IV. Идея американской исключительности в структуре национального сознания 2 страница

Культ «американской исключительности» всячески насаждается и подогревается тщательно разработанной системой внедрения в сознание подрастающего поколения национальных традиций и мифов, легенд и т. д. Большую роль в этом отношении играют церковь и школа. Для проповедников почти всех религиозных деноминаций американская история служит важным источником тем проповедей, стоящим по своей значимости на втором месте после Библии.

Приверженность идее «американской исключительности» в сочетании с такими особенностями американского характера, как склонность к конформизму, героепочитанию, гигантизму, о которых говорилось выше, послужили той питательной почвой, на которой пышным цветом расцвели различные варианты американского национализма. Следует отметить, что в целом в политических и идеологических лозунгах правящих кругов США и в массовом сознании американского буржуа миссионерские и экспансионистски-империалистические компоненты выступают в неразрывном единстве, во многом дополняя друг друга. Однако в мировоззрении отдельных социальных групп

или отдельных политических и государственных деятелей один из этих элементов выдвигается на передний план. Например, в лозунге «Американский век», провозглашенном Г. Льюсом, экспансионистски-империалистические элементы доктрины «американской миссии» выступают в более или менее чистом виде. Льюс убеждал американцев в необходимости навязывания после войны всему миру американских идеалов и мощи. По его словам, преследуя свои частные интересы и интересы всего человечества легионы американских капиталистов, учителей, врачей, агрономов п инженеров, поддерживаемых американской мощью, должны взять на себя бремя белого человека неся с собой повсюду «стабильность» и «прогресс» американского образца.

Следует отметить, что идея «американской миссии» включала в себя и абстрактно-гуманистический, космополитически-демократический элемент, который время от времени проповедовался отдельными группами либерально-демократической интеллигенции. Они выдвигали различные идеи «американизации» мира, подразумевая под ней содействие установлению во всех странах буржуазно демократических порядков американского образца. Так, в 1941 г., когда США вступили во вторую мировую войну, леволиберальные круги в коалиции Ф. Рузвельта объявили войну как бы на два фронта: с одной стороны, для расширения и углубления «нового курса» внутри страны и, с другой стороны, для претворения в жизнь программы, которую позже окрестили «новым курсом для всего мира». Г.Уоллес противопоставил «американскому веку» Г. Льюса свою программу «мировой народной революции», которую по его словам, Америка начала в 1775 г. в первых битвах против Британской империи у Лексингтона и Конкорда.

С самого начала составной частью формировавшейся в конце XVIII — первой половине XIX в. идеи американском нации стало убеждение в том, что само существование американской нации как единого целого зависит от coхранения и укрепления принципов социальной и политической организации, сформулированных при ее создании. А главное условие достижения этой цели видели в дистанцировании США от европейских конфликтов, политике не вовлечения в какие-либо обязывающие союзы с другими государствами. Наиболее отчетливо такая позиция была сформулирована в так называемых прощальных посланиях президентов Дж. Вашингтона и Т. Джефферсона и проводилась в жизнь почти всеми президентами от Дж. Адамса до Ф. Рузвельта, когда это отвечало интересам американской буржуазии. Следует отметить также, что теория изоляционизма с самого начала носила противоречивый характер. Отчасти это объясняется тем, что в основе своей она восходит к воззрениям столь разных политических и государственных деятелей, как Вашингтон и Джефферсон. Вашингтон предостерегал против вовлечения страны в постоянные союзы, в то время как Джефферсон в принципе возражал против любых союзов. Вашингтон говорил лишь о гибкости и необходимости сохранения способности маневрировать. Его возражения против вовлечения в длительные союзы, дружбу и вражду с другими государствами были вполне совместимы с классическими правилами европейской внешнеполитической практики XVIII в. По сути дела он проповедовал сугубо прагматический подход к внешней политике. Прав советский исследователь Г. А. Трофименко, считающий, что уже первый американский президент «исповедовал не изоляционизм, а «просвещенный эгоизм», не концепцию «замыкания на Североамериканском континенте», а принцип свободы маневра, при котором всякий союз с иной державой должен рассматриваться как временный, т. е. соблюдаемый США лишь до тех пор и постольку, пока и поскольку Соединенные Штаты с помощью такого союза могут продвигать собственные интересы.

Джефферсон высказывал свои опасения по поводу того, что вовлечение США в дела других стран может ограничить американские свободы. Поэтому, как правильно отмечает Н. Д. Марковиц, можно выделить по сути дела две «изоляционистские» традиции, восходящие соответственно к Вашингтону и Джефферсону. В 20—30х годах XX в., например, первой придерживались консерваторы и националисты вроде Г. К. Лоджа и А. Ванденберга, а второй — либералы, пытавшиеся ограничить вовлечение США в иностранные дела с целью поддержания внутренних приоритетов. Повидимому, не случайно то, что некоторые из сторонников «нового курса», такие как С. Чейз, Ч. Бирд, Дж. Фрэнк и др., высказывались против вступления США во вторую мировую войну, выдвинув изоляционистский лозунг «Америка прежде всего».

Но в целом как изоляционисты всех оттенков, так и универсалисты, империалисты и интервенционисты являются сторонниками концепции особой роли Америки в мире, расходясь между собой лишь в акцентах и способах достижения целей американской буржуазии, а не в принципе.

После второй мировой войны тема американской исключительности активно разрабатывалась представителями так называемой консенсусной школы в историографии, политологии и социологии. Суть основных доктрин и концепций консенсусной школы состоит в идее «согласованности интересов» всех американцев, «бесконфликтном» развитии американской общественно-политической системы и беспрерывной преемственности истории США.

Наиболее типичными представителями консенсусной школы в американской историографии и политологии Являются Д. Бурстин, Л. Харц, С. Хантингтон и др. В. Бурстин предпринял попытку проследить связь характера и содержания государственно-политических и правовых институтов Америки с формами социальной жизни, с умонастроениями, господствовавшими в различных слоях общества в различные исторические периоды, историческими и географическими особенностями Североамериканской континента. Как утверждает Бурстин, в отличие от Европы, где борьба происходит между различными идеологиями, в Соединенных Штатах Америки имеет место столкновение двух партий, которые в принципе одинаково смотрят на общество, расходясь лишь в средствах достижения сохранности и стабильности этого общества. Такая двухпартийная система в сфере политики и отсутствие какой-либо господствующей государственной религии, по его мнению, является отражением «фундаментального согласия» между различными частями американского общества.

В основе рассуждений Бурстина лежит понятие «данности» («giveness»), которое, по его мнению, определяем характер общественно-политических институтов Америки. Причем, само это понятие социально-психологический феномен, порожденный историко-географическими особенностями Североамериканского континента и особым пуританским духом отцов-основателей. В этом понятии автор выделяет три компонента.

Во-первых, говорит он, Америка получила свои ценности в качестве дара от прошлого, поскольку «самые первые поселенцы или отцы-основатели снабдили наш народ уже при своем рождении совершенной и законченной теорией, соответствующей всем нашим нуждам в будущем». Во-вторых, Америка получила свои ценности в качестве дара от настоящего, поскольку «наша теория всегда имплицитно присутствует в наших институтах» или, иначе говоря, «американский образ ЖИЗНИ» В каждый данный момент питает «американский образ мысли». В-третьих, «непрерывность и гомогенность» американской истории, характер «исторического опыта» Америки, заявляет Бурс тин, «заставляет нас рассматривать наше национальное прошлое как непрерывный континуум похожих друг на друга событий в том смысле, что наше прошлое незаметно перерастает в наше настоящее» 10.

Все это, по Бурстину, обусловливало то, что американцы рассматривают свой исторический опыт как единое целое. При этом, по его мнению, «отдельные аспекты этого опыта — частное и общественное, религиозное и политическое..."существующее" ("is") и "должное" ("ought"), мир фактов и мир воображаемого, мир науки и мир морали, которые всюду резко отличаются друг от друга, здесь (в Америке), кажется, проникают друг в друга». «Если бы мы могли понять идеи первых поселенцев — отцов-пилигримов или отцов-основателей,— утверждает он,— то мы нашли бы в них не просто философию правительственного управления XVII или XVIII веков, а совершенную теорию в зародыше, теорию, которою мы в настоящее время руководствуемся. Поэтому мы убеждены в том, что зрелые политические идеалы нации существовали в ясном виде в мыслях наших предков, т. е. пуритан» Если так, заявлял он, то Америка не нуждается в политической философии, поскольку сама ее история и общественно-политические институты содержат философию, адекватную для всех случаев.

«Истинная задача гражданина и государственного деятеля,— заявляет он,— заключается скорее в сохранении и реформировании, чем в изобретении новых институтов»12. Поэтому любая философско-политическая доктрина, согласно Бурстину, должна представлять собою не руководство к действию, не «проект создания новых общественных и политических институтов», а всего лишь их «рационализацию», т. е. констатирование факта их наличия и того, что они функционируют в каждый данный период времени.

Большой популярностью в американской историографии и политологии пользуется так называемая концепция «либерального консенсуса» профессора Гарвардского университета Л. Харца, который использовал метод сравнительного анализа американского национального сознания и общественно-политической системы с общественно-политическими системам других стран. Для сравнения он берет страны Латинской Америки, Канаду Австралию, Южную Африку и др., при этом рассматривая их как продолжение истории социокультурных и общественно-политических традиций Европы.

Согласно Харцу, в Европе на всем протяжении ее истории действовал незаметно протекавший «процесс заражения», сущность которого, по его мнению, заключается в следующем. Вступая во взаимодействие и борьбу друг с другом, различные идеологические системы в Европе порождали новые идеологические системы, во многих своих аспектах «зараженные» элементами старых, породивших их идеологий. Включаясь в эту борьбу, они, в свою очередь, способствовали зарождению новых идеологий.

Так, утверждает Харц, на почве феодализма в Европе возник «вигизм» со своими «либеральными формулировками», последний породил «якобинизм», который, в свою очередь, подготовил почву для возникновения социализма и марксизма. В результате ни у одной из этих идеологий не остается «свободы развития». Та или иная идеология могла получить свободу лишь отделившись от европейского общества и переселившись на новую почву, свободную от каких бы то ни было иных идеологий. Причем, отделение от европейского общества какой-либо идеологии, или, как говорит Харц, «фрагмента» этого общества на определенном этапе его истории имело роковые последствия для последующей истории этого «фрагмента». Покидая Европу, «фрагмент» резко порывал с процессом «европейского заражения» на том этапе европейской истории, на котором он ее покидал, при этом он нес в себе отдельные фазы «европейской революции». Так, «фрагмент», из которого впоследствии образовались Соединенные Штаты Америки, отражал пуританскую фазу этой революции, а «фрагмент», служивший основой Австралии — ее «фазу чартистского радикализма» ¹³.

Прервав процесс «заражения» и прибыв на новое место, «фрагмент» теряет стимул к переменам и переходит в состояние «неподвижности». Именно это состояние «неподвижности», согласно Харцу, определяет процесс превращения «фрагмента», бывшего раньше лишь отдельной частью европейского общества, в целое, т. е. процесс превращения группы переселенцев в самостоятельную нацию, а идеалов, принесенных этой группой,— в национальную идеологию. Одним словом, происходило как бы «бегство от истории», т. е. потеря «фрагментом» памяти о прошлом, когда он был частью европейского феодального общества, и «фиксация состояния неподвижности, где действовала одна — единственная идеология».

Так Соединенные Штаты Америки, этот фрагмент Европы, отколовшийся от нее в период «пуританской революции» были основаны английскими пуританами, убежавшими от феодализма Стюартов, на принципах пуританского протестантизма. Первые переселенцы, будучи в Англии, могли мириться со статусом части целого английского общества, но здесь в Америке быть только частью для них становится невыносимым. Поэтому перед переселенцами возникает проблема «самоопределения», превращения уже самих себя из «части» и «целое». Объединяющим началом для этого «самоопределения» послужил пуританизм, «иррациональный локковский либерализм», превращенный «социальными идеологами» в «новый национализм», «новый национальный дух», в более великое, чем «что-либо до сих пор известное» — «американизм».

Таким образом, «американский фрагмент» (как и «фрагменты» франко-канадцев, англо-канадцев, африканеров, австралийцев) развивает собственную, присущую только ему традицию «нового национализма», радикально отличную от «европейского национализма», поскольку она возникает, действует и развивается при отсутствии враждебных ей идеологий, способных бросить ей сколько-нибудь серьезный вызов. Причем этот новый национализм складывается в процессе «американизации» нового общества и членов этого общества, в процессе становления «американского демократа». В отличие от «федералистов» и «вигов», «американский демократ» специфически американское явление. Его нельзя объяснить и в терминах «европейской мелкой буржуазии» и отождествлять с «континентальными (европейскими) лавочниками Маркса и Энгельса», утверждает Харц. В отличие от «европейского мелкого буржуа», который якобы состоял из мелких торговцев и лавочников, «американский мелкий буржуа», «американский демократ» сложился из тех групп, которые в Европе стояли вне «мелкой буржуазии»: крестьянина, «трансформировавшегося в капиталистического фермера», и рабочего, переродившегося в предпринимателя. Америка расширила и трансформировала европейского мелкого буржуа, синтезировав личность, воплотившую в себе черты «крестьянина», «пролетария» и «южного аристократа».

Создав «американского демократа» на такой широкой социальной базе, Амернка уничтожила и те опоры, на которые опирались отдельные его компоненты и создала «психологическую» основу, единую для всех «американских демократов». Необходимым следствием этого, по Харцу. явилось исчезновение прежнего разнобоя в мыслях, идеях, стремлениях н возникновение единства воли всех американцев. Иначе говоря, возникает не просто Геркулес, а Геркулес с мозгом Гамлета и «геркулесовская сила» Америки в результате этого стала направляться «гамлетовским умом» в русло «всеобщей воли» Америки.

Вот почему, по мнению Харца, невозможно объяснить американскую историю в европейских терминах раскола общества на противоположные классы, непримиримых противоречий и неизбежных конфликтов между различными классами и общественными группами. Американцам нравилось свое прошлое, и это знакомое им прошлое создавало в них «мистическое чувство руководства божественного провидения». К началу XX в., считает Харц, при всех разногласиях между различными группами по тем или иным социально-экономическим вопросами в культурном отношении американское общество было едино как никогда раньше поскольку в его основе лежал «американский национализм» — этот новый «исторический абсолютизм». «Абсолютистский характер» этого национализма определялся тем фактом, что он не «аргумент, требующий доказательств, а эмоция», которая основывается не на доказательствах, а чувстве.

По словам С. Хантингтона, своеобразие и исключительность американского национального самосознания заключается в том, что оно имеет определенную доктринальную основу — «американизм», который сопоставим с другими идеологическими и религиозными системам, тогда как в приложении к любой другой нации невозможно выделить некий «изм», имеющий то же значение в определении ее исторической индивидуальности 15.

Отождествление самосознания нации с политическим кредо, по Хантингтону, превращает США в уникально государство: американская политика в отличие от политики в западноевропейских странах не знала столкновений между идеологиями, выражающими интересы «горизонтальных» общественных формирований или социальных классов, и национализмом, выражающим интересы «вертикальных» формирований или этнических и лингвистических групп. По той же причине исторический политический опыт американцев гораздо скромнее политического опыта других наций: политические идеи и убеждения, не согласующиеся с американским кредо, в американском обществе и в американском сознании пребывает «где-то на задворках», а за два столетия существования американского государства конституция и форма правления, принятые в момент его образования, ни разу не подвергались кардинальному пересмотру, тогда как в ряде западноевропейских стран конституция и форма правления за этот же период изменялись неоднократно.

Несмотря на расплывчатость и абстрактность американских идеалов и ценностей, они продемонстрировали в XX столетии свою огромную жизнеспособность и относительно безболезненную приспособляемость к потребностям сменяющих друг друга поколений. Постоянные же социальные перемены в США подчеркивают лишь их незыблемость. Различные социальные и этнические группы США, по мнению Хантингтона, должны стремиться к восстановлению, активизации и укреплению веры в эти ценности с тем, чтобы содействовать своему доступу к благам американского общества.

В воспроизводстве и распространении от поколения к поколению идеи американской исключительности важную роль играют такие институты социализации, как семья, церковь, община, школа, система образования в целом, важнейшие символы, атрибуты нации и государственности, политическая культура и т. д. Большое значение в утверждении и популяризации идеи американской исключительности имеют и средства массовой информации. Еще в 30х годах XIX в. она была сформулирована известным в тот период журналистом Дж. О'Салливеном. Вслед за идеей американской исключительности газетным магнатом Г. Льюсом была выдвинута идея «американского века» которая пропагандировалась через ведущие органы его издательской империи,— журналы «Форчун», «Лайф», «Тайм». Вскоре к ним присоединилась вся индустрия средств массовой информации от местных газет до общенациональных радиотелевизионных корпораций гигантов Сибиэс, Энбиси, Эйбиси.

Говоря об исключительности и особом пути общественно-политического развития США, многие исследователи среди прочих причин выделяют устойчивый иммунитет американского национального сознания к идеям марксизма, социализма и особенно коммунизма. Следует отметить, что США стали одной из первых капиталистических стран, в которых возникли рабочие политические партии. Начиная с последней четверти XIX в. США превратились в арену борьбы рабочего класса против капитала. Б конце XIX — начале XX вв. здесь развернулось широкое рабочее движение, приведшее в частности к образованию довольно влиятельного профсоюзного объединения Американская федерация труда. К тому же времени относится формирование американского социалистического движения, которое в период до первой мировой войны пользовалось довольно широким влиянием. О размахе классовой борьбы в США свидетельствует хотя бы тот факт, что именно американский пролетариат подарил миру международный праздник солидарности трудящихся 1 Мая.

Однако несмотря на это Америка является все же одной из немногих стран Запада, где нет массовой социалистической партии с парламентским представительством на общенациональном уровне. Сложилось в некотором роде парадоксальное положение, когда социалистическое движение в принципе оказалось сравнительно слабым в самой развитой капиталистической стране. Во многом основываясь на этих фактах, уже со времен А. де Товиля постепенно утвердилось убеждение о неудаче социализма в США в силу исключительности условий их исторического развития и особенностей американского национального сознания. Согласно этой точке зрения, политическая интеграция рабочего класса в существующую систему была предопределена уже до самого его рождения в силу сущности американской общественно-политической системы, характеризующейся отсутствием феодальных институтов, господством локковской либеральной традиции, наличием «границы», служившей в качестве «предохранительного клапана» для недовольных и т. д. Подобное обстоятельство препятствовало возникновению каких бы то ни было радикальных идеологических конструкций, призывающих к изменению существующего строя. Так, еще в 1867 г. редактор популярного и влиятельного журнала «Нейшн», который продолжает выходить и в настоящее время, Э. Л. Годкин пытался объяснить, почему, несмотря на волну стачек, в США отсутствовало «интенсивное классовое чувство», которое так характерно, например, для Великобритании. В Европе, утверждал Годкин, трудящийся человек, участвующий в забастовке, не просто работник, который желает получить больший заработок, а «член определенного четко очерченного сословия в обществе», вовлеченного в борьбу с другими сословиями. В свою очередь, его «наниматель — не просто капиталист», а «член враждебного класса». Иное положение сложилось в США, где социальная линия разграничения между рабочим и капиталистом едва различима. Большая часть работодателей в прошлом была наемными работниками, а значительное число рабочих стремилось стать капиталистами. В случае же неудачи продвинуться вверх по социальной лестнице американский рабочий мог попытать счастья на «границе», осваивая «свободные» земли16. Все это, согласно Годкину, притупляло социальные антагонизмы между буржуазией и рабочим классом и стремление последнего к изменению существующей системы.

Наиболее завершенную форму эта мысль получила у немецкого политэкономиста XIX — начала XX в В. Зомбарта. В своей статье «Почему нет социализма в Соединенных Штатах» Зомбарт поставил вопрос: «действительно ли верно утверждение, что в Соединенных Штатах нет "никакого социализма", в частности — никакого "американского" социализма?» ¹⁷ и ответил на него так: «Нельзя не признать, что утверждение: американский рабочий класс держится в стороне от социализма, в значительной степени правильно»¹⁸. Зомбарт объяснял это такими факторами как подвижность классовой структуры и линии разграничения классов, «открытая граница», которая способствовала такой подвижности, экономическое изобилие и неуклонное повышение жизненного уровня. Другими словами, Зомбарт приписывал неудачу американского социализма «успехам американского капитализма».

Эти идеи получили дальнейшее развитие в работах американского буржуазного политэкономиста начала XX в. З. Перлмана. В книге «История тредюнионизма в Соединенных Штатах» он делал особый упор на тезисе Зомбарта о подвижности классовой структуры американского общества, о наличии в США «возможностей для каждого трудящегося общества покинуть свой класс и организовать собственное дело»¹⁹. Перлман вслед за А. де Токвилем и В. Зомбартом подчеркивал фактор существования в США «демократической» буржуазии и отсутствия «старого режима», которые мешали ремесленникам и рабочим конституироваться в качестве самостоятельной политической силы.

На протяжении всего XX столетия, особенно после второй мировой воины, в разных вариациях и аранжировках эта идея разрабатывалась буржуазными обществоведами и пользовалась популярностью в массовом сознании. Особенно настойчиво она разрабатывалась такими известными обществоведами, как Л. Харц, С. М. Липсет, С. Хантингтон и др.

Отсутствие в Америке феодальной, реакционной идеологической традиции и трансформация «европейского мелкого буржуа» в условиях Америки за прошедший период ее истории в «американского мелкого буржуа», по Харцу, является гарантией сохранения либерального характера американского общества и американских реформистских движений, стало быть, и гарантией против возникновения социалистической идеологии. Как утверждает Харц, «скрытые корни социалистической мысли всюду на Западе следует искать в феодальном характере западного общества. Старый режим воодушевил Руссо, и оба они вместе — Маркса». Америка же, утверждает Харц, «не имея феодальной традиции», «не имела также и социалистической традиции,...не имея своего Робеспьера, она не имела и Мэстра, не имея своего Сиднея, она не имела и Карла II»²⁰.

Несколько по-иному данный тезис обосновывается американским политологом С. М. Липсетом. По его словам, социалистическое движение легче формируется в обществе, где господствуют консервативные ценности, нежели в обществе с «эгалитарными» либеральными традициями, не только в силу того, что в первом случае есть противник, которого легко распознать, но также в силу близости между консервативными, аристократическими ценностями, признающими законность государства, и стейтистскими ценностями социализма. В Америке же, утверждает Липсет, «эгалитарная традиция связана с идеей индивидуализма и антистейтизма, а не с идеей коллективизма или планирования. Поэтому стремление навязать стейтизм эгалитарной либеральной традиции казалось многим американцам попыткой ввести своеобразный реакционный европейский принцип». Как считает Липсет, базовые ценности равенства и успеха, которые американцы унаследовали от пуританской и революционных эпох обусловили слабость классового сознания американского рабочего класса, он по сравнению с рабочим классом европейских стран главным образом ориентировался на индивидуальный успех и равенство и поэтому не был склонен рассматривать себя как представителя определенного класса. Не затрагивая вопрос об обоснованности или необоснованности тех или иных аргументов и доводов рассмотренных авторов, отметим здесь то, что они в принципе правы, говоря о слабости американского социализма.

В США в силу целого комплекса социально-экономических, демографических и общественно-исторических факторов главенствующая роль в формировании национального сознания и культуры принадлежала буржуазии. Процесс выделения пролетариата из преобладающей мелкобуржуазной массы фермеров и отчасти ремесленников как самостоятельного класса, сознающего свои особые интересы, по сути дела по-настоящему начинается лишь после Гражданской войны 1861—1865 гг. Это объясняется главным образом тем, что история США вплоть до конца XIX в. характеризовалась экспансией американского буржуазного государства на бескрайних просторах «свободных» земель огромного Североамериканского континента. Как известно, одним из главных условий возникновения рабочего класса является «экспроприация», отчуждение значительных слоев населения от земли, собственности, средств производства. Именно экспроприация в широких масштабах крестьянства на заре нового времени, как писал Ф. Энгельс, «положила начало современному классу наемных рабочих, которые не владеют ничем кроме своей рабочей силы и могут жить, только продавая эту рабочую силу другим».

Индустриализация пришла в Европу до того, как рабочие получили право голоса. А в США всеобщее право участия в голосовании всего мужского населения стало установившейся нормой до того, как индустриализация приобрела широкий размах. Америка обладала практически неограниченными возможностями для своего развития вширь и вверх. В процессе экспансии на безграничные просторы «свободных» земель американские поселенцы осуществляли экстенсивное воспроизводство частнособственнических отношений. Происходило нечто совершенно иное по сравнению с тем, что имело место в Англии. Количество владельцев земли в Америке вплоть до конца XIX в. не только не уменьшалось, а, наоборот, неуклонно росло. В некотором смысле шел процесс, казалось бы, обратный тому, который требовался для формирования двух основных классов капиталистического общества — пролетариата и буржуазии. Налицо в некотором роде парадоксальная ситуация, когда в стране, где пережитки феодализма были весьма слабы и в силу этого становление и развитие капитализма протекало, так сказать, в чистом виде, становление класса буржуазии и особенно вычленение пролетариата как самостоятельного класса происходило замедленными темпами и носило весьма сложный и противоречивый характер. Примечательно, что Америку первой половины XIX в. К. Маркс характеризовал как общество, где классы, специфичные для буржуазной системы, «еще не отстоялись и в беспрерывном движении постоянно обновляют свои составные части и передают их друг другу».

Что касается рабочего класса США, то вплоть до первых десятилетий XX в. он находился как бы в состоянии постоянного «обновления». Через более или менее длительный период времени часть прибывших в Америку неквалифицированных рабочих или же их потомков получала квалификацию. Новая волна иммиграции доставляла новые партии неквалифицированных рабочих. В определенной степени каждая волна иммиграции как бы подталкивала предшествующую волну «наверх», создавая барьер единству рядов трудящихся. Существовал и языковой барьер между рабочими разных национальностей. Трудности общения обусловили тот факт, что новоприбывшие иммигранты зачастую составляли национальные или языковые группы или же присоединялись к уже обосновавшимся здесь национальным группам. Национальная неоднородность американского пролетариата, существование между различными группировками американского рабочего движения расово-этнических, культурных, религиозных и иных противоречий, особенно на первых этапах его истории, стали фактором, в значительной степени тормозившим процесс формирования классового самосознания и чувства социально-политической и общественно-психологической общности. К тому же географическая и профессиональная мобильность, характерная для американских трудящихся, служила в некотором роде эквивалентом социальной мобильности, притупляя или задерживая формирование у пролетариата США классового сознания.

Дата добавления: 2015-06-27