Любавины 31 страница

С Марией Родионовой он познакомился еще в начале учебного года. Он тогда подумал о ней: "Красивая самка". И все. Здоровались, иногда сидели рядом на педсоветах, перебрасывались незначительными фразами.

Как-то в начале марта Юрий Александрович пошел вечером смотреть новый фильм - один (Майя заседала в райкоме комсомола). По дороге встретил Марию. Она тоже была одна - Ивлев мотался по району. Пошли вместе. Разговорились.

- Что это у вас? - спросил Юрий Александрович (у Марии в руках была книга).

- Шиллер.

- О-о!

- Что?

- На трагедии потянуло?

- Что делать, если все в жизни - комедия.

Юрий Александрович удивленно посмотрел на рослую Марию: в самом деле так глупа или дурачится? Не понял.

- Вы находите?

- А вы нет?

- Нет, я так не думаю. Если уж определять жанр, то это скорее трагикомедия. Или фарс.

- Или форс.

- Вы о чем?

- Нравится у нас?

- Привыкаю. Человек везде привыкает, даже в петле - побрыкается две минуты и привыкнет. В сущности, мы в жизни только и делаем, что привыкаем. Это ужасно глупо, если вдуматься... Если бы я был бог, я бы переделал мир.

- Как?

- Я бы закрыл его, впрочем. И никогда больше не открывал. То есть признал бы, что мой опыт с людьми не удался, - Юрию Александровичу это показалось чрезвычайно остроумным, он глянул на Марию. Она как раз в этот момент зевнула, вежливо прикрыв ладошкой рот. Это не покоробило Юрия Александровича, а вселило в него вдруг какую-то веселую наглость. - А ваша половина где? - спросил он.

- А ваша?

Юрий весело засмеялся.

В кино сидели вместе.

Как-то само собой получилось, что рука Юрия Александровича нашла руку Марии. Горячая, трепетная, чуть влажная рука мужчины трусливо и крепко пожала крупную, спокойную руку женщины.

Женщина не оттолкнула руку. Это был странный договор странных людей: объявлялась игра в любовь. Любви не было и не могло быть. Мария понимала это. Ее взволновала возможность досадить людям и себе за ту пустоту, которая образовалась в ее жизни. И лучший способ сделать это был тот, который предлагал Юрий.

Юрия этот молчаливый договор взбудоражил вдруг настолько, что у него в зубах заныло. Сердце, излюбившее себя, ленивое сердце его опалила вдруг страсть.

Так встретились и затеяли увлекательную игру в любовь два человека: одна зло и страстно, другой - замирая перед возможностью испытать красивое, тайное чувство "незаконной" любви.

Кому не дано испытать настоящую сильную страсть, тот ценит ее, много знает о ней, не боится мучений и боли, которые всегда почти приходят с сильной страстью. Тот, кто действительно готов к сильным страстям, тот тоже не боится мучений и боли; вся разница в том, что тот, кто не в состоянии вынести страсть и обрести счастье, при первой же боли, после первых же истинных усилий души уйдет в кусты и никогда не будет жалеть об этом. Тот, кто сильнее, тот переживет боль и радость, отдаст силу души, но будет идти до конца. Не всегда в конце - победа. Но слабее такой человек не становится.

Марию и Юрия роднило в этом мире одно: очутившись не у дел, наблюдая житейскую кипень со стороны, не имея желания броситься в нее с головой, они чувствовали свою обездоленность. Одна принялась ждать: придет кто-то необыкновенный, увлечет ее, даст большую работу ее сильной натуре... Этот "кто-то" медлил, не приходил. Приходили обыкновенные сопляки, немощные и самолюбивые, предлагали содружество, предлагали уйти еще дальше от жизни, замкнуться в чахлый мир искусственных переживаний. Приходили обыкновенные подлецы, предлагали сожительство без любви, без дум. Пришел Ивлев, вынесший из жизни главную, предельно ясную мысль: надо работать. Мария, вкусившая прелестей полубогемной, полупреступной жизни, была несогласна с Ивлевым. Она слишком дорожила собой, своей красотой, чтобы так просто израсходовать годы. Мария называла это самообманом и искала другой какой-нибудь обман - более увлекательный, не такой обыденный. Юрий же, очутившись в положении наблюдателя, принялся заполнять образовавшуюся пустоту все тем же непрочным материалом - собой, не ведая по наивности, что так гибли куда более сильные натуры.

Словом, два человека нашли друг друга и, не сговариваясь, ни на что не надеясь, с большим желанием решили разыграть комедию.

В течение всего сеанса Юрий Александрович тискал большую руку Марии и задыхался от желания. Желание это подхлестывалось непонятной покорностью Марии. Она отдала ему руку и сидела, откинувшись на спинку стула, прикрыв глаза. Она тоже была взволнована. Волновала утонченная беспомощность Юрия, его робость и трепетность. Его желание волновало ее тоже.

Вышли из клуба. Юрий Александрович закурил... Некоторое время молчал, глядя перед собой, часто затягиваясь папироской.

- Что произошло? - спросил он несколько осевшим голосом.

Мария молчала.

- Вместо фильма я видел какой-то голубой сказочный мир... А ты? Ты видела что-нибудь?

Мария молчала. Она знала, что Юрий Александрович будет обманывать ее и себя искусно, красиво. Она с удовольствием слушала.

- Мария!..

- Да.

- Что произошло? Что происходит?

- Флирт.

- Нет!

- Значит, любовь.

- Мария!..

- Не кричи.

В темном месте Мария остановилась. Юрий Александрович обнял ее, стал жадно целовать, впиваясь в мягкие податливые губы... Долго целовал.

- Хватит, - сказала Мария. - Пошли.

Юрий Александрович опять закурил. Первая волна страсти, взлохматившая все его чувства, схлынула, он обрел дар мысли.

"Что это такое? Неужели действительно любовь?"

- Я опять видел сказочный мир... Я, кажется, схожу с ума. Я влюблен.

Мария беззвучно засмеялась. Подошли к ее дому.

- Подожди здесь, я сейчас выйду. Только не у ворот, а вон там, у столба.

Юрий отошел к столбу, опять закурил.

"Тройку бы сейчас... Уехать бы в снега, в степь".

Мария взяла ключи от школьной кладовой, где хранились лыжи, коньки, спортивные костюмы... Вышла к Юрию Александровичу.

...В кладовке было темно. Пахло лыжной мазью, опилками, ветошью. И было почему-то тепло.

Мария сняла шубу, ушла куда-то в угол.

- Иди сюда.

Юрий Александрович ощупью пошел на голос. Сердце прыгало в горле.

- Осторожней, тут банка с мазью. Правее... - голос шел снизу - Мария лежала.

Юрий Александрович нагнулся, нащупал ее. Стал поспешно, дрожащими руками рвать с себя пальто.

- Не торопись...

...Ивлев досматривал десятый сон, когда Мария пришла домой.

- Ты где это гуляешь? - спросил он, глядя на нее заспанными глазами.

Мария засмеялась.

- С молодым человеком была.

- С молодым человеком... - Ивлев хотел отвернуться к стене и продолжать спать, но Мария села к нему на кровать, затормошила.

- Ну, ревнуй же!.. Устрой скандал! - у нее было весело на душе, легко, покойно в утробе. - Я действительно с молодым человеком была.

- Перестань, слушай!.. Чего ты?

- Ревнуй!

Ивлев внимательно посмотрел на жену.

- Выпила, что ли?

- Фи-и... Петенька. А почитай мне стихи, Петенька.

- Ты что? Какие стихи?

- Почитай!

- Перестань. Ложись спать.

- Я прошу, Петр!

- Ложись спи... Мне завтра вставать рано.

Мария пристально посмотрела на мужа. Сказала серьезно:

- А еще хочет, чтобы его любили. Спи.

- Ну что за стихи - три часа ночи!.. - крикнул Ивлев.

- Спи.

Ивлев соскочил с кровати, надел галифе и, расхаживая босиком по комнате, с остервенением стал читать:

Эй, стихи мои - голь неумытая!

Узкоглазая,

милая,

дикая рвань!

Из степей обожженных,

По бездорожью,

Мы пойдем на рысях в кровяную рань.

Наши сабли каленые

В синь,

с пересвистом

Засмеются на воле...

Поберегись!

Во имя счастья

я отвечаю

Руби пополам поганую жизнь!

Крой бессовестных!

Бей зажиревших!

С маху.

Наискось.

До пупа.

За каждого барина,

изувеченного стихами,

Сорок грехов

долой.

Без попа.

Я впереди

не робей, косоглазые!

Наша попляшет!..

Но я - это я.

Может статься

споткнусь от страха.

Не останавливайтесь.

Заслоните от света,

Изрубите в куски

И

Вперед!

Без меня.

Так, мои милые.

Так.

Так.

Так.

Неумолимые,

Только так.

Мария лежала на спине, раскинув руки. Улыбалась.

- Все?

- Все.

- А еще?

- Хватит, - Ивлев сам себе показался смешным - босиком, в нижней рубахе, ночью - с боевыми стихами.

- Почему ты не пошлешь их в краевую газету? - Мария села, насмешливо посмотрела на мужа. - По-моему их напечатают. Был бы ты... известным в крае поэтом.

- Я хочу быть известным в крае секретарем.

- Петя, тебе хочется сделать карьеру? Хочется быть секретарем обкома, например?

- Мне здесь работы хватает.

- Ну, а хочется?

- Это надо еще заслужить... - Ивлев почему-то смутился. - Мало ли чего нам хочется, - пошел к столу, нашел среди бумаг пачку "Беломора", закурил.

- Хочешь, я научу тебя, как... заслужить?

- Как?

- Надо писать книгу. Стихи - это несерьезно для секретаря. А вот книга, это другое. И ты бы смог написать. "Дневник секретаря" какой-нибудь. Тебя бы заметили, продвинули... Знаешь, как Чкалов говорил? "Если быть, так быть первым". Неужели ты обыкновенный заштатный секретарь райкома! Ты же неглупый мужик...

- Что, секретари райкомов глупые мужики, что ли?

- Не в этом дело. Секретари райкомов все ужасно походят друг на друга. Надо же чем-нибудь отличаться.

- Я и стараюсь отличиться - работаю.

- Эх, Петя... - Мария встала, начала раздеваться. - Давай спать.

Весна в Баклань всегда приходит ударная. Развезет в три недели, растопит снега, сгонит воду, высушит дороги, и, глядь, - по косогорам, на солнечной стороне, уже зеленеет травка. Даже ранней весной дни стоят солнечные, теплые.

В апреле пришел со службы Андрей Любавин, коренастый, неразговорчивый матрос Тихоокеанского флота.

Служба Андрею пошла впрок: он получил там специальность дизелиста, окончил десятилетку, вступил в партию и получил за что-то орден Красной Звезды. За что - не говорил. "За одно дело".

Отгуляли. Андрей отдохнул с недельку и пошел в райком - насчет работы.

Родионов долго, с удовольствием беседовал с молодым человеком, открыто любовался его литой фигурой, спросил про орден...

- За что это?

- За выполнение...

Родионов засмеялся.

- Я понимаю, что за выполнение... Ну, раз нельзя, так нельзя. Вовремя ты прибыл, моряк, у нас самая горячка начинается. Дизелист, говоришь? Приступай с завтрашнего дня к работе. Иди сейчас к Косых, это директор РТС, поговори с ним. Наверное, на дизель и поставят. Жизнь у нас сейчас интересная, молодежи много... Ошибок всяких, недостатков тоже хватает. Так что входи в курс дела и давай... по-матросски. Парторганизация в РТС крепкая. Желаю всего хорошего. Если что, приходи в любое время.

Через пару дней Андрей уже шуровал на дизеле... Приходил домой чумазый. Нюра кипятила в большом чугуне воду, совместными усилиями кое-как отмывали грязь.

- Что уж ты такой грязный-то? - выговаривала ему Нюра. - Другие все-таки чище приходят.

- Я ж на одном работаю, а другой ремонтирую. А там, как с завода выпустили, так ни разу не чистили, наверно.

Ефим недовольно смотрел на Андрея, не нравилось ему, что сын - моряк, партийный, с десятилеткой - возюкается в машинной грязи, как самый захудалый шоферишко. Он думал, будет иначе: придет Андрей, ему дадут какое-нибудь место в учреждении или пошлют учиться в город. Все-таки не так уж много возвращается народу со службы с десятилеткой да с орденом... К тому же партиец.

- Не я буду, если не выжму из дирекции душ с горячей водой, - говорил Андрей, докрасна растираясь мохнатым полотенцем. Под кожей на руках, на спине, на широкой татуированной груди (татуировка - до флота еще) взбухали, перекатывались тугие бугры мышц.

- Кошмар, - сказал Пашка, увидев однажды брата без рубахи. - Ты служил там или гири качал?

Андрей коротко хохотнул.

- Первый разряд по борьбе.

- Попробуй с Иваном, - посоветовал Пашка.

- Он боролся когда-нибудь?

- У него тоже полно этого... - Пашка показал на бицепсы.

- Можно попробовать.

- Еще чего!.. - Встрял в их разговор Ефим. - Сгребутся на смех людям. У тебя, Пашка, одна дурь в голове. Надо же умнеть маленько - лет-то много уж.

- А что тут такого? Это же не бокс.

- Пошел к дьяволу...

Один раз Ефим не выдержал, спросил Андрея:

- Ты что, так и будешь всю жизнь вот такой ходить?

- Какой? - не понял Андрей.

- Такой вот - ни глаз, ни рожи.

- Специальность такая.

- Бросить ее надо к чертовой матери, специальность такую. Плохая, значит.

- А мне нравится.

- Ехал бы учиться... Может, в люди выйдешь. Башка-то есть ведь.

- А сейчас я что, не человек?

- Тэ-э... человек, - Ефим презрительно сморщился, махнул рукой. Костомелить-то так любой сумеет, дело нехитрое.

Андрей промолчал. Ефим ушел в горницу, пнул кошку, заматерился в полголоса. Ему очень хотелось, чтоб Андрей вышел в большие люди. Он завидовал отцам, у которых сыновья служили офицерами или учились в институтах. Он не одну ночь думал о том, как он пошлет Андрея в институт, как тот приедет к нему на побывку и они пойдут вместе по деревне. Хотелось на старости лет доказать людям, что и Любавины тоже могут башкой работать. На Пашку он давно махнул рукой, а на Андрея крепко надеялся, радовался его успехам во флоте... Он знал, что Андрей упрям, если бы захотел, то добился бы многого.

Еще раза два заговаривал Ефим с сыном насчет его дальнейшей жизни. Хитрил, старался разжечь в нем самолюбие.

- Ты же башковитый парень, Андрюха. Ты далеко пойдешь. Давай вот поработай до осени, а там в институт. Все пять лет буду посылать деньги. И братовья помогут. Иван тоже поможет, я говорил с ним. С радостью, говорит, на такое дело не жалко. Ты поговори с ним, он парень умный.

Андрей отмалчивался. Сказал свое и молчал. Ефим злился, но сдерживал себя.

- И баба у тебя вон какая хорошая. От такой не только на пять лет, а на десять можно уехать, и душа будет спокойная. А?

Сын молчал.

...Однажды Андрей пришел домой поздно (в РТС было комсомольское собрание). Было уже темно. Открыл ногой воротца, пошел в ограду. В углу двора, под навесом, невидимая, хрустела овсом лошадь.

"Отец приехал", - подумал Андрей (Ефима попросили помочь перегнать косяк совхозных молодых коней на летнее пастбище, в горы).

Идти в избу не хотелось: Андрей присел на крыльцо, закурил.

Отовсюду капало; ночь исходила соком. Пахло погребом. Нехолодный ветер налетал порывами, шебуршал в огороде сухими листьями подсолнухов, стихал опять.

Андрей запахнул плотнее фуфайку. Он любил сидеть ночами на крыльце. Ночью вокруг много непонятного. В тишине все время кто-то шепчется, кто-то вздыхает... И думается ночью легко.

Неслышно выкатился откуда-то пес Борзя, тихонько визгнул, кинулся Андрею на грудь.

- Ну, шалавый! - незлобно ругнулся Андрей, откинув ногой пса. Затоптал окурок и шагнул в сени. Вытирая сапоги о свежую солому, вспомнил, что сегодня суббота. "Баню пропустил... Ворчать будет Анна Ивановна".

Открыл дверь в прихожую избу, позвал:

- Нюр!.. Вынеси полотенце с мылом.

Нюра вынесла полотенце.

- Попозже нельзя было?

- Нельзя.

- Может, все-таки в баню сходишь? Там еще жару много...

- Я сегодня не очень грязный.

Нюра ушла.

Вода в кадушке настыла, о края жестяного ковшика певуче тюкались льдинки (по реке еще шла шуга).

Андрей тихонько мычал под умывальником, охал от удовольствия... Потом догоряча тер пахучим полотенцем гудящее тело.

- От так... Хорошо-о, - приговаривал он.

Вошел в дом.

Ефим ужинал, устало облокотившись на стол. Он был в одной нижней рубахе и в галифе. Еще красный после бани. На стук двери медленно повернул большую голову, кивнул сыну.

Нюра возилась с чугунами в кути.

В доме было тепло, пахло вымытыми полами, свежестираным бельем и березовым веником.

- В баню-то чего не пошел? - спросил Ефим.

- Неохота, - Андрей присел к столу, облокотился, как отец, рассматривая синие квадратики клеенки.

На столе тихонько шипела и потрескивала десятилинейная лампа. Ефим сонно щурился на огонь, нехотя, с сытой ленцой жевал.

Одним только походили друг на друга отец и сын: оба медлительные, оба одинаково насмешливо смотрят. И еще, пожалуй, одинаково думают - спокойно, тягуче... И с большим сожалением отрываются от своих дум. Обликом Андрей походил на покойную мать: скуластый, с ровной прорезью губ, с раздвоенным подбородком. Глаза любавинские - маленькие, умные. Ефим смолоду был поживее, чем сейчас Андрей, побольше говорил, чаще улыбался. В отличие от брата Павла у Андрея постоянно при всех обстоятельствах было одинаковое настроение спокойное, ровное. Как у человека, который наладился в долгий, знакомый путь.

Нюра поставила мужу тарелку с супом. Он склонился и стал есть.

Ефим облизал ложку, скрипнул стулом - отодвинулся, вынул из кармана кисет.

- Как дела? - спросил он, разравнивая желтым, прокуренным пальцем табак по бумажке.

Андрей, не поднимая головы, сказал:

- Ничего.

Ефим прикурил от лампы (спички лежали рядом на столе, но въедливая крестьянская привычка - на всем экономить, даже на спичках, - брала свое), склонился, локтями на колени... Он устал. И был чем-то недоволен.

- Лога разлились? - спросил Андрей.

- Уже. Реки целые, а не лога.

- Не успеть с ремонтом.

Ефим встал и, сгорбившись, пошел в горницу. Сказал на ходу:

- Четырех жеребят утопили в этих логах-то. Завтра разговор будет с начальством.

- Как так?

- Так... снесло, - Ефим прилег в горнице на кровать; старое железо жалобно скрипнуло под ним.

Долго молчали.

- Меня секретарем выбрали, - сказал Андрей жене.

- Каким секретарем?

- Комсомола.

- В райком, что ли?

- Нет, у нас, в РТС.

Нюра весело посмотрела на мужа.

- Поздравляю, - она была рада за него, только не понимала, за что такого небойкого, неразговорчивого человека избрали секретарем комсомольской организации.

Андрей вылез из-за стола, напился, пошел в горницу, хлопая рукой по карманам, искал папиросы.

- На, опробуй моего, - предложил отец, протягивая свой кисет. - С донником. Гринька сегодня угостил.

Андрей взял кисет, свернул папиросу, прикурил от зажигалки, присел к столу.

- У вас собрание, что ли, было? - спросил Ефим. Он слышал разговор сына с женой.

- Ага.

- И кто же тебя выдвинул?

- Вообще... на собрании.

- А от партии кто там был?

- Ивлев.

Ефим сел на кровати, усмешливо прищурил глаза.

- Ну и как ты теперь?

- Что?

- Ну... - Ефим шевельнул плечом. - Как жить-то будешь?

- В смысле работы, что ли?

- Ну.

- Как жил, так и буду. Это же не освобожденная должность...

Ефим задавил в пальцах окурок. Сказал с сожалением:

- Добродушный ты, ничего у тебя не выйдет на этой работе. Тут надо... - он сжал большой жилистый кулак, показал. - Твердость надо иметь.

Андрей усмехнулся, промолчал.

- И смекалку, - добавил Ефим. Заложил руки за голову снова прилег на подушку. - Это мне бы грамотенку смолоду иметь, я бы шагнул, может... А ты... простой. И шибко доверчивый.

- Работать надо, и все выйдет, - сказал Андрей.

Ефим немного подумал и сказал:

- Конь тоже работает.

- При чем здесь конь?

- Как при чем? Он работает.

- Ну и что?

Ефим ничего не сказал, но, глянув на него, Андрей понял, что он обозлился.

- Ты что думаешь, если человек работает, так и все тут? - заговорил Ефим, повернув в сторону сына лобастую голову.

Андрей листал какую-то книгу. Молчал.

- Я, к примеру с пашни не выезжал вот с таких лет, а ко мне, когда я бригадиром работал, прикатит, бывало, какой-нибудь хрен на легковушке да при галстучке. "Как дела?" А он дел-то этих сроду не знавал. Он их в институте - в тепле, чистенький - выучил, дела-то эти. И я же перед ним хвостом виляю, как пес виноватый.

- Зря, - убежденно сказал Андрей.

- Чего зря?

- Вилял-то.

- Попробуй ты не повиляй!.. Герой нашелся. Он образованный человек, а я кто?.. Шишка на ровном месте - бригадир. Седня бригадир, а завтра конюх. И то, если трудящие доверют.

- К чему ты это?

- К тому, что жить надо уметь, - Ефим поднял ноги на спинку кровати. - У тебя вон десятилетка, а горб ломаешь больше моего. Как, по-твоему, много тут ума?

- Мне нравится моя работа. Все.

Ефим смерил сына насмешливым взглядом... Заговорил, сдерживая злость:

- Дурак ты, Андрей, на редкость. Соблазнили тебя, как девку, слов красных наговорили, ты и губы распустил. Своим-то котелком надо варить!.. Они вот тебя похваливают, в секретари выбрали для утешения, а сами небось все институты позаканчивали, все людями стали...

- Я без красных слов проживу, честным трудом.

- Я тебя что, воровать посылаю?

- Да это... черт знает, сколько уж можно об этом! - Андрей захлопнул книгу, встал. - Вдолбил в голову...

- Тьфу! - Ефим сел на кровати, взбил кулаком подушку, хотел промолчать, но не вытерпел, сказал: - Я думал, тебя хоть в армии обтешут маленько - нет! Партейный, с орденом явился, а дурак дураком.

- Тц...

- Почему ты такой добродушный-то, Андрей? Для чего же ты тогда в партию вступал? Дизелистом-то без партии можно засмаливать - на здоровье.

Андрей погасил окурок, сказал чуть охрипшим голосом:

- Просто стыдно слушать, тятя. Ей-богу. Такую ахинею развел...

Ефим громко глотнул слюну.

- Я разведу сейчас ахинею!.. Бичом трехколенным! - холодно вскипел он.

Андрей подошел к окну прислонился лбом к стеклу.

Молчали долго.

Ефим скрипнул кроватью, позвал:

- Нюр! Зачерпни-ка кваску там!

Нюра принесла в кружке квас.

- Тятенька, вы сейчас нисколько не правы...

- Я, конечно, не прав! - Ефим осушил кружку, вытер рукавом губы. Конечно, везде правы вы. Научили дураков богу молиться...

Нюра взяла у него кружку ушла в прихожую, не скрывая, что обиделась.

Ефим зазвякал пряжкой ремня, готовясь ко сну.

- Если уж пошел на такое дело, на секретарское, так просись, чтобы хоть по этой линии учиться послали, - примирительно сказал он. - Может, выйдет что. Я тебя восемь лет тоже не зазря учил... горбатился.

- Заслужу - пошлют, чего без толку проситься.

- Дятел!.. Задолбил одно! - крикнул Ефим. - Что, все так и заслуживают?! Чем это Степка Воронцов так уж заслужил, что его выдвинули?

- Трудом.

- Техникум кончил, вот чем! Трудо-ом... Много ты трудом заслужишь...

- Мне надоели эти разговоры, - резко сказал Андрей. Он тоже начал терять терпение. - Поганые они какие-то. Заслужишь, не заслужишь... Да что у меня, рук-ног нету? Что я, инвалид первой степени? Ни стыда, ни совести у людей. Даже удивительно...

- А ты не удивляйся. Ты еще сопляк, чтобы на отца удивляться! Не гляди, что под потолок вымахал, так огрею, враз перестанешь удивляться! - отец наливался гневом, темнел на глазах. - Удивляться он будет!..

Андрей вышел из горницы.

- Будет по-моему. Все.

Отец резко, как будто его толкнули сзади, шагнул за сыном, нехорошо оскалился и стеганул его брюками по голове.

- Разговаривать с отцом научился, обормот!

Андрей крутнулся на месте, вытаращил на отца удивленные глаза.

- Ты что делаешь!

- Я те покажу, что я делаю! - Ефим хотел еще раз хлестнуть Андрея, но тот вырвал у него брюки, бросил их на кровать.

Стояли, смотрели друг на друга горящими глазами.

- Зря ты так, - сказал Андрей и пошел из дома.

На улице прислонился к углу сеней, скрипнул зубами - обидно было и стыдно. До службы отец частенько поднимал на него руку... Но сейчас-то!

Сзади в ноги ткнулся Борзя. Андрей взял его на руки и пошел на сеновал. "Уйду к ребятам жить", - решил он. Выгреб в сухом сене удобную ложбинку, лег и устроил рядом довольного пса.

Было тихо. Только внизу под крутояром, глуховато и ровно шумела Катунь да хрумкала овсом лошадь в ограде и звякала уздой.

Вдруг за плетнем, в курятнике, шумно всхлопнули крылья и оглушительно заорал петух. Борзя вздрогнул, заворочался, лизнул Андрея в лицо и снова спокойно задышал, мягко и дробно выстукивая сердцем.

Андрей негромко засмеялся...

Утром Андрея разбудили холод и звук шагов в ограде. Борзи не было рядом.

Только что начало светать. Чистый холодный воздух легко вздрагивал от первых звуков молодого дня.

По ограде, покашливая, ходил отец, запрягал в дрожки коня. Борзя крутился около него.

Андрей вытянул занемевшие ноги, слез с сеновала. Долго отряхивался внизу.

Увидев сына, Ефим насмешливо прищурился.

- Как спалось?

Андрей тряхнул головой, ответил:

- Ничего... Холодно малость.

Отец захомутал рослого мерина, попятил в оглобли.

- Ну-ка, дьявол, ну-у... - гудел он, заворачивая сильной рукой лошадиную морду.

Андрей глянул на него в этот момент и впервые подумал об отце, как о чужом: "Сильный он еще мужик".

- Принеси вожжи, - попросил отец.

- Где они?

- В сенях.

Андрей принес вожжи и, разбирая их, сказал негромко:

- Тять, я уйду из дома.

Ефим в это время затягивал супонь, положив широкое колено на клешню хомута. Андрей видел, как дрогнули руки отца, большие рабочие руки... Некоторое время подрожали, потом привычно захлестнули супонь петлей.

- Обиделся?

Посмотрели друг на друга... Обветренные, с трещинками губы отца мелко прыгали. Он хотел улыбнуться и не мог - не получилось. Смотрел серьезно, с горьким упреком. Андрей отвернулся, зашел с другой стороны лошади, пристегивая вожжину, сказал твердо:

- Трудно нам вместе будет. Сам видишь.

- Не пори дурочку, - сказал отец, пробуя успокоиться. - Выдумал черт-те что...

Андрей перебил его:

- Не надо, зря это все...

- Что зря?

- Уйду ведь все равно.

У отца тяжело опустились руки. Он нагнул голову и двинулся на сына большой, страшный и жалкий.

- Уйди пока... Отойди, а то зашибу! - глухо попросил он.

Андрей отошел в сторону.

Ефим сел на край дрожек, склонился, зажав в колени руки. Его трясло. Он дышал глубоко, с хрипом. Труднее всего справлялись Любавины с гневом.

Долго молчали. Андрею жалко было отца.

- Иди сядь со мной, - сказал Ефим, не поднимая головы.

Андрей подошел, присел на край дрожек.

Ефим помолчал еще и заговорил тихо:

- Сынок... - ему трудно было говорить. - Я же тебе добра хочу, как ты не поймешь!.. Ты же сознательный... Я все время думал про это: вырастет Андрей, выучу его, большим человеком станет. Ведь мы же умные - порода наша. Старший брат у тебя был умница, да и Пашка... что он, дурак, что ли? Только поздно уж ему сейчас учиться. Когда надо было - то война шла, то голодуха, то армия подоспела... Не до учебы было. А тебе-то сейчас - самое время! Все есть: деньги есть, голова на плечах есть, молодой - учись! Нет, он взял и всю мою мечту нарушил к чертям собачьим, - голос Ефима подсекался, вздрагивал. - Ты вот обиделся, что я ударил. А мне не обидно? Ты глянь!.. - показал сыну широкие бугристые ладони. - Весь век работаю, а для чего? Имею я право хоть под конец жизни на счастье свое поглядеть? А? Да для чего же тогда вся партия ваша, для чего вы сами толкуете про светлую жизнь, если я этой самой светлой жизни даже во сне не видел? А я бы выучил тебя и помер спокойно. Ехай, сынок, учись. Согласись со мной. И власть к тому же призывает. Ты посмотри, какие свистульки учатся! Она, может, всю жизнь лаптем щи хлебала, а поехала, выучилась - на нее и поглядеть любо. И отцу с матерью радость. А ты... Ехай на судью или на доктора. Сам после спасибо скажешь... - Ефим кашлянул, полез в карман за кисетом. - Привязался с какой-то работой!.. Разве ж она уйдет от тебя? Наработаешься еще. Я тебя еще пять лет кормить и обувать буду - учись. Сейчас время хорошее... Плюнь на все. Трактористом или дизелистом этим любой дурак сумеет. Не зря я тебе говорю, Андрей, не плохого желаю... Ты поверь мне, я уж век доживаю. Сейчас не ранешная жизнь. Ну как?

- Тять...

- Ну?

- Я тебя хоть немного понимаю, но ты совсем не хочешь. Ты послушай меня-то...

Ефим игранул желваками, отвернулся, подстегнул коня. Дрожки дернулись... Андрей соскочил с них и остался стоять посреди двора.

Дрожки протарахтели по переулку, свернули на улицу и пропали за плетнями. Только вздернутая голова мерина виднелась еще некоторое время между кольев, потом и она скрылась.

Андрей пошел в дом.

...Вечером того же дня у них состоялся еще один разговор.

- Уходить все же хочешь? - спросил отец.

- Уйду.

- Опозорить захотел на старости лет?.. Спасибо, сын.

Дата добавления: 2015-06-30