Церковной истории 12 страница

ГЛАВА 24.

О том, что акакиане подтвердили определения ариминского Собора; также список низложенных епископов, и о том, за какие вины они низложены.

Пробыв несколько времени в Константинополе, Акакий с сообщниками вызвал из Вифинии епископов, в числе которых были Марий халкидонский и Ульфила готфский. Сошедшись в одно место до пятидесяти, они подтвердили читанное в Аримине изложение веры и присовокупили, чтобы впредь отнюдь не упоминать ни о существе, ни об ипостаси в Боге и, кроме этого символа, отвергнуть все другие, бывшие и будущие. После сего лишили диаконского сана Аэция — за то, что он писал сочинения спорные, хвастаясь мудростью, несогласною с духом Церкви, в разговорах употреблял нечестивые выражения и производил в Церквах беспокойства и смятения. [288] Некоторые говорят, что они низложили его не по убеждению, но желая оправдать себя во мнении царя; ибо их обвиняли в единомыслии с Аэцием. Пользуясь тем, что царь, по вышесказанным причинам, гневался на Македония, акакиане низложили и его, равно как Элевсия кизикского, Василия анкирского, Эортасия сардского и Драконтия пергамского. Отличаясь от этих епископов учением, они, при низложении их, не порицали веры низлагаемых, но всем им вообще вменяли в вину то, что они возмущали Церкви и нарушали церковные законы, а каждому порознь приписывали особенные преступления. Именно Василия обвиняли в том, будто он у александрийского пресвитера Диогена, проезжавшего чрез Анкиру, отнял бумаги и нанес ему удары, также без суда велел (гражданским) начальникам сослать в ссылку и подвергнуть другим наказаниям некоторых антиохийских клириков при реке Евфрате, в Киликии, Галатии и Азии; так что последние испытали железные узы, а свои имущества отдали ведшим их воинам, чтобы не терпеть от них оскорблений. Обвиняли его и в том, будто, когда царь приказал привести Аэция и некоторых из его сообщников к Кекропию для оправдания в представленных против них обвинениях, он чиновника, имевшего это поручение от царя, убедил поступить так, как хотелось ему [289] самому, а префекту Гермогену и правителю Сирии написал, кого и куда надобно сослать в ссылку, и, когда царь приказал возвратить из ссылки, он воспрепятствовал этому, противясь и гражданским, и духовным начальникам. К сему присовокупляли, будто он возмутил сирмийский клир против Герминия, и в письме говоря о своем общении как с ним, так с Валентом и Урсакием, между тем клеветал на них пред африканскими епископами, а, когда обвиняли его в этом, не признавался и клялся; быв же обличен, старался хитростью прикрыть свое клятвопреступление; — также будто он был виновником несогласия и смятений у Иллирийцев, Италийцев и Африканцев, и событий в римской Церкви; — будто приказал заключить в узы одну служанку и заставил ее дать ложное показание на госпожу; — будто крестил и удостоил диаконского сана одного развратного человека, жившего с женщиною не по закону брака, и не отлучил от Церкви одного бродягу, виновного в убийствах; — будто за священною трапезою составлял заговоры, заклиная клириков и связывая их божбою, что они не будут обвинять друг друга, а делал это с тою хитрою целью, чтобы самому, как предстоятелю клира, избавиться от обвинения обличителей. Вот кратко приведенные причины низложения Василиева. Евстафия же акакиане низложили за [290] то, что, когда он был еще пресвитером, отец его, епископ Кесарии каппадокийской, Евлалий осудил его и отлучил от общения в молитвах; потом в Неокесарии понтийской он не был принят в общение Собором и низложен епископом константинопольским Евсевием за невыполнение некоторых возложенных на него обязанностей. Равным образом, как человек учащий, действующий и мыслящий не право, был он лишен епископства Собором гангрийским, обличен в клятвопреступлении на Соборе антиохийском, старался изменить определения Собора мелитинского, и наконец, быв сам виновен во многих преступлениях, хотел быть судьею и называл других неправославными. Элевсия низложили они за то, что какого-то Ираклия, родом Тирянина, который был жрецом тамошнего геркулесова храма, обличен в волшебстве и, подвергшись наказанию, убежал в Кизику и там проживал, — этого Ираклия, притворявшегося Христианином, он неосмотрительно удостоил диаконского сана и, узнав его после не таким, не отлучил от Церкви; — равным образом, что он без исследования рукоположил несколько лиц, которые, быв осуждены халкидонским епископом Марием, присутствовавшим на халкидонском Соборе, удалились в Кизику. Эортасия низложили за то, что он сделан епископом сардским без согласия [291] епископов лидийских. А Драконтия пергамского — за то, что он прежде был епископом в Галатии, и потому оба эти рукоположения, как незаконные, признали недействительными. После сего они опять собрались и низложили Сильвана, епископа тарсийского, Софрония, епископа Помпеополиса пафлагонского, Элпидия саталийского и Неону, епископа Селевкии исаврийской. Сильвана низложили за то, что он был виновником безумия других в Селевкии и Константинополе, и что предстоятелем каставальской Церкви сделал Феофила, который, епископами палестинскими быв прежде рукоположен в епископа Элевферополиса, дал клятву, что без их согласия другого епископства не примет. Софрония за то, что он был любостяжателен, вздумал продавать в свою пользу посвященные церкви приношения и, призываемый несколько раз, едва явился, да и то не хотел оправдываться в обвинениях пред ними, а избрал судей посторонних. Неону за то, что он хлопотал в своей Церкви о рукоположении епископа антиохийского Анниана и некоторых неопытных в священном Писании и церковных законах людей, бывших прежде в гражданской службе, неосмотрительно сделал епископами, а они потом священному сану предпочли имущества и письменно объявили, что согласны лучше оставаться в (гражданской) службе, владея имуществом, [292] нежели быть епископами и лишиться его. А Элпидия за то, что он содействовал Василию в смутах и был виновником бесчиния, и что, вопреки определению мелитинского Собора, восстановил в прежний сан низложенного с пресвитерства Евсевия, а некоторую женщину Нектарию, лишенную общения за нарушение договоров и клятв, удостоил звания диаконисы, тогда как, по законам Церкви, не следовало воздавать ей никакой чести.

ГЛАВА 25.

О причине низложения иерусалимского епископа Кирилла; о разногласии тогдашних епископов между собою, и о том, что Мелетий, рукоположенный арианами, сделался предстоятелем Севастии вместо Евстафия.

Вместе с другими акакиане низложили и Кирилла иерусалимского — за то, что он имел общение с Евстафием и Элпидием, противниками Собора мелитинского, на котором сам присутствовал, и что, быв низложен в Палестине, имел общение с Василием и лаодикийским епископом Георгием. Кирилл, еще вскоре по вступлении на иерусалимское епископство, как предстоятель апостольского престола, спорил с Акакием кесарийским о правах митрополита. С тех пор уже питали они вражду и обвиняли друг друга в неправых понятиях о Боге; ибо тот и другой были подозреваемы — Акакий в последовании учению Ария, а Кирилл в согласии с теми, которые [293] признавали сына подобносущным Отцу. Имея такое расположение к Кириллу, Акакий, вместе с единомышленными епископами своей области, еще прежде низложил его под следующим предлогом: когда в иерусалимской стране был голод и множество бедных, не имевших насущного хлеба, обращали взоры к епископу, а у него не было денег, чтобы помочь им; тогда он распродал драгоценные сосуды и священные завесы. Рассказывают, что потом кто-то увидел собственную, пожертвованную им в церковь вещь на одной театральной женщине и, спросив: откуда она получила ее, — узнал, что ей продал эту вещь купец, а купцу — епископ. Вот предлог, под которым Акакий низложил Кирилла. Всех вышеупомянутых и, как сказано, низложенных епископов акакиане изгнали из Константинополя, а некоторых, заседавших с собою, но не соглашавшихся подписать низложение и бывших в числе десяти, отделили от своего общества и запретили им священнодействовать и управлять Церквами до тех пор, пока они не подпишутся: если же не переменят своих мыслей в течение шести месяцев и не изъявят согласия на все определения и деяния этого Собора; то угрожали и их низложить и написать к областным епископам, чтобы они собрались и на место этих рукоположили других. Постановив такие [294] определения и приведши их в исполнение, акакиане предписали всем епископам и клирикам хранить эти предписания и действовать по ним. Вследствие сего, чрез несколько времени сообщники Евдоксия поставляют одного на место другого: место Македония занимает сам Евдоксий, Василия замещает Афанасий, Элевсия сменяет Евномий, который после был главою ереси, называемой его именем, а вместо Евстафия предстоятелем Церкви севастийской делается Мелетий.

ГЛАВА 26.

О смерти Македония константинопольского; о том, что в своем поучении сказал Евдоксий, как Евдоксий и Акакий старались уничтожить исповедание никейское и ариминское, и какое от того произошло в Церквах смятение.

Низложенный с епископского престола константинопольской Церкви, Македоний жил в усадьбе близ городских ворот и там скончался, а Церковью начал управлять Евдоксий. Это произошло в десятое консульство Констанция и третье — кесаря Юлиана. Совершая в первый раз богослужение при освящении великой церкви, называемой Софиею, он взошел, говорят, на иерейскую кафедру и, как бы намереваясь учить народ, в самом начале поучения произнес: Отец не чтителен (asebhV), а Сын чтителен (eusebhV). Когда же в народе произошел шум, то он сказал: успокойтесь; Отец не чтителен потому, что не чтит [295] никого, а Сын, чтителен потому, что чтит Отца. После таких слов его, слушателями овладел смех. Но больше всего он и Акакий старались у всех привести в забвение никейские определения и, читанный в Аримине символ с своими дополнениями, в виде поправок, разослав по всей империи, требовали, чтобы не подписывающие его, по повелению царя, наказываемы были ссылкою. Таким образом надеялись они, говорят, без труда достигнуть своей цели. Но это было началом величайших бедствий: во всей империи произошли такие же смятения, о каких говорено выше; во всех Церквах начались почти такие же гонения, какие бывали при царях-язычниках. Хотя телесные мучения казались умереннее, но людей благомыслящих они без сомнения более тяготили стыдом; ибо те и другие, гонящие и гонимые, принадлежали к Церкви,— и это зло было тем постыднее, что священными законами запрещаются враждебные поступки в отношении не только к единоплеменникам, но и к людям чуждого племени.

ГЛАВА 27.

О том, что низложенный с кафедры Македоний богохульствовал на Святого Духа, и что Марафоний вместе с другими распространял его ересь.

Нововведение, быв поощряемо похвалами увеличивалось более и более и возросло в [296] ересь. Слишком полагаясь на себя и презирая предания отеческие, оно постановило собственные законы и не хотело мыслить о Боге согласно с древними, но, изобретая всегда новые догматы, не преставало прилагать новости к новостям, что случается и ныне. Как скоро Македоний с константинопольской кафедры был низложен, то уже не стал мыслить одинаково с акакианами и евдоксианами, но начал учить, что Сын есть Бог, подобный Отцу и по всему другому, и по существу, а Духа Святого не признавал причастным тех же преимуществ, называя Его служителем, исполнителем и другими именами, приличными святым ангелам. Такое учение разделяли с ним Элевсий, Евстафий и другие, низложенные тогда в Константинополе последователями противной ереси. К ним присоединилась не малая часть и народа в Константинополе, Вифинии, Фракии, Геллеспонте и областях соседних; ибо жизнь их, на которую народ больше всего обращает внимание, была безукоризненна, походка — степенна, правила препровождения времени — сходны с монашескими, речь — проста, нрав — привлекателен. Таков именно, говорят, был тогда и Марафоний. В должности государственного счетчика при областных войсках нажив большое богатство, он оставил военную службу и сначала сделался смотрителем общины больных и бедных, а потом, по убеждению [297] севастийского епископа Евстафия, начал вести жизнь подвижническую и основал в Константинополе общину монахов, которая с того времени преемственно сохраняется доныне. Марафоний своими усилиями и деньгами так поддерживал эту ересь, что некоторые македониан называют марафонианами и, я думаю, не несправедливо; ибо, кажется, он один с своею братиею был причиною того, что эта ересь не совсем исчезла в Константинополе. Со времени низложения Македония, последователи его ереси не имели ни церквей, ни епископов до царствования Аркадия: в этом препятствовали им ариане, отбирая церкви и подвергая тяжким мучениям всех мысливших несогласно с собою. Но перечислить епископов, которые в то время были изгнаны из своих городов, весьма трудно: я думаю, во всей римской империи не осталось ни одной области, не испытавшей этого бедствия.

ГЛАВА 28.

О том, как ариане, почитая святого Мелетия своим единомышленником, перевели его из Севастии в Антиохию; когда же он дерзновенно исповедал православие, то были постыждены, и низложив его, на ту кафедру возвели Евзоя; а Мелетий начал делать частные собрания, потому что исповедники единосущия чуждались его, как рукоположенного арианами.

В то время, как Евдоксий управлял константинопольскою Церковью, многим хотелось присвоить себе кафедру антиохийскую. От [298] этого, по обыкновенному ходу дел в подобных случаях, происходили ссоры и различные смятения между клиром и народом; ибо в предстоятеля Церкви каждая сторона старалась избрать того, кого считала согласным с собою в вере. А разногласить касательно учения они еще не перестали в псалмопениях все еще не сходились друг с другом, но пение, как сказано выше, всякий приспособлял к собственному верованию. При таком состоянии антиохийской Церкви, сообщникам Евдоксия казалось благовременным переместить туда из Севастии Мелетия, как человека способного говорить и убеждать, добродетельного по жизни и прежнего их единомышленника. Они, конечно, надеялись, что слово этого мужа привлечет к их ереси жителей Антиохии и соседних городов, особенно же так называемых евстафиан, которые мыслили о Боге по преданию никейского Собора. Но вышло не то, чего надеялись. Когда Мелетий прибыл в Антиохию; то собралось, говорят, множество народа из последователей Ариевых и общников Павлиновых, — одни с намерением посмотреть мужа, которого слава долетела к ним еще прежде его прибытия, другие, желая узнать, что он скажет и с кем согласится; ибо была молва, что он держится учения отцов никейского Собора, как доказали и последствия. Сначала Мелетий всенародно говорил так [299] называемые нравственные поучения, а наконец открыто исповедал Сына единосущным Отцу. Говорят, что, когда он еще произносил это, архидиакон тамошнего клира подбежал и заградил ему уста рукою; но он яснее, чем голосом, выразил свою мысль, посредством руки, показав сначала только три пальца, а потом опять сложив их и показав один,— и этим видом руки изобразил народу то, что мыслил и что препятствовали ему высказать. Когда же неловкий архидиакон схватил его руку и чрез то открыл уста; то он, получив свободу языка, еще яснее и громче объявил свою мысль, то есть, увещевал держаться определений никейских и внушал слушателям, что мыслящие иначе отступают от истины. Между тем как Мелетий продолжал то же самое либо говорить, либо опять показывать рукою, смотря потому, что можно было делать при помехе архидиакона, от чего между нами происходила борьба, почти похожая на театральную, — евстафиане громко восклицали, радовались и прыгали, а ариане стояли с поникшими головами. Услышав об этом, сообщники Евдоксия смутились и вознамерились изгнать Мелетия из города. Сначала они убеждали его исправить сказанное и, как бы раскаявшись, принять противное учение; но так как он не оставлял своих мыслей, то царь приказал изгнать его из Церкви и отправить [300] в ссылку. Когда это было исполнено, то на антиохийскую кафедру вступил Евзой, который некогда был низложен вместе с Арием: а преданные Мелетию, отделившись от единомышленников Ария, собирались особо; потому что исповедавшие издревле Сына единосущным Отцу не соглашались иметь с ними общение, так как Мелетий был рукоположен епископами арианскими, да и последователи его крещены такими же священниками. По этой-то причине отделились они одни от других, хотя мыслили и одинаково. Между тем, царь услышал о новых движениях Персов и прибыл в Антиохию.

ГЛАВА 29.

О том, что акакиане и теперь не остались спокойными, но старались изгнать единосущие и восстановить ересь арианскую.

Сообщники Акакия и теперь не могли оставаться спокойными, но, собравшись в Антиохию, вместе с немногими другими, отвергли прежние свои определения и рассудили — из символов, читанного в Аримине и Константинополе, исключить слово: подобный, и учить, что Сын не подобен Отцу ни почему, — ни по существу, ни по воле, и что Он произошел из несущего, как некогда проповедовал Арий. С ними согласились и единомышленники Аэция, который после Ария первый осмелился явно употреблять эти выражения, [301] отчего и называем был безбожником, а последователи его — аномеями и эксуконтами 6. Когда держащиеся никейских определений спрашивали их, как они, исповедуя Сына Богом от Бога, осмеливаются, вопреки прежнему своему символу, называть Его неподобным (Богу) и происшедшим из несущего; то они отвечали, что и апостол Павел сказал: вся от Бога суть, а в числе всего заключается и Сын, и что в таком-то смысле, по учению священного Писания, надобно принимать сделанное ими прибавление. Так толковали и лжемудрствовали акакиане. Наконец, быв не в состоянии достаточно оправдаться пред теми, которые обвиняли и порицали их за это, они снова прочитали одобренное в Константинополе исповедание веры и, закрыв Собор, удалились в свои города.

ГЛАВА 30.

О Георгие александрийском и епископах иерусалимских, как после Кирилла сменились три епископа, за которыми на кафедру иерусалимскую вступил опять Кирилл.

В то время, как Афанасий скрывался, Георгий, прибыв в Александрию, начал жестоко оскорблять язычников и мысливших несогласно с ним Христиан. Тех и других принуждал он почитать Бога так, как ему [302] хотелось, а противившихся этому преследовал. К нему питали ненависть и знатные — за то, что он презирал их и хотел повелевать начальниками, — и народ — за то, что он тиранствовал и имел силу больше всех. Особенно же досадовали на него язычники, что он препятствовал им приносить жертвы и совершать древние празднества, и что, приведши с собою в город воинов и египетского военачальника с оружием, лишил их храмы идолов пожертвований и украшений. Впоследствии это служило поводом к его умерщвлению, о чем я расскажу вскоре. По низложении Кирилла, как сказано выше, иерусалимскую Церковь получил Эрений, за ним Ираклий, а потом Иларий. Эти епископы управляли тамошнею Церковью, сколько известно, до царствования Феодосия; а при Феодосие Кирилл снова вступил на прежнюю свою кафедру.

Конец четвертой книги церковной истории.

Комментарии

1. Это послание сохранилось и до нашего времени.

2. Под именем Афанасия здесь разумеется не архиепископ александрийский, который в это время скрывался в пустыне африканской, а другой африканский епископ того же имени, находившийся тогда в Сирмии.

3. Никейского 1-го всел. Собора прав. 8.

4. Аримин или Римини – город италийский; Селевкия – город Исаврии, на границах Армении.

5. Athanas. de Synod. cap. 3. 4 et. 5.

6. Аномеи от anomoV, неподобный; эксуконты от ex ouk ontwn – из ничего. Vid. Athan. In. lib. De Syn. Arim. et Selevc.

КНИГА ПЯТАЯ

ГЛАВА 1.

Об отпадении отступника Юлиана от веры и о кончине царя Констанция.

Так шли дела в Церквах восточных. Между тем кесарь Юлиан, одержав победу над Варварами, обитавшими по берегам Рейна, частью перебил их, а частью забрал живыми. Прославившись этим, он приобрел также любовь войск мягкостью нрава и обходительностью и был провозглашен от них Августом. По сему случаю, не просил он, как бы следовало, извинения у Констанция, а напротив сменил поставленных им начальников и нарочито показывал его письма, которыми он призывал Варваров на помощь против Магненция и ввел их в пределы римской империи. Притом Юлиан доселе казался Христианином, а теперь вдруг переменил веру и, назвав себя верховным жрецом, начал посещать языческие храмы, приносить жертвы и убеждать к тому же своих подданных. Так как в то время ждали [304] нападения Персов на пределы римской империи; то Констанций жил в Сирии. Предполагая, что в этих обстоятельствах можно без боя занять Иллирию, Юлиан направился туда — под тем предлогом, будто идет оправдаться пред Констанцием, что царские знаки от войска принял неохотно, против своего желания. Рассказывают, что как скоро он подошел к пределам Иллирии, виноградные сады, уже после сбора зрелых плодов, именно во время захождения Плеяд, наполнились зелеными виноградными кистями, а выпавшая из воздуха роса, разливаясь по его платью и по платью его спутников, своими каплями отпечатлевала на них знак креста. Не вовремя явившиеся кисти винограда и ему самому, и многим его приближенным показались хорошим предзнаменованием, а роса (думали они) случайно выпала и так расписала их одежды. Но иные говорили, что из двух знамений одно предвещает раннюю гибель царя, по подобию зеленых виноградных кистей, и кратковременность его царствования, а другое свидетельствует о небесном учении Христиан и о том, что все должны осеняться знамением креста. Предсказывавшие царю несчастья, по-видимому, не погрешали против истины; ибо последующее время доказало, что оба эти истолкования были верны. Между тем Констанций узнал о вооружении против себя Юлиана и, оставив [305] приготовления к персидской войне, отправился в Константинополь, но во время путешествия скончался в Мопсукринах, между Киликиею и Каппадокиею, близ Тавра, на сорок пятом году от рождения. Царствовал он тринадцать лет вместе с отцом, да двадцать пять — после него. По кончине Констанция, Юлиан овладел уже Фракиею и, вскоре вступив в Константинополь, провозглашен был самодержцем. Язычники рассказывали, что еще прежде, чем оставил он Галлию, предвещатели и демоны возбуждали его к этому вооружению, предсказывая ему смерть Констанция и перевороты в государстве. Это предсказание можно бы назвать достоверным, если бы вскоре не пресеклась жизнь самого Юлиана, так что царствованием наслаждался он как бы в сновидении; ибо, мне кажется, безумно говорить, будто, посредством прорицания предузнав нечаянную кончину Констанция и собственную свою погибель от Персов, он охотно однако ж пошел на явную смерть, которая ему не могла доставить ничего, кроме мнения многих о его неблагоразумии и незнании воинского искусства, а римскую империю подвергала такой опасности, что Персам после того не трудно было покорить почти всю ее, или большую часть ее. Впрочем об этом сказали мы только для того, чтобы не сделать пропуска; а думать всякий может, как кому угодно. [306]

ГЛАВА 2.

О жизни, обычаях, правилах и восшествии на престол Юлиана.

По кончине Констанция, Церковь возмущена была страхом гонений, и ожидание искушения сделалось для Христиан ужасным — частью от большого промежутка времени, которое изгладило в них привычку к подобным опасностям, частью от воспоминания прежних козней, а частью от ненависти государя к их учению. Говорят, что он тотчас же с явным бесстыдством отрекся от веры во Христа, так что, отменив таинство Церкви, очистился от нашего крещения какими-то жертвами, призываниями, известными у язычников под именем заклинаний, и кровью животных, и с того времени частно и всенародно совершал заклания, употреблял идоложертвенное и вообще исполнял языческие обряды. Однажды, рассматривая жертву, увидел он, говорят, в ее внутренностях знак креста, окруженного венцом. Прочие участники гадания при этом случае ужаснулись, заключая отсюда о силе нашей веры и вечности учения; потому что крест, окруженный венцом, означает победу: в своем круге начинаясь отвсюду и замыкаясь в себе самом, он нигде не имеет конца. Но главный вождь в этих исследованиях убеждал не терять духа, говоря, что внутренности благоприятны и [307] согласны с желанием; ибо символ (христианского) учения заперт и стеснен ими, чтобы ограниченный фигурою круга, не мог он ни распространяться, ни безбоязненно идти, куда хочет. Слышал я также, что для какого-то посвящения, или гадания, Юлиан сходил в один из знаменитейших и страшных (языческих) тайников, и что, когда нечаянно представились ему там подготовленные и действием волшебства являющиеся призраки, он от шума и страха забыл о настоящем, — ибо к этой науке приступил уже в поздние годы жизни, — и по привычке первого возраста, как бы будучи Христианином и находясь среди великих опасностей, оградил себя знамением Христовым. От этого призраки вдруг исчезли и предположенная цель не достигнута. Тайноводитель приведен был этим в недоумение и, узнав о причине бегства демонов, поступок Юлиана назвал скверною; потом, уговорив его быть мужественным и ничего не делать и не мыслить христианского, снова начал вводить его в таинства. Попечение царя о таких делах сильно огорчало и страшило Христиан, особенно потому, что прежде он был Христианином, ибо родился от благочестивых, по вере, родителей, удостоен крещения по уставу Церкви, научен священному Писанию, воспитан епископами 1 и [308] лицами духовными. А отец у него и у Галла был Констанций, по отцу родной брат царя Константина и Далмация, которого сын Далмаций, нареченный кесарем, после смерти Константина убит был воинами. Лишившись отца, и сами они едва не погибли тогда вместе с Далмацием. Галла избавила от козни приключившаяся ему болезнь, которая, как ожидали, и без того должна была умертвить его, а Юлиана — юный возраст, потому что ему в то время был только восьмой год. Спасшись от смерти столь чудесно, они получили повеление жить в Макелле; а Макелла была царское местечко в Каппадокии, близ горы аргейской, недалеко от города Кесарии, с великолепным царским дворцом, банями, садами и неиссякаемыми источниками. Там удостоились они царского содержания и попечения; там пользовались свойственными своему возрасту наставлениями в науках и гимнастике, слушали уроки учителей и истолкователей священного Писания, так что присоединены были к клиру и читали народу церковные книги; даже самыми нравами и делами обнаруживали любовь к благочестию, потому что весьма уважали иереев и других добрых и преданных вере мужей, часто хаживали в молитвенные [309] домы и воздавали должную честь гробницам мучеников. В это-то время разделили они, говорят, между собою попечение о построении огромнейшего храма над гробом мученика Мамы 2. Такое соревнование одного пред другим, такое старание превзойти друг друга в уважении святыни могло бы показаться делом весьма странным и вовсе невероятным, если бы не дожило доныне много лиц, слышавших об этом от самовидцев. При этом, рассказывают, что работы, доставшиеся на часть Галла, шли вперед и совершались по желанию; а из поделок Юлиана, одни разрушались, другие опять начинаемы были с основания, а некоторые не могли крепко держаться и при самой поверхности, как будто бы какая-то противная, непреоборимая и книзу гнетущая сила, отвергала их. Это явление по справедливости на всех наводило страх, и по сему событию многие судили, а иные заключали, что Юлиан в почитании Бога не искренен, что он только притворяется благочестивым, считая делом не безопасным [310] обнаруживать свои мысли пред тогдашним государем-Христианином. Говорят также, что он изменил отеческому богопочтению, быв расположен к этому сперва обращением с гадателями. С течением времени, когда гнев Констанция прошел, Галл, прибыв в Азию, жил в Ефесе, где находилась большая часть его имения, а Юлиан, возвратившись в Константинополь, посещал тамошних учителей. Всем известно было, что он имел от природы прекрасные дарования и легко успевал в науках; ибо, прогуливаясь в платье частного человека, со многими разговаривал. А так как в нем сверх того видели брата государева и человека, казавшегося способным управлять делами государства; то толпа столицы, что обыкновенно бывает, ожидала его воцарения и много толковала об этом. Вследствие сего Юлиану повелено было жить в Никомидии. Здесь встретил он философа, Максима ефесского, который, начав преподавать ему учение философов, поселил в нем ненависть к христианской Религии, и так как был провещатель, то совершенно оправдал народную о нем молву. Последний же, — что среди затруднительных обстоятельств случается со многими, — льстясь надеждою на лучшую будущность, считал его своим другом. Когда об этом донесено было царю, Юлиан в страхе обрил себе волосы и притворился, будто ведет жизнь [311] монашескую, а тайно держался другой веры, и только пришедши в мужской возраст, стал свободно открывать свой образ мыслей и стремиться к язычеству. Между тем, узнав с удивлением, будто есть наука предвидеть будущее, и полагая, что она для него нужна, начал он заниматься тем, что не позволено Христианам, вошел в дружбу с преподавателями этой науки и, водясь своими мыслями, из Никомидии переехал в Азию, чтобы иметь ближайшие сношения с тамошними провещателями и к задуманному делу приложить более ревности. Потом, когда брат его Галл, поставленный кесарем, начал делать нововведения и по донесению был лишен жизни, — Констанций, подозревая, что и сам он стремится к царской власти, стал содержать его под стражею. Но супруга Констанция Евсевия употребила свое ходатайство и, испросив у царя позволение, отправила его в Афины. Предлогом к этому было занятие греческими науками; а на самом деле ему, говорят, хотелось беседовать с тамошними гадателями о своих делах. Впоследствии из Афин Констанций вызвал его, поставил кесарем и, при этом случае, дав ему в супружество сестру свою Констанцию 3, послал его к западным [312] Галлам; потому что Варвары, которых некогда в помощь себе нанимал он против Магненция, не занятые в этой войне никаким делом, опустошали Галлию. Так как Юлиан был еще молод, то управление делами царь вверил сопровождавшим его военачальникам. Но последние были весьма ленивы; поэтому первый, как кесарь, о ходе войны начал заботиться сам. Убеждая войска не бояться опасностей и положив определенную награду каждому за убитого им Варвара, он возбудил в них готовность к битвам. Приобретши таким образом любовь войск, донес он Констанцию о недеятельности военачальников, и когда назначен был другой, начал сражаться с Варварами и одерживать победы. Тогда Варвары прислали к нему послов и представили письма, которыми Констанций призывал их в римскую землю: но Юлиан, нарочно медля отпуском этого посольства, неожиданно напал на великое множество неприятелей и разбил их. Говорят, будто Констанций вверил ему ведение этой войны, строя против него козни: но такое сказание мне кажется невероятным; потому что царь мог прежде всего не делать его и Кесарем, — зачем же сделал? да еще выдал за него свою сестру, и когда тот жаловался на беспечность военачальников, послушал его и вместо них прислал ему лучшего. Для чего желал он, [313] чтобы Юлиан успешно кончил войну, если не был к нему расположен? Я догадываюсь, что вначале Констанций был к нему благосклонен и потому объявил его Кесарем. Но когда, вопреки своему желанию, он провозглашен был Августом; то либо от опасения, как бы не вспомнил он обид, причиненных в детстве ему и брату, либо от зависти, что он будет пользоваться равною с ним властью, стал строить ему козни посредством прирейнских Варваров. Впрочем это одним кажется так, другим иначе.

Дата добавления: 2015-06-30