Томах: Пер. с англ. / Под общей ред. Р. М. Самарина.- М. Правда, 1961. 16 страница

И мы покорили друг друга мгновенно. Нам не нужны были ни проверки, ни

самопроверки, ни ожидания. Она стала моей, как только наши взгляды

встретились. И она, так же как и я, уже тогда поняла, что я принадлежу ей.

Я шагнул к ней, и она привстала навстречу мне, словно влекомая неведомой

силой. И мы посмотрели друг другу в глаза, и когда черные глаза встретили

взгляд синих, они уже не могли оторваться друг от друга, и это длилось до

тех пор, пока жена Пилата, худая, истомленная заботами женщина, не

засмеялась нервно. И когда я приветствовал жену Пилата, мне показалось,

что Пилат бросил Мириам многозначительный взгляд, словно бы говоря: "Ну

что, разве он не таков, как я рассказывал?" Дело в том, что Сульпиций

Квириний, легат Сирии, сообщил ему о моем предстоящем прибытии. К тому же

мы с Пилатом знали друг друга еще задолго до того, как он был назначен

прокуратором огнедышащего иудейского вулкана и отбыл в Иерусалим.

Мы долго беседовали в тот вечер. Больше говорил Пилат.

Он подробно описывал положение в стране. Мне показалось, что он измучен

одиночеством и хочет поделиться с кем-нибудь своей тревогой, своими

опасениями и даже, быть может, попросить совета. Пилат был истинным

римлянином, очень уравновешенным.

Впрочем, он обладал гибким умом, позволявшим ему осуществлять железную

политику Рима, не вызывая особых трений с местным населением, и умел

сохранять самообладание в самых трудных обстоятельствах.

Но в тот вечер легко было заметить, что он сильно встревожен. Евреи

действовали ему на нервы. Они были слишком вспыльчивы, своевольны,

неразумны. А кроме того, они умели тонко плести интриги. Римляне

действовали прямо и открыто. Евреи предпочитали обходный путь, за

исключением разве тех случаев, когда им приходилось отступать. Пилата, по

его словам, раздражало то, что евреи всеми средствами пытались превратить

его, а тем самым и Рим, в орудие разрешения их религиозных распрей.

- Как мне хорошо известно, - сказал он, - Рим не вмешивается в

религиозную жизнь завоеванных им народов, но евреям свойственно все

запутывать и усложнять, придавая политическую окраску событиям, не имеющим

ничего общего с политикой.

Пилат даже разгорячился, изливая мне свою досаду на всевозможные секты

и бесконечные вспышки религиозного фанатизма.

- В этой стране, Лодброг, - сказал Пилат, - ничего нельзя знать

наперед. Сейчас ты видишь на небе лишь крошечное летнее облачко, а через

час над твоей головой может разразиться страшная буря. Меня прислали сюда

поддерживать спокойствие и порядок, но вопреки всем моим усилиям они

превращают страну в осиное гнездо. Я предпочел бы управлять скифами или

дикими бриттами, чем этими людьми, которые никак не могут договориться, в

какого бога им верить. Вот, скажем, сейчас на севере страны появился

рыбак, который что-то там проповедует и якобы творит чудеса, и я нисколько

не удивлюсь, если не сегодня-завтра он взбаламутит всю страну, а я буду

отозван в Рим.

Так я впервые услышал о человеке, имя которого было Иисус, но тут же

забыл о нем. И вспомнил, только когда летнее облачко превратилось в

грозовую тучу.

- Я навел о нем справки, - продолжал между тем Пилат. - Он политикой не

занимается. Насчет этого сомнений быть не может, но уж Каиафа постарается.

- а за спиной Каиафы стоит Анна, - превратить этого рыбака в политическую

занозу, чтобы уязвить Рим и погубить меня.

- О Каиафе я слышал: это, кажется, первосвященник, - сказал я. - А кто

же в таком случае Анна?

- Эта хитрая лиса и есть настоящий первосвященник, - отвечал Пилат. -

Каиафа был назначен Гратом, но он всего лишь тень Анны, игрушка в его

руках.

- Они так и не простили тебе эту историю со щитами, - насмешливо

поддразнила его Мириам.

Тут Пилат поступил, как поступает всякий человек, когда коснутся его

больного места, - он принялся рассказывать про этот случай, который

поначалу казался совсем пустяковым, а в конце концов едва не погубил его

По простоте душевной он установил перед своим дворцом два щита с

посвятительными надписями. Это вызвало настоящую бурю, и возмущение

фанатиков еще не улеглось, а уже была послана жалоба Тиберию. Тот принял

сторону евреев и высказал свое недовольство Пилату.

Я был очень рад, когда несколько позже наконец сумел поговорить с

Мириам. Жена Пилата успела улучить минуту, чтобы рассказать мне о ней.

Мириам происходила из царского рода. Ее сестра была замужем за Филиппом,

тетрархом Гавланитиды и Батанеи. А сам Филипп был братом Ирода Антипы,

тетрарха Галилеи и Переи, и оба они были сыновьями Ирода, которого евреи

называли "Великим". Мириам, как мне дали понять, считалась своим человеком

при дворах обоих тетрархов, потому что была родственницей им обоим. Я

узнал также, что еще девочкой она была помолвлена с Архелаем, который в то

время был этнархом Иерусалима. Она была очень богата, и предполагаемый

брак не был вынужденным. К тому же она была весьма своевольна, и угодить

ей в таком важном деле, как выбор супруга, было, без сомнения, нелегко.

Да, как видно, в этой стране самый воздух был пропитан религией, ибо не

успели мы с Мириам начать беседу, как тоже заговорили об этом. Поистине

евреи в те дни не могли обходиться без религии, как мы - без сражений и

пиров. Пока я находился в этой стране, в голове у меня стоял звон от

нескончаемых споров о жизни и смерти, о законах и Боге. Что касается

Пилата, то он не верил ни в богов, ни в злых духов, ни во что вообще.

Смерть он считал вечным сном без сновидений, и вместе с тем все годы,

проведенные в Иерусалиме, он больше всего, к своей досаде, занимался

улаживанием яростных религиозных распрей. Да что там! Мальчишка-конюх,

которого я как-то взял с собой в Идумею, - никчемный бездельник, не

умевший толком оседлать коня, - только и делал, что от зари до зари, не

переводя дыхания и с большим знанием дела, рассуждал о тончайших

различиях, существующих в учениях раввинов от Шемаи до Гамалиеля.

Но вернемся к Мириам. N - Ты веришь в то, что ты бессмертен, - сразу же

вызвала она меня на спор. - В таком случае почему же ты боишься говорить

об этом?

- А зачем думать о том, что бесспорно? - возразил я.

- Но откуда у тебя такая уверенность? - настаивала она. - Объясни мне.

Расскажи, как ты себе представляешь свое бессмертие.

И когда я рассказал ей о Нифлгейме и Муспелле, и о великане Имире,

который родился из снежных хлопьев, и о корове Аудумле, и о Фенрире и

Локи, и о ледяных Иотунах, да, повторяю, когда я рассказал ей обо всем

этом, а также о Торе и Одине и о нашей Валгалле, глаза ее засверкали, и

она воскликнула, захлопав в ладоши:

- О, ты варвар! Большое дитя, золотоволосый великан из страны вечного

мороза! Ты веришь в сказки старух кормилиц и в радости желудка! Ну, а твой

дух, дух, который не умирает, куда попадет он, когда умрет твое тело?

- Как я уже сказал - в Валгаллу, - отвечал я. - Да и тело мое тоже

будет там.

- Будет есть, пить, сражаться?

- И любить, - добавил я. - В обители блаженства с нами будут наши

женщины, иначе зачем нам она?

- Ваша обитель блаженства мне не по душе, - сказала Мириам. - Это

какое-то дикое место, где бури, морозы, безумие разгула.

- А какова же ваша обитель блаженства?

- В ней царит вечное лето, цветут цветы и зроют благоуханные плоды.

Но я проворчал, покачивая головой:

- А мне не по душе такое небо. Это унылое разнеживающее место, которое

годится только для трусов, жирных бездельников и евнухов.

Мои слова, по-видимому, ей понравились, так как глаза ее засверкали еще

ярче, и я был почти уверен, что она старается меня раззадорить еще больше.

- Моя блаженная обитель - для избранных, - сказала она.

- Блаженная обитель для избранных - это Валгалла, - возразил я. -

Посуди сама, кому нужны цветы, которые цветут круглый год? А в моей

стране, когда кончается студеная зима и долгие зимние ночи отступают перед

солнцем, первые цветы, выглядывающие из-под талого снега, приносят людям

истинную радость. И все любуются ими и не могут налюбоваться.

- А огонь! - вскричал я, помолчав. - Великий благодетельный огонь! Ну

что это за небо, где человек не может понять всю прелесть огня, который

ревет в очаге, пока за крепкими стенами воет ветер и бушует снежная вьюга!

- Какой вы простодушный народ, - не сдавалась она. - Среди снежных

сугробов вы строите себе хижину, разводите в очаге огонь и называете это

небом. В нашей обители блаженства нам нет нужды спасаться от снега и ветра.

- Не так, - возразил я. - Мы строим хижину и разводим огонь для того,

чтобы было откуда выйти навстречу стуже и ветру и где укрыться от стужи и

ветра... Мужчина создан для того, чтобы бороться со стужей и ветром. А

хижину и огонь он добывает себе в борьбе. Я-то знаю... Было время, когда я

в течение трех лет не имел крыши над головой и ни разу не погрел рук у

костра.

Мне было шестнадцать лет, я был мужчиной, когда впервые надел тканую

одежду. Я был рожден в разгар бури, и пеленками мне служила волчья шкура.

Теперь погляди на меня, и ты поймешь, какие мужчины населяют Валгаллу.

И она поглядела мне в глаза, и в ее взгляде был призыв, и она

воскликнула:

- Такие, как ты, золотоволосые великаны! - А затем задумчиво добавила:

- Пожалуй, это даже грустно, что на моем небе не будет таких мужчин.

- Мир прекрасен, - сказал я ей в утешение. - Он широк и сотворен по

разумному плану. В нем хватит места для многих небес. Мне кажется, каждому

уготовано то блаженство, к которому он стремится... Там, за могилой, нас,

конечно, ожидает прекрасная страна. Я, думается мне, покину наши

пиршественные залы, совершу набег на твою страну цветов и солнца и похищу

тебя, как была похищена моя мать.

Тут я умолк и взглянул ей в лицо, и она встретила мой взгляд и не

опустила глаз. Огонь пробежал у меня по жилам. Клянусь Одином, это была

настоящая женщина!

Не знаю, что было бы дальше, если бы не Пилат. Закончив свою беседу с

Амбивием, он уже несколько минут сидел, усмехаясь про себя, и тут нарушил

воцарившееся молчание.

- Раввин из Тевтобурга! - насмешливо воскликнул он. - Еще один

проповедник явился в Иерусалим и принес еще одно учение. Теперь начнутся

новые религиозные распри и бунты и пророков будут снова побивать камнями!

Да смилуются над нами боги - здесь все обезумели. Ну, Лодброг, от тебя я

этого не ожидал.

Да ты ли это с пеной у рта споришь о том, что станется с тобой после

смерти, словно какой-нибудь бесноватый отшельник? Человеку дана только

одна жизнь, Лодброг. Это упрощает дело. Да, упрощает дело.

- Ну же, ну, Мириам, продолжай! - воскликнула жена Пилата.

Во время нашего спора она сидела, словно зачарованная, крепко сцепив

пальцы, и у меня промелькнула мысль, что она уже заразилась религиозным

безумием, охватившим Иерусалим. Во всяком случае, как мне пришлось

убедиться впоследствии, она проявляла болезненный интерес к этим вопросам.

Она была так худа, словно долго болела лихорадкой. Казалось, ее руки, если

посмотреть на них против света, будут совершенно прозрачны. Она была

хорошая женщина, только чрезмерно нервная и суеверная и постоянно пугалась

всяческих предзнаменований и дурных примет. У нее бывали видения, и она

порой слышала неземные голоса. Я терпеть не могу такого слабодушия, но она

все-таки была хорошей женщиной, и сердце у нее было доброе.

* * *

Я прибыл туда с поручением от Тиберия и, к несчастью, почти не виделся

с Мириам. Мне пришлось отправиться ко двору Антипы, а когда я возвратился,

то не застал Мириам: она уехала в Батанею ко двору Филиппа, который был

женат на ее сестре.

Из Иерусалима я отправился в Батанею, хотя мне не было нужды

встречаться с Филиппом: при всем своем безволии он был верен Риму. Но я

искал встречи только с Мириам.

После этого я побывал в Идумее. Затем отправился в Сирию по повелению

Сульпиция Квириния: легат хотел получить сведения о положении в Иерусалиме

из первых рук. Так, много разъезжая по стране, я скоро сам убедился, что

евреи прямо-таки помешаны на религии. Это была их отличительная черта. Они

не желали предоставить решение этих вопросов своим проповедникам, каждый

из них стремился сам стать проповедником и проповедовал повсюду, где

только находил себе слушателей. Впрочем, слушателей хватало с избытком.

Люди бросали свои занятия и бродили по стране, как нищие, затевая споры

с раввинами и книжниками в синагогах и на ступенях храмов. В Галилее,

области, пользовавшейся дурной славой (жителей ее считают придурковатыми),

я впервые снова услышал о человеке по имени Иисус. По-видимому, он был

сначала плотником, потом стал рыбаком, а когда начал бродяжничать, его

товарищи - рыбаки - бросили свои рыбачьи сети и последовали за ним.

Кое-кто считал его пророком, но большинство - безумцем.

Мой бездельник-конюх, который утверждал, что в знании талмуда ему нет

равных, от души презирал Иисуса, называл его царем нищих, а его учение -

эбионизмом. Смысл этого учения, как объяснил он мне, заключался в том, что

только беднякам уготовано царствие небесное, а богатые и могущественные

попадут в какое-то огненное озеро.

Я заметил, что в этой стране все называли друг друга безумцами;

по-видимому, таков был обычай. Впрочем, на мой взгляд, они все без

исключения были безумцами. И каждый по-своему. Кто изгонял бесов и лечил

недуги наложением рук, кто без всякого вреда для себя пил смертельный яд и

играл с ядовитыми змеями, - так, во всяком случае, утвержали сами

чудотворцы- Кто удалялся в пустыню и морил там себя голодом. А потом

возвращался и начинал проповедовать какое-нибудь новое учение и собирал

вокруг себя толпы. Так возникали новые секты, в которых немедленно

начинались споры из-за тонкостей доктрины, что вело к распадению секты на

две, а то и больше.

- Клянусь Одином, - сказал я Пилату, - сюда бы немножко нашего

северного снега и мороза! Это слегка охладило бы им мозги. Здешний климат

слишком мягок. Вместо того чтобы строить себе теплые жилища и добывать

пищу охотой, они беспрерывно создают новые учения.

- И изменяют природу Бога, - угрюмо подхватил Пилат. - Будь они

прокляты, все эти их учения!

- Вот именно, - согласился я. - Если только мне удастся выбраться из

этой сумасшедшей страны, сохранив рассудок, я буду рассекать надвое

всякого, кто только посмеет заикнуться мне о том, что ждет меня за гробом.

Нигде больше нельзя было отыскать таких смутьянов. Решительно все на

свете они сводили к вопросам благочестия или богохульства. Мастера вести

споры о всяких тонкостях веры, они были не в силах постичь римскую идею

государства. Политика для них становилась религией, а религия - политикой.

В результате у каждого прокуратора хватало забот и хлопот. Римские орлы,

римские статуи, даже щиты Пилата - все считалось преднамеренным

оскорблением их религиозного чувства. Имущественная перепись, проведенная

римлянами, вызвала большое негодование.

Однако без нее нельзя было установить налоги. И тут все начиналось

сначала. Налоги, взимаемые государством, - преступление против их закона и

их Бога. О этот аакон! Он не имел ничего общего с римскими законами. Это

был их собственный закон, дарованный им Богом. Находились фанатики,

убивавшие всякого, кто нарушал этот закон. А если бы прокуратор решил

покарать такого фанатика, застигнутого на месте преступления, тотчас бы

вспыхнул бунт, а может быть, и восстание.

Все, что делали эти странные люди, они делали во имя Божье.

Те из них, кого мы, римляне, называли "тавматургами", творили чудеса в

доказательство правильности своего вероучения. Мне всегда казалось

полнейшей бессмыслицей доказывать правильность таблицы умножения путем

превращения жезла в змею или даже в двух змей, однако именно это и

проделывали тавматурги, и это неизменно вызывало волнения в народе.

О небожители, сколько же там было сект! Фарисеи, ессеи, саддукеи - их

был целый легион! И едва успевала возникнуть новая заумная секта, как она

тотчас же обретала политическую окраску. Прокуратору Колонию, одному из

предшественников Пилата, немало пришлось потрудиться, чтобы подавить

гавланитский мятеж, начавшийся именно таким образом в Гамале.

Когда я в последний раз заехал в Иерусалим, среди евреев было заметно

необычное волнение. Они собирались толпами, горячо обсуждали что-то и

кричали во всю глотку. Некоторые предрекали конец света, другие

удовлетворялись меньшим и предсказывали лишь крушение Иерусалимского

храма. А отъявленные бунтовщики твердили, что пришел конец римскому

владычеству и скоро возродится еврейское царство.

Пилат тоже как будто был весьма встревожен. Я видел, что ему приходится

нелегко. Но надо сказать, что он оказался столь же тонким политиком, как и

они: узнав его получше, я готов был бы побиться об заклад, что он сумеет

поставить в тупик самого искушенного в спорах книжника из синагоги.

- Будь у меня хоть пол-легиона римских солдат, - пожаловался он мне, -

я бы взял Иерусалим за глотку... и был бы, верно, отозван в Рим в награду

за мои старания. - Он, как и я, не слишком надеялся на вспомогательные

войска, а римских солдат у нас была лишь горстка.

В этот мой приезд я поселился во дворце и, к моему восторгу, встретил

там Мириам. Впрочем, радости мне от этого было мало:

мы разговаривали только о положении в стране. На то были веские

причины, так как город гудел, словно потревоженное осиное гнездо.

Впрочем, он и был осиным гнездом. Приближалась Пасха - их религиозный

праздник, и, по обычаю, в Иерусалим стекались толпы людей со всех концов

страны. Все эти пришельцы, конечно, были фанатиками, иначе они не

пустились бы в такое паломничество. Город был набит битком, и все-таки

многим пришлось расположиться за городскими стенами. Я не мог разобрать,

вызвано ли это волнение проповедями бродячего рыбака, или причина его

крылась в ненависти евреев к Риму.

- Иисус здесь ни при чем или почти ни при чем, - сказал Пилат, отвечая

на мой вопрос. - Каиафа и Анна - вот настоящие зачинщики этих беспорядков.

Они свое дело знают. Но вот с какой целью мутят они народ, догадаться

трудно. Разве лишь для того, чтобы наделать мне неприятностей.

- Да, разумеется, без Каиафы и Анны здесь дело не обошлось, - сказала

Мариам. - Но ты, Понтий Пилат, - римлянин и многого не понимаешь. Будь ты

евреем, тебе было бы ясно, что дело здесь куда глубже- это не просто

религиозные распри отдельных сект или стремление насолить тебе и Риму.

Первосвященники и фарисеи, все сколько-нибудь влиятельные и богатые евреи,

Филипп, Антипа и я сама боремся за свою жизнь. Быть может, этот рыбак

действительно безумец, но он очень хитрый безумец.

Он проповедует бедность. Он выступает против нашего закона, а наш закон

- это наша жизнь, как вы могли бы уже понять. Мы ревниво оберегаем наш

закон, он для нас - как воздух для тела, и вы тоже постарались бы оторйать

от горла руки, которые вас душат. Или Каиафа и Анна и все, что они

защищают, или этот рыбак. Они должны уничтожить его, иначе он уничтожит их.

- Как странно! Простой бедняк, какой-то рыбак! - вступила в разговор

жена Пилата. - Так откуда же у него такая сила, такое влияние? Мне бы

очень хотелось увидеть его. Своими глазами поглядеть на такого

необыкновенного человека.

При этих словах Пилат нахмурился, и я понял, что ко всем его заботам

прибавилась еще одна - болезненное душевное состояние его жены.

- Если ты хочешь увидеть его, тебе придется посетить самые грязные

притоны города, - презрительно рассмеялась Мириам. - Ты найдешь его там

либо за стаканом вина, либо в компании непотребных женщин. Никогда еще

стены Иерусалима не видели такого пророка.

- А что же тут плохого? - спросил я, словно против воли принимая

сторону рыбака. - В каких только провинциях, например, не приходилось мне

тянуть вино и проводить веселые ночи!

Мужчина - всегда мужчина и поступает, как подобает мужчине, если,

конечно, я не безумец, против чего решительно возражаю.

Мириам покачала головой.

- Он не безумец. Он хуже - он очень опасен. Эбионизм вообще опасен.

Этот Иисус стремится разрушить все вековые устои.

Он бунтовщик. Он хочет разрушить иерусалимские храмы и то немногое, что

нам осталось от еврейского государства.

Но тут Пилат покачал головой.

- Он не занимается политикой. Я наводил о нем справки.

Он мечтатель. Он не призывает к мятежу. Он даже согласен, что надо

платить римские налоги.

- Опять ты не понимаешь, - стояла на своем Мириам. - Дело не в том,

какие у него замыслы, дело в том, к чему все это приведет, если его

замыслы осуществятся. Вот что превращает его в бунтовщика. Я думаю, он сам

не понимает, чем все это может кончиться. Тем не менее он опасен, как

чума, и потому его надо уничтожить.

- Судя по тому, что я о нем слышал, это бесхитростный, добросердечный

человек, который никому не хочет зла, - заметил я.

И тут я рассказал об исцелении десяти прокаженных, свидетелем чего я

был в Самарии по дороге в Иерихон.

Жена Пилата слушала мой рассказ, как зачарованная Внезапно до нашего

слуха донесся отдаленный шум и крики, и мы поняли, что солдаты разгоняют

собравшиеся на улице толпы.

- И ты, Лодброг, поверил, что он сотворил чудо? - спросил Пилат. - Ты

поверил, что гнойные язвы прокаженных закрылись в мгновение ока?

- Я видел, что прокаженные исцелились, - ответил я - Я последовал за

ними, чтобы убедиться воочию. От проказы не осталось и следа.

- Но ты видел на них язвы? Видел ты их до исцеления? - не сдавался

Пилат.

Я отрицательно покачал головой.

- Нет, мне только сказали об этом, - признался я. - Однако, когда я сам

увидел их после исцеления, можно было сразу заметить, что они раньше были

прокаженными Они были, как пья ные. Один сидел на самом солнцепеке,

ощупывая себя со всех сторон, и все глядел и глядел на свою здоровую кожу,

словно не мог поверить собственным глазам. Когда я стал расспрашивать его,

он не в состоянии был ответить мне ни слова и ни на секунду не мог

оторвать глаз от своего тела. Он был безумен. Сидел на солнцепеке и

глядел, глядел на свою кожу.

Пилат презрительно улыбнулся, и я заметил, что столь же презрительна

была легкая улыбка, скользнувшая по губам Мириам А жена Пилата сидела

затаив дыхание и словно оцепенев, а взгляд ее широко раскрытых глаз был

устремлен вдаль Тут заговорил Амбивий:

- Каиафа утверждает - он юворил мне это не далее как вчера, - что рыбак

обещает свести Бога с небес на землю и создать на земле новое царство,

управлять которым будет сам Бог..

- А это значит - конец владычеству Рима, - перебил его я - Это

придумали Каиафа и Анна, чтобы поссорить нас с Римом, - пояснила Мириам. -

Это все ложь. Их выдумки Пилат кивнул и спросил:

- Но ведь в ваших древних книгах есть какое-то пророчество об этом? Вот

его-то первосвященники и выдают за цели рыбака.

Мириам согласилась с ним и гут же процитировала все пророчество Я

рассказываю об этом, чтобы показать, насколько глубоко изучил Пилат этот

народ, который он так ревностно старался образумить - А я слышала другое,

- продолжала Мириам. - Этот Иисус проповедует конец света и царство Божие,

но не на земле, а на небесах.

- Мне доносили обо этом, - сказал Пилат - Это правда Иисус считает

римские налоги справедливыми. Он утверждает, что Рим будет править до тех

нор, пока не наступит конец света, а вместе с этим и конец всем земным

правителям. Теперь мне ясно, какую игру ведет со мной Анна.

- Некоторые из его последователей утверждают даже, что это он сам и

есть Бог, - сообщил Амбивий.

- Мне не передавали, чтобы он сам так говорил, - сказал Пилат.

- А почему бы нет? - едва слышно проронила его жена. - Почему бы нет?

Ноги спускались на землю и раньше.

- Видишь ли, - сказал Пилат, - я знаю от верных людей, что после того,

как этот Иисус сотворил чудо, накормив множество народу несколькими

хлебцами и рыбками, безмозглые галилеяне хотели сделать его царем. И

сделали бы, даже против его воли, но он, чтобы избавиться от них, бежал в

горы. В чем же тут безумие? Он ведь понял, чем грозит ему их глупость.

- Однако Анна задумал то же самое и собирается обвести вас вокруг

пальца, - сказала Мириам. - Они кричат, что он хочет стать царем

иудейским, а это нарушение законов Рима, и, следовательно, Рим должен сам

разделаться с Иисусом.

Пилат пожал плечами.

- Не царем иудейским, а скорее царем нищих или царем мечтателей. Иисус

не дурак. Он мечтатель, но мечтает он не о земной власти. Желаю ему

всяческой удачи на том свете, ибо там юрисдикция Рима кончается.

- Он утверждает, что всякая собственность - грех. Вот почему фарисеи

тоже неистовствуют, - снова заговорил Амбивий.

Пилат весело засмеялся.

- Однако этот царь нищих и его нищие приверженцы все же не гнушаются

собственностью, - пояснил он. - Посудите сами, ведь еще не так давно у них

давно был свой казначей, хранивший их богатства. Его звали Иуда, и ходят

слухи, что он запускал руку в общий кошелек, который ему доверили.

Но Иисус не крал? - спросила жена Пилата.

- Нет,- отвечал Пилат.- Крал Иуда, казначей.

- А кто такой был Иоанн? - спросил я. - Он устроил беспорядок под

Тивериадой, и Антипа казнил его.

- Еще один пророк, - ответила Мириам. - Он родился "де-го неподалеку от

Хеброна. Он был одержимый и долго жил отшельником. То ли он, то ли его

последователи утверждали, что он Илия, восставший из мертвых. А Илия - это

один из наших старых пророков.

- Он подстрекал народ к бунту? - спросил я.

Пилат усмехнулся и покачал головой. Затем сказал:

- Он поссорился с Антипой из-за Иродиады. Иоанн был человек

высоконравственный и поплатился за это головой. Но это слишком длинная

история. Политика была тут ни при чем.

- А некоторые утверждают, что Иисус - это сын Давида, - сказала Мириам.

- Только эю вздор. В Назарете никто этому не

верит. Ведь там живет вся еро.семья, включая двух замужних сестер, и

все их знают. Это самая обыкновенная семья простолюдинов.

- Хотелось бы мне, чтобы так же просто было написать доклад Тиберию обо

всех этих хитросплетениях, - проворчал Пилат. - А теперь этот рыбак уже

под Иерусалимом, город кишмя кишит пилигримами, способными каждую минуту

затеять беспорядки, а Анна все подливает и подливает масла в огонь.

- И не успокоится, пока не добьется своего, - предрекла Мириам. - Он

хочет загребать жар твоими руками, и так оно и будет.

- Чего же именно он хочет? - спросил Пилат.

- Казни этого рыбака.

Пилат упрямо покачал головой, а его жена воскликнула:

- Нет! Нет! Это была бы позорная несправедливость.

Он никому не сделал зла! Он ни в чем не повинен перед Римом!

Она с мольбой взглянула на Пилата, и тот снова покачал головой.

- Пусть их сами рубят головы, как это сделал Антипа, - проворчал он. -

Сам по себе этот рыбак ничего не значит, но я не хочу быть их орудием.

Если им нужно его уничтожить, пусть сами и уничтожают. Это их дело.

- Но ты не допустишь!.. - вскричала жена Пилата.

- Если я попробую вмешаться, мне будет нелегко объяснит"

Тиберию, что я поступил правильно, - ответил Пилат.

- Как бы ни обернулось дело, - сказала Мириам, - тебе все равно

придется писать объяснение в Рим, и притом очень скоро. Ведь Иисус со

своими рыбаками уже у стен Иеруса лима.

Пилат не скрыл досады, которую вызвали в нем ее слова.

Дата добавления: 2015-06-27