Я уничтожу вас. 13 страница. Никогда мне еще не доводилось глотать собственную ярость

… Никогда мне еще не доводилось глотать собственную ярость. Вполне хватало того, что я чувствовала после её ухода, вполне было достаточно той кучи осколков и обрывков сознания, той беспомощности и того безразличия ко всему, которое всегда оставалось после, и никак не желало уходить. Но то была слабость, а не боль. А сейчас…

Я с шумом втянула воздух в сухие лёгкие, и это был последний звук, который я успела издать, и последний воздух, который пришлось растянуть на последующие шесть, семь, десять минут… Не знаю, сколько это длилось.

Волна обрушилась вниз и разлетелась на мириады мелких осколков (совсем как когда-то пустая бутылка над моей головой). Осколки, в свою очередь, разлетелись в стороны и впились везде, куда только было можно. Вдруг показалось, что я вся истекаю кровью, что с ног до головы всё покрыто этими ужасными ранами. Кровь текла отовсюду, из кончиков пальцев, изо рта и носа, но это было не самое страшное. Волна внутри головы вдруг сжалась до точки, и в тот же момент разбухла, раздулась, изо всех сил ударившись изнутри о стенки черепной коробки. Я взвыла от страшной боли и схватилась за голову. Ноги отказались работать в таких условиях, и я тяжело упала на пол, вцепившись в виски. Взгляд по-прежнему был устремлен вверх, на лицо своего злейшего… Нет, сейчас он не был врагом. Сейчас для меня не существовало ничего, кроме этой ужасной физической боли. За спиной послышались тяжелые шаги, но Клык метнул на кого-то злой взгляд (Арк?), дернул рукой, и шаги стихли. Мне было всё равно, потому что помочь сейчас было не в силах ни одно в мире лекарство, ни один человек.
Нечто, спящее на затылке, лениво приоткрыло один глаз и вдруг, с обидой посмотрев на мучения, мстительно куснуло меня за кость. Укус был самым что ни на есть материальным: я заорала от дикой боли и схватилась за шею. Волна же вовсе не думала никуда деваться, продолжая мучить и разрывать изнутри. Казалось, что лицо, череп, грудная клетка, всё пошло трещинами, еще немного, и я превращусь в груду осколков, осколки и больше ничего. Как же больно… Господи, Господи, да где же ты… Перестань смотреть на меня сверху и убей, сделай хоть раз в жизни доброе дело! Как же больно, чёрт, как же больно… Зачем я остановилась, дура, зачем, лучше бы умер Макс, лучше бы умер Клык, лучше бы умерли все, лучше бы меня вообще никогда не существова-а-а…

Выход нашелся случайно.

Кап. На пыльном сером полу расплылось маленькое черное пятнышко. Кап. Кап. Кап. Тело пригнулось к земле так низко, что почти коснулось пола. Кап. И стало на каплю легче. Это не было моим желанием, это был инстинкт умирающего тела, вопль отмирающих клеток. Кап. Руки крепко держались за виски – трещины на лице и не думали исчезать. Стоит отпустить руки, и всё рассыплется. К чёрту гордость. К чёрту ярость. Меня больше не существует, я лишь маленький уголек, едва тлеющий где-то среди трещин.

Всё. Всё разбито. Ничего целого. Даже осколков не осталось, даже стеклянной пыли. Никогда еще не было так пусто, так холодно и так страшно…

Вспомнилось, как Макс и Лея когда-то поднимали меня со снега, держали за руки с обеих сторон, крепко держали. И даже тогда было ужасно тяжело и пусто, хоть я этого не показывала. А сейчас… Сейчас…

Вставай, девочка. Никто тебя не поднимет. Никому до тебя нет никакого дела. Вставай.

Я поднялась на ноги. Это было так странно: стоять на ногах и не чувствовать ни их, ни тела. Не чувствовать ничего вообще. Только слёзы, стекающие по щекам и капающие на пол независимо от твоей воли.

Говорить больше было не о чем. Кроме, разве что, одного.

-Ты, - тихо произнесла я, глядя куда-то в сторону, сквозь стену, куда-то за пределы этой дурацкой галактики, - Клык… Я же просила тебя. Только об одном я однажды тебя просила. Ты же обещал мне не трогать Максима. Ты же клялся.
Не знаю, зачем я это сказала и что хотела услышать в ответ. Клык снова улыбнулся, так бесхитростно, как будто я поинтересовалась, почему он не поделился конфетой.

-А я и не трогал его, Ниакрис.

Я перевела на него невидящий взгляд, всё еще блуждающий в космосе в поисках более совершенной солнечной системы, в которую можно поверить и отправиться туда после смерти.
-Я не трогал его, - снова повторил Клык. – Они, - он кивнул в сторону на своих парней, - трогали. А я – нет. Я не нарушил твою клятву, Ниакрис.
Я вернулась из космоса на грязный пол и пристально взглянула в лицо этому человеку. Клянусь Одином, он говорил серьезно. Клянусь Тором, он действительно верил в то, что ни в чём передо мной не виноват.
Тогда я перевела взгляд на Макса. При звуках моего голоса он дернулся всем телом, и я поняла – узнал. Услышал. Знает, что я здесь. Что пришла та, из-за которой всё случилось. Которую он предупреждал…
Горечь поднялась по пищеводу, затопила лёгкие и змеиной хваткой сдавила корень языка. Чего я только не наглоталась сегодня, чего только не испытала. Почему?! Что я сделала?! Перешла кому-то дорогу?! Клык, ты не человек и не зверь. Ты даже хуже того демона, что сидит в тебе. Гори ж ты в аду!
… Это было какое-то другое, новое чувство. Не ненавистное бессилие, не разрушающая ярость. Что-то непривычное, странное, но такое… Такое… Это чувство легло в руку как меч, специально под неё выкованный, обволокло и крепко сжало. Оно не отнимало жизнь, наоборот, я вдруг поняла, что у меня еще остались силы, где-то в глубине, и не чужие, а мои. Почувствовала, и поняла – это злость. Зло, которого я никогда еще никому не желала.

Не было в мире чего-то такого, на что бы я сейчас не злилась. На себя, на ненавистное тело, на родителей, благодаря которым оно появилось на свет, на Макса, которому я ничем не могла помочь, на Кару, из-за которой здесь оказалась. Но больше всего… Нет. На Клыка я не злилась вовсе. То чувство со знаком минус, которое я к нему испытывала, вмещало в себя всё плохое, что когда-либо существовало во вселенной и было стократ приумножено. И это была только часть чувства, остальное человеческий разум просто не вмещал.

Что ж ты улыбаешься-то, сволочь? Весело тебе, смешно? Нравится быть кукловодом и разрушать нервные системы до основания?! Как же я тебя ненавижу!

Я отступила на шаг назад, пригнулась, будто готовясь к прыжку, и… Зарычала. Честное слово, это действительно прозвучало как рык, самый настоящий. Вокруг, по углам зашуршало, притихшие было парни встрепенулись, и если в тот момент, когда я плакала на полу, они отводили глаза (кто с презрением, кто с сочувствием), то сейчас они смотрели на меня как на восьмое чудо света, если не пристальнее. Не знаю, какой я им казалась. Может быть, окончательно сломленной, потерявшей всякий моральный облик, может, сопротивляющейся из последних сил, может, сумасшедшей… Да я и сама не знала, какой я была в тот момент.

Но одно я знала точно. Может, Клык и сумел надломить мой моральный стержень, может, он в конце концов доберется и до позвоночника, но сначала я сотру ухмылку с его лица, чего бы это ни стоило. Сдеру его маску и покажу настоящее лицо.

Улыбка и в самом деле исчезла так стремительно, будто её никогда и не было. Клык нахмурился, вглядываясь в моё лицо, искаженное звериной гримасой, и протянул ко мне руки, будто хотел успокоить… но я не стала его слушать.

-Ты! - резко произнесла я, пригибаясь еще ниже и сжимая руки в кулаки. Голос переплетался с рычанием, и эта странная смесь звуков завораживала даже меня саму. – Поганая мразь!
Клык вздрогнул так, будто получил пощечину, и уставился на меня с каким-то суеверным ужасом, словно больше не узнавал, кто перед ним.

-Поганая мразь! - повторила я медленно и отчетливо, чтобы он хорошенько расслышал каждую букву. - Что ты творишь?! Кто право тебе дал такое – издеваться над людьми?! Кем ты себя возомнил, сволочь?! Думаешь что ты лучше, выше нас всех, а, Клык?! А ты не лучше, ты хуже! Ты самый мерзкий, самый поганый выродок, об которого даже ноги вытирать противно! Думаешь небось, что сильный, смелый?! Ан нет, Клык, я скажу тебе, скажу, какой ты! Ты дрянь, трус, прикрывающийся спиной своего папаши! А что, вы стоите друг друга – два моральных урода, отыгрывающихся за своё уродство на других! Молчишь?! Нечего сказать на правду?! Иль не слышал этого никогда, не знал?! Ну конечно, кто бы из твоих сопливых щенков, из пресмыкающихся этих вякнул бы такое?! Ты ведь из него бы весь дух вышиб, да, император ты наш хренов?! А мне это не страшно, Клык! Я никогда тебя не боялась, потому что дерьма бояться, такого, как ты, это себя не уважать! И я не твой щенок, Клык, я тебе не служу, и сколько б ты ни гнул меня… А они, щенята твои, так преданно на тебя смотрящие, они знают, КАК ты меня гнул?! Знают они, какой твари в рот смотрят?! Знают, сколько раз я видела край жизни, видела свою кровь на асфальте, сколько раз умирала, только потому что ты, ТЫ, ТЫ, МЕРЗКАЯ ТВАРЬ, ЭТОГО ХОТЕЛ?!!!!

Наверное, мне никогда еще не было так хорошо, как в тот момент, когда я произносила эти слова. Знаю, дурацкое это было веселье, такое, которое потом сменяется горькими слезами, но всё же я с каждым словом чувствовала, что в меня возвращается жизнь. По мере того, как она исчезала из глаз человека, стоящего напротив. Клык мертвел и бледнел, смотрел на меня широко раскрытыми глазами с ужасом и не шевелился. Никто здесь не шевелился, кроме меня. А я сжимала кулаки крепче, и всё говорила, говорила, медленно пятясь назад…

От речи всей моей жизни меня отвлек какой-то странный шуршащий звук за спиной. Я остановилась и обернулась. Там по стене медленно сползал на пол Арк, глядя на меня как на ведьму, зачитывающую себе приговор сожжения на костре. Я улыбнулась ему и лишь пожала плечами, отчего ужас в его глазах перерос практически в панику. Потом я повернулась к Клыку. По цвету белой, как молоко, кожи было уже сложновато определить, насколько жив или мёртв он был. Но этого показалось мало. Это всё были эмоции, а хотелось задеть его по-настоящему, поразить в самую душу, оставить на сердце хоть одну царапину вместо той тысячи, которую оставил мне он. Поэтому я посмотрела ему в глаза и безо всякой ругани тихо сказала во что:

-Да ты хоть понимаешь, что если б твоя мать тебя сейчас увидела, она бы от стыда за такое чудовище застрелилась?..

В яблочко. Жизнь вернулась к Клыку так же стремительно, как и ушла из него – всего с одной лишь фразой. Даже не знаю, что его больше задело: то ли стыд, то ли упоминание про мать, то ли я угадала что-то такое, что было известно лишь ему одному. Но так или иначе, это его задело. По-настоящему, как я и хотела.
Клык взревел с такой силой, что каменные стены дрогнули от эха (куда там моему рыку!), и бросился на меня. А вот этого я как-то не учла.
На самом деле, всё длилось секунды две, ну может, три. Но передо мной в этот момент время будто бы остановилось, и движения Смерти в человеческом обличье замедлились раз в сто. Я равнодушно смотрела Мрачному Жнецу прямо в глаза и понимала: а вот это уже конец. Защитить меня здесь некому, убежать не смогу. Да и зачем? Клык всё равно не отступится и достанет свою недоломанную куклу хоть на дне морском, так стоит ли куда-то бегать?.. «Стоит», - произнес вдруг тихий голосок в голове.

«А как же Макс? Ты о нём подумала, эгоистка проклятая? Это тебе всё равно, а ему, может, еще пожить хочется?!». Сначала я не обратила на тихое бормотание никакого внимания, но вдруг в голове фейерверком вспыхнуло «МАКС!». Нет, я не имею права умирать, пока его не вытащу. Потом хоть на гильотину, вперед и с песней. Но что же делать теперь?..

Нож! Стоило мне сунуть руку в карман и схватить его, как время решило взять своё. Я едва успела отпрыгнуть назад и выставить лезвие, крепко держа его двумя руками. Не знаю, как Клык успел его увидеть (наверное, блеснуло в свете костра) и не напороться всей грудной клеткой. Но он сумел остановиться всего в каких-нибудь сантиметрах от слегка подрагивающего лезвия. Вид мерцающих бликов на гладкой стальной поверхности будто привел его в чувство.

Я смотрела на него и понимала, что вижу себя, такой, какой была всего несколько минут назад. Клык еле стоял, его била крупная дрожь, и он тоже глотал свою ярость, своё желание убить меня сию секунду. Вряд ли остальные понимали, что с ним сейчас происходит, но я-то знала прекрасно. Клыку было даже хуже, чем мне, ведь моя ярость вылилась со слезами, но он-то не мог позволить себе такого, и сейчас она металась внутри, судорожно ища выход, каждым своим прикосновением к телу раня мягкие ткани, нервы, забираясь в самые кости… Я видела это по его глазам.

-Почему… Откуда… У тебя… Нож?.. – Клык говорил с трудом, будто только что пробежал километров десять по колено в снегу.

-Ты сам разрешил взять.
Он сощурился, мучительно припоминая свои слова. Вспомнил и скривился.

-Чёртова тварь…

Я молчала, сосредоточившись на крепко сжатом лезвии. Сейчас меня волновали только два вопроса – как уйти отсюда живой и с Максом.

-Брось нож…

-Иди нахрен.

Вдоль стен прокатились легкие нервные смешки. Я бы и сама сейчас упала на пол в истерике, но мне надо держать проклятое лезвие…

Клык выругался, на этот раз еле слышно, сквозь зубы. Воздух вокруг стал густым и плотным, голова начала кружиться. Я держала перед ним нож, словно распятие перед дьяволом, не давая приблизиться, и считала секунды.

- Тогда извинись!

-Что?!

-Возьми все свои слова назад, сволочь!

-Нет!

Стоило отрицательно качнуть головой, как Клык снова дернулся вперед, я же дернулась назад, сжав рукоять так, что побелели костяшки, и вдоль стен пронесся судорожный вдох. Но Клык остановился. Теперь мой нож практически упирался острием ему в грудь. Клык сжал кулаки и наклонился ко мне над лезвием. Глядя в его бешеные глаза всего в нескольких сантиметрах, я резко захотела самоуничтожиться. Но нож держала крепко.

-Я сказала правду.

-Да всем плевать, что ты сказала! – зашипел он, брызгая мне в лицо слюной. – Дура! Ты себе приговор подписала! Себе и этому недоноску! Я хотел как лучше, княжна, хотел помягче с тобой, но ты, оказывается, та еще змея… Ну ничего, я тебе зубки-то вырву, дрянь!

Всё это было больше похоже на бред больного человека, чем на осмысленное высказывание. Это был не тот Клык, которого я знала, даже в худшем его обличье. Как будто со мной говорил не человек.

Клык перевел дыхание. Когда он снова наклонился ко мне, взгляд его по-прежнему оставался пустым, будто выпитым. Я взглянула на его крепко сжатые кулаки. Они были тёмно-серыми, словно покрытыми слоем пыли. Как будто кровь приливала изнутри и просилась наружу, туда, где её не будет отравлять эта бессильная ярость…

-Слушай меня, Ниакрис.

Голос был тихим, чётким и совершенно мёртвым. Каждое слово эхом прокатывалось вдоль стен, и, ударившись, падало наземь.

-Всё очень просто, княжна. Завтра на закате ты придешь через поле к воротам старого кладбища. Придешь одна и без оружия. Это два важных условия, запомни их. А еще ты принесешь с собой подвеску и отдашь её мне. Если ты её принесешь, я отпущу тебя и твоего друга домой, и больше мы никогда не увидимся. Будешь жить дальше, а я исчезну из твоей жизни.

Он посмотрел на меня своим пустым взглядом и ухмыльнулся.

-Ты, конечно, хочешь спросить, а что же будет, если ты не придешь или придешь, но без подвески. Да всё просто, Ниакрис, проще, чем дважды два. В качестве платы за эту побрякушку я могу принять только две вещи. И обе, представь, совершенно не имеют физической формы, - он снова ухмыльнулся кончиками губ. – Это две жизни, его, - он кивнул на Макса, - и твоя. Твоё сердце. Твоя душа. И еще одна плёночка между твоих прелестных ножек.

Он откинул голову и громко, от души расхохотался. Словно сам дьявол смеялся надо мной. Смеялся над всем, что было мне дорого…

Внутри всё покрылось льдом. Пальцы разжались, нож упал на пол.

Я схватилась за голову, зажала уши руками. Не хочу, не хочу больше этого слышать! Голова закружилась, огонь растекся по комнате, я сделала шаг назад и пошатнулась. Всё хохотало вместе с Клыком: стены, пол, костёр, каждый, кто был в доме, все смеялись, смеялись…

Я сделала еще один шаг, ноги заплелись, и я рухнула на пол, больно ударившись рукой. Смех стал еще громче, еще невыносимей…

Хватит! Не могу больше! Кто-то схватил меня за плечо и крепко сжал, будто желая поднять с земли, поставить на ноги…

-НЕТ!

Я вырвала руку из цепкой хватки, метнулась влево, – стена! Назад, – дверь! Впереди стоял хохочущий Клык и везде, везде были его парни, закрывавшие все входы и выходы. Уйти отсюда, вырваться! Иначе сойду с ума!

Я метнулась вправо, туда, где никого не было. Окно!

Никто не успел меня остановить. Я схватилась за каменный выступ, подпрыгнула, замерла на мгновение, будто на невидимой границе… И свалилась прямо в ночь.

-НИАКРИС!

В доме (теперь уже будто в другом мире) послышались крики, но мне было не до них. Секунда полёта, и я рухнула в сугроб, к счастью, не очень глубокий. Еще секунда, и что-то острое и холодное пропороло ткань джинсов и вошло прямо в бедро. Я было вскрикнула, но разум тут же перевел ориентир на более насущные проблемы. За следующие три секунды я выбралась из сугроба, перемахнула через забор и…

… и больше я ничего не помню.

Глава 13.

Я ухожу.

Твой Ангел тебя не слышит, сколько ни зови.

Без веры ты как без ветра, парусник в ночи.

Твой голос разнесся эхом и затих вдали.

Одна, под безмолвным небом, в центре всей Земли.

(Кипелов)

Какими тайными тропами я пробиралась через снега, и где меня носило почти полночи – не знаю. Более-менее ясное сознание вернулось лишь около родного дома, когда я поняла, что стою, уткнувшись лбом в стенку подъезда, и что сапоги совершенно мокрые и тяжелые от налипшего снега. Кажется, что-то подобное я уже ощущала несколько дней назад. Когда стояла в этом же дворе, только метров на пять дальше и почти без одежды. Но даже тогда не было так мерзко и пусто внутри, как сейчас.

Когда бежишь вперед сломя голову, не разбирая, что впереди, пробираешься через огромные сугробы и всё прочее, что встретится на пути, думать о чём-то нет ни сил, ни времени. Но теперь, стоило только остановиться, перевести дух, как слегка разошедшиеся тучи снова стали сгущаться. Подступающая темнота была пугающе холодной и безмолвной, с привкусом крови и траурным оттенком свежей могильной земли. Я оттолкнулась от стены, о которую опиралась, и попыталась повернуться, но стрелка силы дернулась и застыла на отметке около нуля. Я села прямо там, где стояла. Всё. Если теперь и получится встать, чтобы куда-то пойти, то только после сильной мотивации. Очень сильной.

Мысли в голове были мокрыми и тяжелыми, равно как ошметки тающего на сапогах снега. Надо где-то ночевать сегодня. Интересно, а сколько сейчас вообще времени?.. Наручных часов не имелось, а лезть в карман за мобильником было слишком тяжело. Я взглянула на небо. Надо же, даже не заметила, как кончилась метель. Серые облака, весь день давившие на сознание, разошлись, уступив место чистому тёмному небу, с лихвой усыпанному звёздами. Звёзды…
Нет, домой идти нельзя. Мама знает, что если я не появляюсь дома и не предупреждаю об этом заранее, значит, остаюсь у Макса. И если сейчас так поздно заявлюсь домой, да еще в таком виде (для проницательного маминого взгляда моё единственное желание сдохнуть сию же секунду будет всё равно что чёрной краской на лбу написано), то слишком многое ей придется объяснять. Нет, домой нельзя. Но куда же тогда? У меня даже нет сил встать, не то, что куда-то идти. Разве что к Максу…
Стоило лишь подумать об этом, как невидимая рука сжала пищевод и хорошенько встряхнула его. Плохая мысль. Очень плохая мысль. Наверное, останусь здесь. Да, просто останусь сидеть на крыльце и смотреть на звёзды. Последний раз в своей жизни. Звёзды… Надо бы поближе к ним подобраться, что ли.
Крепко держась за стенку, я встала и медленно добрела до двери. Нда, надеюсь, никто меня такой не увидит. Да и не хочу никого видеть, кроме тех, с кем мне, похоже, уже никогда не встретиться.
Ключом пользоваться было нельзя, поэтому дверь я открыла рабочим кодом, вспомнив подходящий для домофона этой фирмы лишь с четвертой попытки. В подъезде было темно и как-то тоскливо, не горела ни одна лампочка. По лестнице я поднималась на ощупь, мечтая лишь о том, чтобы сейчас из темного угла выпрыгнул маньяк и отсёк мне голову одним ударом острого топора. Однако сегодня явно был не день Бекхэма, поэтому никаких маньяков по пути не попалось. Двери лифта открылись с лёгким скрежетом, я шагнула внутрь и, слегка поколебавшись, нажала кнопку последнего этажа. Так странно было проезжать свой этаж, думая, что где-то совсем рядом бьются два сердца, союз которых создал тебя саму. Когда-то создал, но теперь не сумеет удержать на земле. Как будто я уже умерла и еду на небо. Сейчас двери откроются и навстречу мне выйдет сам Господь Бог. О, у меня найдется, что у него спросить.

Но за открывшимися дверьми меня встретили лишь темнота и пустота. Словно я по-прежнему на земле, там, внизу, сижу во дворе и отрешенно смотрю на тающий снег. Только перегнувшись через перила и свесившись в лестничный пролет, можно было понять, что это не так.
Вокруг было тихо, казалось, дом спал. Неужели и вправду уже так поздно?..

По старой лестнице, которой почти никто и не пользовался, я поднялась на самый верх, к машинному отделению. Здесь было две двери. За одной скрывался лифтовый механизм, за другой – выход на крышу. Обе были заперты на ключ.
Я села на корточки и немного передохнула. Когда-то нам с Максом нравилось бывать здесь, особенно зимой. В лютые морозы, когда дома сидеть слишком скучно, а гулять до смерти холодно, мы обычно отогревались в подъезде. Но поскольку на сам о й лестнице было неудобно (все вечно ходили мимо, переступали через нас и жаловались, что мешаем), вскоре мы с Максом наловчились забираться сюда. Здесь нас никто не трогал. Можно было слушать музыку, разговаривать обо всём на свете, дуть на окоченевшие пальцы, но самое главное – можно было слушать мерное гудение работающего подъемника за стеной. Это был самый приятный звук на свете, он успокаивал, ограждал от всего мира и позволял полностью погрузиться в свои мысли. Иногда мы с Максом часами слушали этот тихий гудящий звук…

Я встряхнула головой и постаралась забыть обо всём, о чём только что думала. Это удалось сделать с большим трудом. Машина мерно гудела за закрытой дверью, снова и снова напоминая о том, чему уже больше никогда не бывать.

Открыть дверь было несложно, всего-то пара минут работы лезвием ножа и согнутой проволокой. Я с силой толкнула дверь, она открылась, давая проход на крышу. Взобравшись наверх, я плотно закрыла дверь за собой – так, будто никто её и не открывал. Возвращаться обратно я всё равно не собиралась.

Здесь, наверху, было намного холоднее, чем на ступеньках; я знала, что это так, чувствовала сковывающие ледяные объятья всеми рецепторами под кожей, однако тело совсем не мерзло, совершенно не воспринимая низкую температуру. Я посмотрела на синие руки и поняла, что никакой боли, что обычно бывает при обморожениях, не чувствую. А еще я была спокойна. Так, как не была ни разу за два последних года.

Снега на крыше было много, едва ли не больше, чем внизу. С тяжким трудом я добралась до большой трубы, торчащей посередине крыши, и обошла её кругом. В последнее время ветер дул только с востока или с севера, поэтому на западной стороне трубы образовалось небольшое пространство, чистое от наметенных с лихвой сугробов. Немного помедлив, я стряхнула с себя весь снег, который на мне был (он каким-то образом оказался даже в капюшоне), и уселась прямо в это пятно, прижавшись спиной к неожиданно тёплой трубе. Первый раз за весь день тугой узел в груди немного ослабился – где-то на одну тысячную. Здесь было так хорошо… Как будто я превратилась в большую птицу и сидела сейчас в собственном гнезде, высоко над миром людей.
Долго-долго я полулежала, вытянув ноги, и просто смотрела на звёзды.
… Один король-лев по имени Муфаса так говорил своему маленькому львёнку:
«Симба, я расскажу тебе о том, что узнал от своего отца. Видишь звёзды? Великие короли прошлого глядят на нас с этих звёзд. И если станет одиноко, ты вспомни, что эти короли всегда помогут тебе… И я – тоже».
Только нет больше в нашем мире никаких королей, да и я не львёнок, безвозвратно потерявший отца. Я всего лишь девочка, запутавшаяся в трёх соснах да навязавшая таких узлов, распутать которые можно теперь только одним ударом топора или одним шагом. Кто бы сейчас ни смотрел на меня сверху, боги или короли, они не станут мне помогать. Каждый в мире должен стоять за себя сам. Побеждай или умирай. И что бы ты ни выбрал, это будет ТВОЙ выбор, завершивший или продолживший ТВОЮ жизнь. Твою и ничью больше.

И я свой выбор уже сделала.

Конечно, можно сидеть и лить слёзы о том, как это всё несправедливо и незаслуженно. Но слёз не будет. Хватит того, что он уже видел на моём лице и слёзы, и слабость, видел отпечаток боли, им же и причиненной. Даже этого слишком много, а ведь это только начало списка… За который ему вскоре придется расплатиться. Клянусь Дьяволом, потому что клясться Богом мне больше нельзя, ты заплатить за каждую каплю, Клык: слёз, боли или жизни, за каждое пятно крови на асфальте, которое найдут внизу завтра утром, за каждый отголосок моего крика. Последнего крика.
Говорят, ангелы не пускают самоубийц на небо – боятся испачкаться. В принципе, я их понимаю, будь у меня такие же белоснежные крылья, я бы тоже дорожила их чистотой. Но небо мне и не нужно. Если меня вдруг ТАМ спросят, куда хочу попасть, в надежде, что я, может быть, раскаюсь в содеянном, то попрошу отправить меня в самый страшный, самый жаркий, самый мучительный ад. Он меня не убьет, Клык, нет. Я лично обещаю тебе превратиться в самую мерзкую и самую страшную тварь на свете, в десять раз хуже всяких Люциферов и ангелов Смерти. А потом вернусь к тебе, стану частью твоей жизни, переплетусь с каждой секундой твоего существования, и тот ад, из которого я пришла, покажется тебе Эдемским садом. Вот так всё и будет, а знаешь, почему? Потому что в этой вселенной реально только одно – то, во что мы верим, добровольно или принудительно. Всего остального просто не существует.

Наверное, любой, кто когда-нибудь прочтёт эти строки, посчитает меня сумасшедшей и скажет, что мне нельзя давать право выбора. Быть может и правда, всё дело в каких-то психических отклонениях, но, к сожалению для вас и к счастью для меня, на этой крыше нет и не будет в ближайшем будущем ни одной психиатрической комиссии, поэтому всё, что вам остается, так это выслушать меня до конца.

Наверное, любой здравомыслящий человек в первую очередь подумает вот что: почему ты, глупая маленькая девочка, не обратишься за помощью к закону? Мешает гордость? Засунь её подальше и проси помощи. Так ведь вы сейчас размышляете, верно? Знаю, что так. Но я даже не стану вам отвечать, только горько улыбнусь, вспомнив то количество заявлений, которое я писала, обращаясь к хваленому закону. Ну и, быть может, еще раз напомню, какой величины сила стоит за плечами моего врага. Сила, которая, к несчастью, еще и дала ему жизнь.

Возможно, вы бы посоветовали рассказать обо всём кому-нибудь еще? Хорошая попытка… Если вы в самом деле свято верите, что люди вокруг до сих пор ни о чём не догадывались. Что учителя в школе не видят моих синяков, порезов, никогда не заживающие костяшки пальцев. Что никто из них ни разу не проходил мимо, видя краем глаза, как Клык держит меня за шею и вжимает в стену. Я знаю, многие, да почти все они хотели бы помочь, но… Против ветра ведь лучше не плевать, не правда ли? И по той же причине я ничего не говорила и не скажу родителям. Потому что против ветра лучше не плевать.

Вот, наверное, и всё. Странно, что ладони до сих пор не чувствуют холода. Я думала, здесь, наверху, за пару минут превращусь в ледышку. Рука потянулась было к молнии куртки, но я передумала и не стала её снимать. Слишком уж хорошо и уютно было сидеть здесь, прислонившись к трубе, так, что даже двигаться не хотелось.

Ну, ангел-хранитель, давай-ка посмотрим, какие у нас с тобой есть варианты. Пойти. Не пойти. С подвеской. Без подвески. Богатый выбор, ничего не скажешь. Ну, начнём с того, что Кару я снова вмешивать не буду. Пусть спит спокойно. В конце концов, не думаю, что она очень уж долго будет по мне скучать. Только бы подвеску не носила где ни попадя, второй раз ведь искать будет больше некому. Значит, либо не ходить вообще либо идти на кладбище без подвески. Нет, мне-то уже без разницы, для меня что одно, что другое кончится одинаково плохо, поэтому надо думать о Максе. Как его вытащить? Если не приду, Клык может убить его только затем, чтобы сделать мне больно. Он ведь сумасшедший, Клык, такой же долбанутый, как я сама. И я знаю, что он точно это сделает. А если он убьет Макса, то как я смогу жить дальше, зная, что виновна в его смерти? Не получится. А если приду завтра без подвески, то… То он всё равно нас обоих прибьет, только моя смерть в этом случае будет, как минимум, раз в двести мучительней. Вот и получается, что единственный выход – покончить со всем здесь и сейчас. Тогда Клык скорее всего не тронет Макса, ведь в этом уже не будет никакого смысла. Его смерть нужна Клыку только в том случае, если она причинит боль мне. Но не будет меня – и эта смерть потеряет смысл. А убивать просто так Клык не станет, лишние неприятности даже ему не нужны.

Странно… Я так спокойно думаю о собственной смерти, как будто всего лишь решаю очередную математическую задачу. Правда, решается она как-то криво, но это, наверное, потому, что с математикой у меня всегда было неладно.
Что это? Хладнокровие? Решительность? Безразличие? А может, всего лишь непроходимая глупость?.. Странно, но я и в самом деле ничего не чувствую. Ни страха, ни паники, ни беспокойства. Одну только страшную усталость.

Дата добавления: 2015-06-28