Картина первая. Когда поднимается занавес, й е р м а спит; в ногах у нее - рабочая шкатулка

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Когда поднимается занавес, Й е р м а спит; в ногах у нее - рабочая шкатулка. Сцена освещена странным, как во сне, светом. Входит пастух, пристально смотрит на Йерму. Он ведет за руку маленького мальчика в белом. Бьют часы. Когда пастух исчезает, свет становится веселым, весенним, утренним. Йерма просыпается.

Г о л о с (за сценой).

Баю, милый, баю,

спи, родной, усни.

Выстроим шалашик,

заживем одни.

Й е р м а. Хуан! Ты слышишь, Хуан?

Х у а н. Иду.

Й е р м а. Уже пора.

Х у а н. Прошли упряжки волов?

Й е р м а. Да, прошли.

Х у а н. Ну, до свиданья.

Й е р м а. Молока не выпьешь?

Х у а н. А зачем?

Й е р м а. Работаешь много, сил не хватит.

Х у а н. Все худые люди крепкие, как сталь.

Й е р м а. Все, да не ты. Когда мы поженились, ты был другой. Теперь у тебя

лицо бледное, словно ты и солнца не видел. Сходил бы ты на реку, поплавал

или влез бы на крышу в ливень. Мы женаты два года, а ты все печальней, все

худее, словно растешь в землю.

Х у а н. Больше ничего не скажешь?

Й е р м а (поднимаясь). Ты не сердись. Если бы я захворала, я бы рада была

твоей жалости: "У меня жена хворает, заколю-ка я ягненка, нажарю ей вкусного

мяса"; "У меня жена хворает, натоплю куриного жиру, грудь ей разотру,

принесу овчину, укутаю ей белые ноги". Вот я чего хочу, потому о тебе и

забочусь.

Х у а н. На чем и спасибо.

Й е р м а. Так ты ж не даешь заботиться о себе!

Х у а н. А я здоров. Это все твои выдумки. Просто я много работаю. Старею

с каждым годом.

Й е р м а. С каждым годом... Мы все здесь да здесь.

Х у а н (улыбается). А где ж нам быть? Нам и тут неплохо. Работа идет

хорошо, детей у нас нет, расходов меньше...

Й е р м а. Детей у нас нет... Хуан!

Х у а н. Ну, что?

Й е р м а. Разве я тебя не люблю?

Х у а н. Любишь.

Й е р м а. Девушки дрожат и плачут, когда надо лечь с мужем. Разве я

плакала, когда я с тобой легла? Разве я не пела, поднимая полотняный полог?

Разве я не говорила, что простыни пахнут яблоком?

Х у а н. Говорила.

Й е р м а. Моя мать обижалась, что мне не жалко с ней расстаться. И правда,

я не жалела. Я радовалась в день свадьбы. И все-таки...

Х у а н. Работаешь, работаешь, а ты вечно одно...

Й е р м а. Нет, не повторяй мне то, что люди твердят... Я знаю, это не так.

Когда идет дождь, даже камни становятся мягче, и на них вырастает трава.

Люди говорят: "Сорняк, ни на что не годен", а я вижу, как желтые цветочки

колышутся на ветру.

Х у а н. Подождем!..

Й е р м а. Да, подождем и будем любить друг друга. (Сама обнимает и целует

мужа.)

Х у а н. Если тебе что нужно, ты скажи, я принесу. Не люблю, чтобы ты

выходила.

Й е р м а. Я и не выхожу.

Х у а н. Тебе здесь лучше.

Й е р м а. Да.

Х у а н. По улицам ходят те, кому делать нечего.

Й е р м а (мрачнеет). Да...

Хуан уходит, Йерма идет к столику, проводит рукой по животу, зевает, потягивается и садится за шитье.

Ты откуда идешь, сыночек?

Из холодной, из вечной ночи.

Чем согрею тебя, сыночек?

Теплотою твоих сорочек.

(Вдевает нитку в иголку.)

Завивайся в ночи, вьюнок,

заплетайте, ручьи, венок!

(Словно говоря с ребенком.)

Чу! Залаял наш пес дворовый,

замычали во сне коровы,

плачет ветер, и ночь темна,

а в косе у меня луна.

Что ты ищешь, далекий, нежный?

Пауза.

На груди твоей холмик снежный.

Завивайся в ночи, вьюнок,

заплетайте, ручьи, венок!

(Шьет.)

Все, что силы мои сломило,

для тебя я терпела, милый,

и тебя я ношу, как рану,

и тебе колыбелью стану!

Но когда же ты станешь сыном?

Пауза.

Когда тело дохнет жасмином.

Заплетись на заре, вьюнок,

заиграйте, ручьи, у ног!

Йерма еще поет, когда входит М а р и я с узелком.

Й е р м а. Ты откуда?

М а р и я. Из лавки.

Й е р м а. Так рано?

М а р и я. Я бы и раньше вышла и ждала у дверей. Знаешь, что я купила?

Й е р м а. Кофе к завтраку, сахару, хлеба.

М а р и я. Нет. Кружев, три мотка ниток, ленты и цветную шерсть. Деньги

мужнины, он сам мне их дал.

Й е р м а. Кофточку хочешь шить?

М а р и я. Нет... Я... ну, понимаешь...

Й е р м а. Что с тобой?

М а р и я. Уже... случилось. (Опускает голову.)

Йерма встает и восхищенно смотрит на нее.

Й е р м а. Через пять месяцев!

М а р и я. Да.

Й е р м а. А ты знала?

М а р и я. Конечно.

Й е р м а (с любопытством). Что же ты чувствуешь?

М а р и я. Не пойму. Грустно мне как-то...

Й е р м а. Грустно. (Хватает ее за руку.) Когда это случилось? Скажи, ты

недоглядела?

М а р и я. Да.

Й е р м а. Ты, верно, пела, да? Я всегда пою. Ну, скажи...

М а р и я. Не спрашивай. Ты когда-нибудь держала в руках живую птичку?

Й е р м а. Да.

М а р и я. Вот и это так... только в самой крови...

Й е р м а. Как хорошо! (Смотрит на нее растерянно.)

М а р и я. Не знаю, что и делать. Ничего я теперь не знаю.

Й е р м а. Про что?

М а р и я. Ну, что мне делать. Надо будет мать спросить.

Й е р м а. Зачем? Она старая, все перезабыла. Ты ходи поменьше и дыши

потише, словно у тебя в зубах роза.

М а р и я. Люди говорят, он потом ножками пинается.

Й е р м а. Тогда его и полюбишь, тогда и скажешь: мой сынок!

М а р и я. Мне все же стыдно.

Й е р м а. А что твой муж сказал?

М а р и я. Ничего.

Й е р м а. Он тебя очень любит?

М а р и я. Он не говорит, но когда ко мне подходит, взор у него трепещет,

как зеленый листочек.

Й е р м а. Он знал, что ты?..

М а р и я. Да.

Й е р м а. Почему?

М а р и я. Не знаю. Он в первую же ночь про это сказал и целовал меня в

щеку, и мне все кажется, что ребенок светлым голубком скользнул мне в ухо.

Й е р м а. Счастливая ты!..

М а р и я. Ты это лучше меня понимаешь.

Й е р м а. А что толку?

М а р и я. И правда... Почему так случилось? Из всех, кто тогда вышел

замуж, ты одна еще...

Й е р м а. Да. Конечно, бывает и хуже. Елена ждала три года, а прежде,

материны ровесницы, и того больше. Но два года и двадцать дней тоже немало.

За что мне такое мучение? Ночью выйду босая в патио и хожу, хожу... Так и с

ума сойдешь.

М а р и я. Ну что ты! Как будто cтаруха... Да и грех жаловаться. Сестра

матери моей ждала четырнадцать лет, а какого родила ребенка!

Й е р м а (жадно). Какого же?

М а р и я. И плакал, как теленок, и стрекотал, как кузнечик, и мочился нам

на юбки, и за косы нас таскал, а когда ему пять месяцев исполнилось, стал

царапаться.

Й е р м а (смеется). Это ничего, стерпеть можно.

М а р и я. Ну, как сказать...

Й е р м а. Да что уж! Когда моя сестра кормила, у нее вся грудь

потрескалась, боль ужасная, зато чистая, хорошая, здоровая боль.

М а р и я. Говорят, с детьми намучаешься...

Й е р м а. Ты больше слушай. Так говорят плохие матери, слабые. А на что им

дети? Ребенок - не роза, без мучений не вырастишь. Я думаю, на них уходит

половина нашей крови. Но это хорошо, это правильно, так и должно быть. У

каждой женщины крови хватит детей на пять, а когда их нет, кровь становится

ядом, как у меня.

М а р и я. Прямо не знаю, что со мной...

Й е р м а. Люди говорят, первый раз страшно.

М а р и я. Посмотрим... (Робко.) Ты так ловко шьешь...

Й е р м а (берет узелок). Давай, накрою тебе распашонок. А это что?

М а р и я. Это пеленки.

Й е р м а. Хорошо. (Садится.)

М а р и я. Ну... До свиданья.

Подходит к Йерме, та нежно касается ее живота.

Й е р м а. По камням не бегай.

М а р и я. До свиданья. (Целует ее и уходит.)

Й е р м а. Приходи поскорей. (Сидит у столика, как в начале картины; берет

ножницы, кроит.)

Входит В и к т о р.

Й е р м а. Добрый день, Виктор.

В и к т о р (он сосредоточен и очень серьезен). Где Хуан?

Й е р м а. В поле.

В и к т о р. Что ты шьешь?

Й е р м а. Пеленки крою.

В и к т о р (улыбается). Вот как!

Й е р м а (улыбается). Обошью кружевами.

В и к т о р. Будет девочка, Йермой назовешь…

Й е р м а (вздрагивает). Что ты сказал?

В и к т о р. Я рад за тебя.

Й е р м а (еле дыша). Нет... Я не для себя. Я для Марии.

В и к т о р. Что же, может, и ты за ней следом. Вам бы нужен ребенок.

Й е р м а (печально). Нужен!

В и к т о р. Так чего ж ты? Скажи мужу, чтоб поменьше думал о работе. Он все

деньги копит - и накопит, а кому он их оставит? Ну, я погнал овец. Передай

Х у а ну, пускай берет тех двух, что он у меня купил, а насчет прочего -

пускай подумает. (Улыбается и уходит.)

Й е р м а (пылко). Да, пускай подумает!

Все, что силы мои сломило,

для тебя я терпела, милый,

и тебя я ношу, как рану,

и тебе колыбелью стану!

Но когда же ты станешь сыном?

Когда тело дохнет жасмином.

(Встает в раздумье и идет туда, где стоял Виктор, жадно, как в горах, вдыхая воздух, ловя очертания ушедшего; потом идет в другой угол, словно чего-то ищет, возвращается к столику, садится и шьет, отрешенно глядя куда-то.)

Занавес

Дата добавления: 2015-07-02