Третий параграф посвящен анализу методологической базы исследования. 1 страница

Основное содержание и выводы диссертации

Во введении обоснована актуальность темы, представлен понятийный аппарат исследования, определены его объект и предмет, цели и задачи работы, отмечена научная новизна, теоретическая и практическая значимость диссертации.

Первая глава «историографические и Источниковедческие основы ИЗУЧЕНИЯ ПРОБЛЕМЫ» включает историографический обзор и источниковую базу диссертации.

Степень изученности проблемы. В предложенной трактовке данная проблема не рассматривалась ни отечественной, ни зарубежной историографией. Первоначальным этапом изучения вопроса стало определение исследователями понятия «военная интеллигенция».

Исследованию этого понятия в отечественной историографии посвящен первый параграф главы.

Формирование понятия «военная интеллигенция» прошло несколько этапов.

1) В конце XIX–начале ХХ в. речь шла не о военной интеллигенции как о специфической социальной группе, а об отдельных людях, исполняющих свои обязанности в рамках одной из «интеллигентских» профессий и при этом носящих офицерские погоны.

Первым о возможности причисления военных к интеллигенции военной интеллигенции писал П. Л. Лавров. Он считал «критически мыслящей личностью» (то есть интеллигентом) того военного, который «на ученьях и парадах из-за верного темпа и ровного фронта» не забывает, что он человек и гражданин[14].

2) В 20-50-е гг. ХХ в. представители российской эмиграции, ставили вопрос о соотношении понятий «интеллигент» и «офицер». Говоря об офицере как об интеллигенте, Е. Месснер отмечал, что для него недостаточно быть храбрым, обладать волей, знать свое ремесло – он должен быть гуманным, то есть уметь воевать «малой кровью»[15].

Для представителя второй волны эмиграции Н. Рутыча термин «военная интеллиген­ция» уже вполне естественен. Он относит к этой группе офицеров, для которых характерны: ответственность «за русскую историю» и «жертвенное служение России»[16].

3) 60 гг. – 80 гг. ХХ в. характеризуются формированием социально-профессионального понятия «военная интеллигенция» в советской историографии. Интеллигенция обычно отождествлялась с такими терминами, как «работники умственного труда» и «специалисты»[17]. Применительно к военной интеллигенции это означало, что к этой группе относятся все офицеры. Этой точки зрения, в частности, придерживался Л.К. Ерман[18]. Его последователи, однако, развивая концепцию военной интеллигенции, ограничивали ее все большим числом требований.

4) 1980-е – 2000-е гг. Упрощенный социально-профессиональный подход, в соответствии с которым весь подготовленный командный состав армии относился к военной интеллигенции, уже не удовлетворял историков. На повестке дня встала проблема выделения военных интеллигентов из общего числа офицеров.

- А.Г. Кавтарадзе и А.Е. Корупаев относят к военной интеллигенции всех кадровых офицеров русской армии, получивших среднее или высшее или высшее военное образование и соответствующее воспитание^[19].

- С.Н. Полторак, считает «военную интеллигенцию» и «офицерский корпус» синонимами, характеризуя их как «вполне сложившуюся кастовую организацию, традиционно платившую государственные налоги не деньгами, а собственной кровью и жизнями»[20].

- А.3. Гильманов относит к военным интеллигентам офицеров, своим квалифицированным трудом реализующих военную политику государства^[21].

- А.М. Лушниковсчитает военными интеллигентами офицеров, для которых характерны интеллектуальный характер труда, высокий уровень образования и общей культуры[22].

В этой ситуации О. Н. Знаменский и Г. И. Щетинина вообще отказывают военной интеллигенции в праве на существование. Подобной точки зрения придерживается и А.В. Соколов. По его мнению, «профессиональное самоопределение воина предопределяет интолерантность его этического самоопределения», поэтому «военной интеллигенции» быть не может»[23].

Другие исследователи, говоря о «военной интеллигенции», подразумевают представителей «гражданской» интеллигенции, носящих военную форму. Так, В.Р. Лейкина-Свирская относит к военной интеллигенции военных теоретиков; Ю.М. Ращупкин - конструкторов оружия и боевой техники, военных юристов, врачей и педагогов; Е.Б. Кононова – тех офицеров, которые были участниками освободительного движении или занимались художественным творчеством^[24].

В поисках путей решения этой проблемы, ряд историков используют морально-нравственный критерий для выделения военной интеллигенции из общего числа офицеров.

Одним из первых эту проблему попытался решить В.А. Фролов, отметивший в характеристике военной интеллигенции ее родовые черты (неравнодушие к судьбе Отечества, любовь к приобретению знаний, интерес к истории, эстетический вкус, уважение к культуре прошлого, навыки воспитанного человека и т. д.) и специфические, относящиеся только к этому отряду: «высокий профессионализм, повышенное чувство долга, ответственности, достоинства, чести и т. д.»[25]

В след за ним М.А. Гутиева, отмечает в качестве ключевых такие качества военных интеллигентов, как способность к социальной критике и увлеченность общественными интересами[26]. С.Г. Осьмачко выделяет в качестве «статусного» духовный признак военной интеллигенции (наряду с формальным и деловым), под которым понимается «достаточно высокий уровень интеллигентности, предполагающий соответствующий моральный облик и творческий потенциал»[27].

К сожалению, несмотря на очевидную привлекательность такого подхода, его итоги нельзя пока назвать удовлетворительными. Наиболее четко эту мысль высказал A.M. Лушников. Критикуя результаты исследования В.А. Фролова, он писал: «остается непонятным… какие качества необходимы, а какие достаточны, каким минимальным набором из них надо обладать, чтобы удостоиться причисления к военной интеллигенции»[28]. Этот исследователь согласен с тем, что, ставя вопрос о «военной интеллигенции» в рамках русской традиции «нельзя обойти вопрос о нравственно-этических аспектах этого понятия. Он предлагает идти не от «вечного набора нравственных качеств», прилагаемых в любое время, а от «морального образца», отражающего реалии конкретно-исторической ситуации[29].

Таким образом, историографический анализ проблемы показывает, что, не смотря на значительное внимание, уделяемое изучению феномена военной интеллигенции и признание необходимости нравственно-этического подхода к этому явлению, его исследование только начато. Ключом к ценностному содержанию понятия «военная интеллигенция» являются конкретно-исторические исследования этой группы на всем протяжении ее истории. В связи с этим возникла необходимость изучить систему ценностей военной интеллигенции от генезиса и формирования к становлению и самостоятельной деятельности. Таким образом, необходимо определить, с каким периодом отечественные историки связывают генезис интеллигенции, когда начинается ее история.

Первые исследователи интеллигенции считали очевидным, что она возникает не раньше середины XIХ в.[30] Тем не менее, уже с 20-х гг. прошлого века термин «интеллигенция» начинает употребляться при исследовании истории отечественной культуры для описания древнерусских реалий. Впервые о древнерусских монахах-книжниках как об интеллигентах заговорили Г.П. Федоров и П.Н. Милюков[31]. Неоднократно подобные термины использовались и советскими исследователями[32].

Аналогичная ситуация сложилась и при изучении всеобщей истории. Л. Я. Смоляков первым отметил, что интеллигенция возникает вместе с выделением умственного труда, и первых интеллигентов следует искать еще в первобытном обществе. Эта идея получила развитие в учебнике по истории первобытного общества В.П. Алексеева и А.И. Першица, которые прямо говорят о профессиональных интеллигентах первобытности[33]. В работах Т. В. Блаватской, В. С. Меметова, М. Т. Петрова, в прениях ученых-востоковедов на страницах журнала «Народы Азии и Африки» интеллигенция рассматривается как явление, уходящее своими корнями, по крайней мере, в античную эпоху ^[34].

Однако даже те историки, которые видят корни интеллигенции в древности, не во всех вопросах согласны друг с другом. Наиболее спорной является проблема терминологии. Для исследователей очевидно, что средневековый книжник и интеллигент Нового времени различны настолько, что именование их одним термином ведет к модернизации истории. В этой ситуации Г. С. Померанц, обозначая группу носителей традиционной письменной культуры, использовал термин «книжник»[35]. По мнению Л. И. Рейснера, наиболее корректными терминами являются «протоинтеллигенция» или «традиционная интеллигенция»[36].

Наиболее интересен подход к этому вопросу В.С. Меметова. Рассматривая проблему генезиса интеллигенции, он отмечает, что рубежом между прединтеллигенцией и собственно интеллигенцией следует считать т.н. Осевое время (по терминологии К. Ясперса)»[37]. Вместе с тем исследователь отмечает, что «к понятию «интеллигенция» нельзя подходить как к чему-то статичному и устоявшемуся на века… Поэтому каждой эпохе… соответствовал определенный тип интеллигенции»[38], что ни в коем случае не отменяет наличия «национально-традиционных сущностных черт» в интеллигенции различных периодов[39].

Итак, можно считать устоявшейся точку зрения, согласно которой генезис отечественной интеллигенции связан с периодом распространения на территории Руси одной из культур, которые К.Ясперс относит к «осевым» - т.е. христианства. В связи с этим необходимо определить, насколько исследована система ценностей военной прединтеллигенции этого периода.

Подход дореволюционных историков России к проблеме ценностных ориентаций князей и воинов Древней Руси определялся тем, к какому лагерю – западников или славянофилов – они относились. Первые отмечали у древнерусских воинов наличие рыцарских качеств[40]. Сторонники оригинального пути России считали превалирующими ценности православия[41].

В советский период официальная концепция феодализма применительно к русским землям в домонгольский и московский период привела историческую науку к формированию представления о близости дружинной морали и европейской рыцарской этики. На прямые аналогии западноевропейскому рыцарству в Киевской Руси обращали внимание В.Т. Пашуто, Б.А. Рыбаков, Д.С. Лихачёв [42].

Тем не менее, уже в рамках этой концепции появляются исследования, позволившие увидеть специфику этики русского военного профессионала. Прежде всего, это относилось к понятию честь.

Анализу категории «честь» посвящены исследования Ю.М. Лотмана, Е.С. Иванова, Л.А. Чёрной и П.С. Стефановича. Исследователи приходят к выводу, что честь выражала статус воина, происходящий, главным образом, из его материального достатка и доступа к власти[43].

Не меньший интерес исследователей вызвала проблема национальных ценностей средневекового жителя Руси вообще и воина в частности. В исследованиях А.А. Горский и М.М. Крон отмечали, что, патриотизма в современном понимании в Московской Руси не было, однако сформировалось своеобразное этническое самосознание, основанное на сочетании местного этнического чувства, вассальной преданности князю и представлений о необходимости защиты христиан[44].

По мнению К.Ю. Банковского, православный патриотизм Московского периода русской истории основывался на идее о тождества родины и веры и сформировался на базе осознания вселенской катастрофы монгольского нашествия, главной причиной которой считались многочисленные грехи русских правителей. Поэтому противостояние захватчикам должно было быть начато с морального очищения и формирования готовности к христианскому самопожертвованию. В дальнейшем этот мотив сменился призывом, обращенным церковью к правителям защитить свою паству от иноплеменников, в Святую Русь – от поругания[45].

Если система ценностей средневекового военного профессионала изучалось фрагментарно, то мотивации офицера России Нового времени исследованы гораздо лучше. Изучение этой темы прошло четыре этапа:

1) Первые фрагментарные попытки анализа ценностного содержания понятия «офицер» были сделаны в XVIII в. А.В. Суворов, П.А. Румянцев, М.С. Воронцов и другие военачальники отмечали, что для офицера необходимы чувство долга, разумная инициатива, мужество при исполнении принятого решения, гуманизм по отношению к солдату[46].

2 ) Со второй половины XIX в. среди многочисленных трудов по военной истории начали появляться исследования, посвященные духовным ценностям профессиональных военных[47]. Н. Морозов, характеризуя «светлый тип генерала старой школы», указывал на необыкновенное благородство, удивительную способность подавить свое личное честолюбие, когда речь шла о пользе и славе родины[48].

3) В первые послереволюционные десятилетия деятели российской эмиграции первой волны обратили особое внимание на составные части воинского духа русского офицера. Отмечалось, в частности, что система ценностей офицера строилась на приоритете долга, понимаемого как господство воинской дисциплины, анализировались составляющие чести офицера, большое внимание было уделено религиозному чувству офицера[49].

В Советской России были продолжены традиции изучения системы ценностей русского офицерского корпуса. Исследователи старались не только аккумулировать опыт царской армии, но и создать школу воспитания красных командиров, опираясь на систему духовных ценностей прошлого. Так, А. Верховский, характеризуя «суворовскую» школу военного воспитания, выделял «опору на сильные стороны человеческого духа, сознание целей борьбы, чувства долга, чести, самодеятельности, (курсив мой – А. П.)»[50].

4) Интерес к этой теме вновь возник в годы Великой Отечественной войны, когда возрождение офицерского звания сопровождалось стремлением взять все лучшее, что было с ним связано[51]. Однако первые работы на эту тему носили скорее описательный, военно-педагогический, чем конкретно-исторический характер.

Анализу идеологии и морали офицерского корпуса в своих монографиях уделяют внимание П.А. Зайончковский и С.В. Волков[52]. Эти исследователи особое внимание обращали на понятия присяги, представления о благородстве и воинской чести, соотношение личной преданности царю и службы отечеству, профессиональную гордость военного[53]. Вместе с тем они отмечали такие негативные черты офицерства, как социальную замкнутость, презрительное отношение к штатским, жестокость корпоративной морали[54].

Образу военного профессионала Российской империи на фоне отношений между армией и обществом посвящена работа И. Волковой[55].

Данная тема стала благодатным полем деятельности для диссертационных исследований. В 1990-х и начале 2000‑х гг. активно изучалось развитие традиций офицерского корпуса[56], были проведены исследования, посвященные ценностным ориентациям этой группы[57].

В процессе исследования этой тематики накоплена значительная информация о духовных ценностях офицерского корпуса, делаются попытки систематизировать этот материал. Главными недостатками исследований на эту тему является повышенная субъективность авторов. Большая часть историков идеализируют офицерство, некоторые исследователи, напротив, акцентируют внимание на его недостатках[58].

Для того, чтобы решить это противоречие, потребовалось обратиться к анализу проблемы ценностного содержания феномена «военная интеллигенция России» зарубежными авторами.

Анализу зарубежной историографии проблемы посвящен второй параграф. Начиная с Древнего Китая формировалось представление о том, что полководцу необходимы не только воинские знания и умения, но и другие качества, среди которых Сунь-цзы, например, выделял «ум, беспристрастность, гуманность, мужество, строгость»[59]. Римляне и византийцы считали, что для полководца необходимы осмотрительность и самостоятельность в принятии решений, мужество и человечность, служение долгу, сохранение чести и стремление к славе[60]. Дальнейшее развитие военной теории Европы в Новое время связано с работами Николо Макиавелли, Наполеона Бонапарта, Карла фон Клаузевица и других военных теоретиков[61]. Они считали, что от полководца требуется не только личная храбрость, но и знание военной истории, навыки управления и воспитания войск, а так же высокие умственные способности, позволяющие ему выполнять эти обязанности.

Исследователи конца XIX века говорят о необходимости широкого образования, позволяющего офицеру не только командовать солдатами, но и выполнять роль воспитателя нации, распространяющего высшие достижения культуры и цивилизации (Эдуард ф. Преусс) и формирующего ее в духе дисциплины и долга (К. Хаберт) [62]. В то же время главным качеством военного профессионала европейские исследователи считают честолюбие. Все остальные установки считаются второстепенными, а гуманизм начинает восприниматься как не нужное, и даже вредное качество[63].

В этот период немецким генералом и военным теоретиком К. фон дер Гольцем впервые был использован термин «интеллигенция армии». Это высокопоставленные военные – «аристократия по образованию»[64].

В дальнейшем в западной литературе этот термин почти не используется, так как, начиная с Т.Г. Масарика, западные ученые акцентировали внимание на оппозиционность интеллигенции по отношению к власти[65]. В связи с этим содержание понятия «военная интеллигенция» ограниченно оппозиционно настроенными офицерами. Так, Дж. Кип использует этот термин, называя «военной интеллигенцией преторианского типа» декабристов[66].

В целом, характеризуя ограниченность похода западных подходов к феномену интеллигенции, французский историк Ю. Шеррер писала, что «до сих пор (в исследовании интеллигенции. – А. П.) практически не обращалось внимания на такие группы общества, как офицеры, чиновники, высшее духовенство»[67].

В связи с этим необходимо обратиться к исследованиям западных социологов, посвященным «профессиональным группам» («professions»)[68]. Наиболее четко мотивация деятельности профессионала представлена Р. Холлом. По его мнению, она включает в себя следующие элементы:

1) ориентация на бескорыстное служение обществу;

2) ярко выраженное чувство принад­лежности к профессиональному сообществу;

3) автономия или уверенность профессионала в том, что он может действовать по своему усмотрению в рамках своей компетент­ности;

4) восприятие собственной деятельности как призвания [69].

Все это верно и для военного профессионала. Анализ ценностного содержания этого понятия позволяет сделать вывод, что от него ждут компетентности, соблюдения кодекса корпоративной чести и самоотверженности, воспринимаемой как продолжение патриотизма[70].

Характеризуя воинскую этику, англо-американские исследователи отмечают ее узкокорпоративный, ритуальный, почти религиозный характер и отсутствие прямой связи с универсалистскими ценностями[71]. Исследователи континентальной, особенно германской школы, напротив, отмечают, что этика офицера – динамичное явление, развитие которого происходит в направлении от «внешней» корпоративной, к «внутренней» морали, основанной на универсалистских христианских ценностях[72].

Таким образом, близким аналогом понятия «военная интеллигенция» в западной социологии является концепция «военного профессионализма». Исследование этого феномена на материале России имеют давнюю историю. Изучение этой темы в западной историографии включает в себя, прежде всего, выявление ценностных аспектов взаимоотношений между военной аристократией и государственной властью. Анализ западной историографии этой проблемы показывает наличие нескольких точек зрения.

1. Классическим примером традиционного историографического подхода периода «холодной войны» являются работы Р. Пайпса. По его мнению, в процессе развития Московского государства формируется «вотчинная монархия», строящаяся на полном подчинении населения царю. Ни о какой самостоятельности даже высшей аристократии речь не может идти: распространение принципа вотчинного владения на все государство привело к тому, что «царь сделался сеньором, население – его холопами, а все прочее доходное имущество – его собственностью»[73].

2. Однако более полное исследование общественных отношений и ментальности общества Московского государства в Средние века заставили американских и европейских историков сгладить оценки Р. Пайпса. К примеру Дж. Хоскинг утверждал, что политическая система московского государства представляла собой не систему всеобщего рабства, а компромисс между великим князем и дворянами[74]. Он отмечал, что «бояр отличало чувство чести, во многом благодаря которому они и выполняли свои обязанности»[75], вместе с тем он рассматривает эту концепцию только в связи с родовым сознанием боярства[76].

В этой связи чрезвычайно интересно специальное исследование Н.Ш. Коллманн, работа которой посвящена анализу взаимоотношения государства и общества России раннего Нового времени. На материале источников законодательного происхождения, она отмечает, что еще в Древней Руси концепция чести предполагала «уважение обществом достоинства, неприкосновенности и репутации личности». В московский период эта концепция получила дополнительное развитие. Воинская составляющая чести, по ее мнению, включала в себя, прежде всего, уважение к чину, выразившиеся в концепции местничества. В то же время, на основании безразличия московитов к дуэлям Н.Ш. Коллманн заключает, что идея исключительно корпоративного статуса отступала в их сознании перед интересами общества и концепцией личного достоинства человека[77].Таким образом, накопление фактического материала привело европейских и американских историков-славистов к необходимости отказаться от обвинений русского средневекового общества в раболепстве перед монархом и перейти к более взвешенным характеристикам, сближающим Российские и европейские представления о верности монарху и личной чести. В то же время многие аспекты ментальности средневековой Руси, и прежде всего религиозный характер служебного долга остаются не понятыми европейскими и, особенно, американскими исследователями.

Источниковая база исследования отражена в третьем параграфе первой главы диссертации.

Проблема анализа духовно-нравственных ценностей российской военной интеллигенции предполагает особое внимание к корпусу источников. Основная масса источников по истории России исследуемого периода в настоящее время может считаться изданной, что ставит перед исследователем особенно трудную задачу — разработать новые методы источниковедческого анализа.

При этом необходимо отметить, что тема исследования – система ценностей военной интеллигенции России – наложила свои требования на отбор материалов для источниковедческого анализа. Так, содержащие наиболее объективную информацию официально-документальные материалы отступают на второй план перед источниками личного происхождения, летописными произведениями и жизнеописаниями древнерусских деятелей. Именно в этих источниках максимально представлена «история субъективности», ярче проявляется иерархия ценностей авторов, мотивация их поступков.

Вместе с тем, в полной мере эта информация может быть отражена в источнике только в том случае, если его автор принадлежит к исследуемой группе: писатель, не являющийся военачальником и обладающий совершенно иным опытом, в своем произведении неизбежно исказит ценностные ориентации военных профессионалов.

В то же время период Средневековой и, особенно, Древней Руси характеризуется незначительным числом письменных источников. В связи с этим в качестве дополнительных привлекались материалы, созданные представителями духовенства: летописи, послания иерархов церкви, агиографическая литература. Эти источники оказываются чрезвычайно ценными в том случае, если необходимо проанализировать не только сознание, но и деятельность русских военачальников.

Источниковая база исследования представлена следующими группами:

· источники по генезису духовных ценностей военной прединтеллигенции Древней Руси;

· источники по формированию духа военной прединтеллигенции средневековой Руси;

· материалы, использованные при анализе развития духовно-нравственных ценностей военной интеллигенции XVIII – начала ХIХ в.

· источники официально-документального и мемуарного характера, показывающие развитие ценностей военной интеллигенции второй половины ХIХ – начала ХХ вв.

1) Для ранней истории генезиса ценностей отечественной военной интеллигенции наиболее ценным источником, являются сочинения Владимира Мономаха: «Поучение детям» и послание Олегу Святославовичу, помещенные в Первоначальной летописи (в частности, Лаврентьевского списка) под 6604 (1096) годом.

Эти сочинения созданы на исходе жизни великим князем, которого, бесспорно, можно охарактеризовать как самостоятельно мыслящего человека, оказавшегося способным подняться над предрассудками своего окружения. Этими факторами обусловлено особое место «Поучения» Владимира Мономаха как источника по исследуемой теме. Чрезвычайно важным является сочетание в этом источнике информации как идеального, так и конкретно-исторического характера.

Уникальным по ценности источником является «Слово о полку Игореве»: вышедший из воинской среды Древней Руси этот памятник отражает сознание профессионального военного без посредника в лице монаха-книжника.

Другие источники, относящиеся к древнерусскому периоду, требуют более сложного источниковедческого анализа. Прежде всего, это относится к группе источников, вышедших из-под пера представителей древнерусского духовенства. С одной стороны, такие произведения, как летописи, поучения, сочинения публицистического и агиографического жанра, дают ценнейшую информацию о деятельности древнерусской прединтеллигенции. Вместе с тем эти произведения могут служить источником не только «объективной», но и «субъективной» информации. Публицистические сочинения (например, «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона), жития святых князей и особенно летописи были ориентированы не только на представителей «черного» духовенства, но обращались ко всем людям, «напоенным книжной мудростью»[78], среди которых прежде всего выделялись представители знати. Вместе с тем очевидно, что специфика деятельности не могла не сказаться на особенностях систем ценностей древнерусского военачальника и монаха-книжника. Для того чтобы найти расхождения между ними, потребовалось не только проанализировать внутреннее ценностное ядро таких произведений, но и сравнить письменные тексты, созданные представителями духовенства, как с подобными произведениями, вышедшими из-под пера военного управленца, так и с материалами русских былин [79].

Система ценностей, отразившаяся в былинах, приобретает особое значение при анализе истоков военной интеллигенции России: за то время, пока эпические сказания существовали в устной форме, в народной памяти сохранилось только наиболее ценное и важное. При этом те произведения, которые не отвечали интересам всего народа, не сохранились: так, в былинах не отразились походы Святослава.

2) Тот же принцип – выделения в качестве основных источников произведений, вышедших из среды профессиональных военных, и дополнения их прочими источниками – был положен в основу анализа произведений, относящихся к средневековой истории Руси.

Наиболее ценными источниками по формированию духовных ценностей военной прединтеллигенции Московской Руси являются публицистические произведения XVI в. В особенности это относится к сочинениям, принадлежащим перу И.С. Пересветова, А.М. Курбского и Ивана IV Грозного.

Вторыми по значимости источниками этого времени выступают произведения, созданные представителями духовенства, но на основе информации, полученной от профессиональных военных, и (или) ориентированных на восприятие представителей этой группы.

Чрезвычайно интересную информацию о процессе формирования ценностей военных служилых людей Московии содержат «военные повести» средневековой Руси, начиная от «Повести о разорении Рязани Батыем» до произведений Куликовского цикла и летописных повестей о нашествии Тимура, взятии Казани и Смутном времени.

Особую группу составляют публицистические произведения, созданные иерархами православной церкви с целью отстоять свое мнение и добиться от военных принятия того или иного решения. На первом месте в этом ряду стоят «Послание на Угру» Вассиана Рыло и созданное по его примеру послание Ивану IV митрополита Макария, целью которых было убедить не только царя, но и его воевод в священном характере их борьбы с татарами. На военных были ориентированы также различные агиографические произведения и переводы.

Во второй половине Московского периода истории России появились официально-документальные материалы, созданные военным ведомством. Важнейшим источником, отражающим взаимоотношения служилых людей, их иерархическую соподчиненность, явились Разрядные книги, записи в которых ведутся с конца XV в.[80]

Источником информации о духовных аспектах деятельности военной прединтеллигенции Московского периода истории Руси служат также летописи. Существование в течение длительного времени нескольких центров летописания позволяет с большой долей вероятности говорить о точности информации о прошлом Московии[81].

3) Изменения, происходившие в России XVIII века и ускорившие становление военной интеллигенции привели к появлению большого числа источников, вышедших непосредственно из офицерской среды. Прежде всего, это официально-документальных материалов этого периода, среди которых особую роль играют уставы. В их числе – созданные Петром I «Учреждение к бою по настоящему времени» и «Артикул воинский»[82].

Дата добавления: 2015-06-28