Н. А. Красавский 42 страница

Анализ пословично-поговорочного фонда немецкого и русского языков позволяет заметить значительно преобладание в употреблении номинаций группы эмоций печали во втором из них. Оценочные характеристики этого концепта, оязыковлённого в прецедентных русскоязычных текстах, отчётливо обнаруживают свою активность и в тезаурусном (ассоциативном) материале. Печаль по сравнению с другими эмоциями, напр., с радостью, русскими мыслится как некое в высшей степени динамичное образование. Ассоциатами печаль имеет большое количество глаголов, в содержательную структуру которых нередко входят семы интенсивности и даже агрессивности.

Метафорические описания данной эмоции активно корреспондируют со словами-реакциями на слово печаль. Следует иметь в виду то обстоятельство, что мы исследовали метафорические дескрипции печали не только в современных художественных текстах, но и текстах XVIII-XIX веков. Отмеченная корреспонденция между данными «Русского ассоциативного словаря», составленного по ответам респондентов конца 80-х, начала 90-х годов, и метафорическим осмыслением рассматриваемой эмоции в диахронии, интерпретируется нами как вневременная лингвокультурнаяуниверсалия человеческого сознания. Современная метафоризация эмоций принципиально совпадает с их косвенными обозначениями в прошлом. Мыслительные образования (понятия, концепты) вербально строятся на «древних», конкретных человеческих представлениях (гештальтах), основу которых составляют изначально диффузные образы. Последние являют собой результат сравнения человеком объектов физического мира друг с другом и соответствующий перенос их наименований в ментальный, в частности, в эмоциональный мир. Архетипы, таким образом, всегда «держат» наше языковое сознание в зоне психолого-эмоционального воздействия.

В-третьих, наблюдения над многочисленными употреблениями слов, обозначающих эмоции в немецком и русском языках, позволяют отметить их ярко выраженный знаково-оценочный характер: Freude, радость – позитивное психическое переживание, а Angst, страх, Zorn, гнев, Trauer, печаль – отрицательные психические переживания. В ряде случаев, как мы ранее отмечали (см.: раздел II, глава III), позитивность и негативность эмоций фиксируется в самих словарных дефинициях.

Из выделяемых учёными (см., напр., Арутюнова 1999а, с. 130-131) основных типов оценок а) гедоническая (в особенности такой её подтип, как сенсорная) и б) утилитарная, согласно представлениям немцев и русских, оказываются актуальными при осмыслении сущности эмоций: а) der genossene Genuss, suesse Freude, sanfte Freude, bittere Wut, Ein kleiner Zorn staerkt die Liebe, Wo Freude ist, da ist Leben и др., сладкая радость, горькая печаль, От радости и старики со старухами помолодели и др.; б) sinnloser Zorn, sinnlose Wut, unsinnige Wut, Zorn ist der Stachel zu grossen Taten, Hundert Stunden Kummer bezahlt keinen Heller Schulden, Wo die Freude ist, ist die Gesundheit, Nimm den Zorn nicht ins Bett и др., Старость не радость и т.п. При этом, как показывают наши наблюдения над употреблениями номинаций эмоций в пословицах, поговорках и особенно в художественных текстах, русское языковое сознание отдаёт предпочтение сенсорному способу освоения мира, в то время как для немецкого языкового сознания характерна ещё и утилитарная оценка. Этот лингвистический факт свидетельствует о несовпадающей системе предпочтений немецкой и русской культур, о некоторых различиях в менталитете двух этносов.

Ментальные различия немцев и русских мы иллюстрировали в самом общем виде ранее – при обсуждении вопроса филологического определения номинантов эмоций в сопоставляемых языках (раздел II, глава III). В немецкоязычных словарных дефинициях внимание акцентируется на необходимости указания причинно-следственных отношений, корреспондирующих с миром эмоций. В русскоязычных словарных определениях значительно чаще предлагается набор оценочных сем – «счастливый», «радостный», «скорбный», «тоскливый» и др. В этой связи мы хотели бы высказать острожное предположение о том, что для составителей русскоязычных толковых словарей, носителей русской культуры, представителей русского языкового этнического коллектива, возможно, более важной представляется необходимость иллюстрации оценочной характеристики эмоции, нежели вызывающих её причин. Ещё раз следует подчеркнуть, что данное предположение нуждается в более серьёзной верификации, в привлечении к исследованию значительно более объёмного языкового материала.

Точкой в данном параграфе нашей работы может быть имеющее прямое отношение к обсуждаемому вопросу высказывание лингвиста-культуролога Г.Д. Гачева: «У каждого народа есть особый склад мышления, система своих категорий или особое соотношение понятий, присущих и другим народам. Есть что-то, что побуждает вести рассуждения особым образом, среди каких-то своих проблем, их решая, и двигая мысль в направлении к каким-то целям...» (Гачев 1988, с. 180. – Курсив наш. – Н.К.).

1.3.3. Эмоциональные концепты Angst - «страх», Freude - «радость», Trauer - «печаль», Zorn - «гнев» в научной картине мира

Научная картина мира являет собой результат глубокой рефлексивной деятельности человека, логически выстраивающего понятийную систему социальных феноменов, упорядочивающего их. Научную картину мира можно условно определить как «вторичную» действительность, как результат вторичного осмысления представлений, суждений, рождённых в наивной картине мира. Оба варианта картины мира есть единая когнитивно-вербальная человеческая система. Её составляющие находятся в диалектически сложных взаимоотношениях. Компоненты картины мира суть обыденное и научное сознание человека.

Философ И.Т. Касавин, рассматривающий указанные типы сознания, пишет: «Обыденное сознание нагружено научными идеями и фактами, моральными и эстетическими нормами и идеалами, религиозными верованиями и метафизическими образами, которые транслируются и культивируются в данном социуме; оно обусловлено различными производственными и политическими практиками, в которых участвует человек» (Касавин 1999, с. 29. – Курсив наш. – Н.К.).

Научное сознание, по своей природе опирающееся на обыденное сознание, т.е. на практические знания человеком мира, формирует свой собственный относительно автономный объект наблюдения и последующего анализа. Современный цивилизованный человек, по крайней мере, его элитарная разновидность, есть носитель в том числе и глубокого теоретического знания, способного непротиворечиво, логично объяснять виртуальный, а значит, и реальный мир.

Отличительной чертой строгого научного знания и сознания можно считать его абстрактность. Обыденное знание и сознание конкретно, «привязано» к отдельным явлениям мира. «Практическое знание не включает в себя абстрактно-общих содержаний; <...> оно ограничено частной ситуацией и подбором конкретных средств для достижения определённых целей. Эти средства готовы к употреблению и требуют лишь простого копирования приёмов обращения с ними» (Касавин 1999, с. 51).

Абстрактный тип знания или наука представляет собой специальную, условно автономную сферу деятельности человека, всё более интенсивно формирующуюся в особенности в Новое время. В этом смысле науку можно характеризовать и как способ познания, и как результат когнитивной деятельности человека. Успешность же рефлексивных человеческих поступков определяется, в том числе, и степенью разработанности понятийно-терминологического аппарата, служащего как для фиксации результатов самой познавательной деятельности исследователя, так и для её осуществления. Язык, как известно, выполняет множество функций, среди которых номинативную и эвристическую принято считать важнейшими.

Активно формирующийся в Новое время специальный язык, язык науки, можно сравнить с древними кастовыми языками (маги, колдуны, священнослужители и т.п.) в том смысле, что он обслуживает специальную сферу деятельности человека. Последняя включает в себе соответствующие социальные институты и, следовательно, участников данного типа общения. Научный тип общения предполагает также и условия его протекания, этические и вербальные нормы, которым следуют учёные и т.п. Отсюда необходимость пользования ими унифицированным, по возможности (в идеале) чётко, строго дефинированным терминологическим языком (подъязыком). Его создание и функционирование – не только необходимый атрибут научного типа общения, но и условие развития науки как отрасли человеческого знания и жизнедеятельности в целом.

Иными словами, носители теоретического знания создают в целях успешной коммуникации, а следовательно, и результативного распредмечивания мира свой собственный язык (по сути, социальный диалект), являющийся и условием существования, функционирования, и признаком так называемого научного дискурса. Под дискурсом социолингвисты (Брайт 1999, с. 107-114; Карасик 1999, с. 5; Караулов, Петров 1988, с. 8) понимают текст в ситуации реального общения, текст, погружённый в конкретную ситуацию коммуникации. Каковы же требования, предъявляемые его важнейшей составляющей, терминологическому языку, термину?

В последние 10-15 лет в филологии появилось множество работ (нередко критических), разносторонне исследующих терминологическую проблематику, не обделённую вниманием учёных, в том числе и крупных (В.В. Виноградов, Д.С. Лотте и др.), начиная со второй половины прошлого столетия. Существуют и плодотворно работают целые научные школы, центры, занимающиеся изучением терминологических вопросов (см. обзоры в: Лейчик 1989; Felber, Budin 1989). Несмотря на это, однако, в лингвистике как и прежде не сложилось единого взгляда на определение термина как языковой единицы. Принципиальным следует считать, насколько мы можем судить, различия к определению термина по сравнению с обычным словом в семантическом и функциональном в подходах учёных.

Так, сторонники семантической школы полагают, что термин – это особое лексико-семантическое явление, существующее автономно от основного пласта лексики, функционирующее по своим «терминологическим» законам (Тогунов 1984, с. 115-121; Толикина 1970, с. 61-62; Экономов 1989 и др.). Лингвисты этого направления отрицают наличие у термина полисемии, антонимии (?!), синонимии. Вероятно, в данном случае мы имеем дело с ситуацией, обозначаемой прецедентным текстом «выдавать желаемое за действительное».

Терминоведы-функционалисты, напротив, полагают, что лексико-семантические процессы, свойственные обычным словам, актуальны и для терминологических номинаций (Прохорова 1983; Циткина 1988; Hums 1971, S. 146-148). Мы считаем совершенно обоснованным мнение В.М. Лейчика, утверждающего, что слова «обычного» языка могут терминологизироваться, т.е. употребляться в специальном терминологическом значении в соответствующем дискурсе (Лейчик 2001, с. 27-30). Термин, по В.М. Лейчику, единица функциональная, выполняющая традиционные функции языкового знака (слова) – коммуникативную, номинативную, сигнификативную, прагматическую и, в особенности, эвристическую. Термины, по мысли В.М. Лейчика, следует рассматривать «как когнитивные структуры, как средство формализации абстрактных элементов определённых научных теорий» (Лейчик 1989, с. 86).

Во многом аналогичной точки зрения придерживаются Б.Н. Головин и Р.Ю. Кобрин. Они пишут: «1. Значение слова-термина соотносится в первую очередь не с каким-либо отдельным предметом, а с их классом, рядом или типом; в противоположность ему значение слова-нетермина соотносимо, как правило, с конкретной вещью, свойством и т.п. 2. Значение слова-термина соотносимо с профессиональным научным понятием, в то время как значение слова-нетермина коррелирует обычно не только с бытовым понятием или общим представлением, но часто с какими-либо эмоциональными переживаниями. 3. Значение слова-термина соотнесено с потребностью дефинирования, а значение слова-нетермина такой соотнесённости не имеет, хотя дефинирование и допускает. 4. Значение термина может подниматься на высшие ступени отвлечения от действительности и даже порывать связи с нею; значение слова-нетермина обычно остаётся на низших ступенях отвлечения от действительности. 5. Значение слова-термина допускает в принципе формирование индивидуальных, свойственных отдельным ученым понятий; значение слова-нетермина, как правило, препятствует возникновению таких понятий, его значение коллективно, а не личностно (личностным может стать применение слова)» (Головин, Кобрин 1987, с. 42-43).

Авторы приведённой цитаты избегают в своих рассуждениях категоричной модальности, что объясняется, как мы понимаем, сложностью однозначного проведения демаркационной линии между понятиями «термин» и «нетермин».

Следует отметить, что сами терминологические номинации, используемые в той/иной отрасли науки, в разной степени удовлетворяют идеальным требованиям, к ним предъявляемым учёными (в частности, моносемия, неэкспрессивность). Так, В.Н. Прохорова все термины классифицирует на три группы в зависимости «от степени их терминологичности»: 1. Лексика низкой степени терминологичности (слова, входящие практически в каждую терминологическую систему как названия основных объектов мира, напр., «дом»). Для терминологии этого типа чётко выражен только один признак – наличие дефиниции; 2. Лексика средней степени терминологичности – это также не узкоспециальная терминологическая лексика, общая для целого ряда терминологий, напр., общетехническая («деталь»); 3. Термины высокой степени терминологичности – узкоспециальная лексика, специфическая только для данной терминологии («семема») (Прохорова 1983, с. 22-23).

Номинанты эмоций, являющиеся объектом нашего исследования, в научном дискурсе выступают как термины. Отметим, что в своём терминологическом значении употребляются все базисные обозначения эмоций и ряд небазисных, вторичных номинаций (напр., Melancholie, Furcht, Wut, меланхолия, боязнь). При этом все оказавшиеся в центре нашего исследовательского внимания номинации эмоций относятся, согласно вышеприведённой классификации, к лексике низкой степени терминологичности (Angst, Freude, Zorn, Trauer, Schreck, Schrecken, Spass и др., страх, радость, гнев, печаль и др.), поскольку эти слова общеупотребительны в немецком и соответственно в русском языках.

Данные обозначения мы квалифицируем как полифункциональные языковые единицы, так как они применяются в самых различных дискурсах, т.е. сферах человеческой жизнедеятельности (в быту, в науке и т.п.). Полифункциональность этих слов иллюстрирует, на наш взгляд, зону пересечения обиходных (народных) и научных (элитарных) понятий, житейского сознания, строящегося на конкретных фактах освоения мира, и теоретического сознания, с одной стороны, пользующегося конкретным опытом «наивного» распредмечивания действительности человеком, а с другой, непременно оперирующего абстрактными понятиями, расширяющего горизонты познания, углубляющего наши знания.

Сопоставляя терминологические единицы с обычными словами, Б.Н. Головин и Р.Ю. Кобрин отмечают, что данные два условно выделяемых класса языковых знаков апеллируют к различным уровням сознания – первые к научному, а вторые к бытовому. Различие же, по мнению этих терминоведов, заключается лишь в степени существенности, правильности и точности выделяемых признаков, лежащих в основе обобщения предметов. Бытовые понятия, по Б.Н. Головину и Р.Ю. Кобрину, в принципе однородны с абстрактными понятиями науки и отличаются от них только допуском, степенью приближения (Головин, Кобрин 1987, с. 39. – Курсив наш. – Н.К.). Следовательно, можно сделать вывод об аппроксиматичном характере обиходных понятий, в то время как научные более полно интерпретируют мир. Думается, что наш материал (раздел II, глава III), в частности, описание способов репрезентации значения номинаций эмоций в филологических и энциклопедических словарях в целом подтверждает истинность приведённого здесь суждения.

В предыдущем параграфе настоящей главы мы обнаружили многочисленные общие и некоторые отличительные феноменологические черты оязыковлённых концептов в немецкой и русской культурах. Признаки, выявленные в результате анализа филологических дефиниций и речевых (художественных, разговорных, пословично-поговорочных) употреблений соответствующих языковых знаков, суть народные представления немцев и русских о таком важном психолого-культурном явлении, как эмоции. Определение сущности представлений носителей разных языков, членов разных культур об эмоциях проводилось, как было заявлено во «Введении» монографии, посредством применения комплексного лингво-культурологического анализа номинаций эмоций, что, как показывают результаты исследовательской практики (Апресян 1995а; Вежбицкая 1997; Голованивская 1997 и др.) в высшей степени технологично и методологически целесообразно.

Обсуждая вопрос методологии исследований, направленных на изучение эмоциональных фрагментов картины мира, а также сами конкретные результаты, полученные на эмпирической базе разных языков, ряд лингвистов высказывает мысль о необходимости учёта языкового фактора, «по-своему» преломляющего психическую действительность. Так, признанный специалист по проблемам эмоциональных концептов А. Вежбицкая пишет: «Учёные, желающие изучать эмоции, в значительной мере полагаются на эмоциональные концепты, выражаемые в их родном языке. Это неизбежно, и не обязательно плохо, если только они осознают факт такого влияния и не обманывают себя на тот счёт, что, говоря, например, об anger, joy или disgust, они ведут речь о каких-то биологически обусловленных, универсальных человеческих реалиях, и если они понимают, что рассматривают эмоциональные переживания человека сквозь призму собственного языка» (Вежбицкая 1997г, с. 347).

Мы считаем не менее важным изучение проблемы ЭК в ином, не «народном», а научном дискурсе (тексты, прежде всего психологические, психоаналитические, общефилософские). Обнаружив общие универсальные и вместе с тем некоторые специфические свойства онтологии ЭК, их рождение, функционирование в обиходной лингвокультурной жизни немецкого и русского этносов, мы задаёмся вопросом о понимании интересующего нас феномена в мире «строгой» науки. Как понимаются эмоции, ЭК элитарными разноязычными личностями, т.е. учёными, принадлежащими разным языковым сообществам, разным лингвокультурам? Насколько сам исследователь зависим (если он вообще зависим?) в своих теоретических рассуждениях относительно толкования эмоций от своего языка, собственного «дома бытия», в котором он рождается и живёт? Присутствует ли в понимании эмоционального феномена «образцовыми» носителями разных языков сам дух языка (в гумбольдтовском смысле слова), сама специфика этнокультуры?

Поиск ответов на поставленные здесь вопросы предполагает анализ употреблений номинантов эмоций в научном дискурсе (психологические дефиниции эмоций, описание эмоций в специальных научных работах, прежде всего по психологии и психоанализу).

Ознакомление со специальной научной литературой (статьи, монографии и т.п.) по проблеме интерпретации феномена эмоций позволяет сделать вывод о терминологическом употреблении преимущественно базисных эмоций (Angst, Freude, Zorn, Trauer, страх, радость, гнев, печаль) в немецко- и русскоязычных научных дискурсах. Данные слова, выступающие в науке как термины, должны быть строго дефинированными. Это значит, что учёные пытаются, согласно предъявляемым к терминологической единице требованиям (прежде всего её моносемия и неэкспрессивность), чётко определить объём, содержание, а значит, и границы используемого ими языкового знака, обозначающего то/иное понятие. Языковой знак, применяемый в научном дискурсе как термин, является не только наименованием определённого денотата/референта; он обозначает специальный фрагмент научной картины мира, служит средством логического осмысления, анализа, обобщения конкретной сферы действительности.

Ранее (раздел II, глава III) при обсуждении проблемы филологической интерпретации номинаций эмоций мы фрагментарно приводили психологические дефиниции базисных терминов, обозначающих психические явления. Сопоставление психологических дефиниций и филологических определений номинантов эмоций проводилось с целью их более полного толкования в лексикографической (филологической) практике. Здесь же читателю предлагаются энциклопедические (т.е. психологические) дефиниции терминологических номинаций эмоций в немецком и русском языках в сопоставительном аспекте. Это – во-первых. Во-вторых, как мы надеемся, сравнительный анализ терминологических обозначений эмоций в пределах одного языка может позволить обнаружить уровень распредмеченности учёными разных эмоциональных феноменов (как базисных, так и вторичных). При этом, правда, следует указать на ограниченное количество психологических дефиниций терминологических обозначений эмоций, доступных нам для анализа, и, кроме того, на отсутствие возможности сопоставления (в ряде случаев) их параллельной энциклопедической репрезентации в немецком и русском языках.

В немецких психологических словарях термину Angst даются следующие дефиниции:1. «Angst – ein in der Regel mit physiologischen Erscheinungen wie schnelle Atmung, Schwitzen, Zittern, Herzklopfen, einhergehender unangenehmer emotionaler Zustand, der vor allem auftritt, wenn Meidungsmotivationen frustriert werden» (WBP 1976, S. 24); 2. «Angst – elementare, unangefasste, affektive, nicht objektbezogene Reaktion, die, verbunden mit teilweisem oder totalem Kontrollverlust ueber die innere oder aeussere Realitaet, als ein die Existenz bedrohender, ueberwaeltigender und aeusserst schmerzhafter Agressionszustand empfunden wird; die Angst aeusserst sich individuell (z.B. Depression) und kollektiv (Panik)» (WBP 1974, S. 20); 3. «Angst – die bei Wahrnehmung oder Vorstellung einer Gefahr auftretende natuerliche Affektreaktion; seelische Symptome – schmerzvolles Beklemmungsgefuehl, Aufregungszustand» (KPL 1949, S. 12).

Во всех трёх дефинициях эмоции Angst психологами приписываются следующие релевантные признаки: 1) «состояние» (Zustand, Agressionszustand, Aufregungszustand); 2) «соматическая форма проявления эмоции» (mit physiologischen Erscheinungen wie schnelle Atmung, Schwitzen, Zittern, Herzklopfen, nicht objektbezogene Reaktion, auftretende natuerliche Affektreaktion, schmerzvolles Beklemmungsgefuehl); 3) «условия, причина появления эмоций» (wenn Meidungsmotivationen frustriert werden, die Existenz bedrohender Zustand, bei Wahrnehmung oder Vorstellung einer Gefahr). Указанные здесь признаки признаются учёными необходимыми при дефинировании рассматриваемого термина.

Признаки же «отрицательная знаковость эмоции» (unangenehmer), «масштабность переживания эмоции» (einhergehender), «индивидуальное или коллективное переживание эмоции» (individuell, Depression, kollektiv, Panik), «тип реальности» (innere oder aeussere Realitaet), «характер контролируемости эмоции» (mit teilweisem oder totalem Kontrollverlust), по всей видимости, можно считать уточняющими (но не избыточными).

Примечательно, что психологический словарь, изданный в 1949 году сравнительно более поздних справочников (1974 и 1976 годы), содержит минимальное количество признаков, формирующих объём понятия Angst. Данный факт может свидетельствовать, с одной стороны, о всё более глубокой рефлексии человеком (учёным) рассматриваемого феномена, а с другой, по всей видимости, о повышении требований к специальным словарям.

Родственная Angst вторичная эмоция Panik психологами дефинируется следующим образом: 1. «Panik – eine durch ploetzlich hereinbrechende ueberstarke Reize, besonders in Massensituationen (Erdbeben) ausgeloester Angst; und Erregungszustand, der die Faehigkeit zur ruhigen Ueberlegung lahmgelegt und sich in plan- und daher meist sinnlosen Furchtreaktionen entlaedt» (KPL 1949, S. 33); 2. «Panik – auf den Schreckenerregungen griechischen Hirtengott Pan zurueckgehende Bezeichnung fuer ein planloses, affektgesteuertes Fluchtverhalten in Situationen ausserordentlich grosser tatsaechlicher oder eingebildeter Gefahr» (WBP 1976, S. 94); 3. «Panik – voruebergehende > hyponoische und > hypobulische Reaktion auf Schreck und Angst» (WBP 1974, S. 87).

Здесь релевантными признаками данного понятия следует считать следующие: 1) «референтная отнесённость эмоции» (Angst, Erregungszustand, Reaktion auf Schreck); 2) «условие протекания и причина возникновения эмоции» (Reize, Massensituationen, Erdbeben, in Situationen ausserordentlich grosser tatsaechlicher oder eingebildeter Gefahr); 3) «последствия переживания эмоции» (die Faehigkeit zur ruhigen Ueberlegung lahmgelegt); 4) «формы проявления эмоции» (ploetzlich, sinnlose Furchtreaktionen entlaedt, ein planloses, affektgesteuertes Fluchtverhalten).

Уточняющим при этом, насколько можно судить, служит признак интенсивности (ueberstarke). Избыточным следует признать признак «происхождение слова» (griechischer Hirtengott Pan, zurueckgehende Bezeichnung).

Теперь обратимся к психологическим дефинициям терминов эмоций группы Trauer, а именно Melancholie и Schwermut. Первый из них имеет следующие энциклопедические определения: 1. «Melancholie ist eine konstitutionell bedingte (endogene) Verstimmung» (KPL 1949, S. 28); 2. «Melancholie (mela – schwarz, cholie – gelb) – traurige, endogene Verstimmung» (WBP 1974, S. 130). В отличие от рассмотренных выше дефиниций базисных терминов эмоций Melancholie определяется минимальным количеством признаков: 1) «референтная отнесённогсть эмоции» (Verstimmung); 2) «отрицательная знаковая направленность эмоции» (traurig), 3) «условие и причина появления эмоции» (konstitutionell bedingte/endogene). В психологическом словаре WBP 1974 предлагается этимология данного слова. Этот признак при минимальном раскрытии толкуемого эмоционального феномена вряд ли стоит считать необходимым. Вероятно, его в лучшем случае можно квалифицировать как уточняющий. Таким образом, терминологическое описание слова Melancholie следует оценить как неудовлетворительное. Несколько ниже, при анализе употреблений и описаний интересующих нас концептов, в частности нашедших отражение в специальной работе З. Фрейда «Печаль и меланхолия» (Фрейд 1984, с. 203-211), можно будет предложить в дополнение к названным выше некоторые другие как минимум уточняющие признаки, формирующие содержание Melancholie.

Аналогичным образом обстоит дело с психологическим толкованием термина эмоции Schwermut. «Schwermut – Sinnverlust des Daseins, eine Form des «Nicht-Koennens» und Folge angehaltener Entscheidung. > Depression, Melancholie» (WBP 1974, S. 130). В данном случае отсутствует эксплицитно оформленное указание на его референтную отнесённость (правда, есть ссылка на термины Depression, Melancholie). Количество релевантных для «узнавания» читателем признаков максимально редуцировано: 1) «причина возникновения эмоции» (eine Form des «Nicht-Koennens») и 2) «следствие переживания эмоции» (Folge angehaltener Entscheidung).

Анализ психологических дефиниций терминологических номинаций эмоций в немецком языке, таким образом, позволяет сделать следующий вывод. Во-первых, так называемые базисные эмоции имеют более полное, более глубокое энциклопедическое описание. Во-вторых, так называемые вторичные эмоции психологами на уровне специальных справочников дефинируются минимальным наборов признаков. Последних, вероятно, недостаточно для «узнавания» даже профессиональному читателю.

Далее обратимся к русскоязычным психологическим дефинициям терминов базисных и вторичных эмоций. Начнём с «эмоции эмоций» – страха. «Страх – эмоция, возникающая в ситуациях угрозы биологическому или социальному существованию индивида и направленная на источник действительной или воображаемой опасности» (ПС 1990, с. 386). Согласно приведённой дефиниции, данному феномену приписаны следующие релевантные признаки: 1) «референтная отнесённость эмоции» (эмоция); 2) «условия появления эмоции» (возникающая в ситуациях угрозы), 3) «объект угрозы» (индивид), 4) «характер, источник опасности» (действительный, воображаемый). Названные здесь признаки мы относим к классу необходимых.

Более полную и глубокую интерпретацию данная эмоция, как можно заметить, имеет в немецком специальном словаре. В нём, как мы ранее указывали, помимо необходимых, есть также и уточняющие признаки, составляющие её содержание («соматическая форма проявления эмоции», «отрицательная знаковость эмоции», «масштабность эмоции», «индивидуальное или коллективное переживание эмоции», «характер контролируемости переживания эмоции»). В целом же психологическую дефиницию страха следует признать удовлетворительной, в особенности, если её сравнить с определением следующей базисной эмоции.

«Радость – чувство удовлетворения, удовольствия, приподнятости, обычно связанное с успехами в деятельности и т.п.» (ПС 1965, с. 193). Совершенно очевидно, что в данном случае мы имеем дело не с психологической дефиницией, а скорее с филологическим определением. Для этого, как мы уже указывали в настоящей главе (раздел II), достаточно сравнить их definiens. Весь минимальный набор представленных в выше приведённой дефиниции признаков необходим, но еще недостаточен для раскрытия содержания радости как термина. Этими признаками являются: 1) «референтная отнесённость эмоции» (чувство); 2) «положительная знаковость» (приподнятость); 3) «причина появления эмоции» (связанное с успехами в деятельности). К числу уточняющих, как показывает анализ научных статей, монографий и т.п., следовало бы отнести как минимум следующие признаки: «соматическая форма проявления эмоции», «масштабность эмоции», «реальность/виртуальность эмоции». В противном случае проблематично увидеть на основе психологической дефиниции (точнее было бы сказать псевдодефиниции) различие в содержании радости и, например, удовольствия или удовлетворения. Тем самым мы хотим сказать, что приведённая дефиниция не может быть отнесена к классу строгих научных определений не только в силу её редуцированного признакового набора, но и в силу неудачного метаязыка, выбранного её составителями.

Дата добавления: 2015-07-02