. X. — S. 225.), Герберштейн участвовал в проведении реформы Венского университета, предпринятой Максимилианом. Куспиниан не дожил до завершения создания “Записок о Московии”, а И. А. Брассикан успел сопроводить их появление своими хвалебными стихами в честь Герберштейна.

Непосредственными контактами с ведущими деятелями австрийской культуры и науки начала XVI в. можно объяснить отчасти тематику “Записок”, а также точность в передаче письменных памятников, непосредственных впечатлений и наблюдений. В Австрии середины XV — начала XVI в. процветал жанр хроник. Томас Эбердорфер и Эней Сильвий Пикколомини в XV в., Иоганн Шписхаймер (Куспиниан) и Якоб Унрест в XVI в. создали произведения, призванные прославить австрийских герцогов, немецких королей и императоров Священной Римской империи (Lhotsky A. Oesterreichische Historiographie. — Munchen, 1962. — S. 63—65; Idem. Quellenkunde zur mittelalterlichen Geschichte Oesterreichs. — Graz; Koeln, 1963.— S. 375, 381, 395, 401.). “Записки о Московии” Герберштейна служили той же цели, доказывая могущество союзника Империи, с одной стороны, и древность рода русских государей (на основании русских летописей) — с другой. При дворе Максимилиана и Фердинанда велась активная работа в области генеалогии. Еще в 80-е годы Максимилиан побуждал заниматься генеалогией бабенбергской династии Ладислава Зунтхайма, а позднее и неких Иоганна Штаба и Иоганна Тритемиуса, при Фердинанде в генеалогических изысканиях участвовал Вольфганг Лаций (1514—1565), придворный историограф, географ, врач и зоолог (см. ниже, с. 365). В 1548 г. Герберштейн издал генеалогическую таблицу государей Империи, Короны Польской, Великого княжества Литовского и Руси. Позднее она была включена и в “Записки”. Процветал в Австрии и жанр хорографии. Не случайно в “Записках о Московии” имеется специальный раздел на эту тему.

В итоге “слуга четырех королей” оказался слугой уже не “королевы”, а музы — истории, и его “Записки о Московии” дали разностороннюю картину прошлого и настоящего народов Восточной и Центральной Европы в начале XVI в. Конечно, не следует преувеличивать сознательность Герберштейна в достижении этой цели. Его представления о “народе” весьма далеки от современных. Для него народ — это лишь подданные, применительно к Руси — подданные великого князя (см. коммент. 149, 314), придворные и слуги Василия III. А истина — это форма проявления божественной воли. Недаром, обсуждая вопрос о возможности существования баранца — фантастического полуживотного-полурастения, Герберштейн колеблется: рационализм человека Реформации склоняет его к признанию невероятности подобного феномена, а вера во всемогущество и всесилие бога — к допущению такой возможности. Побеждает первый. “...Этот рассказ о семени и растении я считаю вымыслом”,— пишет Герберштейн. Вместе с тем он охотно цитирует Вильгельма Постелла: “...к вящей славе творца, для которого все возможно, я почти убежден в том, что это не просто выдумка” (с. 180). Примечательно, что автор последнего высказывания Вильгельм (Гийом) Постелл (1510—1581) удостоился наивысшей похвалы Герберштейна. Он действительно был “многоученым” — [32] астроном, правовед, математик, путешественник (дважды побывал в Малой Азии и Сирии), одновременно философ-мистик, предтеча деистов XVII— XVIII вв., подвергался преследованию со стороны иезуитов (см. коммент. 645). Однако и авторитет Постелла не мог поколебать рационализма Герберштейна. Он остался при своем мнении.

С позиций здравого смысла Герберштейн судил обо всех сторонах жизни. Благодаря этому труд его достаточно достоверен. Есть, наконец, еще одна причина этому — достоверность самих сведений, полученных имперским и австрийским послом.

ИНФОРМАЦИЯ И ИНФОРМАТОРЫ О ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ

В силу своего положения — посла императора Максимилиана и австрийского эрцгерцога Фердинанда — Герберштейну довелось познакомиться со всеми правителями центрально- и восточно-европейских стран, их приближенными и слугами. Он неоднократно беседовал с Василием III, и на страницах “Записок” возникают живые диалоги посла с великим князем по поводу серьезного нарушения русского этикета (Василий III сбрил бороду, символ не только возраста, но и высокого положения. Стоит перелистать миниатюры Лицевого свода 70-х годов XVI в., чтобы убедиться — только юноши могли быть на Руси безбородыми). Были у посла и более содержательные беседы с великим князем. Последний рассказывал Герберштейну, что происходит от римлян. Такое заявление вполне соответствовало не только “Сказанию о князьях владимирских” с его фантастической генеалогией русских князей от самого императора Августа, но и аналогичным австрийским сочинениям (австрийский историк XV в. Томас Эбердорфер в целой серии сочинений пытался возвести императоров Священной Римской империи к владыкам античного Рима). Обе державы были одинаково изощренны в идеологическом обосновании власти своих государей (Примечательна реакция Сигизмунда I на взаимоотношения русского государя и императора Священной Римской империи: “Какое же это... существует соседство или кровное родство у Ваших государей с московским, что они добровольно предлагают себя в посредники?” — спрашивал король Герберштейна (с. 253)).

В своей повседневной деятельности Василий III опирался на “божью волю”. Так, в ответ на просьбу Герберштейна о возвращении ему сбежавшего слуги Василий III отвечал: “Если бог повелит, то освободим”. Придворные и советники великого князя также полагаются на “божью волю”, к которой почти приравнивают волю государя: “Про то ведает бог да великий государь”. В “Записки” попали еще более откровенные верноподданнические заявления: “...воля государя есть воля божья... он — свершитель божественной воли” (с. 74). Отказ подданных Василия III вмешиваться в распрю из-за судьбы беглого посольского слуги Герберштейн толкует как доказательство “бесчувственности” и “жестокости” “народа”. На этот раз досаду на отказ помочь ему посол обобщил в упреках “народу”, т. е. подданным великого князя, и более того — в порицании всего строя. Пожалуй, обобщение неадекватно вызвавшей его причине и не вытекает из нее логически.

Характер изложения сведений, полученных Герберштейном от подданных великого князя, иллюстрирует и оценка военной деятельности Василия III. Подданные “всегда хвалят его, как будто бы он вел дело с полным счастьем”. Сам же Герберштейн полагает, что территории [33] Русского государства расширялись “не столько войною, в которой он (т. е. Василий III) был очень несчастлив, сколько... ловкостью” великого князя.

Иногда посол обходится без собственной оценки, излагая лишь услышанные им факты (рассказы кн. И. И. Засекина-Ярославского и дьяка С. Б. Трофимова о дарах Карла V, первого из них — о своем имущественном положении, детей В. В. Третьяка Долматова — Федора и Василия — о судьбе их отца). А обобщение может принадлежать как самим слугам Василия III, так отчасти и Герберштейну: “Всех одинаково гнетет он жестоким рабством, так что если прикажет кому-нибудь быть при его дворе или идти на войну, или править какое-нибудь посольство, тот вынужден исполнять все это на свой счет”. За этой сентенцией, очевидно, скрывается коллективная жалоба на новое положение бывших независимых князей и княжат, вынужденных служить, да еще при этом нести расходы по службе. Ярославские и ростовские князья все еще не могли забыть времен своей независимости, когда им не приходилось самим выступать в роли слуг.

Среди русских знакомых Герберштейна таких было много. По русским посольским книгам известно, что на пиру 18 октября 1526 г. напротив Герберштейна сидели Василий и Хомяк Пенковы, выходцы из ярославских князей. В первый приезд Герберштейна 29 октября 1517 г. от великокняжеского имени его угощал М. И. Кубенский (Кубена находится в окрестностях Вологды). От Василия Даниловича Пенкова, осенью 1526 г. сопровождавшего послов к государю (ПДС. — С. 211, 216, 223, 243, 259 и др.), Герберштейн мог узнать, что титул “ярославского” князя “государь присвояет себе, предоставив страну князьям как своим подданным”, он же называл ярославских князей “вождями области”. В среде ранее удельных, а теперь лишь служилых князей распространялись слухи о жестокости Василия III, о его неудачах во внешней политике — так, строительство Васильсурска в 1523 г. они считали “рассадником многих бедствий”.

Наиболее же приближенные к Василию III лица знакомили посла с иными сторонами русской жизни. От “мужа выдающейся учености и многосторонней опытности” Ю. Д. Траханиота Герберштейн мог услышать описание смотрин невест Василия III, от него же он узнал о “Югарии” — родине венгров, что, конечно, должно было вызвать большой интерес у держав, вступивших в борьбу за “венгерское наследство”. Конкретные подробности о походе на Казань в 1506 г., присоединении Пскова в 1510 г. мог сообщить послу новгородский наместник Александр Владимирович Ростовский 5 апреля 1517 г., а о позорном для русского войска оршинском поражении 8 сентября 1514 г. — томившийся в литовском плену Иван Андреевич Челяднин, один из виновников разгрома русской рати. Он поведал свою версию сражения, не совпадающую с той, что изложена в русских летописях (ПСРЛ. — Т. 8. — С. 272; т. 13. — С. 45; т. 20. — С. 404; Опись архива Посольского приказа. — М. 1978. — Ч. I. — С. 239.).

Герберштейн не назвал по имени ни одного купца. Между тем известно, что в обратный путь в 1526 г. из Москвы вместе с Герберштейном выехал купец Алексей Васильев. Не исключено, что именно ему Герберштейн обязан точной картиной пушной торговли (впрочем, об этом же могли рассказать и бояре, подвизавшиеся в этой сфере), денежного обращения и счета. [34]

Наряду с русскими, находившимися на родине и за ее пределами (среди последних кроме И. А. Челяднина следует назвать и И. В. Ляцкого, знаменитого составителя карты А. Вида), Герберштейн активно общался и с иностранцами, находившимися на русской службе. Это были в первую очередь литейщики и артиллеристы, например Николай из Шпейера и Иордан из Инна. Они активно участвовали в обороне Москвы и Рязани в 1521 г. и, возможно, в казанской войне 1524 г. В последней, впрочем, особенно отличились выходцы из Великого княжества Литовского, крайне недовольные своим непосредственным начальником М. Ю. Захарьиным.

Дата добавления: 2015-06-30