Корабль-призрак 7 страница

Спустя три дня «Тер-Шиллинг» и его спутники вошли в Столовый залив, где стояли на якоре остальные суда Ост-Индской флотилии. Как раз в эту пору голландцы основали небольшую колонию на мысе Доброй Надежды, куда суда, отправляющиеся в Ост-Индию, обыкновенно заходили, забирая воду и скот от туземцев побережья; последние за пару металлических пуговиц или за один большой гвоздь охотно отдавали жирного бычка. Набрав здесь обильные запасы воды и провианта и получив предписания от адмирала, который назначил им места встреч на случай, если бы суда отстали друг от друга или рассеялись в пути, и приняв всевозможные меры предосторожности на случай бурной погоды, которую они предвидели, суда Ост-Индской флотилии снова снялись с якоря и пошли дальше.

В течение трех дней они все время беспрерывно боролись с ветрами, плохо подвигаясь вперед, но на четвертые сутки задул свежий ветер с юга с самого утра и, постепенно усиливаясь, перешел в настоящую бурю, которая отнесла всю флотилию к северу от залива.

На седьмой день «Тер-Шиллинг» очутился один; но к этому времени погода изменилась к лучшему. Снова подняли паруса и направили путь на восток, чтобы можно было пристать к берегу в случае надобности.

– Нам не посчастливилось; мы отбились ото всех остальных судов флотилии, – сказал мингер Клутс Филиппу, стоя у шкафута, – но мы, вероятно, вблизи меридиана, и солнце наверно даст мне возможность определить нашу широту; сейчас же трудно сказать, как далеко нас могло отнести этой бурей и течениями к северу! Эй, юнга, принеси мне мой градшток, да смотри, берегись, чтобы не колонуть его ни обо что, пока ты идешь с ним наверх!

В те времена градшток был весьма простой инструмент для определения широты, которую этот инструмент в руках опытного наблюдателя безошибочно определял с точностью от 5 до 10 миль. Квадранты и секстанты были изобретены гораздо позднее. И если подумать, как несовершенны были в то время морские инструменты, как мало был изучен и исследован фарватер, и как ограничены были вообще все научные сведения моряков того времени, остается только удивляться, как они могли совершать такие плавания и притом еще сравнительно благополучно.

– Мы находимся на целых три градуса севернее мыса, – заметил капитан, определив широту, – течения, вероятно, очень сильны, но ветер быстро падает, и если я не ошибаюсь, надо ожидать перемены!

Действительно, к вечеру наступил полнейший штиль; тяжелые валы катились в сторону берега и гнали судно перед собой, а на поверхности воды, следуя за судном, появились целые стаи дельфинов, которые прыгали и ныряли в волнах, так что море казалось полным жизни и движения в лучах заходящего солнца, спускавшегося за горизонт.

– Что это за шум, точно отдаленные раскаты грома? – спросил Филипп. – Слышите?

– Слышу! Эй, марсовый, видишь землю?

– Вижу! – отозвался немного погодя марсовый матрос. – Вправо под носом судна низкие песчаные холмы и высокий прибой, это – буруны!

– Ну, так и есть! Это шум прибоя! Нас быстро гонит волнами в ту сторону; я бы очень желал, чтобы поднялся ветер!

Солнце садилось уже за горизонт, а затишье все еще продолжалось. Волны быстро гнали «Тер-Шиллинга» к берегу, так что теперь уже можно было различить гряду белых пенящихся гребней, рассыпавшихся с шумом, подобным отдаленным раскатам грома.

– Знаете вы этот берег, лоцман? – спросил капитан, обращаясь к Шрифтену, стоявшему тут же подле.

– Хорошо знаю! – угрюмо отозвался тот. – Здесь буруны на двенадцати саженях глубины; через полчаса наше доброе судно «Тер-Шиллинг» разобьется в щепы не крупнее зубочисток, если только не подымется ветер! – и одноглазый лоцман злобно захихикал, как будто его чрезвычайно радовала эта перспектива.

Мингер Клутс, не скрывая своей тревоги, поминутно то вынимал свою трубку изо рта, то снова вставлял ее в рот. Люди стояли кучками на палубе и баке, мрачно прислушиваясь к шуму разбивающихся волн прибоя. Солнце уже опустилось за горизонт, и быстро сгущавшийся мрак наступающей ночи только еще более увеличивал тревогу и беспокойство экипажа.

Наконец, Клутс обратился к своему старшему помощнику:

– Мы должны попытаться оттащить судно: надо спустить все шлюпки! Я мало рассчитываю на успех, но во всяком случае надо что-нибудь сделать. К тому же, если шлюпки будут спущены, люди успеют сесть в них, прежде чем нас выкинет на берег. Приготовьте канаты и причалы и спускайте шлюпки, а я пойду предупредить суперкарга о положении судна.

Мингер Ван-Строом сидел у себя в кресле с достоинством, подобающим его высокому званию, и так как это было воскресенье, то он счел нужным украсить себя своим лучшим париком. Он еще раз перечитывал свое письмо или, вернее, донос компании на капитана Клутса и его медведя, когда капитан отворил дверь его каюты и в нескольких словах сообщил, что судну грозит серьезная опасность, и что, по всем вероятиям, менее, чем через полчаса оно разобьется в щепки. При этом тревожном известии мингер Ван-Строом соскочил со своего места и в порыве смятения и страха опрокинул и загасил только что зажженную свечу.

– Судно в опасности, говорите вы? В опасности? Но почему? Море спокойно, ветра нет! Почему, я не понимаю? Где моя шляпа?! Дайте мне мою шляпу и трость… Я пойду на палубу скорее!.. Света! Огня! Мингер Клутс, прикажите принести мне огня; я ничего не могу найти впотьмах! Мингер Клутс, что же вы ничего не отвечаете? Боже милостивый! Да он ушел и оставил меня одного.

Клутс действительно ушел, чтобы принести свечу и теперь вернулся с нею. Ван-Строом надел шляпу и вышел из каюты. Шлюпки были уже спущены, и судно поворочено носом от берега; но теперь было уже совершенно темно; ничего не было видно, кроме белой гряды прибоя, с оглушительным шумом разбивавшегося о песчаную мель.

– Мингер Клутс, я намерен немедленно покинуть судно; прошу вас приказать подать мне шлюпку, сию же минуту. Вы должны дать мне самую большую, самую лучшую шлюпку как служащему и уполномоченному компании: я буду иметь при себе бумаги, документы…

– Я не совсем уверен, что ваше заявление законно, и едва ли могу исполнить ваше требование: наши шлюпки едва могут вместить всех людей, а в такой момент жизнь каждого матроса так же дорога, как и ваша!

– Но, мингер, вы забываете, что я суперкарг компании! Я приказываю дать мне шлюпку, я требую этого, посмейте только отказать!

– Посмею! И решительнейшим образом отказываю! – заявил капитан, вынимая трубку изо рта.

– Хорошо, хорошо!.. Увидим!.. – залепетал Ван-Строом, совершенно потерявший всякое присутствие духа. – Как только мы вернемся… Ах, Боже мой! Боже мой! – и вдруг, сам не зная зачем, Ван-Строом побежал вниз, в каюту, и по дороге второпях наскочил на медведя, запнулся и полетел через него, причем с его головы соскочила шляпа и парик.

– Ах, Боже милостивый, сжалься! Где я? Что со мною?! Помогите! Помогите! Помогите же суперкаргу высокочтимой компании!.. Ах, Боже мой! Боже мой!.. Что со мной будет?!

– Сбрасывай там в шлюпки, ребята, что нужно: нам нельзя терять ни минуты! – кричал между тем капитан. – Живо, Филипп! Возьмите мой компас, захватите бочонок воды и сухарей; через пять минут мы должны покинуть судно!

Но прибой ревел грозно и оглушительно, так что команду едва можно было расслышать. А Ван-Строом все еще лежал на палубе носом вниз, барахтаясь, стеная и призывая на помощь.

– С берега подул ветер! – воскликнул вдруг Филипп, подняв руку.

– Да, подул! – проговорил капитан. – Но я боюсь, что уже слишком поздно! Спустите все в шлюпку, будьте наготове и, главное, побольше хладнокровия и спокойствия, ребята: у нас еще есть надежда спасти судно, если ветер будет свежеть!

В данный момент они были уже так близко от буруна, что чувствовался подъем валов, на которых, как на подвижном дне, лежало беспомощно судно, слегка колеблясь и как бы перекачиваясь. Но ветер все свежел и дул с берега, и потому судно оставалось на месте, так как стояло вдоль валов. Люди уже все были на шлюпках, только капитан Клутс и помощники еще оставались на судне да еще злополучный Ван-Строом.

– Нас сносит ветром! – проговорил Филипп.

– Да, да… теперь я думаю, что нам удастся спасти судно! – отозвался капитан. – Держите руль прямо, Хиллебрант! Мы уже отошли от бурунов; пусть только ветер продержится хотя всего только десять минут, и мы спасены!

Ветер продолжал дуть все с тем же постоянством, и «Тер-Шиллинг» относило все дальше и дальше от берега. Но вот ветер разом улегся, и судно снова стало гнать к берегу прямо на буруны. Но вот опять поднялся и на этот раз уже сильный ветер, и судно, рассекая валы, стало уходить все дальше и дальше от берега. Людей вызвали из шлюпок; мингера Ван-Строома подняли, равно как и его шляпу и парик, и отнесли в каюту, а час спустя доброе судно «Тер-Шиллинг» было уж вне опасности.

– Теперь надо убирать шлюпки! – сказал Клутс. – А затем, прежде чем отойти ко сну, все мы должны возблагодарить Бога за наше спасение!

В течение ночи «Тер-Шиллинг» отложил расстояние в двадцать миль и теперь шел на юг, а к утру ветер снова спал, и наступил опять почти полный штиль.

Капитан Клутс был уже около часа наверху, беседуя с Хиллебрантом об опасностях прошедшей ночи, а также и себялюбии и трусости суперкарга, как вдруг страшный шум донесся из кормовой каюты.

– Что там может быть? – спросил капитан. – Уж не лишился бы он в самом деле рассудка от испуга! Право, он, кажется, собирается разнести всю каюту!..

В этот момент из каюты выбежал слуга суперкарга с криком:

– Мингер Клутс, спешите на помощь к моему господину: его убьет медведь!.. Он загрызет его!

– Медведь? Мой Иоханнес? – удивился капитан. – Да это животное безобиднее комнатной собаки! Я сейчас пойду и посмотрю, что там такое!

Но прежде, чем Клутс успел войти в каюту, из нее выскочил в одной рубашке обезумевший от страха суперкарг.

– Боже, Боже мой! – вопил он. – Меня хотят умертвить… съесть живьем, растерзать на части! – и, добежав до первой мачты, он старался взобраться на ванты.

Клутс сначала пошел было за суперкаргом, но, видя, что тот карабкается на ванты, повернулся и пошел в каюту, где к немалому своему удивлению, увидел, что Иоханнес действительно натворил бед.

Щиток двери каюты был выдавлен или выбит вон, коробки из-под париков разодраны в куски и валялись на полу, а подле них лежали два запасных парика и тут же осколки разбитых банок и горшков и целые потоки меда и куски сот, которые Иоханнес высасывал с величайшим наслаждением.

Дело в том, что когда судно стояло на якоре в Столовом заливе, Ван-Строом приобрел от готтентотов некоторое количество меда, до которого он был большой охотник. Мед этот его слуга разложил по банкам и горшкам, которые поместил на дно двух больших чемоданов, чтобы они всегда были под рукой у его господина. В это утро слуга, думая, что парадный парик его господина пострадал при вчерашнем падении, раскрыл один из этих чемоданов, чтобы достать другой парик и приготовить его ко времени пробуждения Ван-Строома. Медведь Иоханнес, который как раз в этот момент проходил мимо дверей каюты, оставшихся открытыми, почуял запах меда и, поддавшись своему прирожденному пристрастью к этому лакомому продукту, вошел в каюту и готов был войти в спальную суперкарга, но слуга успел захлопнуть дверь перед самым его носом. Обиженный и разгневанный таким обращением Иоханнес высадил щиток двери и влез в каюту; очутившись так близко к меду, он прежде всего изорвал коробки из-под париков, под которыми стоял мед, и, скаля все время свои внушительные зубы, дал понять слуге, который хотел его выгнать, что не позволит с собой шутить.

Тем временем мингер Ван-Строом был в неописанном ужасе; не зная цели прихода медведя, он вообразил, что тот пришел растерзать его. Слуга же его, после тщетной попытки спасти парики и чемоданы своего господина, убежал, и Ван-Строом, очутившись один, испытывал невероятный страх и ужас, под влиянием которого он выскочил из постели и выбежал из каюты, оставив Иоханнеса лакомиться своим любимым угощением.

Мингер Клутс сразу сообразил, в чем дело. Он подошел к медведю, стал его уговаривать, затем раза два ударил, чтобы выгнать из каюты, но тот не желал расстаться с медом и свирепо рычал и скалил зубы, когда ему мешали.

– Это плохая шутка, Иоханнес, – говорил, качая головой, Клутс, – теперь тебе придется покинуть судно, так как суперкарг на этот раз имеет основание пожаловаться на тебя. Ну, а теперь, что делать: надо дать тебе доесть этот мед, раз уж ты до него добрался!

С этими словами Клутс вышел из каюты и пошел посмотреть на суперкарга, которого застал на баке, с голой головой, в одной рубашке на его тощем теле, держащего речь к матросам.

– Я очень огорчен тем, что случилось, мингер Ван-Строом, – сказал Клутс, – но обещаю вам удалить медведя с судна!

– Да, да, мингер Клутс! Но это, во всяком случае, такое дело, о котором компания узнает: ведь жизнь их служащих не может приноситься в жертву безумствам морских капитанов. Меня чуть не разорвали на части!

– В этом вы очень ошибаетесь: медведь вовсе не покушался на вас, а на ваш мед: он добрался до него, и теперь даже я не могу оторвать его от лакомства. Нельзя победить природные инстинкты животного. Попрошу вас спуститься в мою каюту, пока мы не уберем из вашей медведя и не засадим его на цепь, теперь мы не пустим его ходить на воле, будьте уверены!

Ван-Строом, соразмерявший свое чувство важности и величавости с внушительностью своего внешнего вида, и, вероятно, почувствовавший, что величие, лишенное своих внешних атрибутов, не более, как забавная шутка, счел за лучшее последовать приглашению капитана и спустился в его каюту. Не без хлопот и с помощью нескольких матросов удалось, наконец, вытащить медведя из каюты, хотя он всячески сопротивлялся тому: у него оставалось еще немного меда высосать из пышных буклей парика. Временно его поместили в карцер, так как он был застигнут на месте преступления грабежа и разбоя в открытом море.

Это новое приключение суперкарга служило темой разговора в течение целого дня, так как никакой работы на судне не было из-за мертвого штиля, опять положившего судно неподвижно на сонной волне.

– Солнце заходит красным, – сказал Филипп капитану, стоявшему вместе с Хиллебрантом на корме, – еще до утра подымется ветер, не правда ли?

– Я тоже так думаю, – заметил капитан, – но мне кажется странным, что мы не повстречали ни одного из наших судов. Их все должно было загнать сюда же!

– Но может быть они успели уйти дальше нас! – возразил старший помощник.

– Недурно было бы, если бы и мы сделали то же самое! – проговорил Клутс. – Плохо нам вчера пришлось и, как видите, выходит, что слишком мало ветра, пожалуй, чуть ли не хуже, чем слишком много!

Едва докончил он эти слова, как среди матросов, стоявших кучками вдоль борта и бесцельно смотревших вперед, вдруг послышался неясный шум.

– Судно!.. Да нет же!.. Какое тут судно!.. А ведь и в самом деле судно, ребята! – раздавались голоса.

– Они думают, что видят судно! – доложил Шрифтен. – Хи! Хи! Выдумали тоже!..

– Где? – спросил капитан.

– Вон там, в тумане! – отвечал рулевой, указывая на самую темную часть горизонта. Солнце уже село и кругом было темно.

Капитан, Хиллебрант и Филипп напрягли свое зрение, стараясь разглядеть что-нибудь на горизонте в указанном направлении, и им также показалось, что они видят как будто судно. И странно, мрак постепенно как будто рассеивался вокруг того места, где находилось предполагаемое судно, и в той части горизонта появился слабый мерцающий свет.

На воде не было ни малейшего дуновения ветерка: море лежало спокойно, как зеркало. Судно вырисовывалось все яснее и яснее, пока его корпус, мачты и снасти не стали отчетливо видны. Наши моряки протирали себе глаза, чтобы убедиться, что это им не кажется: им с трудом верилось, что они действительно видят перед собою судно. В самом центре светлого пятна на расстоянии всего каких-нибудь трех миль действительно было большое судно, но хотя на море был полнейший штиль, оно как будто боролось с бурей, то погружаясь носом в воду, то высоко вздымаясь, точно над валом, над совершенно гладкой поверхностью. Оно как будто медленно двигалось вперед, гонимое ветром. С каждой минутой оно видно было яснее, наконец стало ворочать через фордевинд и подошло так близко, что с «Тер-Шиллинга» можно было различить людей на судне и пенящуюся под кормой воду, слышать резкий свисток его боцмана и скрип мачт. Вдруг мрак как-то разом спустился, и в несколько секунд от судна не осталось и следа; оно словно растаяло или потонуло во мраке.

– Царь Небесный! – воскликнул Клутс. – Что это такое?

Вдруг Филипп почувствовал, что на его плечо опустилась чья-то рука, и могильный холод пронзил его с головы до ног. Обернувшись, он увидел за собой одноглазого Шрифтена, который крикнул ему в самое ухо:

– Филипп Вандердеккен, это «Летучий Голландец»!..

ГЛАВА X

Внезапный густой мрак, сменивший бледный свет на горизонте, сделал все окружающие предметы еще более неясными и фантастическими. С минуту никто на судне не проронил ни слова. Некоторые все еще продолжали напрягать зрение, уставившись в ту точку, где всего за минуту было судно; другие, напротив, отвернулись, и в душе их родились мрачные, недобрые предчувствия.

Первым прервал молчание старший помощник Хиллебрант. Обернувшись к востоку и заметив свет на горизонте, он как будто встревожился и, схватив Филиппа за руку, воскликнул:

– Что это такое?

– Это только месяц, прорезывающийся сквозь тучи, – ответил тот.

– Ну, – проговорил Клутс, – мне об этом говорили раньше, но я смеялся над тем, кто мне рассказывал эти вещи, а теперь я своими глазами видел!..

Филипп ничего не ответил, сознавая, что этот призрачный корабль действительно явился им и чувствуя себя как бы виноватым в том.

Между тем месяц окончательно выплыл из-за облаков и теперь изливал свой мягкий, серебристый свет на тихо дремлющий, сонный океан. Все невольно обратили свои взоры на то место, где в последний момент видели судно, но кругом царил мертвый штиль и полное безлюдье.

Шрифтен все еще оставался здесь и теперь, приблизившись к капитану и оглядевшись кругом сказал:

– Мингер Клутс, как лоцман этого судна, я считаю своим долгом предупредить вас, что надо ждать самой дурной погоды, что вам следует быть готовым ко всему!

– Дурной погоды? – повторил Клутс, как бы пробудившись от сна.

– Да, самой дурной погоды; еще не было судна, которое бы повстречалось с этим, что мы сейчас видели, и не претерпело бы вскоре после того всяких невзгод и несчастий. Даже самое имя Вандердеккен – приносит несчастье, хи! хи!..

Филипп хотел было возразить на этот злобный намек, но язык его не шевелился.

– Что общего имеет с этим имя Вандердеккен? – строго возразил Клаутс.

– Да разве вы не слыхали? Ведь капитан того судна, которое мы сейчас видели, тоже мингер Вандердеккен. Он то и есть «Летучий Голландец»!

– А почему это вам известно, лоцман? – спросил Хиллебрант.

– Мне известно не только это, но еще и многое другое! Только это долго вам рассказывать, – продолжал Шрифтен, – ну, да теперь я предупредил вас, как того требовал мой долг, о дурной погоде, а остальное уже ваше дело! – и Шрифтен спустился вниз по кормовой лестнице.

– Видит Бог, я еще никогда в жизни не был так смущен и взволнован, как теперь, – сказал Клутс, – и не знаю, ни что думать, ни что сказать. А вы что думаете, Филипп, разве это не было нечто сверхъестественное?

– Мне это кажется несомненным, – подтвердил Филипп.

– Посмотрите, – сказал Хиллебрант, – как эта гряда туч поднялась вверх за эти пять минут! Месяц прорвался сквозь облака, но они сейчас опять поглотят его. А видите вон там, на северо-западе, сверкает молния, гроза идет сюда?!

– Ну, детушки, бороться со стихиями я умею не хуже любого другого и всегда сделаю все, что могу. Бури и ветры не напугают меня, но такие предупреждения, как сегодняшнее, признаюсь, мне не по душе. На душе у меня тяжело! Пошлите-ка, Филипп, вниз, за моей бутылочкой шнапса, чтобы прояснились немного мои мысли!

Филипп был рад этому поручению, как удобному случаю уйти к себе; он чувствовал потребность остаться один на несколько минут, чтобы окончательно овладеть собой и собраться с мыслями. Появление «корабля-призрака» страшно потрясло его, не потому, чтобы он до сих пор не верил в его существование, а потому, что быть так близко к этому судну, видеть его своими глазами, то судно, на котором его отец нес свою страшную кару, на котором, несомненно должна была совершиться и его собственная судьба, невольно произвело на него потрясающее впечатление. И когда он услышал свисток боцмана на «корабле-призраке», то, напрягая изо всех свой слух и зрение, старался уловить приказание капитана, услышать голос отца, увидеть хотя бы только очертания фигуры и одежды его отца на палубе таинственного судна.

Отослав юнгу с флягой шнапса наверх к капитану, Филипп поспешил запереться в своей каюте и, зарыв лицо в подушки, долго молился, молился до тех пор, пока к нему не вернулись его обычное спокойствие и решимость. Филипп оставался внизу менее часа времени, но когда он снова вышел на палубу, то был поражен той страшной переменой, которая произошла за это время. Когда он ушел, судно лежало неподвижно с повисшими парусами; месяц, стоявший высоко, во всей своей красе отражался в спокойной поверхности моря. А теперь кругом царил мрак: море вздымалось короткими, острыми волнами, увенчанными пенящимися гребнями. Малый парус был убран, и судно, гонимое ветром, резало волны, быстро несясь вперед. Ветер резкими порывами свирепо рвал паруса, набирая силы, чтобы совершить дело разрушения. Люди еще возились с уборкой парусов, но работали молча, невесело, с угрюмыми лицами. Что им мог сказать Шрифтен, Филипп не знал, но несомненно, что они как будто сторонились его и смотрели на него с нескрываемым недоброжелательством. Ветер с каждой минутой все усиливался.

– Ветер не постоянен, – заметил Хиллебрант. – Трудно сказать, откуда налетит буря: он уже пять раз переменил направление. Все это мне не особенно нравится, Филипп, и я могу сказать вместе с капитаном, что на душе у меня тяжело!

– Я могу сказать про себя то же самое! – промолвил Филипп. – Но все мы во власти Всевышнего, а Бог милосерд…

– Эй, ребята, шевелись веселее! – кричал Клутс. – Что, вы бури не видали, что ли?

Вдруг повернувший ветер ударил прямо в корму и сильно накренил судно на бок, хлынул дождь оглушительным, шумным ливнем, и стало так темно, что люди едва могли видеть друг друга на палубе.

– Надо убрать верхний парус, пока люди еще могут взобраться на реи! Позаботьтесь об этом сейчас же, мингер Хиллебрант!

В этот момент по всему горизонту сверкнула молния и ударил гром.

– Живо, живо, ребята! Крепите паруса! Матросы, стряхивая с себя воду, как собаки после купанья, одни угрюмо делали свое дело, другие воспользовались темнотой, чтобы незаметно скрыться.

Все паруса были убраны, кроме фока, и судно неслось на юг, имея ветер в корму. Море вздымалось теперь высоко, и громадные волны, пенясь, разбивались о судно с глухим ревом и воем; дождь лил неудержимым потоком среди черного мрака беспросветной мглы. Промокшие и павшие духом матросы искали защиты от непогоды под навесами.

Хотя многие из матросов отказались от работы, тем не менее не сходились кучками, как обыкновенно, а почему-то предпочитали оставаться одни, наедине со своими мыслями, и ни один из них не решался сойти вниз в эту ночь: «корабль-призрак» не выходил у них из ума.

То была страшная, бесконечно долгая ночь, и всем казалось, что они никогда не дождутся дня. Наконец, мрак стал мало-помалу уступать место однообразной серой мгле; это и был рассвет. Люди смотрели друг на друга, но не встречали поддержки друг в друге, не находили ничего ободряющего в выражении глаз своих товарищей. Все считали себя обреченными на гибель и оставались там, где провели всю ночь, каждый в своем углу; никто не промолвил ни слова.

Между тем волны ходили такие высокие, как горы, и время от времени перекатывались с шумом через палубу. Клутс стоял над компасом, а Хиллебрант и Филипп – у руля. Громадный вал, налетев на корму, с неудержимой силой прокатился по палубе; капитана и обоих его помощников смыло, как щепки, и в почти бессознательном состоянии отбросило к бульваркам. Нактоуз и компас были разбиты вдребезги; никто не подбежал к рулю, судно стало рыскать, выйдя из ветра; валы, прокатываясь один за другим через палубу и заливая все судно, снесли грот-мачту, которая с глухим стоном упала за борт.

Всюду царил хаос. Капитан был оглушен, и Филиппу с трудом удалось уговорить двоих матросов отвести его вниз в каюту. Хиллебрант пострадал еще более: у него была переломлена правая рука; кроме того, он жестоко расшибся. Филипп сам довел его до койки, затем вернулся наверх, чтобы попытаться водворить, насколько можно, порядок.

Филипп Вандердеккен не был еще заправским моряком, но во всяком случае пользовался тем авторитетом, каким обыкновенно пользуются люди смелые и решительные.

Сказать, что матросы охотно и с готовностью исполняли его приказания, нельзя было, тем не менее они повиновались ему. И через полчаса судно было очищено от обломков мачты и рей. Облегченное вследствие потери своей тяжелой грот-мачты и управляемое двумя из лучших своих моряков, судно снова неслось по ветру.

Где же был все это время мингер Ван-Строом? – На своей койке, укрытый несколькими одеялами, он дрожал всем телом и клялся всем святым, что если судьба приведет ему снова ступить на берег, то все могущественнейшие компании в мире не упросят его еще раз вверить свою жизнь соленой воде. И это было, несомненно, самое лучшее, что этот бедняга мог сделать.

Между тем матросы, исполнявшие некоторое время приказания Филиппа, вскоре стали один за другим отходить в сторону и с озабоченным видом совещаться с одноглазым лоцманом, после чего все ушли вниз, кроме двоих, стоявших у руля. Причина, почему они так поступили, вскоре стала ясна: многие из них вернулись наверх с кружками, полными водки, до которой они добрались, взломав двери спиртовой камеры. Более часа Филипп оставался на палубе, уговаривая людей не напиваться, но напрасно. Даже рулевые не отказались от кружек приготовленного для них товарищами грога, и спустя немного рыскание судна явно доказало, что выпитый спирт возымел свое действие. Тогда Филипп поспешил сойти вниз, чтобы убедиться, не оправился ли Клутс настолько, чтобы выйти наверх. Он застал его впавшим в глубокий сон, с большим трудом разбудил его и ознакомил с положением дел на судне. Капитан тотчас же последовал за Филиппом на палубу, хотя еще далеко не совсем оправился от своего падения. Голова у него была тяжела; мысли неясны, и, подымаясь по лестнице, он пошатнулся и чуть было не упал, так что можно было подумать, что и он тоже угостился не в меру.

Едва он пробыл несколько минут наверху, как, совершенно обессилев, упал на одно из орудий в самом беспомощном состоянии; дело в том, что при падении он получил сильное сотрясение мозга. Хиллебрант был слишком тяжело болен, чтобы встать с постели, и весь ужас наставшего положения стал теперь ясен для Филиппа. День начинал клонить к вечеру; с наступлением ночи положение еще более ухудшалось. Судно по-прежнему продолжало нестись перед ветром, но рулевые, по-видимому, изменили его направление, так как ветер, дувший первоначально со штирборта, теперь ударял в бакборт. Компаса теперь на палубе не было, но даже если бы он и был, то напившиеся рулевые не послушали бы Филиппа.

– Он не моряк, – говорили они, – и не ему нас учить, как править судном!

Буря разыгралась теперь вовсю. Дождь прекратился, но ветер усилился еще более, с ревом налетая на судно, которое под управлением пьяных рулевых принимало на себя вал за валом. Но матросы хохотали, горланили пьяные песни, сливая свои сиплые голоса с воем и ревом бури.

Шрифтен, по-видимому, был главным заправилой этого дикого разгула. С кружкой водки в руке он плясал и пел песни, косясь своим единственным глазом на Филиппа. Крики, смех, шутки и проклятия сливались в один общий хор; даже рулевые, оставив руль, присоединились к своим пьяным товарищам, и «Тер-Шиллинг», гонимые бурей, несся вперед, ныряя между волн, как простая щепка. Филипп стоял один у кормового люка и думал: «Не странно ли, что я стою здесь один из всех, еще способный действовать сознательно, что я своими глазами должен видеть всю эту отвратительную сцену, что мне суждено быть свидетелем, быть может, гибели этого судна, гибели стольких жизней; один из всех, сознающий ясно то, что грозит нам впереди, то, что должно случиться?! Прости мне, Господи, что я стою здесь так, без всякой пользы, бессильный и беспомощный, как будто отторгнутый ото всех своей исключительной судьбой. И эта гибель грозит не мне; я чувствую, что моя жизнь заколдована, что она предназначена судьбой для других целей, что ее охраняет данная мною клятва, которую мне суждено исполнить, – судьба, для которой я с рождения был предназначен. Да, это так!.. Но что это? Ветер как будто уже не так силен, и буря точно бы стихает. Значит, мое предчувствие о грозящей всем гибели было ошибочно, и, быть может, все мы будем спасены. Дай-то Бог!..»

Филипп был прав: буря действительно начинала стихать. «Тер-Шиллинг», которого все время несло к югу, даже мимо Столового залива, благодаря изменению курса вошел теперь в Ложный залив, где был до известной степени защищен от ветра и бури.

Однако, хотя здесь было сравнительно тише, все же волны были достаточно сильны, чтобы разбить в щепки любое судно, которое вынесет на берег в конце залива, куда теперь и гнало ветром и течением «Тер-Шиллинг». Залив, конечно, представлял собою в некотором роде шанс на спасение, так как вместо того, чтобы разбиться о скалы внешнего берега, на которые судно могло быть выброшено, здесь был отлогий песчаный берег; но, конечно, об этом Филипп не мог знать. Прошло еще минут двадцать, и вдруг молодой человек заметил, что все море кругом представляло собой сплошную белую пену, и прежде, чем успел сообразить, что это такое, судно со страшным треском ударилось о песок, и последняя мачта упала за борт.

Дата добавления: 2015-07-02