Томах: Пер. с англ. / Под общей ред. Р. М. Самарина.- М. Правда, 1961. 19 страница

Но тут же я почувствовал уверенность, что оба они поистине хорошие

люди и не отступят от принятого решения.

Я был прав. Доктор обнажил руку, взял нож и приготовился вскрыть себе

вену. Сперва, однако, он обратился к нам со следующими словами:

- Я уроженец города Норфолка в Виргинии, и там меня ждут жена и трое

детей. Я прошу у вас лишь одного: если Господу будет угодно спасти вас от

гибели и вы сумеете вернуться на родину, то сообщите моей несчастной семье

о моей смерти.

Потом он попросил нас дать ему несколько минут, чтобы он мог

помолиться. Ни капитан Николл, ни я не в силах были выговорить слова и

только сквозь слезы кивнули в знак согласия.

Без всякого сомнения, из нас троих только Арнольд Бентам еще владел

собой. Я испытывал невыносимые душевные муки и убежден, что капитан Николл

страдал не меньше меня. Но что нам оставалось делать? Другого выхода не

было, все было сделано честно и справедливо и решено самим Богом.

Но когда Арнольд Бентам кончил все приготовления и взялся за нож, я не

мог более сдерживаться и воскликнул:

- Погодите! Мы столько терпели, что можем потерпеть и еще немножко.

Сейчас утро. Так подождем же до сумерек. Тогда, если ничто не изменит

нашей ужасной судьбы, сделайте то. Арнольд Бентам, сделайте то, о чем мы

условились.

Он поглядел на капитана Николла, ожидая его согласия, но капитан Николл

мог только кивнуть. Он не произнес ни слова, но в его холодных, серых

глазах, увлажненных слезами, я прочел великую благодарность.

То, что мы с капитаном Николлом должны были извлечь выгоду из смерти

Арнольда Бентама, решенной честной жеребьевкой, не казалось мне

преступлением. Я верил, что любовь к жизни, которая руководила нашими

поступками, была вложена в наши души самим Богом. Такова была Божья воля,

и мы, его создания, могли только покориться ей и смиренно ее выполнять. Но

Господь милосерд, и в своем милосердии он спас нас от столь ужасного, хотя

и праведного деяния.

Не прошло и четверти часа, как наши щеки обжег холодный и сырой ветер с

запада. Еще через пять минут наш парус надулся, и Арнольд Бентам сел за

руль.

- Берегите те силы, которые у вас еще остались, - сказал он. - Дайте

мне истратить мои последние, чтобы увеличить ваш шанс на спасение.

И он правил вельботом, пока ветер все свежел, а мы с капитаном Николлом

лежали, растянувшись на дне шлюпки, и, охваченные слабостью, видели сны,

возвращавшие нас к тому, что нам было дорого в мире.

Ветер продолжал свежеть, и вскоре по несущимся в небе облакам мы

поняли, что приближается ураган. В полдень Арнольд Бентам упал в обморок у

руля, но прежде, чем вельбот успел завертеться на разбушевавшихся волнах,

мы с капитаном Николлом вцепились в румпель ослабевшими руками. Мы быстро

договорились о дальнейшем, и как прежде капитан Николл по праву первым

тащил жребий, так теперь он в первую очередь остался у руля. Затем мы трое

стали сменять друг друга каждые пятнадцать минут. Мы так ослабели, что

больше чем на пятнадцать минут у нас не хватало сил.

К вечеру разыгралось сильное волнение. Не будь наше положение столь

отчаянным, нам следовало бы поставить вельбот по ветру, бросить плавучий

якорь и лечь в дрейф. Стоило нам стать боком к ветру, огромные седые валы

неминуемо опрокинули бы нашу скорлупку.

Весь этот день Арнольд Бентам умолял нас ради спасения наших жизней

стать на плавучий якорь. Он понимал, что мы продолжаем идти под парусом,

лелея одну надежду: а вдруг чтонибудь непредвиденное позволит нам забыть о

жеребьевке. Доктор был благородным человеком. И капитан Николл, чьи

холодные, серые глаза стали совсем стальными, тоже был благородным

человеком. И в обществе таких благородных людей как мог я быть менее

благородным? Не раз и не два благодарил я Бога в этот день за то, что он

дал мне узнать двух подобных людей. На них почила благодать Божья, и,

какова бы ни была моя судьба, я был заранее вознагражден за все их

обществом. Как и они, я не хотел умирать, но не страшился смерти.

Мимолетное подозрение против них давно рассеялось без следа. Суровым было

наше испытание, суровыми были эти люди, но истинно благородными, Божьими

избранниками.

Первым его увидел я. Я правил, а Арнольд Вентам, примирившийся с

близкой смертью, и капитан Николл, готовый с ней примириться, лежала на

дне вельбота, и тела их перекатывались с боку на бок, словно передо мной

уже были покойники, и вдруг я увидел его. Вельбот, подгоняемый ветром,

бившим в его паруса, взлетел на пенный гребень волны, и совсем близко

перед собой я увидел скалистый островок, который, казалось, содрогался до

основания под ударами бешеных валов. До него было меньше полумили. Я

испустил такой крик, что оба мои товарища, с трудом цепляясь за борта,

привстали на колени и принялись вглядываться в открывшийся впереди кусочек

суши.

- Держать прямо на остров, Дэниэл. - срывающимся шепотом скомандовал

капитан Николл. - Может быть, там есть бухта.

Это наш единственный шанс.

В следующий раз я услышал его голос, когда мы вплотную приблизились к

страшному подветренному берегу, где не было видно ни единой бухточки.

- Держать прямо на остров, Дгшиэл. Мы так ослабели, что не сумеем

пробиться к нему против ветра и волны, если нас пронесет мимо.

Он был прав. Я подчинился. Он достал свои часы и посмотрел на них, и я

спросил, который час. Было пять часов. Капитан протянул руку Арнольду

Бентаму, который слабо ее пожал; при этом оба посмотрели в мою сторону,

включая меня в свое рукопожатие. Я понял, что мы прощаемся друг с другом,

ибо нам, ослабевшим и измученным, нельзя было и мечтать о том, что мы

сумеем пробраться живыми через рифы, на которых кипела вода, и

вскарабкаться на вздымающиеся за ними отвесные скалы.

В двадцати футах от берега вельбот перестал слушаться руля.

Клце мгновение - и он перевернулся, а я забарахтался в волнах.

Больше я никогда не видел моих товарищей. К счастью, меня поддерживало

на воде кормовое весло, которое я все еще сжимал в руках, и благодаря

неслыханной удаче волна, подхватив меня в нужную минуту и в нужном месте,

выбросила на пологий склон единственной пологой скалы на всем этом ужасном

берегу. Я не был ранен. Я даже не ушибся. Голова моя кружилась от

слабости, но я все-таки мог ползти и забрался туда, куда уже не достигали

цепкие волны.

Я поднялся на ноги, зная, что спасен, и, пошатываясь, возблагодарил

Бога. Вельбот был уже разбит в щепы, и, хотя мне не довелось увидеть тела

капитана Николла и Арнольда Бентама. я понимал, как их изуродовало. На

краю скалы, где пенились волны, я увидел весло и, рискуя жизнью, подтащил

его к себе. А потом я упал на колени, чувствуя, что теряю сознание. И все

же, прежде чем дурнота овладела мною, подгоняемый инстинктом моряка, я

заставил себя проползти по острым, режущим тело камням за предел

досягаемости самых высоких волн, и только там сознание окончательно

оставило меня.

Я чуть нн умер в эту ночь; я был охвачен оцепенением и лишь изредка

ощущал леденящий холод и промозглую сырость, от которых меня ничто не

защищало. Утро принесло с собой невыразимый ужас. Ни кустика, ни травинки

не увидел я на этой голой скале, поднимавшейся со дна океана. Передо мной

была каменная россыпь шириной в четверть мили и длиной в полмили. Мне

нечем было подкрепить мое изнуренное тело. Меня томила жажда, но пресной

воды не было нигде. Тщетно, сжигая рот. я пробовал воду, скопившуюся в

углублениях между камнями, она была соленой, потому что буря окутала

островок тучей соленых брызг.

От вельбота не осталось ничего - даже ни щепочки. У меня была только

моя одежда, хороший нож и весло, которое я успел втащить на скалу за линию

прибоя. Буря начала затихать, и весь день, поднимаясь, падая, ползая на

четвереньках, так что мои локти II колени превратились в кровоточащие

ссадины, я тщетно искал пресную воду.

В эту вторую ночь, чувствуя, что моя смерть близка, я укрылся от ветра

за большим камнем. Довершая мои страдания, начался проливной дождь. Я

поспешил снять свои многочисленные куртки и расстелил их на земле, надеясь

хоть так собрать питьевую воду, но меня ждало разочарование: когда я начал

выжимать в рот пропитавшую их влагу, оказалось, что моя одежда насквозь

просолилась после того, как я побывал в океанских волнах. Я лег на спину

и, открыв рот, сумел поймать в него несколько дождевых капель. Это было

мучительное занятие, но мне удалось смочить рот. оч не воспаличся. и это

спасло меня от безумия.

Па следующий лень я почувствовал себя совсем больным. Я. не евший уже

столько дней, вдруг начал пухнуть и стал настоящим толстяком: у меня пухли

руки. ноги, все тело. Стоило чуть надавить пальцем, и он на целый дюйм

уходил в мою плоть, а оставшаяся после этого ямка долго не исчезала. И все

же я трудился из последних сил, дабы выполнять волю Господа, пожелавшего,

чтобы я жил. Голыми руками я аккуратно вычерпал соленую воду из всех

углублений в камнях, надеясь, что новый дождь наполнит их водой, годной

для питья.

Моя печальная судьба и воспоминания о моих близких и любимых,

оставшихся в Элктоне, наполнили мое сердце такой грустью.

что порой несколько часов проходили словно в каком-то заоытьи.

Это тоже было милостью Провидения: я умер бы. если бы каждую минуту

помнил о своих страданиях.

Ночью меня разбудил шум дождя, и я стал ползать от углубления к

углублению, лакая скопившуюся в них воду и слизывая дождевые капли с

камней. Вода была солоноватой, но ее можно было пить. Она спасла меня:

когда я проснулся утром, оказалось, что мое тело покрыто обильной

испариной, и сознание мое прояснилось.

Тут из-за туч выплыло солнце - в первый раз за все мое пребывание на

островке. - и я разложил сушить свою одежду. Воды я напился вдоволь и

рассчитал, что ее хватит на десять дней, если я буду расходовать ее

осмотрительно. Удивительно, каким богачом я почувствовал себя, став

хозяином такого драгоценного сокровища - десятидневного запаса солоноватой

воды! А когда я нашел выброшенную на скалы тушу уже давно погибшего

тюленя, то не позавидовал бы и самому именитому купцу, чьи корабли

благополучно возвращаются из дальнего плавания с дорогими грузами, чьи

склады ломятся от товаров, чьи сундуки полны золотом до краев. Но прежде

всего я упал на колени, чтобы возблагодарить Бога за новый знак его

безграничного милосердия. Мне стало ясно, что Господу не угодня моя

смерть. Он оберегал меня с самого начала.

Зная, что мой желудок ослабел, я съел лишь несколько кусочков тюленьего

мяса. Я понимал, что моя вполне естественная жадность убьет меня, если я

дам ей волю. Мне никогда не доводилось есть ничего вкуснее, и не скрою,

что я снова и снова проли вал слезы радости, любуясь этой

полуразложившейся тушен.

Надежда опять окрепла во мне. Я припрятал в скалах все оставшееся мясо

и тщательно закрыл мои углубления с водой плоскими камнями, чтобы

драгоценная жидкость не испарилась иод действием солнечных лучей, чтобы в

нее не попали соленые брызги, если ночью вдруг поднимется сильный ветер.

Кроме того, я собрал обрывки водорослей и высушил их на солнце, чтобы

моему бедному, измученному телу было мягче лежать на жестких камнях.

Потом, в первый раз за много дней, я надел сухую одежду и погрузился в

глубокий сон безграничной усталости, который нес мне исцеление.

На следующий день я проснулся другим человеком. Солнце опять пряталось

за тучами, но это не повергло меня в уныние, и я скоро увидел, что

Господь, не забывавший обо мне, пока я спал, приготовил для меня новые

чудесные блага. Я даже закрыл глаза и протер их, потому что, куда бы я ни

посмотрел, все прибрежные скалы и рифы были усеяны тюленями. Их были

тысячи, а в волнах резвилось еще несколько тысяч, и можно было оглохнуть

от громкого рева, вырывавшегося из всех этих глоток. Мне достаточно было

одного взгляда. На берегу лежало мясо, запасов которого достало бы на

десятки корабельных команд.

Я, не мешкая, схватил мое весло (другого дерева на острове не было) и

начал осторожно подкрадываться к этим неисчислимым запасам провианта. Мне

скоро стало ясно, что этим обитателям моря человек незнаком. При моем

приближении они совсем не испугались, и даже ребенок мог бы убивать их

ударом весла по голове.

Но когда я убил четвертого тюленя, меня вдруг охватило странное

помешательство. Я поистине потерял рассудок и продолжал убивать, убивать,

убивать... Целых два часа я без передышки орудовал веслом и совсем выбился

из сил. Не знаю, какую бойню мог бы я учинить, но. только когда кончились

эти два часа, все оставшиеся в живых тюлени, словно по какому-то сигналу,

бросились в воду и исчезли.

Я пересчитал убитых тюленей. Их оказалось более двухсот, и я пришел в

ужас при мысли о кровожадном безумии, которое только что владело мной.

Такая бег "мысленная расточительность была тяжким грехом, и, подкрепившись

этой свежей пищей, я постарался, как мог. искупить свое прегрешение. Но

прежде чем приступить к предстоящей тяжкой работе, я вознес

благодарственную молитву тому, чье милосердие спасло меня столь чудесным

образом. А потом взялся за дело и трудился до поздней ночи, снимая шкуры с

тюленей, разрезая мясо на полосы и укладывая эти полосы на камнях, чтобы

они провялились на солнце. Кроме того, отыскав отложения соли в щелях и

ложбинках наветренной стороны острова, я стал натирать мясо этой солью.

Четыре дня трудился я и по истечении этого срока исполнился неразумной

гордости перед Богом, ибо не потерял ни кусочка из всего этого запаса.

Непрерывный труд был полезен для моего тела, и оно быстро окрепло

благодаря питательной пище, в которой я себя не ограничивал. Вот еще одно

свидетельство Божьего милосердия:

за все восемь лет, прожитых мною на этом голом островке, ни разу ясная

погода не держалась столь долго, как в дни. последовавшие за избиением

тюленей.

Прежде чем тюлени вновь посетили мой остров, прошло много месяцев. Но

все это время я не бездельничал. Я построил себе каменную хижину, а рядом

с ней амбар для моих запасов. Эту хижину я покрыл несколькими слоями

тюленьих шкур, так что она не пропускала ни капли дождя. А когда по моей

кровле стучали дождевые струн, я не переставал дивиться тому, что меха,

которые на лондонском рынке сделали бы их обладателя несметно богатым,

здесь защищали потерпевшего крушение бедного моряка от бешенства стихий.

Я быстро сообразил, что мне следует вести счет дням, иначе, как я

хорошо понимал, я мог бы утратить представление о днях недели, не отличал

бы их друг от друга и не знал бы, какой из них - день Господень.

Я постарался как можно точнее вспомнить расчет дней, который вел в

вельботе капитан Николл, и много раз внимательнейшим образом, чтобы

исключить возможность ошибки, пересчитал дни. проведенные мной на острове.

Затем я стал вести счет дням недели, выкладывая перед своей хижиной семь

камней. На одной стороне весла маленькой зарубкой я отмечал каждую

проходящую неделю, а на другой стороне - месяцы, не забывая добавлять дни

сверх четырех недель.

Поэтому я, как надлежит, соблюдал день Господень. Я, конечно, не мог

устраивать настоящее богослужение, однако, вырезав на весле короткий

псалом, подходивший для моего положения, я пел его по воскресеньям. Вог в

милосердии своем не забыл меня, и я все эти восемь лет в надлежащие дни

вспоминал Бога.

Просто удивительно, сколько труда надо потратить при подобных

обстоятельствах, чтобы обеспечить себе самое простое - пищу и кров! Да,

этот первый год я редко сидел сложа руки. Постройка хижины, представлявшей

собой просто каменную берлогу, потребовала целых шести недель. А сколько

месяцев я высушивал и скоблил тюленьи шкуры, чтобы они стали совсем

мягкими и годились для одежды!

Кроме того, мне постоянно приходилось думать о воде. После каждой бури

соленые брызги портили все мои запасы, и мне приходилось переносить тяжкие

мучения, прежде чем выпадал дождь, не сопровождавшийся сильным ветром.

Зная. что и капля точит камень, я подобрал обломок скалы - крепкий и

единого состава - и с помощью маленьких камешков принялся выдалбливать его.

Через пять недель изнурительного труда я изготовил кувшин, вмещавший

полтора галлона. Позже я точно таким же способом сделал кувшин в четыре

галлона. На него у меня ушло девять недель. Кроме того, я время от времени

изготавливал сосуды поменьше. А кувшин, который мог бы вместить восемь

галлонов, вдруг треснул после того, как я провозился с ним семь недель.

Однако только на четвертый год моей жизни на острове, когда я уже

примирился с мыслью, что мне суждено остаться здесь до конца дней своих, я

изготовил шедевр. На него у меня ушло восемь месяцев, зато он плотно

закупоривал и вмещал тридцать галлонов!

Эти каменные сосуды доставляли мне великую радость, так что я иной раз

даже забывал о христианском смирении и смотрел на них с немалым

тщеславием. Ни у одной королевы не было золотой посуды, которую она ценила

бы больше, чем я свою каменную. Кроме того, я изготовил ковш, вмещавший

всего кварту, чтобы с его помощью переливать воду из углублений в большие

хранилища. Если я скажу, что один этот ковшик весил чуть ли не тридцать

фунтов, читатель легко поймет, сколько труда требовалось только на сбор

дождевой воды.

Таким образом, я, как мог. облегчил свою одинокую жизнь:

я соорудил себе уютное жилье и обзавелся шестимесячным запасом вяленого

и засоленного мяса. И я хорошо понимал, что должен чувствовать великую

благодарность Богу, ибо все это были блага, о которых на необитаемом

острове трудно даже мечтать.

Хотя я был лишен человеческого общества и мое уединение не делила со

мной ни собака, ни даже кошка, я был доволен своей судьбой гораздо больше,

чем многие другие, окажись они на моем месте. В этой унылой пустыне, куда

меня забросила судьба, я полагал себя несравненно более счастливым, чем

те, кто за позорные преступления были обречены влачить жизнь в уединении

темниц, где совесть мучила их, как незаживающая язва.

Каким бы унылым ни представлялось мне будущее, я лелеял надежду, что

провидение, которое в гот самый час, когда голод грозил мне гибелью и меня

легко могла поглотить пучина морская, привело меня целым и невредимым на

эти голые скалы, в конце концов ради моего спасения приведет сюда корабль.

Пусть я был лишен общества себе подобных и многих удобств, но, как мне

не раз приходило в голову, мое одиночество давало мне и кое-какие

преимущества. Я мирно владел целым островом, пусть он и был невелик, и

оспаривать мои права на него могло разве какое-нибудь морское чудище.

Островок этот был почти неприступным, и по ночам и спал спокойно, не бояск

ни людоедов, ни хищных зверей. Вновь и вновь я на коленях благодарил Бога

за эти и многие другие милости.

Однако человек - странное создание, и он редко бывает доволен. Еще

недавно я молил Бога послать мне немного тухлого мяса и не слишком соленой

воды, а стоило мне получить изобилие вяленого мяса и хорошей пресной воды,

как я уже начал ворчать на свою судьбу.

Мне уже потребовался огонь, я уже мечтал о вкусе жареного мяса и то и

дело с грустью вспоминал о разных деликатесах, которые я каждый день

получал дома в Элктоне. Я боролся с собой, но мое воображение оказывалось

сильнее воли и все дни напролет рисовало мне лакомства, которые мне

довелось съесть, и лакомства, которые я буду есть, если мне будет суждено

покинуть мой пустынный остров.

Наверное, во мне просыпался ветхий Адам - наследие праотца, первым

восставшего против Господних заповедей. Странное существо человек: он

ненасытен, всегда недоволен, никогда не пребывает в мире с Богом или с

самим собой! Дни его наполнены хлопотами и бесполезными терзаниями, а ночи

полны суетных снов об исполнении неправедных и грешных желаний. Еще меня

терзала тоска по табаку, и мой сон нередко становился для меня мукой, ибо

тогда моя тоска срывалась с узды, и тысячи раз мне снилось, что я владею

многими бочонками с табаком, нет, целыми складами табака, целым флотом,

груженным чабаном, всеми табачными плантациями мира!

Но я наказывал себя за это. Я часто возносил Богу молитвы из глубины

сокрушенного сердца и смирял свою плоть неустанным трудом. Если мне не

удалось сделать прекраснее мою душу, я.

во всяком случае, решил сделать прекраснее мой голый остров.

Четыре месяца я строил каменную стену длиной в тридцать футов и высотой

в двенадцать. Она должна была защищать хижину в дни страшных ураганов,

когда остров казался крохотным буревестником, бьющимся в бездне ветров. И

мой труд не был потрачен напрасно. С этих пор у меня всегда был тихий

уголок, хотя в какой-нибудь сотне футов над моей головой неслись потоки

морской воды, подхваченной бурей.

На третий год я начал складывать каменный столб, а вернее сказать,

квадратную пирамиду, широкую у основания и полого сужающуюся кверху.

Другой формы я не мог ей придать, так как у меня не было жердей, чтобы

соорудить леса. Моя пирамида была завершена только к концу пятого года.

Она стояла на самом высоком месте острова, и если я скажу, что в самом

высоком месте остров поднимался над морем только на сорок футов и что

вершина моей пирамины достигала сорока футов, вы поймете, что я без всяких

орудий сумел удвоить вышину своего острова. Кто-нибудь неразумный может

заявить, что я нарушил Божий план сотворения мира, но я утверждаю, что это

не так. Ведь и я сам тоже часть божьего творения, как и эта каменная

груда, торчащая в пустынных просторах океана. И разве не Бог сотворил мои

руки, которые совершали эту работу, мою спину, которая сгибалась и

разгибалась, когда я поднимал камни, мои пальцы, которые хватали и сжимали

их?

Я много размышлял об этом, и я знаю, что правда на моей стороне.

На шестой год я расширил основание моей пирамиды, и через полтора года

после этого она возвышалась над островом уже на пятьдесят футов. Но строил

я не башню вавилонскую. Пирамида служила двум праведным целям: во-первых,

с нее, как с дозорной вышки, я оглядывал дали, ища взглядом корабль, и

благодаря ей какой-нибудь матрос мог скорее заметить мой остров. А

вовторых, она помогла мне сохранять душевное и телесное здоровье.

Руки мои не знали безделья, и сатане нечего было делать на моем

острове. Только в моих снах мучил он меня видениями всяких лакомых блюд и

изобилия гнусного зелья, которое зовется табаком.

18 июня, на шестой год моего пребывания на острове, я заметил на

горизонте парус, но он прошел слишком далеко с подветренной стороны, и с

этого судна меня никто не заметил. Однако появление его не только не

ввергло меня в отчаяние, но и доставило мне живейшую радость. Я убедился в

том, в чем порой сомневался, - в эти воды иногда заходили корабли.

Там, где тюлени выбирались из моря на остров, я построил две сходящиеся

воронкой стены, кончавшиеся глухим загоном, где я мог убивать тюленей, не

тревожа их собратьев, оставшихся снаружи. К тому же оттуда не мог спастись

ни один раненый или испуганный тюлень, чтобы заразить своим страхом

остальных.

Только на возведение этого загона у меня ушло семь месяцев.

С течением времени я все больше свыкался с моим положением, и дьявол

все реже являлся в моих снах смущать ветхого Адама во мне грешными

видениями табака и лакомых яств. Я продолжал есть тюленье мясо и называть

его вкусным, и пить сладкую дождевую воду, которая у меня всегда была в

избытке, и возносить благодарственные молитвы Господу. И я знаю, что

Господь внял моим молитвам, ибо за все время моей жизни на острове я ни

разу не болел, если не считать двух случаев, о которых расскажу позже, но

и тогда всему виной было мое собственное невоздержание.

На пятый год, еще до того, как я убедился, что корабли иной раз

забредают в эти воды, я начал вырезать на моем весле сведения о наиболее

замечательных событиях, свидетелем которых я был с тех пор, как покинул

мирные берега Америки. Я вырезал крохотные буковки, но старался делать их

четкими и долговечными.

Так велико было мое старание, что я вырезал не больше шести букв в

день, а иной раз даже и пять. Так, на случай, если моя жестокая судьба не

даст мне вернуться к моим друзьям и к моей семье в Элктоне, о чем я всегда

мечтал, я выгравировал, а вернее сказать, вырезал на лопасти весла историю

моих злоключений, о которых поведал в начале моей повести.

Я всячески берег это весло, которое служило мне такую хорошую службу в

первые дни моего пребывания на острове, а теперь содержало рассказ о моей

судьбе и судьбе моих товарищей. Я больше не пользовался им, охотясь на

тюленей. Для этой охоты я изготовил себе каменную дубинку фута три длиной

и соответствующей толщины; на эту работу у меня ушел месяц. Кроме того,

боясь, как бы весло не пострадало от сырости и ветра (в тихие дни я ставил

его, словно флагшток, на вершине моей пирамиды и привязывал к нему флаг,

сделанный из одной из моих драгоценных рубашек), я изготовил для него

чехол из хорошо просушенных тюленьких шкур. В марте, на шестой год моего

пребывания там, на остров налетела такая буря, какой, пожалуй, не видел до

меня ни один человек. В девять часов вечера небо затянуло черными тучами,

а с юго-запада подул свежий ветер, который все крепчал и к одиннадцати

часам перешел в ураган: гром не утихал ни на мгновение, а таких ярких

молний я не видел ни до, ни после.

Я опасался за целость моего островка. Волны разгуливали по нему

повсюду, не достигая только самой вершины моей пирамиды. Я скорчился там,

задыхаясь под ударами ветра, ослепленный солеными брызгами. Я хорошо

понимал, что сохранил жизнь только потому, что трудолюбиво строил эту

пирамиду и удвоил высоту острова.

А утром я снова от души возблагодарил Бога. Все запасы дождевой воды

были испорчены, однако вода в самом большом кувшине, укрытом с

подветренной стороны пирамиды, уцелела.

Я знал, что этой воды, если расходовать ее осмотрительно, мне хватит до

следующего дождя, если его придется ждать долго.

Волны размыли мою хижину, а от всех моих запасов сохранилось лишь

несколько кусочков размокшего мяса. И все же я был рад этой буре, потому

что море выбросило на скалу множество рыбы, удивительно похожей на кефаль.

Я подобрал целых 1219 рыбин Я вычистил их и провялил на солнце, словно

треску. Эта желанная перемена в пище имела и свои грустные последствия: я

впал в грех чревоугодия и всю ночь находился между жизнью и смертью.

На седьмом году моего пребывания на острове в том же самом марте месяце

вновь разразилась ужасная буря. Когда она кончилась, я, к своему

удивлению, увидел на острове мертвого кита, совсем еще свежего, - волны

выбросили его высоко на скалы.

Представьте себе мой восторг, когда в утробе этого огромного чудовища я

нашел китобойный гарпун с привязанным к нему длинным куском каната.

И снова я почувствовал уверенность, что рано или поздно покину этот

пустынный остров. Китобои, несомненно, часто заходили в эти воды, и если

только я не позволю отчаянию овладеть мной, то рано или поздно буду

спасен. Семь лет я питался тюленьим мясом, и при виде такого изобилия

совсем иной и сочной пищи я вновь поддался своей злосчастной слабости и

так наелся, что опять чуть не умер. Впрочем, и на этот раз, как в случае с

рыбой, я заболел только потому, что за семь лет мой желудок привык к

тюленьему мясу, и только к тюленьему мясу, отчего всякая иная пища дурно

на него действовала.

Этот кит снабдил меня запасами провизии на целый год.

Дата добавления: 2015-06-27