Мильтиад, или осужденный победитель 4 страница

[319]

личного венка, но декелеец Софан[634], встав со своего места в народном собрании, произнес хотя и не слишком умные, но все же понравившиеся народу слова: "Когда ты, Мильтиад, в одиночку побьешь варваров, тогда и требуй почестей для себя одного"». В этих словах в полной мере слышен полисный коллективизм, который стал после клисфеновских реформ достоянием всего демоса. Граждане были убеждены в том, что победа при Марафоне — их общее дело, а не единоличная заслуга полководца. Не случайно Аристотель отмечает, что именно после Марафонского сражения народ "стал чувствовать уверенность в себе" (Ath. pol. 22. 3). На Мильтиада подобное отношение, следует полагать, произвело эффект холодного душа. Он был совершенно уверен в том, что роль, сыгранная им при Марафоне, позволит ему не только сохранить имевшееся большое влияние, но и упрочить его. Не исключено, что бывший тиран Херсонеса Фракийского вновь помышлял о единоличной власти, но теперь уже в родных Афинах. Ему на ум должны были приходить многочисленные примеры из жизни архаических тиранов (в том числе знакомого ему Писистрата), которые, прославившись в качестве полководцев на полях сражений, добивались таким образом популярности и становились во главе своих полисов. Конечно, с тех пор ситуация в афинском полисе совершенно изменилась, в условиях демократии подобный "мирный" приход к тиранической власти был уже невозможен. Но Мильтиаду — человеку и политику старой генерации, жившему в мире ушедших в прошлое реалий, — было, конечно, очень трудно это понять. Он действовал так, как действовал бы любой аристократический вождь лет за пятьдесят или сто до него; действовать иначе он просто не умел, да и не желал научиться. Как ни парадоксально, марафонская победа не только не усилила внутриполитических позиций Мильтиада, но едва ли не ослабила их. Собственно, после нее позиции любого влиятельного знатного лидера были уже не так крепки, как прежде. Очевидно, поняв, что стать афинским тираном ему не удастся (и при этом сознавая, что возвращение на Херсонес тоже невозможно), Мильтиад выработал новый план действий. Уже в 489 г. до н.э., опираясь на

[320]

свой еще достаточно высокий авторитет, он выступил инициатором морской экспедиции на Кикладские острова под тем предлогом, что они помогали персам. Реальной же целью похода (и это, в общем-то, даже не особенно скрывалось, ср. Herod. VI. 132) был элементарный грабеж островитян. Лично у Мильтиада, как можно предполагать с немалой долей вероятности, имелись в связи с начавшейся акцией и собственные далеко идущие планы[635]. И действительно, не таким уж сложным делом представлялось захватить какой-нибудь остров и сделать его своим доменом взамен утраченного Херсонеса (ведь захватил же он в свое время Лемнос!). Сведения об эгейской экспедиции 489 г. до н.э. (Herod. VI. 133—135; Nep. Milt. 7) довольно разноречивы[636]. Ясно лишь одно: в целом она не имела большого успеха. Афинский флот втянулся в продолжительную осаду Пароса, но в конце концов вынужден был отбыть на родину, ничего не добившись. Сам же командующий в ходе этой кампании получил серьезную рану. В данном случае мы вовсе не обязаны верить откровенно очернительской версии, передаваемой Геродотом со слов жителей Пароса. По этой версии Мильтиад был будто бы даже и не ранен, а повредил себе бедро или колено, пытаясь святотатственно проникнуть в паросское святилище Деметры. Как бы то ни было, рана вначале казалась незначительной, и марафонский победитель вряд ли предполагал, что она станет причиной его смерти[637]. Именно провал паросской акции стал непосредственным поводом к падению Мильтиада. Впрочем, неверно было бы полагать, что первое из этих событий всецело обусловило второе. Мильтиад был обречен на довольно скорый уход с политической арены: слишком много у него возникло противоречий с усилившимся демосом, а, кроме того, он воспринимался как "чрезмерно" влиятельный политик. Фемистокл или Кимон впоследствии отнюдь не совершили аналогичных просчетов, и тем не менее их тоже ждал путь от фавора к

[321]

опале[638]. Мильтиад (а, может быть, еще до него Клисфен) впервые в истории классических Афин продемонстрировал ту противоречивую гамму отношений, которая складывалась между гражданским коллективом и его политическими лидерами[639]. Другое дело, что, если бы не экспедиция 489 г. до н.э., возможно, с ним обошлись бы мягче; в сложившихся же условиях Мильтиад стал жертвой просто-таки жестокости и мстительности, что впоследствии давало повод (и нельзя сказать, чтобы безосновательный) упрекать афинян в несправедливости по отношению к собственным героям. Неудача эгейской экспедиции (кстати сказать, довольно мелкая и незначительная по сравнению с марафонским триумфом), естественно, активизировала соперников Мильтиада, которые были отодвинуты им в тень, а теперь почувствовали возможность нового торжества. Отнюдь не случаен тот факт, что, когда после возвращения Мильтиада он был привлечен к суду (Herod. VI. 136; Plat. Gorg. 516d; Demosth. XXVI. 6; Nep. Milt. 7; Diod. X. 30; Plut. Cim. 4; Paus. I. 32. 4), в роли обвинителя выступал уже известный нам Ксантипп. Этот второй судебный процесс Мильтиада, оказавшийся для него несравненно менее успешным, чем первый, освещен в традиции тоже довольно скупо и даже противоречиво. Наиболее импонирующая нам интерпретация источников по этому сюжету принадлежит Э. Каравану, на выкладки которого мы и будем опираться. Дело рассматривалось в народном собрании (Herod. VI. 136), что само по себе показывало его важность. По замыслу обвинителя процесс должен был принять форму исангелии по обвинению в измене. Если бы это случилось, Мильтиада в случае осуждения ждала бы смертная казнь. В источниках (Herod. VI. 136; Plat. Gorg. 516d) указывается, что именно такая участь угрожала обвиненному. Однако его сторонникам удалось несколько изменить ситуацию к лучшему, добившись смягчения обвинительных формулировок. В конечном счете процесс принял форму προβολή по обвинению в "обмане народа". В результате Мильтиад, хотя и был признан ви-

[322]

новным, приговорен был не к казни, а к уплате денежного штрафа. Впрочем, сумма штрафа была огромной — 50 талантов. Мало у кого из афинян все состояние можно было бы оценить в такую цифру. Мильтиад не смог сразу выплатить штрафа и попал в категорию государственных должников, что исключало его участие в политической жизни. Возможно, именно этого и добивались его соперники[640]. Однако дни марафонского победителя были и без того сочтены. Рана, полученная при осаде Пароса, дала осложнения и привела через несколько месяцев к летальному исходу. Уже на момент судебного процесса Мильтиад не мог ни ходить, ни говорить защитительную речь. "Он лежал на ложе перед народным собранием, — пишет Геродот, — а друзья выступали в его защиту". Смерть наступила, видимо, очень скоро после этого[641]. Интересно, что афиняне, судя по всему, немедленно осознали истинный масштаб фигуры Мильтиада. Во всяком случае, похоронен он был не в родовой усыпальнице Филаидов, которая находилась в деме Кела (Herod. VI. 103), а на месте своих подвигов, на Марафонском поле (Paus. I. 32. 4)[642].

* * *

По мере того, как страсти успокаивались, отношение к Мильтиаду становилось все более позитивным. Следует отметить, что его сын Кимон, являясь в 70 —60-е годы V в. до н.э. самым влиятельным афинским политическим лидером и полководцем, внес очень большой вклад в посмертную реабилитацию своего отца. В частности, в 60-е годы V в. до н.э. по инициативе Кимона велись работы по обустройству Агоры в Афинах. В ходе этой реконструкции в северной части главной городской площади был воздвигнут один из самых знамени-

[323]

тых архитектурно-художественных памятников классической эпохи — Расписная Стоя (Στοά Ποικίλη)[643]. Крупнейший греческий живописец этой эпохи — Полигнот, принадлежавший к кружку Кимона[644], — украсил этот портик картинами своей работы (от чего, собственно, он и получил название "расписного"). Одна из картин изображала Марафонское сражение, причем на первом ее плане выделялся Мильтиад, ободряющий воинов и подающий знак к битве (Nep. Milt. 6; Paus. I. 15. 3). Из прочих участников сражения был специально выделен, не считая мифологических героев, лишь погибший в нем полемарх Каллимах. Не прошло и тридцати лет со времен Марафона, а какой контраст в отношении! Если непосредственно после битвы афиняне решительно отказали Мильтиаду в праве считаться главным автором победы, то теперь он выступает именно в этом качестве. Другим выдающимся деятелем искусства, близким к Кимону, был гениальный скульптор Фидий[645]. Он тоже внес свой вклад в прославление Мильтиада. В те же 60-е годы V в. до н.э. Фидий создал в Дельфах (скорее всего по заказу Кимона) скульптурную группу, которая должна была прославлять Афины в целом и Марафонскую победу в частности (Paus. X. 10. 1 — 2)[646]. Группа включала в себя почти исключительно изображения божеств (Афины, Аполлона) и самых славных аттических мифологических героев (эпонимов афинских фил, Тесея, Кодра, а также, что интересно, Филея — легендарного родоначальника рода Филаидов). Из реальных исторических лиц в группу Фидия вошел лишь Мильтиад, и это в высшей степени характерно и знаменательно. Установка статуи Мильтиада в окружении героев в авторитетнейшем религиозном центре, где ее могли видеть гости из всех частей греческого мира, придавали образу этого полководца воистину панэллинское звучание[647].

[324]

В последующей античной традиции Мильтиаду даются восторженные оценки; он стал хрестоматийным примером недосягаемой доблести и патриотизма (см., например: Isocr. VIII. 75; Plat. Gorg. 503с; Diod. XII. 1. 5; Paus. III. 4. 7). Одну из этих оценок даже, пожалуй, стоит процитировать: "Мильтиад, сын Кимона, победивший в битве при Марафоне переправившихся сюда варваров и удержавший дальнейшее военное продвижение мидийцев, был первым благодетелем всего эллинского народа" (Paus. VIII. 52. 1; курсив наш. — И.С.). Высокая честь! Эта риторика, однако, не должна отклонять нас от попытки дать объективную итоговую характеристику деятельности Мильтиада. Собственно, здесь будет во многом повторено и обобщено то, что в той или иной форме неоднократно говорилось по ходу главы. Мильтиад стоит на рубеже двух эпох греческой и особенно афинской истории. Сформировавшись как личность в условиях архаического аристократического этоса, он не смог найти себе место в новых условиях послеклисфеновских, демократических Афин. Судьба "осужденного победителя" — первый образец столкновения индивида и коллектива в условиях афинской демократии V в. до н.э. Политические деятели, принадлежавшие к следующему за Мильтиадом поколению, насколько можно судить, в известной степени извлекли урок из постигшего его несчастья. Их приемы в политической жизни (независимо от их убеждений) стали во многом иными, более приспособленными к суверенитету демоса, что позволяло им сохранять влияние на протяжении более длительных хронологических периодов.

[325]

Дата добавления: 2015-06-27