В ожидании малыша 37 страница

Сон в камере, где круглосуточно горел свет, не шел. Не спал он не один. Кто-то смотрел телевизор, играл в карты, занимался любовью с самим собой или с местными гомосексуалистами - петухами, барак и ночью жил обычной жизнью. От жизни на воле его отличало одно: каждый здесь был сам за себя. Никому нельзя было верить. Вас могли угостить сигаретой, а позже попросить за эту сигарету сделать какую-то подлянку. Роман старался ни у кого ничего не брать, и ни с кем не разговаривать. Вскоре его оставили в покое. И он даже заслужил какое-то уважение окружающих. За то, что говорил правду. Но не пер рогом, считая, что что-то можно и обойти. Сделать вид, что не заметил. Если потребуется - ударить. И никому не верить. И никого не бояться. И ни у кого ничего не просить. 'Не верь, не бойся, не проси',-- три основные уголовные заповеди. Их Роман выучил еще на малолетке. Три месяца из своего заключения он провел на малолетке. Всего срок был шесть. На счету банды, в которую входил Роман, были разбои и несколько убийств. Банда была вооружена. Самый маленький срок получил Роман. Двух главарей банды хотели расстрелять. На смертную казнь в России был введен мораторий - им дали пожизненно. Друг Романа, Эдуард, сидел на соседней зоне. Ему дали 13. Он не хотел грабить и убивать. Втянулся. Банда грабила квартиры и дачи бизнесменов. Убивали тех из них, кто оказывался дома и оказывал сопротивление. Роман стоял на шухере. После последнего шухера его взяли. За шухер ему дали шесть лет. Год он уже отсидел.

'Состояние души в такой ситуации быть может самое мучительное. Но если бы я не поверил, что жизнь изменится, я бы прекратил ее. Но пока я верил. Верил, быть может, до конца это не осознавая. И до конца не веря уже в это. Мне не хотелось жить. Если честно, мне не хотелось жить. Но это 'нежелание' я скрывал от самого себя. Себя я вообще обманывал. И намеревался обманывать в дальнейшем. В том случае, конечно, если это дальнейшее будет продолжаться. В ином случае - я готов был в любой момент прекратить страдания. Убить себя.

Себя я не жалел. Мне незачем было жалеть себя. Когда-то мне хотелось совершить в жизни подвиг. Нас учили этому партия и комсомол. Пока я сидел, партия распалась. Комсомол уничтожили. Новой идеологии в новой России не было. Появится ли она когда-нибудь? Советский человек, ставший российским по воле трех подписавших беловежские соглашения пидарасов стремился к идеологии на генетическом уровне. Можно сказать - внутренне готов к ней. И поэтому если бы нашлась партия готовая взять власть в свои руки...'

Роман остановился. Записи 15-летней давности прервались. Потом они продолжались вновь. Но на тот момент ему, писавшему, писать видимо расхотелось. А может, и так все было понятно. В прошлом ему вообще многое было понятно. Какого-либо здравого понимания там, конечно, не было. Максимум - задатки его. Но Роман не жалел об этом. В своих записях он представал человеком разумным. Желающим разобраться. И пусть совершавшим нелепые поступки, но он же и нашел в себе силы позже откреститься от них. Признать их ошибочность. Признать, что сейчас бы сделал все иначе.

Сейчас Роман Игнатьевич Максимов многое бы сделал иначе. И быть может, о чем он действительно жалел - что невозможно попасть в прошлое. Невозможно изменить судьбу. Судьбу, которую наверняка бы он заставил жить по другому сценарию. И себя он в этой жизни видел в совсем другой роли. Может он бы больше наблюдал. Не становился участником, а выбрал бы роль стороннего наблюдателя. Наверняка ему бы хватило и этого. Да и зачем лезть на рожон? Особенно если в последствии выходило, что в большинстве случаев он оказывался неправ. И совершал ошибки.

Как же ему тяжело было от этих ошибок? С каким бы удовлетворением он полоснул бы себе лезвием по венам. А еще лучше по сонной артерии. Чтобы уже нельзя было остановить кровь.

Но судьба всячески противилась этому. Роман даже не погиб в нескольких катастрофах, оказавшись единственным среди выживших. Один раз автобус, в котором он ехал, столкнулся с бензовозом. Взрывной волной его выбросило, и он остался жив. Второй раз его сбила машина. Проснувшись в морге, он понял, что жизнь продолжается. Судьбе было угодно мучить его дальше.

'Я устал... Я устал жить...'

Уже десять минут Роман не отрываясь смотрел на сделанную когда-то запись. С тех пор ничего не изменилось. Быть может, он только устал еще больше. И жизнь не принесла ему каких-то новых радостей. Разве только заставив заплатить за старые ошибки.

Чем Роман Игнатьевич становился старше, тем чаще он находил ошибки, совершенные в прошлом.

Иногда ему казалось, что все прошлое - одна сплошная ошибка. Но против этого восставало логическое мышление. В логике что-то не сходилось. Ведь если бы это была ошибка, то он наверняка бы нашел силы изменить судьбу. Прекращение жизни тоже бы входило в эти изменения. Но если он жил, то получалось, в расчеты закралась погрешность. И вместо того, чтобы делать какие-то выводы - наверняка стоило бы найти ее. Что-то, быть может, изменить в вводных данных. Быть может вообще отказаться от расчетов. Признать их ошибочными. 'Выгоднее признать расчеты ошибочными, нежели чем признать ошибочной свою жизнь,-- подумал Роман. Он уже знал, что так не поступит. И знал, что произошедший сбой добавляет ему несколько дней жизни. Нормальной жизни. В эти дни он не будет думать ни о чем. А значит - существование его будет безболезненным. Хотя бы на несколько дней. Пока не начнутся все эти мучения вновь. У него было время. У него еще было время что-то изменить в судьбе. Чтобы как будто эти несколько дней прошли, а ничего и не изменилось. И можно было продолжать жить обычной нормальной жизнью. Жизнью, которой живут миллионы. Пусть и в своей основной массе они стараются думать ни о чем. Но ведь и он постарается. Он так устал от этих ежедневных кошмаров. Когда стремишься во что бы то ни стало проверить: действительно ли ты сошел с ума, или тебе это только кажется. А, убеждаясь независимо от результата - принимаешься разубеждать себя. И так до бесконечности. С многочисленными повторениями. За которыми следует, меняясь, и твое настроение.

Дата добавления: 2015-06-27