Корабль-призрак 10 страница

– Я знаю это, мой отец, и знаю, что на мне лежит обязанность исполнить свой долг. Однако, ночь свежа, а в ваши годы, святой отец, резкий ночной воздух вредит здоровью! Не лучше ли вам пойти вниз и отдохнуть?

– Я так и сделаю, сын мой, – сказал старый патер, – да хранит вас Небо! Примите благословение старика! Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! – отозвался Филипп: он был рад остаться один.,. Уж не признаться ли мне ему? Мне кажется, ему бы можно признаться», – думал Филипп. – «Но нет! Я не захотел поделиться своей тайной с патером Сейсеном, так почему же поделюсь ею с этим старцем?! Нет, нет! Я предал бы себя в его власть, он мог бы тогда приказать мне, а я хочу действовать самостоятельно; я не нуждаюсь ни в чьих советах». – И, достав висевшую у него на шее реликвию, Филипп набожно приложился к ней.

Между тем, простояв несколько дней у острова Св. Елены, «Батавия» продолжала свой путь и, шесть недель спустя, стала на якорь в Зюдер-Зее. С разрешения капитана, Филипп тотчас же поспешил домой, взяв с собой и престарелого португальского патера Матиаса, с которым он успел очень сдружиться, и которому предложил свое покровительство и помощь на все время, которое старец пожелает остаться в Нидерландах.

ГЛАВА XIII

– Я далек от мысли причинить вам огорчение, сын мой, – говорил патер Матиас, с трудом поспевая за Филиппом, торопливо шагавшим по направлению своего дома, до которого было уже недалеко, – но не надо забывать, что в этом мире все непрочно, что с того времени, как вы покинули свой дом, утекло немало воды, и многое могло измениться. Поэтому я посоветовал бы вам умерить пыл своего радостного восторга, в предвкушении ожидаемого свидания. Конечно, я надеюсь на милость Всевышнего и хочу думать, что все обстоит благополучно, и через несколько минут вы обнимете свою возлюбленную супругу; но вы слышали, что нам говорили в Флюшинге, что здесь свирепствовала страшная эпидемия, и, может быть, смерть не пощадила ни красоты, ни молодости: надо быть всегда ко всему готовым.

– Будем спешить, отец мой! – возразил на это Филипп. – Возможно, что вы правы, а я и не допускал этой мысли; теперь неизвестность убивает меня! – И Филипп еще более ускорил свои шаги, оставив старика патера далеко позади себя.

Было около семи часов утра, когда он подошел к домику с его деревянной решеткой; ставни нижнего этажа были еще закрыты.

«Неужели они еще не встали до сих пор», – подумал Филипп и взялся за ручку двери; дверь не была закрыта. Филипп вошел; в кухне горела свеча; он отворил дверь кухни и увидел спящую на стуле у стола прислугу. Прежде, чем он успел разбудить, сверху послышался тихий голос: «Это доктор, Мари?». Не теряя ни секунды, тремя прыжками Филипп очутился на верхней площадке лестницы и, промелькнув мимо человека, стоявшего у перил, распахнул дверь комнаты Амины.

Слабый свет масляного ночника еле-еле освещал комнату. Полог постели был задернут, а в ногах кровати стоял на коленях патер Сейсен и молился. Филипп пошатнулся; вся кровь отхлынула у него от сердца; он принужден был прислониться к стене, не будучи в состоянии произнести ни звука. Наконец, из груди его вырвался глухой стон; этот стон заставил патера поднять голову. При виде Филиппа, старик поднялся с колен молча протянул вперед руку.

– Так она умерла! – воскликнул Филипп.

– Нет, сын мой, не умерла! Еще есть слабая надежда спасти ее! Кризис наступает, через час ее судьба должна решиться: или она поправится и вернется к жизни и любви, или последует за сотнями других, похищенных смертью в нашем городе!

Затем патер Сейсен подвел Филиппа к постели и отдернул полог. Амина лежала без сознания, тяжело дыша; глаза ее были закрыты. Филипп схватил ее горячую руку, прижал ее к своим губам и, опустившись на колени подле кровати, залился слезами. Как только он немного успокоился, патер Сейсен уговорил его подняться на ноги и сесть рядом с ним у кровати больной.

– У нее тиф, – говорил патер. – Эта страшная болезнь унесла у нас много жертв; счастливой считается та семья, где оплакивают только одного члена: чаще целые семьи становились жертвой эпидемии!

Дверь отворилась, и высокий господин в темно-коричневом камзоле, держа у носа губку, насыщенную уксусом, вошел в комнату и направился к кровати больной, попутно поклонившись Филиппу и патеру. Пощупав пульс, он приложил руку к ее лбу, затем накрыл ее простыней и одеялами. Подойдя к Филиппу, он подал ему губку и знаком дал понять, чтобы Филипп воспользовался ею, между тем сам вышел на площадку, куда вызвал за собой и патера Сейсена.

Вскоре патер вернулся.

– Доктор сообщил мне сейчас свои предписания, – сказал он. – Он полагает, что ее можно будет спасти. Надо, чтобы она оставалась укрыта одеялами, и в случае, если она сбросит их, надо непременно сейчас же опять накрыть ее. Но, главное, все будет зависеть от тишины и спокойствия с той минуты, как она придет в себя.

– Это мы, без сомнения, можем предоставить ей! – проговорил Филипп.

– Что меня беспокоит, это ваше присутствие. Не известие о вашем возвращении, ведь радость убивает, а другие причины…

– Какие?

– Тринадцать дней она в бреду, и за все это время я почти не отходил от нее, отлучаясь только для исполнения моих обязанностей и необходимых треб. И в бреду она говорила такие вещи, от которых душа моя переполнялась ужасом. Очевидно, эти мысли давно удручали ее душу и теперь, вероятно, замедлять ее выздоровление. Вы, верно, помните, Филипп, что я когда-то хотел узнать тайну, уложившую в могилу вашу мать, и которая, может быть, уложит теперь туда же и вашу молодую жену: ведь она ей, очевидно, известна, правда это?

– Правда, отец мой, она ей известна!

– Так вот она в своем бреду рассказала все! Нет, даже больше, я думаю! Но об этом мы не будем говорить теперь; побудьте с ней, я вернусь через полчаса; к этому времени, как сказал доктор, известные симптомы укажут, придет ли она в себя или надо считать ее погибшей.

Филипп шепотом сообщил патеру Сейсену, что внизу находится патер Матиас, которого он просил быть своим гостем, и поручил старому другу разъяснить гостю настоящее положение и позаботиться о нем, чтобы ему было предоставлено все, что нужно для его удобства.

Патер Сейсен ушел, а Филипп сел у кровати жены и отдернул полог.

– Увы! Так то мы свиделись с тобой, Амина! – подумал он. – Прав был патер Матиас, предостерегая меня не слишком полагаться на счастье! Боже правый, будь милосерден и прости, что я любил ее больше, чем Тебя, прости и пощади ее жизнь, не то я погиб! – И, закрыв лицо руками, он долго и горячо молился, затем склонился над Аминой и запечатлел долгий поцелуй на ее горячих губах.

Губы ее были страшно горячи, но при этом все-таки на них была влага, и лоб также был влажен. Он взял ее руку, и ладонь ее была влажна. Заботливо укрыв ее всеми одеялами, он с тревогой и надеждой стал следить за ней.

Через четверть часа у Амины выступила сильная испарина; дыхание ее стало постепенно ровнее и спокойнее, затем она стала шевелиться, сделалась беспокойной, стала сбрасывать одеяла. Филипп тотчас же снова укрывал ее, и, наконец, она как будто заснула крепким, сладким сном.

Вскоре вернулся патер Сейсен и с ним вместе и доктор. Филипп сообщил, что произошло с больной; доктор подошел к постели, посмотрел на Амину, прислушался к ее дыханию и, вернувшись к Филиппу, проговорил:

– Ваша супруга будет жить, мингер, но я не советовал бы, чтобы она так неожиданно увидела вас перед собой: потрясение может быть слишком сильно для нее в настоящем положении! Пусть она спит, как можно дольше; когда она проснется, то придет в полное сознание; тогда предоставьте ее попечениям патера Сейсена!

– Могу ли я оставаться здесь в этой комнате, пока она не проснется, и затем незаметно уйти?

– Это бесполезно! – возразил доктор. – Болезнь заразительна; вы и так уже слишком долго пробыли в этой комнате. Идите вниз и оставайтесь там; вам надо сейчас же переодеться, переменить на себе решительно все: и белье, и платье, и позаботиться о том, чтобы для нее была приготовлена свежая постель в другой комнате, куда вы ее перенесете, как только увидите, что это можно сделать. Эту же комнату заприте, а все окна в ней растворите настежь, чтобы она хорошо проветрилась. Стоит ли вырвать из когтей смерти жену, чтобы тотчас же, не дав ей оправиться, обременить ее заботами и уходом за больным мужем?!

Филипп не мог не согласиться с разумными советами врача и, выйдя из комнаты вместе с ним, пошел переодеться, затем прошел к патеру Матиасу, которого он застал в гостиной.

– Вы были правы, отец мой! – заметил он, тяжело опускаясь на диван.

– Я – старый человек и потому недоверчиво отношусь к жизни, а вы молоды и пылки; вот и вся разница! Но я надеюсь, что все обойдется благополучно!

– И я также надеюсь! – сказал Филипп и смолк, погрузившись в свои мысли.

Он размышлял о том, что ему сказал патер Сейсен, что Амина в бреду открыла их семейную тайну. Гость, видя, что Филипп занят своими мыслями, не тревожил его. Так прошло около часа, и Филипп очнулся только тогда, когда в комнату вошел его старый друг Сейсен.

– Возблагодарите Бога, Филипп, – проговорил он, входя, – Амина проснулась в полном сознании и теперь нет сомнения, что она выздоровеет. Она приняла укрепляющее силы лекарство, прописанное ей доктором, хотя ей до того хотелось спать, что ее с трудом можно было уговорить сперва выпить лекарство. Теперь она опять крепко спит и, вероятно, проспит несколько часов. Я оставил подле нее одну из девушек, а сам пришел сюда позаботиться о чем-нибудь съестном для вас и вашего гостя. Но вы, Филипп, еще не познакомили меня с вашим новым другом, который, как вижу, мой собрат.

– Простите меня, отец, – сказал Филипп, – я уверен, что вам будет приятно познакомиться с патером Матиасом, который обещал мне погостить у меня некоторое время; надеюсь, подольше. Теперь позвольте мне оставить вас на время и позаботиться о завтраке!

Филипп прошел на кухню, приказал подать завтрак в гостиную, а сам надел шляпу и вышел из дома. Он шел, куда глаза глядят, без всякой определенной цели, потому только, что чувствовал потребность разобраться в своих мыслях и освежиться, так как он положительно задыхался. На улице он встретил многих знакомых, от которых узнал, что эпидемия унесла около двух третей населения Тернезе, и что оставшиеся в живых до того ослабли, что не в состоянии приняться за свои обычные занятия и терпят страшную нужду. И Филипп мысленно поклялся не пожалеть своих сбережений, чтобы облегчить участь всех окружающих. С этими мыслями он вернулся домой, спустя часа два после своего ухода, и застал обоих патеров беседующими в гостиной. Амина все еще продолжала спать.

– Сын мой, – сказал патер Сейсен, – мы здесь о многом говорили с патером Матиасом и между прочим о некоем сверхъестественном судне, появления которого отец Матиас был очевидцем. В виду того, что мне известна в общих чертах ваша тайна, не лучше ли будет, если вы теперь же сообщите нам обоим все факты, относящиеся к этой странной и страшной истории?! Подумайте только, кто, как не мы, отцы духовные, может поддержать вас, помочь вам разобраться в ваших сомнениях, дать вам разумный совет; а главное, подумайте о том, что эта тайна лежит тяжелым бременем на душе вашей жены. В вашем присутствии, когда вы здесь, подле нее, она, быть может, и не чувствует всей ее тяжести, но в одинокие дни и ночи, когда она остается одна на долгие месяцы, как нуждается она в поддержке и утешении, а вы лишили ее и того и другого! Жестоко и себялюбиво было с вашей стороны, Филипп, оставить ее одну нести такую страшную тайну!

– Вы правы, отец мой, – согласился Филипп, – я сознаю, что мне следовало раньше ознакомить вас со всей этой необычайной историей, и теперь я скажу вам все, что мне самому известно.

И Филипп со всеми подробностями рассказал все, начиная с событий последних дней жизни его матери и кончая настоящим днем; в заключение добавил:

– Теперь вы видите, отец мой, что я связал себя клятвой, и что мне теперь ничего более не остается, как только подчиниться своей участи!

– Мы слышали от вас, сын мой, – отвечал патер Сейсен, – удивительные вещи, и нам надо разобраться! Оставьте нас на время, чтобы мы могли вместе все взвесить и обсудить; когда мы придем к чему-нибудь, тотчас же сообщим вам.

Филипп пошел наверх в комнату Амины, которая все еще спала. Он отпустил служанку, а сам сел на ее место подле кровати. Так он просидел около двух часов, когда его, наконец, позвали вниз.

– Мы долго обсуждали все, что слышали от вас, сын мой, – сказал патер Сейсен. – Мнение преподобного отца Матиаса, а также и мое, что, допустив, что все факты, переданные вами, именно таковы, как они вам кажутся, все же возможно, что сообщение, сделанное вам, исходило не от небес, а от дьявола, толкающего вас на погибель. В виду всего этого мы предлагаем вам употребить часть доставшихся вам от отца денег на молитвы за упокой его души, затем советуем оставаться дома, пока какое-нибудь новое знамение не подтвердит вашего предположения, что вы предназначены волею свыше для выполнения этой странной задачи!

– Ну, а данная мною клятва?

– От этой клятвы святая церковь может разрешить, и разрешение это вы получите. Вы предоставьте себя в нашу волю, и если в том, что мы вам советуем, есть какой-нибудь грех, то грех этот будет наш! Пока же не будем более говорить об этом; я пойду наверх и, когда Амина проснется, исподволь подготовлю ее к радости вашего возвращения!

«Ждать нового знамения! – рассуждал сам с собою Филипп по уходе патера Сейсена. – Конечно, знамения и чудеса бывают; почему же и не быть новому знамению в подтверждение того, в чем они сомневаются? А что молитвы об упокоении души отца могут быть ему полезны, это не подлежит сомнению. Во всяком случае, если они принимают на себя ответственность, то я остаюсь неповинен ни в чем. Так будем ждать нового знамения божественной воли!» – решил Филипп и вышел пройтись.

Время клонилось к вечеру; солнце садилось. Филипп, незаметно для себя, прошел на то самое место, где он произнес свою клятву. Все кругом было как тогда, и вся сцена ожила в его памяти с невероятною ясностью. Филипп, как тогда, опустился на колени, снял у себя с шеи реликвию, приложился к ней и стал ждать знамения. Но солнце зашло, и ночь спустилась на землю, а знамения не было. Тогда Филипп поднялся и медленно пошел домой.

Вернувшись, он тихонько поднялся по лестнице в комнату Амины, которая теперь не спала, а беседовала с патером. Полог был опущен, и она не могла его видеть.

С сильно бьющимся сердцем Филипп прижался к стене в головах кровати и слушал.

– Вы говорите, что у вас есть основание думать, что вернулся мой муж, – проговорила Амина слабым голосом. – О, скажите мне, какие это основания!

– Мы знаем, что его судно вернулось, и человек, видевший это судно, говорил нам, что все вернулись здоровыми!

– Так отчего же он не здесь?.. Или он не вернулся, или он уже здесь! – сказала она. – Я знаю, что он должен быть здесь, если только он жив! Скажите, патер Сейсен, ведь он здесь! Не бойтесь сказать мне да, но если нет, так это меня убьет!

– Он здесь, Амина, – сказал патер, – здесь и жив, и здоров!

– Ах, Боже мой, благодарю Тебя! Но где же он? Если он здесь, то должен быть в этой комнате, или вы обманываете меня?!

– Я здесь! – воскликнул Филипп, отдергивая полог. Амина вскрикнула, приподнялась, протянула вперед обе руки и вдруг откинулась назад, лишившись чувств. Но через несколько секунд она уже оправилась, подтвердив слова патера Сейсена, что радость не убивает.

Мы обойдем молчанием несколько последующих дней, в продолжение которых Филипп неотлучно находился подле постели больной жены, которая стала быстро оправляться. Когда она достаточно окрепла, он рассказал ей о всем, что произошло, и о своем признании обоим патерам и их решении. Амина, радуясь тому, что Филипп должен был оставаться с ней, присоединилась к мнению патеров, и с того времени долго не было и речи об отъезде Филиппа в дальнее плавание.

ГЛАВА XIV

Прошло шесть недель и Амина настолько оправилась, что гуляла, опираясь на руку мужа, по окрестностным полям и лугам или ютилась подле него на диване в их уютной гостиной. Патер Матиас все еще гостил у них.

Мессы за упокой души Вильяма Вандердеккена совершались регулярно: за них было щедро уплачено вперед; кроме того, значительная сумма была предоставлена патеру Сейсену для вспоможения больным и нуждающимся. Но хотя Филипп был освобожден от клятвы, хотя он подчинился решению патеров и поддавался мольбам и ласкам Амины, тем не менее он внутренно протестовал против своего бездействия и считал себя не правым в том, что пренебрегал или, вернее, как бы забывал о своем сыновнем долге. Амина замечала, что ее муж, как только оставался один, становился мрачен и задумчив, и своим женским чутьем угадывала причину.

Однажды, когда они вместе сидели на зеленом берегу и молча обрывали цветы, расцветавшие кругом, Амина, воспользовавшись удобным случаем, спросила мужа:

– Ты веришь в сны, Филипп? Думаешь, что через их посредство мы можем иметь сношение с чем-нибудь сверхъестественным?

– Конечно, можем, – ответил Филипп, – это нам подтверждает и священное писание!

– Так почему же ты не хочешь довольствоваться снами?

– Но, милая Амина, сны непроизвольны; мы не можем призвать или прогнать их по своему желанию!

– Нет, можем, – возразила Амина, – скажи себе только, что ты желал бы видеть во сне то, что всего ближе твоему сердцу, и ты увидишь!

– Неужели?

– Да! Я имею эту власть, Филипп, хотя никогда не говорила тебе об этом. Я унаследовала ее от матери и еще многое другое, о чем все это время ни разу не вспомнила; ведь ты знаешь, Филипп, что я никогда не говорю неправды. Так вот я говорю тебе, что если ты захочешь, тебе приснится то, чего ты пожелаешь!

– К чему? Если ты действительно обладаешь этой властью, то власть эту получила от кого-нибудь!

– Ну, конечно! Есть такие силы, о которых ты и понятия не имеешь, но которыми у меня на родине часто пользуются. У меня есть талисман, Филипп, который обладает удивительной силой!

– Талисман! Да разве ты занимаешься колдовством! Такие силы не от Бога!

– Я ничего не могу сказать, знаю только, что такие силы существуют!

– Это дьявольские штуки!

– А если бы и так, Филипп! Ваши же патеры говорят, что сила дьявола может проявляться только с соизволения Всевышней Премудрости. Называй это колдовством или чем хочешь, но я положительно не вижу, почему непременно предполагать, что эти силы исходят из дурного источника. Если мы просим во сне предупреждения или предостережения, как нам вести себя в затруднительных вопросах жизни, то, без сомнения, злое начало направило бы нас на злое, а не на доброе!

– Конечно, так, и я знаю, что патриархи получали предостережения свыше во сне; но когда для этого приходится прибегнуть к таинственным средствам и талисманам, то этим мы вступаем в сношения с дьяволом!

– Почему же? Ведь и в вашей религии для достижения известной цели требуется исполнение известных обрядов, хотя бы, например, крещения, и вы не называете это колдовством… Мои намерения благие, ты это знаешь, а потому тебе бояться нечего! – продолжала Амина. – Я прибегаю к известным средствам и приемам, чтобы достигнуть известной цели. Какой цели? Узнать, если возможно, какова воля неба в данном случае!

– А мать твоя часто занималась своим искусством? – спросил Филипп, немного помолчав.

– Нет, насколько я знаю! Но говорили, что она была очень искусна. Она умерла молодой, а то я узнала бы от нее гораздо больше, чем знаю теперь. Но скажи мне, Филипп, разве ты думаешь, что все, что тебе было сообщено, не более, как плод твоего воображения?

– Нет! Ты знаешь, что я этого не думаю!

– А в таком случае, если у тебя могли быть откровения и видения, то почему не могут они быть и у других? И ты ведь тоже не можешь сказать с уверенностью, от кого они исходили: твои патеры уверяют, что это наваждение от лукавого; ты думаешь, что это откровение свыше. На этом основании кто может сказать, кем тебе будет ниспослан сон?

– Это правда, Амина! Но уверена ли ты в своей силе?

– Я уверена, что если Высшему Разуму угодно будет войти в сообщение с тобой посредством сна, то ты или никакого сна не увидишь, или же увидишь нечто, находящееся в связи с тем вопросом, который тебя интересует!

– Если так, то я хочу прибегнуть сегодня же к твоему искусству и хоть во сне узнать, прав я или не прав, потому что ум мой истерзан сомнениями, и я не могу дальше выносить этого состояния!

– Нет, дорогой мой, ни сегодня, ни завтра, – отвечала она. – Пойми, что поступая так, я иду против своих интересов: мне кажется, что сон побудит тебя вернуться к исполнению твоего долга, потому что, признаюсь откровенно, я не согласна с патерами. Но я твоя жена, и мой долг воспрещает мне вводить тебя в обман. С своей стороны, ты должен обещать мне, что если я сделаю это, то ты в награду исполнишь то, что я от тебя потребую!

– Обещаю, не спрашивая даже о том, чего ты от меня потребуешь! – сказал Филипп, вставая. – Ну, а теперь пойдем домой!

Разговора своего они более не возобновляли ни в этот, ни в последующие дни. Филиппу было не по душе, что Амина занималась таким искусством, которое, если бы о том узнали патеры, навлекло бы на нее проклятие церкви.

Прошло три дня. Ложась на ночь спать, Филипп очень скоро крепко заснул, но Амина не спала. Как только она убедилась, что муж спит крепко и не скоро проснется, она тихонько вылезла из кровати, оделась и вышла из комнаты. Через четверть часа она вернулась, неся в руке маленькую жаровню с раскаленными угольями и два кусочка пергамента, свернутого в свитки и завязанного узлом тоненьким мелковым шнурком. Сверточки эти очень походили на филактерии, маленькие свитки пергамента с изречениями из священного писания, которые правоверные евреи привязывают к руке и ко лбу во время молитвы.

Привязав их ко лбу и левой руке спящего мужа, она бросила в огонь жаровни какое-то курение и, когда фигура Филиппа стала неясно вырисовываться в облаках дыма этого курения, встала над ним и стала бормотать какие-то заклинания, обмахивая мужа маленькою веточкой какого-то кустарника, которую она держала в руке. Затем, задернув полог и убрав жаровню, она села подле постели и так осталась сидеть всю ночь до рассвета.

«Если в этом есть грех, – думала Амина, – то во всяком случае вина не его, а моя, и пусть грех падет на мою голову!»

Утро уже забрезжило, а Филипп все еще спал.

– Довольно! – прошептала Амина, увидев верхний край восходящего солнца, и, взяв в руку веточку, стала помахивать ею над головой спящего и воскликнула: – «Филипп, проснись!».

Филипп вздрогнул, открыл глаза и тотчас же закрыл их, ослепленный ярким солнечным светом, затем приподнялся на локте и как будто старался собраться с мыслями.

– Где я?! – воскликнул он. – В своей постели? Да! Он провел рукой по лбу и нащупал свиток. – Что это такое? – Он сорвал его и стал рассматривать. – А Амина, где она? Боже правый, какой сон! Еще другой! – продолжал он, нащупав другой свиток на своей левой руке. – О, теперь мне все ясно! Амина, это твои штуки! – И Филипп зарыл лицо в подушки в порыве отчаяния.

Между тем Амина незаметно скользнула под одеяло и легла подле него.

– Спи, Филипп, спи! – ласково прошептала она, обвив его рукой. – Мы поговорим о всем этом после, когда ты встанешь!

– Ты здесь, Амина? – растерянно спросил он. – Мне показалось, что я один; мне снился сон! – и, не договорив, он впал в глубокий сон. Амина, утомленная долгим бдением, также заснула и чувствовала себя счастливой.

В этот день патеру Матиасу долго пришлось дожидаться своего завтрака: на целых два часа позднее обыкновенного сошли вниз Филипп и Амина и извинились в том, что они так проспали.

Как только все позавтракали, патер взял свой молитвенник и удалился с ним в отведенную ему комнату, а Амина позвала Филиппа, и они вместе вышли на прогулку. Когда они опять расположились на том зеленом берегу, где Амина впервые предложила мужу воспользоваться ее таинственным искусством, она спросила:

– Тебе снилось вчера, Филипп?

– Да, снилось!

– Скажи мне, что тебе снилось!

– Я видел, будто я в море, капитаном на судне, которое огибает мыс Доброй Надежды. Море было спокойно; дул легкий ветерок; солнце садилось, и появляющиеся на небе там и сям звезды были особенно ярки и сверкали, как алмазы. Воздух был мягкий и теплый, и я прилег на своем плаще на палубе с лицом, обращенным вверх, и смотрел на небо, следя за падающими звездами. Мне снилось, что я заснул и, спустя некоторое время, проснулся с таким ощущением, как будто я тону. Оглядевшись кругом, я не увидел ни мачт, ни снастей, ни самого судна: все исчезло, а я плавал на большой и прекрасной раковине среди беспредельного океана. Я боялся пошевельнуться из опасения, что мое утлое судно перевернется и затонет. Вдруг я заметил, что передняя часть раковины погружается в воду, как будто на ней висит какая-то тяжесть, и в следующий затем момент увидел, что за край раковины ухватилась маленькая белая ручка. Я оставался неподвижен и хотел крикнуть, что моя крошечная ладья затонет, но не мог: голос не повиновался мне. И вот постепенно из воды стала вырастать женская фигура, которая обоими локтями оперлась на край моей раковины в том самом месте, где раньше показалась только одна рука. Женщина эта была необычайной красоты: тело ее было белее снега, формы – точно точеные из кости, а длинные волосы окутывали ее, точно пеленой, причем концы их всплывали на воде. Когда я смотрел на нее, она сказала нежным, приятным голосом:

– Филипп Вандердеккен, чего ты боишься? Разве у тебя не заколдованная жизнь?

– Я не знаю, заколдованная ли у меня жизнь, но знаю, что сейчас она в опасности! – отвечал я.

– В опасности! – повторила она. – Нет, она могла бы быть в опасности, когда ты вверял ее делу рук человеческих, вашим хрупким судам, которые от первой сильной волны разлетаются в щепки. Но где же может быть опасность в раковине русалки, которую щадит мощный, грозный вал, и бурливый прибой не смеет захлестнуть своей пеной!.. Ты ищешь своего отца, Филипп Вандердеккен?

– Да, ищу! Разве на то не воля Неба? – спросил я.

– Это твоя судьба, твое предназначение! Хочешь, мы будем вместе искать его? Раковина эта моя; ты не знаешь, как управляться с ней, дай я тебе помогу.

– А сдержит она нас двоих?

– Вот увидишь! – отозвалась она, смеясь, и на мгновение скрылась под водой, потом снова вынырнула сбоку и к великому моему ужасу села подле меня с края, но ее вес как будто не придавал тяжести, и едва только она присела на край, так что ноги ее оставались в воде, раковина быстро понеслась вперед.

– Боишься ты еще и теперь, Филипп Вандердеккен? – спросила она меня.

– Нет! – ответил я.

– Тогда она откинула с лица волосы, отчасти скрывавшие ее черты, и, склоняясь надо мной, сказала:

– Ну, так взгляни на меня!

– Я взглянул, Амина, и увидел тебя!

– Меня?! – повторила Амина, усмехаясь.

– Да, это была ты, моя Амина! Я назвал тебя по имени, заключил в свои объятия и почувствовал, что могу оставаться с тобой и в то же время плавать по всему свету.

– Продолжай, Филипп! – сказала Амина.

– Мне снилось, что мы с тобой плыли тысячи и тысячи миль, мимо чудесных островов, то посреди течения, то у самых берегов!

– Не на тихих водах и не в спокойном море должны мы искать твоего отца, – говорила русалка, – надо испытать иные средства!..

– И вот волны стали постепенно вздыматься, море забушевало, и буря с бешенством кидала из стороны в сторону нашу утлую ладью, но ни единая капля воды не попадала в нее, и мы спокойно носились в ней в такую бурю, которая поглотила бы неизбежно самое великолепное судно.

– Ну, мы теперь опять у Капа! – сказала ты. – Здесь ты можешь встретить твоего отца. Надо хорошенько изучать горизонт; если только завидишь где-нибудь судно, так это он, так как в такую бурю только «корабль-призрак» может носиться по волнам. И вот мы, наконец, увидели судно, борющееся с волнами!

– Вот оно! – крикнула моя спутница, указывая пальцем на судно. – Вот где твой отец, Филипп!

– И мы быстро понеслись к судну; нас увидели и ждали. Мы причалили к судну; нам спустили сходню; хотя в такую бурю не могла бы пристать никакая шлюпка, наша раковина благополучно подошла. Я взглянул вверх и увидел отца! Да, это был он, я слышал, как он отдавал приказания, я сорвал с шеи реликвию и протянул ее ему. Он улыбнулся, стоя на планшире и держась за ванты. Я стал, чтобы схватиться за канат, который нам кинули, как вдруг раздался пронзительный крик, и со шкафута прыгнул в нашу раковину человек. Ты пронзительно вскрикнула, соскользнула с края раковины и исчезла под водой, а раковина, управляемая человеком, занявшим твое место, умчалась от судна с быстротой вихря. Я ощутил смертельный холод во всем теле и, оглянувшись на своего нового спутника, узнал в нем Шрифтена, того одноглазого негодяя, который утонул с остальными, когда» мы потерпели кораблекрушение!

– Нет! Нет! Не теперь еще! – крикнул он.

– В порыве бешенства я сбросил его с раковины, но он держался на воде, как пробка, ныряя в волнах.

– Мы еще свидимся с тобой, Филипп Вандердеккен! – крикнул он мне. Я с отвращением отвернулся от него, и в этот момент волна захлестнула мой челн, и он затонул. Я очутился в воде и чувствовал, что тону, ухожу все глубже и глубже, и вдруг проснулся.

Дата добавления: 2015-07-02