Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Церковной истории 14 страница




 

По вступлении Афанасия в Церковь, Люцифер, епископ Караллы, что на остр. Сардинии, и Евсевий епископ Врекелл, что в Лигурии италийской, возвращались из верхних Фив, где по повелению Констанция находились постоянно в ссылке. Условившись между собою касательно восстановления порядка в ходе церковных дел, Евсевий пошел в Александрию, чтобы вместе с Афанасием созвать Собор 11 для подтверждения никейских определений, а Люцифер, послав с Евсевием диакона, [339] который должен был вместо него присутствовать на Соборе, сам прибыл в Антиохию и тамошнюю Церковь нашел возмущенною. Она была рассечена последователями арианской ереси, которыми управлял Евзой; да и приверженцы Мелетия, как выше сказано, отделились от своих единомышленников. Посему, прежде чем Мелетий возвратился из ссылки, Люцифер поставил епископом Павлина. Между тем, в Александрии к Афанасию и Евсевию собрались епископы многих городов и, утвердив постановления никейские, исповедали единосущие Святого Духа со Отцом и Сыном и назвали это Троицею, также внесли в учение мысль, что Бог-Слово принял совершенного человека не только по телу, но и по душе, как утверждали и древние церковные любомудрствователи. Поелику же исследование о существе и ипостаси тревожило Церкви, так что касательно этого предмета были непрестанные споры и толки; то Собор, по моему мнению, весьма мудро определил, что говоря о Боге, не должно тотчас, с самого начала, употреблять эти слова, разве когда стараются отвергнуть учение Савеллия: чтобы, то есть, по недостатку слов не думали, будто одно и то же лицо называется тремя именами, но понимали, что каждое мыслится особым в Троице. Так постановили Отцы, собравшиеся тогда в Александрии. Тут же читал Афанасий и [340] написанное им защитительное слово о своем бегстве.

 

ГЛАВА 13.

 

Об антиохийских архиереях — Павлине и Мелетие, о взаимной вражде Евсевия и Люцифера, и о том, что Евсевий и Иларий утвердили никейскую веру.

 

Когда Собор разошелся, — Евсевий, прибыв в Антиохию, нашел, что тамошний народ разделился: приверженцы Мелетия не соглашались собираться с Павлином и делали собрания особо. Досадуя, что рукоположение совершено не с согласия всех, как следовало бы, он, по уважению к Люциферу, не высказал явно своего неудовольствия и, не сообщаясь ни с которою стороною, обещал огорчение той и другой устранить на Соборе. Но, между тем как Евсевий старался привести народ к единомыслию, — Мелетий, возвратившись из ссылки, увидел, что его приверженцы отделились, и начал собираться с ними особо за городом, а Павлин с своими — в городе; потому что предстоятель арианской ереси Евзой, питая к нему уважение за кроткую его жизнь и старость, не изгнал его, а уступил ему одну церковь. Итак Евсевий не получил никакого успеха и выехал из Антиохии, а Люцифер, обиженный тем, что он не принял [341] рукоположения Павлинова, досадовал на него, не хотел иметь с ним общение и по своей вражде решился было отвергнуть постановления александрийского Собора. Это-то послужило поводом к основанию ереси так называемых люцифериан; ибо Христиане, разделявшие с ним его досаду, отложились от Церкви. Впрочем, несмотря на оскорбленное свое чувство, сам Люцифер помнил, что чрез посланного с Евсевием диакона он участвовал в деяниях александрийского Собора, а потому отправился в Сардинию, храня единомыслие с вселенскою Церковью. Евсевий же между тем, путешествуя по востоку, утверждал не радевших о вере и учил, чему надобно веровать. С такою заботливостью обошел он также Иллирию и прибыл в Италию, где встретил епископа аквитанского города Пиктавии Илария, который еще прежде подвизался на том же самом поприще. Возвратившись из ссылки ранее Евсевия, последний учил в Италии и Галлии, какие догматы веры следует держать и каких удаляться. Он выражался по латыни весьма красноречиво и писал, говорят, очень полезные рассуждения против положений Ария. Эти-то Иларий и Евсевий распространили в западной империи учение никейского Собора. [342]

 

ГЛАВА 14

 

О том, как произошло несогласие между македонианами и Акакиевыми арианами, и что говорили они в свое оправдание.

 

В это время македониане, в числе которых были — Элевсий, Евстафий и Софроний, начали уже открыто называться македонианами и, образуя особую секту, по случаю смерти Констанция, приняли смелость созвать своих единомышленников в Селевкию и составили там Собор, на котором, отвергши акакиан и утвержденную в Аримине веру, произнесли мнение в пользу символа антиохийского, впоследствии подписанного в Селевкии. Когда же обвиняли их и спрашивали, почему они разногласят с акакианами, с которыми прежде имели общение, — македониане чрез Софрония пафлагонского дали следующий ответ: западные исповедывали единосущие, а на востоке Аэций признавал неподобие по существу: — первые отдельные ипостаси Отца и Сына именем единосущия беспорядочно сплели в одно, а последний сродство природы Сына с Отцом слишком разделил. Напротив, мы благочествуем, ибо говорим, что Сын по ипостаси подобен Отцу, то есть, избираем средний путь между обеими, уклоняющимися в противоположные крайности. Так старались они оправдаться пред порицателями. [343]

 

ГЛАВА 15.

 

О новом изгнании Афанасия, также об Элевсие кизикском, Тите епископе бострийском, и упоминание о предках писателя.

 

Известившись, что Афанасий делает собрания в александрийской Церкви, безбоязненно учит народ и многих язычников убеждает принять христианскую веру, царь повелел ему выйти из Александрии, а если будет упорствовать, угрожал сильнейшим наказанием 12. Предлогом к обвинению выставлял он то, что прежними царями осужденный на изгнание, Афанасий восшел на епископский престол без его соизволения; ибо изгнанным от Констанция он не позволял вступать в Церковь, а только позволил им возвратиться в отечество. После такого царского указа, собираясь удалиться и видя вокруг себя сонм плачущих Христиан, Афанасий сказал: не унывайте; это — облако, оно скоро пройдет. Сказав так, он собрался и, поручив свою Церковь ревностнейшим из друзей, оставил город Александрию. В то же время Кизикцы отправили к царю послов для ходатайства по своим делам и поручили им просить его о восстановлении языческих храмов. Царь похвалил их за попечение о святыне и соизволил на все, о чем они просили. Кизикскому епископу Элевсию он запретил жить в городе — [344] за то, что Элевсий разрушал храмы и оскорблял священные рощи язычников, построил домы для призрения вдовиц и монастыри для посвященных Богу дев, а язычников убеждал оставить отеческие обряды. Юлиан запретил входить в Кизику и иностранным, бывавшим у Элевсия Христианам, выставляя, вероятно, ту причину, что они возмутятся за веру. К ним присоединил он и Христиан городских, державшихся подобного образа мыслей о Боге, казенных суконщиков и монетчиков, которых считалось весьма много и которые, быв разделены на два многолюдных полка, по указу прежних царей, с женами и домочадцами имели жительство в Кизике и каждый год вносили в казну определенную подать — одни военною амунициею, другие — вновь вычеканенными монетами. Положив всячески восстановлять язычество, он считал однако ж безумием принуждать, или наказывать народ, не хотевший приносить жертвы. Префекты всех городов напрасно трудились над составлением переписки таких Христиан: он не препятствовал им даже сходиться в одно место и молиться по желанию; ибо знал, что установление дел, требующих свободного произволения, никогда не совершается необходимостью. Напротив, клириков и предстоятелей в Церквах спешил выгонять из городов; ибо не иначе, как чрез [345] отдаление их, почитал возможным расстроить собрания народа, когда бы, то есть, не было ни собирающих, ни учащих, ни совершающих таинства, так чтобы в течение долгого времени народ мог забыть свою веру. Предлогом же к изгнанию их поставлял он то, что клирики раздувают в толпе мятежи. Поэтому, именно, приказал выйти из Кизики Элевсию и окружавшим его Христианам, хотя тогда не было возмущения, да и не ждали его. Юлиан чрез народного вестника уговаривал и Бострийцев изгнать из города тогдашнего епископа бострийской Церкви Тита; ибо грозил, что если народ возмутится, виновниками возмущения он будет почитать клириков. По сему случаю Тит послал царю прошение и свидетельствовал, что в Бостре население Христиан равносильно населению язычников и что, руководимые его увещаниями, Христиане живут мирно, возмущение им и на мысль не приходит. Но царь, этими самыми словами стараясь возбудить всеобщую вражду против Тита, писал Бострийцам 13 и в письме клеветал на епископа, будто он обвиняет народ, будто, то есть, народ избегал возмущений не сам по себе, а только по его увещаниям; потому внушал Бострийцам этого человека, как общего врага, изгнать из города. [346] Таких поступков, вероятно, много было и в других местах, и они происходили частью по указам царя, частью от раздражения и необузданности черни. Впрочем причиною их во всяком случае можно почитать властелина; потому что нарушителей закона он не судил по законам, но, ненавидя веру, на словах как будто порицал преступления, а на самом деле ободрял людей, которые совершали их. Поэтому, хотя его именем гонения и не было, Христиане тем не менее бегали по городам и селениям. Такому бегству предавались многие из моих предков и мой дед. Рожденный отцом язычником, он и сам с своим семейством, и потомки Алафиона были первыми Христианами в газском многолюдном селении Вефилии. Это селение имеет языческие храмы, за древность и архитектуру благоговейно чтимые жителями, а особенно пантеон, стоящий в виде крепости на одном искусственном холме и возвышающийся над всем селением. Догадываюсь, что от этого пантеонского храма и самое местечко получило свое имя, которое, в переводе с сирского языка на греческий, значит жилище богов. Говорят, что виновником Христианства в упомянутых семействах был монах Иларион. Когда Алафион находился во власти беса, то многие язычники и Иудеи, употребляя над ним свои заклинания и ворожбы, не принесли ему [347] никакой пользы; а Иларион изгнал из него беса, произнесши только имя Христово, и чрез это обратил те семейства к христианской вере. Мой дед славился истолкованием священного Писания, ибо имел прекрасные способности и мог познавать, что должно, притом несколько наставлен был в науках, так что понимал и арифметику. Поэтому аскалонские, газские и вообще окрестные Христиане очень любили его, как человека, для веры нужного, легко разрешавшего встречающиеся в священном Писании обоюдности. А добродетели другого семейства напрасно хотел бы кто-нибудь описать. Члены его были первыми в той области строителями церквей и монастырей, и украшались — с одной стороны святостью жизни, с другой — любовью к странникам и бедным. Из этого поколения дожили и до нашего времени мужи добрые, с которыми — уже старцами, обращался и я в своей юности. Но о них придется упомянуть и после.

 

ГЛАВА 16.

 

О старании Юлиана восстановить язычество и уничтожить нашу веру; также письмо посланное им к одному языческому жрецу.

 

Издавна заботясь о том, чтобы во всей империи господствовало язычество, царь досадовал на перевес Христианства. Языческие храмы были отворены, жертвоприношения, отеческие обряды и городовые праздники, по-видимому, совершались согласно с его волею; [348] однако ж он скорбел при мысли, что, если устранено будет его попечение, скоро все изменится. Не менее также досадовал он, слыша, что христианскую веру исповедуют жены, дети и домашние многих жрецов. Предполагая, что Христианство укрепляется жизнью и поведением принадлежащих к нему лиц, он задумал языческие храмы повсюду украсить принадлежностями и чинностью веры христианской, а языческое учение возвысить кафедрами, председаниями, преподавателями и чтецами языческих догматов и увещаний, установлением молитвословий в известные часы и дни, учреждением монастырей для ищущих любомудрия мужчин и женщин, гостиницами для странников и убогих, и другими делами человеколюбия к нищим. Подражая христианскому преданию касательно произвольных и непроизвольных прегрешений, он предписал также соответственное грехам исправление себя посредством покаяния. Не менее, говорят, соревновал он епископам в сочинении посланий, которыми обмениваясь, они обыкновенно поручали друг другу странников, и с которыми, откуда бы кто из них ни пришел и к кому бы ни пристал, по этому свидетельству принимаем был, как присный и возлюбленный. Вводя это, Юлиан старался приучить язычников к обычаям христианским. А так как упомянутые действия для [349] многих кажутся невероятными, то в доказательство истины того, что сказано, я приведу самые слова царя. Он пишет так:

 

Галатийскому жрецу Арзакию.

 

Язычество еще не достигло желаемого мною благоденствия, и виноваты мы, его приверженцы. Относящееся к богам — славно и величественно, выше всякого желания и всякой надежды. Да будет милостива к нашим словам Адрастея! Происшедшей в течение краткого времени столь великой и столь важной перемены несколько прежде никто не смел и желать. Но думаешь ли, что довольно этого? Мы и не видим, что безбожие особенно возрастает любовно к странникам, заботливостью о гробах умерших и поддельною честностью жизни. Я думаю, что нам надобно по истине исполнять все это. И быть таким надлежит не только тебе одному, но просто всем жрецам Галатии, которых — стыдом ли то, или убеждением, ты старайся сделать добрыми. Если же они с женами, детьми и рабами не станут приходить к богам и будут держать галилейских слуг, сынов и жен, которые в отношении к богам нечестивы и безбожие предпочитают богопочтению; то отставляй их от священнослужения. Потом увещевай жреца не ходить на зрелища, не пить в корчемницах, не заниматься каким-либо постыдным и [350] презренным делом, и послушных чти, а непослушных изгоняй. В каждом городе устрой побольше странноприимных домов, чтобы пришельцы не только из нашего отечества, но и из других стран, когда понадобятся им деньги, пользовались нашим человеколюбием. А откуда что взять,— это моя забота. Я уже приказал ежегодно раздавать по всей Галатии тридцать тысяч мер хлеба и шестьдесят тысяч семин вина. Пятая часть из этого, говорил я, должна быть употреблена на бедных, служащих жрецам, а прочее обязаны вы разделять пришельцам и просителям; ибо если и из Иудеев никто не просит милостыни, если и нечестивые Галилеяне, кроме своих, питают и наших; то стыдно, что наши, как видно, не получают от нас помощи. Учи язычников, чтобы они приносили что-либо для такого служения и чтобы языческие селения отделяли богам начатки плодов. Делай их привычными к подобным благодеяниям, внушая им, что это издревле было у нас в обычае. Вот и у Омира Эвмей говорит:

 

Мне не следует, странник,— приди кто и хуже тебя,—

 

Странника не уважать; потому что все мы от Зевса —

 

Странники бедные: мало даю, но с любовью даянье.

 

Не позволяя другим соревновать тому, что у нас хорошо, мы от беспечности срамим сами себя, а еще более роняем благоговение к богам. Если узнаю, что ты делаешь так, [351] как я говорил, то буду преисполнен радости. Первенствующих жрецов редко посещай лично, а чаще пиши к ним послания. При входе их в город никто из жрецов да не выходит им навстречу; но когда вступают они в храмы богов, да будет встреча в преддверии. Из почетной стражи никто не должен входить внутрь впереди их, а позади — кому угодно; ибо, едва кто переступил чрез порог капища, тотчас стал частным человеком. Внутри, как тебе известно, ты сам начальник; этого требует и божественный закон. И кто повинуется, тот поистине благочестив, а заботящийся о личности — честолюбив и тщеславен. Писинунциям готов я помогать, если они привлекут к себе милость матери богов; а нерадящие о ней не только не останутся без укоризны, но еще — прискорбно сказать, — испытают наше негодование:

 

Ибо не следует мне пещись и быть милосердым

 

К людям, которых не любят бессмертные боги.

 

Итак убеди их, чтобы они, если хотят быть предметом моей заботливости, все совокупно служили матери богов.

 

ГЛАВА 17.

 

О том, что Юлиан, не желая казаться тираном, преследовал Христиан коварно; также об отменении крестного знамения и о принуждении войск приносить жертвы.

 

Так поступая и говоря в письмах, царь полагал, что легко отвлечет подданных от [352] принимаемого ими учения. Но сколько он ни старался уничтожить христианскую веру, — подействовать убеждением никак не мог, а употреблять явное насилие стыдился, что бы не показаться тираном. Впрочем Юлиан не отступал от своего намерения, но придумывал разные хитрости, чтобы поданных, а особенно войско, частью лично, частью чрез начальников, привести к язычеству. Всячески приучая воинов язычествовать, он счел нужным то руководительное знамя римских легионов, которое по повелению Божию, как выше сказано, получило образ креста, переделать в прежний вид, а на общественных портретах строго приказывал изображать подле себя Юпитера, так как бы он сошел с неба и вверял ему символы царствования — венец и багряницу, равным образом Марса и Ермия, так как бы эти боги смотрели на него и свидетельствовали взором, что он красноречив и воинствен. Это-то и многое другое, относящееся к языческой вере, повелел он вносить в свои портреты; так что по поводу законного почтения царю, Римляне незаметно воздавали почтение и тем, которые написаны были вместе с ним. Злоупотребляя старинными обычаями, он со всею внимательностью старался обольщать этим души подданных: ибо полагал так, что кого он убедит, того найдет готовым на все, чего захочет; а кто станет упорствовать, того [353] будет наказывать без пощады, как человека, не следующего римским нравам и погрешающего против отечества и царя. Немного было таких, которые, даже и подвергаясь наказанию, понимали его мысли, но все отказывались покланяться изображениям, согласно с своим собственным обычаем. Только чернь, как всегда бывает, в неведении и простоте сердца, считала должным просто повиноваться древнему закону и приступала к изображениям без размышления. Но употребив в дело и эту хитрость, царь не получил никакого успеха. Впрочем он не уступал и придумывал все средства, как бы привести подданных к чтимой им вере. Последующий его замысел не отличался от упомянутого выше; но он был открытие первого, выполнялся с большим насилием, и многим в придворном войске подал случай показать свое мужество. Когда пришло время получить войскам царские подарки, что всегда бывает в торжественные римские праздники, в дни рождения царей и основания столиц; то размыслив, что воины по природе просты, нерассудительны и легко увлекаются обычною жадностью к деньгам, Юлиан, для возбуждения их к жертвоприношению, употребил некоторую хитрость. Издавна велось, что всякий приступающий, для получения подарка, должен был принести жертву. Итак, когда они подходили для этого, [354] предстоявшие царю приказывали каждому из них совершить курение; — а тут возле, по давним римским узаконениям, горел огонь и лежал ладан. Тогда одни не колеблясь страхом, показали свое мужество и не хотели ни воскурять, ни принять от царя подарок, другие, обратив все внимание на закон и древность, даже и не заметили, что грешат, а некоторые, быв увлечены приманкою выгоды, либо предзаняты страхом и тревогою от зрелища, нечаянно им представившегося, хотя и понимали, что язычествуют, однако не избегли этого языческого обряда. Говорят, что когда впавшие в такой грех по неведению после того сидели за трапезою и делали, что обыкновенно делается при питии вина, то есть, выпивая чашу за здравие друг друга, упоминали имя Христово 14; то кто-то из собеседников возразил им и сказал: странны ваши поступки; вы призываете Христа, которого недавно отверглись, приняв дар от царя и положив ладан в огонь. Услышав это и поняв, что сделали, они тотчас вскочили с своих мест, начали всенародно бегать, кричать, плакать и свидетельствовать пред Богом и пред всеми людьми, что были и останутся Христианами, что совершили это по [355] неведению и что язычествовала, если только можно сказать, одна рука их, без участия сердца. Потом побежали они к Юлиану и, бросив данное им золото, весьма мужественно просили его взять обратно свой подарок и умертвить их; ибо они не переменят своих мыслей и, за неумышленное преступление правой руки, готовы ради Христа подвергнуть наказание все тело. Однако ж царь, сколь ни был разгневан этим, поопасался лишить их жизни, чтобы они не удостоились чести мученичества, но отняв у них право служить в войске, изгнал их из дворца.

 

ГЛАВА 18.

 

О том, что Юлиан запретил Христианам пользоваться правом голоса на народных сходках, занимать места в судах и воспитываться в эллинских школах; также о Василие Великом, Григорие Богослове и Аполлинарие, которые, перевели священное Писание на эллинский язык, особенно же Аполлинарий и Григорий Назианзен, из коих первый писал очень ораторски, и последний героическими стихами.

 

При случаях, это же расположение обнаруживал Юлиан и по отношению ко всем Христианам. Отказывающихся приносить жертвы, хотя ни в чем нельзя было обвинять их, он лишал права гражданства, участия в народных сходках и совещаниях, также отнимал у них возможность быть судьями, начальствовать и получать знаки почестей, даже детям их запрещал учиться у эллинских поэтов и писателей и ходить в их школы; ибо его немало огорчала образованность Аполлинария сирского, обладавшего различными [356] познаниями и науками, также каппадокиан, Василия и Григория, которые превосходили тогда всех риторов и весьма многих иных знаменитых мужей, из коих одни держались определений никейских, а другие происходили из секты арианской. Полагая, что только образование сообщает убедительность их словам, он не позволял Христианам заниматься эллинскими науками. Между тем вышеупомянутый Аполлинарий, кстати воспользовавшись обширными своими познаниями и способностями, по образу Омировых поэм, переложил в героические стихи еврейское бытописание и, доведши его до царя Саула, разделил все творение на двадцать четыре части, из которых каждую означил одною буквою греческого алфавита, следуя их числу и порядку. Писал он также, применительно к творениям Менандра, и комедии, подражал и Эврипиду в трагедиях, и Пиндару в роде лирическом. Просто сказать, заимствуя из божественных Писаний предметы для всего так называемого круга наук, он в короткое время произвел равночисленные и равносильные образцы, по роду, выражению, характеру и плану, похожие на знаменитые творения Эллинов. Так что люди, если бы не увлекались древностью и не предпочитали того, к чему привыкли, труды Аполлинария становили бы и изучали наравне с древними и тем более дивились бы [357] дарованиям этого мужа, что каждый из древних писателей занимался одним родом творений, а он обнял все и в своих сочинениях, сколько требовала нужда, отпечатлел достоинства всякого. Не без достоинств также и его книга против самого Юлиана и греческих философов, под заглавием: об истине, в которой и не приводя свидетельств из священного Писания, он доказал, что в своих понятиях о Боге философы уклонились от прямого пути. Смеясь над этим сочинением, Юлиан послал его к знаменитейшим тогдашним епископам с надписью: прочитал, понял, осудил (anegnwn, egnwn, kategnwn). Но они отвечали на это: читал, да не понял, потому что, если бы понял, не осудил бы. Этот ответ некоторые не без правдоподобия относят к предстаятелю каппадокийской Церкви Василию. Но ему ли принадлежал он, или кому другому, во всяком случае нельзя не удивляться мужеству и уму писателя.

 

ГЛАВА 19.

 

О книге Юлиана, под заглавием: misopwgwn (ненавистник бороды), и об антиохийской Дафне; описание ее. Также о перенесении останков священномученника Вавилы.

 

Собираясь вступить в войну с Персами царь прибыл в Антиохию сирийскую. Когда же народ начал роптать, что хлебных запасов так много, и однако ж хлеб продается так дорого; то Юлиан, желая, думаю, оказать черни снисхождение, приказал покупать товары на [358] площади за низшую, чем следовало, цену. Но продавцы разбежались, — и запасов не стало. Огорчившись этим, Антиохийцы стали оскорблять царя, смеяться над его бородою, которая была у него длинна, и над его монетою, на которой изображен был бык: они насмешливо говорили, что в его царствование лежащие навзничь быки 15 разрушат мир. Юлиан сперва гневался и грозился, что худо будет Антиохийцам, даже готов был уже переселить их в Тарс, но потом, неожиданно оставив свой гнев, за оскорбление себя отмстил одними словами, именно издал против Антиохийцев красиво и вежливо изложенное сочинение под названием misopwgwn. С Христианами же и здесь поступал он одинаково, то есть, старался распространить между ними язычество. Стоит рассказа, что случилось тогда с гробницею мученика Вавилы и с храмом Аполлона в Дафне. Начну с следующего. Дафна, знаменитое предместье Антиохии, украшается большою рощею кипарисов, между которыми много и других дерев, а под деревами земля, смотря по времени года, произращает разного рода цветы. Это место всюду облегается более как бы сводом, чем тенью; густота ветвей и листьев не позволяет проникать туда [359] лучам солнечным. Не менее приятности и усладительности доставляет ему также обилие и красота вод, благорастворенность воздуха и тихое дыхание ветров. Там, по баснословным рассказам детей Греции, дочь реки Ладоны, Дафна, убегавшая из Аркадии от Аполлона, превращена была в соименное себе дерево. Но Аполлон и тут не оставил ее: он увенчивался ветвями своей возлюбленной, обнимал это дерево и более всего любимое свое место почтил долговременным пребыванием. При таком мифологическом значении упомянутого предместья Дафны, люди скромные почитали за стыд ходить туда; ибо положение и свойство того места влекло к наслаждениям и любовное содержание басни, при малейшем случае, усугубляло страсть развратных юношей. Извиняясь баснословным рассказом, они сильно разжигались, бесстыдно отваживались на дела срамные и, быв чужды скромности сами, не любили встречать там и скромных людей. Впрочем язычники весьма уважали описанное место; ибо там стояла прекрасная статуя аполлоновой Дафны, там же выстроен ей великолепный и богатый храм. Строителем его был, говорят, Селевк, отец Антиоха, от которого город получил свое имя. Чтители того урочища верили, что в нем течет и пророчественная вода Кастальского источника, вместе с названием, имевшего силу источника дельфийского. [360] Хвастаются, будто там и Адриану, когда он был еще частным человеком, предсказан жребий царствования; ибо как скоро ветвь Дафны погрузил он в источник, тотчас получил, говорят, знание будущего, прочитав свою судьбу на листьях погруженной ветви. Когда же он восшел на престол, то приказал засыпать источник, чтобы нельзя было и другим предузнавать будущее. Но входить в подробности сей басни предоставим тем, которые этим занимаются. Брат Юлиана, Галл, возведенный Констанцием в достоинство кесаря, жил в Антиохии и, так как был Христианин, особенно чтивший память мужей, пострадавших за веру, то упомянутое место умел очистить от языческих поверий и скверн людей развратных. Поняв, что легко достигнет этого, если устроит там молитвенный дом, он в Дафну перенес гроб мученика Вавилы, славно управлявшего антиохийскою Церковью и увенчавшегося мученичеством. С того времени демон перестал, говорят, произносить обычные свои провещания. Причиною же того, что он замолчал, сперва полагали прекращение жертвоприношений и служения, которых прежде удостаивали его: но после открылось, что ему не дозволяло делать это соседство мученика; ибо когда римскою империею правил один Юлиан, то и возлияний, и курений, и жертв было в изобилии, но демон [361] тем не менее молчал, давши же наконец ответ, сам объявил о причине прежнего своего молчания. Царю вздумалось испытать относительно к чему-то тамошнего оракула. Прибыв в храм, он усердно почтил демона дарами и жертвами и просил не пренебрегать того, что лежало у него на сердце: но демон ясно не объявил по прошению, говоря, что не может делать провещаний по близкому соседству гробницы мученика Вавилы. Это место, прибавил он, теперь наполнено мертвецами, что препятствует исхождению провещаний. Итак, хотя в Дафне лежало множество и других мертвецов, однако ж догадываясь, что один мученик мешает давать провещания, царь приказал вынести оттуда его гробницу. Тогда Христиане сошлись и понесли ее стадий чрез сорок, в город, где мученик лежит и ныне, — на то самое место, которое от него получило свое название. Говорят, что несшие гроб мужчины и женщины, юноши и девы, старцы и дети, побуждая друг друга, совершили весь путь с псалмопением. Предлогом было то, чтобы трудящиеся облегчали для себя тягость пути, а на самом деле они возбуждались тем большею ревностью и усердием, что царь не согласовался с ними в своих мыслях о Боге. Предначинали пение те, которые знали псалмы лучше других; потом за ними единогласно пел уже весь народ. А припевом был [362] стих: посрамились все, кланяющиеся истуканным, хвалящиеся о идолех своих (Пс. 96, 7).

 

ГЛАВА 20.

 

О том, что за это перенесение царь причинил зло многим Христианам; также о святом Феодоре исповеднике и о том, что спадший с неба огонь сожег храм Аполлона в Дафне.

 

Подвигнутый этим на гнев и как бы лично оскорбленный, царь захотел подвергнуть Христиан наказанию. Саллюстий, исполнявший должность префекта, хотя был язычник, не похвалил за это царя; однако ж, не смея противоречить, положил привести в исполнение указ его и, на следующий день забрав многих Христиан, заключил их в оковы, а одного из них юношу, по имени Феодора, которого вывели первым, привязал к дереву для мучения. Долго терзаемый когтями, Феодор не уступал мучениям и не умолял префекта о помиловании, а напротив казался таким, что будто и не чувствует боли, что он находится только между зрителями собственных своих мучений, и мужественно принимал удары. Потом запев опять тот псалом, какой пел прежде, он доказал самым делом, что не заботится о том, за что осудили его. Пораженный твердостью юноши, префект пошел к царю и, рассказав ему случившееся, прибавил: если ты в наискорейшем времени не отменишь своего повеления; то мы от этого подвергнемся посмеянию, а Христиане еще более [363] прославятся. Этот совет Юлиану показался хорошим, — и взятые под стражу были освобождены от оков. После сего некоторые спрашивали, говорят, Феодора, были ли ощутительны для него причиняемые ему мучения, — и он отвечал, что не мог совершенно не чувствовать их, но что подле него стоял какой-то юноша, который смягчал его страдания. Отирая с него пот тончайшим полотенцем, возливая на него самую холодную воду и тем удерживая кровь его от воспаления, этот юноша воодушевлял его на подвиги. До такой степени презирать свое тело кажется мне делом не одного человека, сколь бы мужествен ни был он; надобно, чтоб ему помогала и божественная сила. Итак мученик Вавила, по вышесказанным причинам, сперва перенесен был в Дафну, а потом опять вынесен оттуда. В непродолжительном времени после сего события, на храм дафнийского Аполлона неожиданно упал огонь и сжег на нем кровлю, а в нем статую. Остались одни обнаженные стены, ограда и колонны, которыми поддерживалась передняя и задняя сторона здания. Христианам казалось, что этот огонь на демона послан был от Бога, по молитве мученика: а язычники толковали, будто он был делом Христиан. Когда это подозрение разошлось повсюду, — жреца Аполлонова привели в суд с тем, чтобы он показал, кто [364] дерзнул произвести упомянутый пожар. Но жрец, заключенный в узы, жестоко высеченный и вытерпев множество побоев, не сделал никакого показания. Это-то особенно заставило Христиан думать, что разрушение храма было делом не человеческих козней, а мщения Божия, и произведено ниспадшим с неба огнем. Все сие совершилось, как сказано. Вероятно, по случаю этого события в Дафне ради мученика Вавилы, царь, узнав, что в Милете, близ храма Аполлона дидимейского, построены молитвенные домы в честь мучеников, написал префекту Карии, что, если они имеют кровлю и священную трапезу, сжечь их, а когда эти здания выведены только в половину, то раскопать их до основания.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-30; Просмотров: 280; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.054 сек.