III. Индивидуализм как важнейший базовый компонент американизма 1 страница

Формирование идеи американской нации и национального самосознания самым тесным образом связано со становлением так называемого феномена американизма, составляющего их структурную основу. Американизм представляет собой весьма сложный комплекс различных, порой, казалось бы, несовместимых друг с другом компонентов. Американизм — это вера американца в прогресс и в то же время такая же преданность американским общественно-политическим институтам; вера в творческие силы человека и в то же время убежденность в нежелательности попыток изменения людьми установившихся общественно-политических институтов; вера в исключительность путей общественно-исторического развития Америки, порождающая порой крайний национализм, и в то же время вера в провиденциальную миссию Америки указывать путь развития всему человечеству; приверженность идеалам равенства и в то же время чуть ли не обожествление мистеров-миллиардов; приверженность идеалам индивидуальной свободы, индивидуализм и в то же время конформизм; высокий интеллектуализм и проявляющийся в крайних и грубых формах анти-интелектуализм и т. д.

На эту противоречивость американского национального сознания обращали внимание многие наблюдатели прошлого и современности. Так, К.Маркс и Ф.Энгельс говорили о парадоксальном сочетании в Соединенных Штатах прогрессивного с реакционным, нового с обветшало-старым. Энгельс, в частности, выделял истинно американский парадокс, при котором «самые современные тенденции облекаются в самый средневековый наряд» 1. «...Это именно и любопытно в Америке,— писал. Энгельс в 1889 г. К.Шмидту,—что наряду с самым новым и самым революционным там преспокойно продолжает прозябать самое допотопное и устаревшее»2 А в 1895 г., возвращаясь к этой мысли, он писал Зорге: «Америка — самая молодая и в то же время самая старая страна в мире... Все, что здесь (в Англии.— К. Г.) отжило свой век, может просуществовать в Америке еще одно—два поколения»3.

А. де Токвиль подчеркивал наличие в американском характере наряду с индивидуализмом и идеализмом конформизма и грубого материализма. Позже исследователи подметили, что наряду с идеей равенства, законопослушностью и морализмом составной частью американской традиции являются расовая дискриминация, коррупция и насилие. Они обратили внимание на «моральный дуализм» американцев, который выражается в страстном стремлении к частному материальному процветанию при одновременной предрасположенности к периодическому моральному обновлению общества и религиозному энтузиазму.

Известный социолог Р. Линд, пытаясь сформулировать основную ценностную систему Америки, обнаружил, что каждый из ее общепринятых элементов имеет свою антитезу. Например, безоговорочно веруя в принципы индивидуализма и отвергая ограничения, налагаемые на отдельного индивида, как атрибуты антиамериканизма, американцы на практике часто прибегают к коллективным действиям. Проповедуя философию личного материального успеха, они одновременно настаивают на том, что личностные качества важнее материального успеха. Рассматривая семью как основу национальной жизни, они на практике считают бизнес основополагающим американским институтом4 По словам историка М.Кэммэна, в США — «незаконопослушные законодатели», «аморальные моралисты», «конформирующиеся нонконформисты», «воинствующие пацифисты», «консервативный либерализм», «прагматический идеализм», «эмоциональный рационализм», «божественный материализм» и т. д.5

В зависимости от социально-экономического положения, места той или иной социально-классовой группы в системе производственных отношений и общественно-политической системы те или иные базовые элементы американизма у них проявляются по-разному и в разных сочетаниях. Например, идеализм, или вернее морализм, у либеральной интеллигенции материализуется в гуманистических, но в абстрактных концепциях индивидуальной

политической и академической свободы, в то время как у праворадикальных группировок этот же идеализм и морализм проявляется в резкой нетерпимости к инакомыслящим, к «чужим», в утопических проектах «восстановления» общества в соответствии со своими убеждениями, рассматриваемыми в качестве истины в последней инстанции. Если у правых патриотизм перерождается в крайний национализм и шовинистические концепции подчинения Америке других народов, в требования проверки «благонадежности и лояльности» и т.д., то у либеральной интеллигенции он выражается в стремлениях поднять престиж своей страны в глазах остального мира как прибежища свободы и демократии и т. д.

Каждый из компонентов в отдельности и все они в совокупности сыграли определяющую роль в формировании идеи американской нации и национального самосознания. Среди них первое место, пожалуй, принадлежит идее индивидуальной свободы и индивидуализму.

Апофеоз пограничного жителя, изображаемого в виде одинокого и смелого борца против дикой природы, пробивающего дорогу вперед, решительного приверженца свободы и демократических ценностей, «героев» калифорнийской, невадской и клондайкской «золотых лихорадок», бедняка, который благодаря собственному труду и упорству становится миллионером и т. д., оказывал реально ощутимое воздействие на формирование сознания, социальных установок и общемировоззренческих позиций американцев, на процесс их самоидентификации. Даже критики отдельных сторон общественно-политической системы США, начиная от новоанглийских трансценденталистов и романтиков до сторонников Г.Джорджа, выступавших за введение единого налога на землю для решения государством проблем, стоящих перед обществом, и сторонников Э.Беллами, выдвигавших утопические проекты создания общества на основе так называемой политики «национализации» экономики, аргументировали свои взгляды в терминах индивидуализма. Сила воздействия индивидуализма была настолько велика, что с наступлением эпохи монополистического и государственно монополистического капитализма, когда основные положения индивидуализма по сути дела были подорваны, ни один буржуазный политический деятель, ни одна буржуазная политическая партия и ни одно реформистское движение не выступали в принципе против самой этой идеи.

Как правило, при анализе истоков американского национального сознания большое внимание уделяется идеям пуританских переселенцев, которые в 1620 г., прибыв в Северную Америку, основали колонию Массачусетского залива, и особенно их руководителей Дж.Уинтропа, Р.Мезера, Дж.Коттона и их приверженцев

Провозгласив принцип единоверия внутри своей общины, пуританские руководители стали рассматривать свою церковь как единственно верную, и любая идея терпимости, как правило, предавалась анафеме. Признавая Библию единственным законом божьим, они отождествляли политику компромисса и терпимости с неверием в бога. Поэтому религиозный плюрализм, который действительно был характерен для ранней Америки, нельзя, как это часто делается, отождествлять с религиозной терпимостью. Этот плюрализм носил в основном географический характер и часто уживался с нетерпимостью в рамках отдельных общин. Пуритане были убеждены в том, что существует лишь один единственно верный — их — путь в религии, и, соответственно, в мирской жизни, что любой другой путь не просто ошибочен, а суть греховное отклонение от истинно божественного пути и сатанинское заблуждение. Пуританизм, броунизм, квакерство и другие протестантские течения, обосновавшиеся в Америке в XVII в., по сути дела представляли собой религиозные секты с характерным сектантским идеалом. Дух солидарности и чувство сопричастности внутри секты постоянно поддерживались посредством унификации поведения и образа мышления всех его членов и противопоставлением его всему остальному миру. Настаивая на своей исключительности, сектанты ведут строго фиксированный, «чистый» образ жизни. Сектантский идеал носит аскетический характер не столько потому, что аскетизм ведет к спасению (как это было, например, в средневековом аскетизме), сколько потому, что он является внешним признаком отличия от всего остального, погрязшего в грехах мира. Поэтому совершенно естественно, что преследование в вопросах религии и морали превращается в долг, когда отклонение от принятых норм становится угрозой целостности общины.

Большое значение для сплочения общин первых поколений колонистов имело то, что в тех экстраординарных условиях, в которых они оказались, интересы сохранения стабильности и жизнеспособности отдельных общин уже сами по себе требовали тесного сотрудничества между всеми их членами, что можно было достичь при полном подчинении всех членов той или иной общины единому общественному идеалу, единым нормам и стандартам поведения.

Общества и социальные группы, находящиеся в процессе достижения самосознания и самоопределения,— именно таковыми были общины и поселения первых поколений североамериканских колонистов — испытывают особенно сильную психологическую потребность в установлении и формировании нормативного образа данного общества или группы. Причем процесс формирования такого образа и в более широком плане социализации и групповой самоидентификации «легче всего проходит в наиболее однородных по своим экономическим, социальным, культурным характеристикам макро-группах, наименее дифференцированных на существенно различающиеся подгруппы и в наименьшей степени "перекрещивающиеся" с другими группами»6. Здесь идентификация с конкретной, «своей» группой приобретает для индивида особую значимость в ориентировке в окружающей социальной действительности и утверждении своего статуса. Неофициальные, неформальные средства контроля над процессом социализации индивида обладают значительной эффективностью, поскольку отклонение от общепринятых норм и ценностей фактически ставит его вне существующих общественных отношений. Более того, отклонение «посторонних» элементов, рассматриваемых как противостоящие, противоположные, чуждые, враждебные, в таких условиях становится наиболее удобным и простым путем создания характерологического образа общности и успешной социализации ее членов.

У колонистов первых поколений значительную роль в стандартизации, унификации и сведении к общему знаменателю общественного сознания, норм морали и поведения, по крайней мере в рамках отдельных общин, играли также меры политического и юридически-правового принуждения по пресечению и искоренению инакомыслия. Инакомыслящие изгонялись из общин или подвергались тюремному заключению. Поэтому неудивительно, что с самого начала американской общественно-политической системе был присущ феномен «аутсайдеров».

Определяющую роль в сплочении сект колониального периода играли социально-экономические факторы. Экономическая система пуританской общины, равно как и многих других протестантских сект XVIII в., зиждилась на тезисе об экономической стабильности как главной предпосылке свободы и жизнеспособности общества. Исходя из этого, она гарантировала всем членам общества материальные блага, необходимые для поддержания общепринятого минимального стандарта жизни. Более того, смысл пуританской доктрины призвания заключался в том, что каждый человек призван на свое место самим богом в интересах общего блага.

В целом, пуританизм содержал в себе как регрессивные, так и прогрессивные элементы, и преобладание тех или иных из них зависело от социально-экономического положения и идейно-политических, мировоззренческих позиций их носителей. Английский историк Р. Тони справедливо констатировал, что в пуританизме присутствовал, с одной стороны, консервативный и традиционный элемент, а с другой — элемент революционный; «коллективизм», который налагал железную дисциплину на людей, и индивидуализм, который отвергал все общественные установления; трезвый разум и религиозный фанатизм7. Пуританская этика включала житейскую мораль — респектабельность, бережливость, самоограничение, половое воздержание и т. д. и трудовую этику успеха — аскетизм, преданность профессии и призванию. В то же время она ставила во главу угла стандартизацию общественной нравственности и мировоззрения всех членов общества. Поощряя самопожертвование во имя достижения цели, пуританизм носил «инструменталистский» характер. В лучших своих проявлениях он служил обоснованию изобретательности, активности, устремленности в будущее. В худших же своих проявлениях он оправдывал догматизм и религиозный фанатизм.

В определенной степени известный немецкий социолог М.Вебер был прав, утверждая, что так называемая идея призвания, составляющая основу пуританской этики, служила в качестве субъективной предпосылки развития индивидуалистического и предпринимательского характера. Отцы — основатели протестантизма М.Лютер и Ж.Кальвин, давая духовное обоснование идее призвания, рассматривали повседневный труд человека как выражение божественного предначертания выполнять определенные обязанности в мирской жизни. Причем, ценность всякого труда измерялась не его местом в иерархии занятий, а прилежанием и успехом. «Труды монахов и священников,— считали Лютер и Кальвин,— как бы священны и ревностны они ни были, в глазах бога нисколько не отличаются от трудов крестьянина, работающего в поле, ИЛИ женщины, выполняющей свои обязанности по ведению домашнего хозяйства»8. Такой идеал предполагал равную ценность каждого индивида в социальной структуре, придавая одновременно божественную санкцию мирскому труду вообще. В то же время идея призвания поощряла мирской аскетизм, стойкость и практический успех в мирской жизни. «Тот, кто ищет мира и радости во Христе,— проповедовал, например, Дж. Уинтроп,— не должен стремиться к уходу от мира сего и свободе от искушений, ибо он должен знать, что жизнь, в наибольшей степени подверженная испытаниям и страданиям, является наиболее приятной и наверняка самой надежной»9. Очевидно, что трактуемая подобным образом идея призвания могла содействовать формировав нию таких буржуазных черт, как индивидуализм, бережливость, упорный труд и т. д.

В первые десятилетия истории колониальной Америки в целом произошло организационное оформление социально-экономических, юридически-правовых, политических и религиозных структур отдельных колоний. Для колоний и даже отдельных социальных групп были характерны ярко выраженное стремление к самоопределению, самоутверждению, желание отгородиться, отмежеваться от других, не допустить в свою среду «чужаков», носителей идей, противоречащих их собственному мировоззрению. Это стремление сопровождалось попытками со стороны правящих кругов колоний консервировать, «закрыть» установленные ими самими общественно-политические формы и исповедовавшиеся ими религиозные и идеологические доктрины.

Однако пуританский идеал с самого начала был обречен на неудачу, поскольку принципы неограниченной теократии встречали самое действенное сопротивление со стороны широких слоев колониального населения.

С усилением в тот период социально-экономическим процессов более или менее установившаяся стабильность социальной системы колоний подрывалась углублением разрыва между богатыми и бедными, ростом числа пауперов и их безземельных сыновей, которые оказывались вне существующей экономической и производственной системы и поэтому были вынуждены уходить с родных мест в поисках средств существования. Открывшиеся материальные возможности поощряли детей отделяться от родителей и создавать собственные независимые семьи, что в конечном счете нарушило профессиональную и локальную преемственность традиционной семьи. С постепенным освоением и открытием новых «свободных» земель для части колонистов появлялись большие возможности участвовать в земельных спекуляциях, а с расширением связей между отдельными поселениями, колониями и другими государствами — в торговле ремесленными и промышленными товарами.

Эти изменения, приведшие к значительному расширению возможностей осуществления интересов отдельного индивида, росту численности и мобильности населения, расширению коммерческого обмена, вовлечению в рыночные отношения, способствовали ориентации людей не на простое обеспечение средств существования, а на приобретательство. В рыночной экономике материальное благосостояние людей непосредственно зависело от их успеха в продаже товаров, в том числе земли и труда, а не от раз и навсегда фиксированных социальных норм. Принимая чисто экономическую основу мотиваций трудовой деятельности, колонисты позднего периода значительно отошли от прежних, более узких социальных оценок этой деятельности. Постепенно формировался идеал экономического человека, который открыто провозглашал принцип, согласно которому «жить в обществе — значит участвовать в рыночных отношениях и добиваться материальной выгоды».

Такой подход резко контрастировал с традиционным отношением к экономической жизни, которое предписывало взаимность и перераспределение материальных благ в рамках общины. В отличие от прежнего взгляда, рассматривавшего конкуренцию в смысле приобретения одним человеком за счет другого как нарушение традиционной социальной этики, теперь отдельный индивид признавался в качестве самостоятельной экономической единицы, а его подчинение коммунальным интересам отодвигалось на второй план. Принцип утилитаризма пришел на смену традиционному взгляду о том, что «общественная польза является мерой оправдания деятельности отдельного индивида». Идея моральной автономии экономической жизни четко проявилась в аргументах в защиту свободной торговли как самого эффективного средства служения общественному благу, отождествляемого с экономическим ростом. В основе такого подхода лежало моральное безразличие, базировавшееся в свою очередь на трактовке человека как своекорыстного, эгоистического существа.

Подверглась коренной ревизии концепция собственности, которая из института сохранения и защиты традиционных ценностей общины превратилась в средство «возвеличения» индивида. В глазах жителей колоний собственность стала неотчуждаемым естественным правом человека, которой он обязан своим существованием. Потеряв собственность, человек теряет и свободу, и поэтому справедлива лишь та форма власти, которая в наибольшей степени обеспечивает безопасность собственности отдельного индивида. Центральным институтом экономической системы становится рынок, а ее главными принципами — индивидуализм, свободная конкуренция и свободное предпринимательство.

Таким образом, идеологи молодой американской буржуазии сформулировали новую социально-политическим доктрину, которая отождествляла общественный интерес, рассматриваемый главным образом в экономических терминах, с материальным процветанием. В трактовке ценностей трудолюбия, бережливости и трезвости ударение было перенесено с религиозных на мирские и с социальных на экономические аспекты деятельности человека.

В результате произошли глубокие изменения в оценке отдельного индивида и его места в обществе. Такая экономическая система привела уже в процессе своего становления в действие многие индивидуальные и социальные рычаги, расширившие возможности отдельного человека и позволившие ему сделать гигантский шаг в покорении сил природы. Она содействовала утверждений самостоятельности и независимости индивида, изобретательности его ума, изворотливости, упорству в достижении цели и в то же время формированию грубого практицизма и расчетливости, духа авантюризма.

Сущность подобного революционного подхода наиболее отчетливо выражена в доктрине естественных прав человека на Жизнь, свободу, собственность, в более или менее законченной форме сформулированной идеологами европейского Просвещения. Согласно этой доктрине, человек — независимый индивид постольку, поскольку самостоятельно, без ограничений и без помощи извне реализует эти права. Кроме того, бог наделил человека разумом, призванным руководить его действиями в отношении других людей и общества в целом, поэтому предполагалось, что каждый индивид лучше, чем кто-либо другой, знает, что для него хорошо и что плохо. Следовательно, наилучшей формой самореализации отдельного, индивида является предоставление ему как можно большей степени свободы для осуществления диктуемых его разумом действий. Свобода представляет собой состояние, характеризующееся отсутствием внешних ограничений на реализацию сознательных действий человека и его способностей. Эта посылка «естественным путем» побуждает человека стремиться к приобретению собственности. Разум и собственность как психологическая и материальная потребности синтезируются в виде интереса. Человек рассматривается как морально и социально изолированная единица, или социальный атом, преследующий свои собственные интересы.

Война за независимость привела к экономической дислокации одних и росту экономических возможностей других. Уничтожив многие ограничения колониального периода па производство американских товаров и на американскую торговлю, а также интенсифицировав спекуляцию западными, землями, победа в войне за независимость открыла для американской буржуазии новые возможности обогащения. Причем, добившись экономической свободы от британской меркантилистской системы, молодая буржуазия США еще в течение нескольких десятилетий после достижения независимости от Великобритании вынуждена была опираться на поддержку государства и осуществлявшиеся им принципы меркантилизма.

Первый министр финансов США А. Гамильтон фактически следовал европейской меркантилистской традиции, которая отводила государству позитивную роль в решении экономических вопросов. По мнению Гамильтона, государство следовало использовать в качестве оружия реализации общественного идеала Америки и прежде всего экономического развития, передавая капиталы тем, кто наиболее способен использовать их для интенсификации производственных мощностей страны. Ярко выраженный меркантилистский характер носил знаменитый доклад Гамильтона о промышленности, который на много лет определил развитие экономики страны. Гамильтон, в частности, предлагал строить за счет федерального правительства дороги и каналы, предоставить правительственные субсидии развивающейся промышленности. «Американская система», выдвинутая в 20х годах XIX в. вигами во главе с видным политическим деятелем консервативной ориентации Г. Клеем, предполагала своего рода органическую концепцию национальной экономики. Как пишет X.Кон, «с самого начала Соединенные Штаты в отличие от Европы тех лет, главное внимание уделяли внутреннему улучшению, промышленному развитию и другим материальным факторам. Предполагалось, что именно таким путем различные штаты и секции должны были прийти к осознанию своей независимости и участия в продвижении общего предприятия и благосостояния»10. Защита американской индустрии рассматривалась не только в качестве эквивалента военной защиты национальных границ, но также и как средство гармонизации разных конфликтующих социальных и экономических интересов. Более того, Америка стала одной из первых, стран, разработавших теорию и практику современного экономического национализма, несмотря на то, что эта теория противоречила господствующим в период ее формирования либеральным умонастроениям. Зачинателями принципа экономического протекционизма, который получил название «Американская система», были А. Гамильтон, Г. Клей и М. Кэри.

Приверженцы «Американской системы» вплоть до 40-х годов XIX в. продолжали смотреть на правительство как на конструктивную силу в экономике. Так, консервативный деятель Д. Уэбстер в 1840 г. упрекал демократов за их враждебность к программе «внутренних улучшений» за счет федерального правительства, указывая при этом на пример Пруссии и Саксонии, правительства которых, по его словам, осуществляли активную экономическую деятельность в интересах всего народа. Годом позже «Американское обозрение» утверждало, что «вигская партия всегда отличалась признанием за правительством благодетельной и протекционистской роли» 11.

Более того, как установлено рядом американских буржуазных исследователей, в ранний период экономикам США характеризовалась наличием большой степени правительственного вмешательства и даже государственного инвестирования в экономику.

В период президентства Т. Джефферсона при содействии министра финансов А. Галлатина были предприняты меры по поддержке федеральным правительством компаний, занимавшихся строительством дорог и других транспортных сооружений. Банк США имел своей главной целью поддержку федеральным правительством экономического развития страны. Протекционистские тарифы, вводившиеся федеральным правительством, были направлены на поощрение развития промышленности США. Строительство Камберлендской дороги, идущей от Камберленда (штат Мэриленд) в штат Иллинойс, финансировалось средствами, отпущенными из федерального бюджета в 1811 г. «Одно время,— пишет Б. Селигмен,— сумма, вложенная только в строительство каналов и железных дорог, составляла свыше 108 млн долл.»12. Федеральное правительство предоставляло железнодорожным компаниям огромные массивы земельных участков. В общей сложности за период с 1850 по 1872 гг. федеральное правительство и правительства 9 штатов предоставили 70 железнодорожным компаниям около 183 млн. акров земли, что приблизительно равно территории Великобритании, Бельгии и Испании, вместе взятых.

Особенно широко правительственное вмешательство в экономику использовалось на уровне штатов и местных властей. Вмешательство штатов в экономическую жизнь приняло различные формы: регулирование, регламентация, финансовая поддержка в виде правительственных дотаций для поощрения промышленности и лотерей, предоставление различного рода привилегий, доходящих иногда до монополии. Немаловажное значение во многих штатах имели прямые правительственные инвестиции в различные компании, деятельность которых считалась особо важной для экономического развития.

Однако в условиях бурного экономического развития и стремительной экспансии на бескрайние просторы неосвоенных земель Запада после завоевания независимости страны, в атмосфере спекулятивного бума земельными участками, эйфорического воздействия «золотых лихорадок» в Калифорнии, Неваде, а потом и на Аляске, открытия новых источников обогащения, таких, как нефть, уголь и т. д., американское массовое сознание как бы не «заметило» этого факта. Для него более созвучными, более притягательными оказались лозунги руководителей джефферсоновского и джексоновского движений о безграничных возможностях Америки и «простого человека», о мудрости и компетентности «простого человека», способного самым наилучшим образом позаботиться о своей жизни и сделать все собственными силами.

Во многом идеализируя аграрный образ жизни, приверженцы джефферсоновского и джексоновского движений смотрели на Запад, богатый «свободными» неосвоенными землями, как на источник и оплот демократии и героизировали «пограничного» жителя, наделяя его всеми атрибутами «естественного демократа», приверженца свободы и закоренелого индивидуалиста. Противники же джефферсоновской и джексоновской демократии отождествляли жителей «границы» с якобинцами, незаконопослушными анархистами, опять же способствуя формированю образа западного фермера — демократа и индивидуалиста. При этом сами «пограничные» жители были склонны смотреть на Америку и самих себя сквозь призму романтических рассказов, небылиц, пасторальных стихов и т. д. Их идеал ассоциировался с сельской жизнью, противопоставляемой коррумпированной, как они полагали, городской жизни с ее исключительной приверженностью экономическому интересу.

Утвердившись в общественной мысли, индивидуализм стал восприниматься широкими слоями населения в качестве главного и даже единственного принципа американского общества. Индивидуалистический идеал приобрел самодовлеющую значимость, его стали рассматривать не просто как один из многих элементов системы ценностей и принципов функционирования буржуазного общества, а как главную цель всякого разумного общества вообще. Самостоятельность и опора на свои собственные силы, индивидуализм и свободная конкуренция были подняты до уровня стандарта образа жизни значительной части американского народа.

Одним из важнейших продуктов идеи индивидуализма и в то же время факторов, способствовавших ее формированию и кристаллизации, является склонность американцев к герое-почитанию, которая порой приобретает крайние формы. Уже в колониальный период американские писатели стремились выработать концепцию типичного американского героя, которого можно было бы противопоставить культурным героям Европы. Увеличение в конце XVIII — начале XIX в. числа произведений, посвященных героям «границы», свидетельствовало о растущем осознании психологической, социальной и политической потребности в таком герое, в котором воплотились бы надежды, устремления, постепенно формирующийся национальный дух и т.д., а также те черты и качества, которые были необходимы для успешного ведения войн, торговли и дипломатических дел с индейцами, преодоления повседневных невзгод в условиях дикой природы, морального оправдания завоевания индейских земель и т.д.

Впервые основные черты такого героя были сформулированы Дж.Филсоном в «Приключениях полковника Дэниэла Буна» (1784г.). Тип и мифический образ одинокого и бесстрашного охотника в дремучих лесах Запада Буна, созданный Филсоном, стал архетипным героем американской «границы», который под разными именами многократно появлялся в литературе, народном творчестве и фольклоре последующих поколений. В этом образе персонифицировались ценности, убеждения и жизненный опыт колонистов. Филсон сумел соединить вместе все сколько-нибудь значительные концепции и представления о «границе» таким образом, чтобы читатели могли верить в реальность созданного им образа. Он представил Буна как воплощение характерного типа «пограничных» жителей Америки. Одновременно в образе Буна нашло отражение стремление американских поселенцев к политической демократии и их романтическая вера в идею самовыражения отдельного индивида как конечной цели свободы.

Более полную и подробную разработку образ Буна получил в книгах Т.Флинта «Индейские войны Запада» (1828 г.) и «Биографические мемуары Дэниэла Буна» (1833). Через многочисленные произведения Ф. Купера, Г.Мелвилла и многих менее известных представителей американского романтизма образ Буна под самыми различными именами доходил до широкой публики.

Дата добавления: 2015-06-27